Дэн Джонс
Силы и престолы. Новая история Средних веков

Уничтожение вандалов

В восстановлении собора Святой Софий Юстиниан нашел самый простой и очевидный способ смыть с себя позор восстания «Ника». Однако этим он не ограничился. В начале 530-х гг. совсем в другом регионе император добился другого знаменательного успеха, ставшего важной вехой его долгого правления. Мы говорим о завоевании (или, скорее, отвоевании) Северной Африки, до этого находившейся в руках вандалов. В бурную эпоху варварских миграций римляне лишились этой провинции и ее прославленной столицы Карфагена. Ее возвращение обещало стать для римлян, с одной стороны, вполне прибыльным предприятием (поскольку под властью вандалов регион продолжал процветать), а с другой – немалым поводом для гордости.

В стратегическом и практическом смысле осуществить карфагенский проект Юстиниану позволило то, что в сентябре 532 г. император заключил соглашение с персидским царем царей Хосровом I. Царь пришел к власти осенью 531 г. в возрасте около 18 лет. Поскольку ему требовалось время, чтобы укрепить свое шаткое положение внутри страны, он согласился положить конец продолжавшейся уже четыре года ожесточенной войне Восточной Римской империи и Персии за Армению. Послы Юстиниана заключили с Хосровом соглашение под названием Вечный мир. Напыщенное название, как выяснилось позднее, совсем не отражало истинное положение дел, к тому же по условиям соглашения Юстиниан обязался выплатить Хосрову 11 000 фунтов золота за прекращение боевых действий. Однако это позволило императору сосредоточиться на западных кампаниях. И здесь он не терял времени даром. Всего через девять месяцев после прекращения войны в Персии летом 533 г. в водах около Константинополя собрался огромный военный флот: сотни транспортных кораблей, на борту которых разместились 15 000 пеших солдат и всадников, и более 90 боевых весельных судов-дромонов. Во главе флота стоял Велизарий, полководец, который приобрел первый военный опыт в Персии, а затем применил его против участников восстания «Ника» на Ипподроме. Собралась грозная армада.

Летом 533 г. Велизарий вывел флот из Константинопольской бухты и направился к землям вандалов, лежавшим примерно в 1500 км от него. Проведя пару недель в море, он бросил якорь на Сицилии, где ознакомился с последними донесениями из Карфагена. Его ждали многообещающие новости. Короля, правившего в то время вандалами, звали Гелимер. Три года назад он захватил трон, свергнув своего кузена Хильдерика. После узурпации Юстиниан написал Гелимеру письмо, укоряя того в дерзости. Ответ Гелимера был полон иронии: он сообщал, что имеет законное право на престол, и советовал Юстиниану не вмешиваться в чужие дела. «Хорошо бы, чтобы каждый занимался управлением своей собственной страной и не брал на себя чужих забот, – писал Гелимер. – Если же ты хочешь… идти против нас, мы встретим вас всеми силами, какие только у нас есть»^[190]. В 533 г. у Гелимера оказалось исчезающе мало сил для сопротивления.

Прибытие Велизария застигло короля вандалов врасплох: его самого не было в Карфагене, а его лучшие войска отбыли в военный поход на Сардинию. Узнав об этом во время остановки на Сицилии, Велизарий быстро пересек Средиземное море, высадился в Тунисе и в начале сентября двинулся на Карфаген. Он разгромил армию вандалов в битве при Дециме и убил командовавшего ими брата Гелимера Аммату. 14 сентября он въехал в столицу вандалов. Полководец вошел во дворец Гелимера на вершине холма Бирса, сел на его трон и отобедал яствами, приготовленными за день до этого собственными поварами Гелимера^[191]. «В этот день Велизарию пришлось услышать столько прославлений, сколько не досталось на долю никому ни из его современников, ни из тех, кто жил в древности», – пишет присутствовавший при этом Прокопий^[192].

Даже если сделать скидку на известную склонность Прокопия к преувеличению, Велизарий действительно добился внушительного успеха. Когда вести о падении Карфегена достигли Константинополя, Юстиниан пришел в восторг и в честь этого взял себе титулы Вандаликус и Африканус. Дальнейшие победы оказались еще более блистательными. Некоторое (не слишком продолжительное) время Гелимер возглавлял повстанческое сопротивление против оккупационной армии империи. За каждую голову римлянина, которую принесут ему пастухи и крестьяне Северной Африки, он обещал платить золотом. Вскоре партизанская война закончилась. В декабре вандалы потерпели поражение во втором сражении при Трикамаруме. Гелимер бежал в горное убежище недалеко от древнего города Медеус. Здесь войска Велизария окружили его, и через несколько месяцев зимней осады голод вынудил его покориться. К тому времени, когда король вандалов согласился сдаться в плен, он впал в своеобразное состояние дзена. Во время последних переговоров с осаждающими он сказал, что желает получить лишь каравай хлеба, губку, чтобы промыть глаза, и лиру, чтобы сочинить жалобную песнь. Позднее, когда стало ясно, что плена не избежать, он писал: «Я не собираюсь больше противиться судьбе и спорить с тем, что предназначено, но тотчас последую туда, куда ей будет угодно меня повести»^[193]. Фортуна, действуя руками Велизария, сочла нужным привести его в Константинополь, где его продемонстрировали Юстиниану как военнопленного.

Летом 534 г. на Ипподроме состоялся официальный триумф в честь завершения африканской кампании, которую Прокопий назвал величайшей со времен Тита и Траяна. Кульминацией торжества стал момент, когда Гелимера провели по арене на виду у горожан вместе с двумя тысячами пленников-вандалов, из которых выбрали самых высоких и красивых. С приведенного к подножию императорской трибуны Гелимера сняли королевскую мантию и вынудили его пасть ниц. Однако даже в тот унизительный момент правитель вандалов сохранял хладнокровие. «Когда Гелимер оказался на ипподроме и увидел василевса, восседавшего высоко на престоле, народ, стоявший по обе стороны, он, осмотревшись вокруг, осознал, в каком несчастном положении пребывает, не заплакал, не издал стона», – писал Прокопий^[194]. Он лишь снова и снова повторял строчку из Книги Екклесиаста: «Суета сует, всё – суета!»^[195]

Этой загадочной выходки оказалось достаточно, чтобы убедить Юстиниана проявить милосердие. Гелимер выполнил свою задачу и развлек публику, поэтому его вместе с семьей отправили на пенсию, доживать свой долгий век в Малой Азии. Его воинов присоединили к византийской армии и отправили на восток, к персидской границе – как выяснилось, Вечный мир с Персией оказался далеко не таким вечным. А образ посрамленного варвара стал центральной темой юстиниановской пропаганды – он занял свое место среди сверкающих мозаик на потолке парадного входа в императорский дворец, а много лет спустя даже украсил погребальные носилки императора.

На то имелись вполне веские причины. Отвоевание римской Северной Африки действительно было существенным достижением. Разумеется, оккупационное византийское правительство столкнулось с множеством политических сложностей – в числе прочего ему требовалось искоренить в провинции арианство, при этом продолжая сохранять равновесие между халкидонитами и миафизитами. Набеги мавританских племен на юге тоже требовали постоянной боеготовности. Вместе с тем благодаря победе над вандалами снова оживилась торговля между Северной Африкой и Восточным Средиземноморьем, и в долгосрочной перспективе это означало, что византийское присутствие в Карфагене сохранится до конца VIII в. Что касается ближайших перспектив, поход против вандалов позволил наметить схему дальнейших завоеваний в Центральном Средиземноморье. Следующей целью Юстиниана была остготская Италия, где «вторая» столица Римской империи также находилась в руках варваров.

Однако восстановить Римскую империю в ее прежнем виде было намного сложнее, чем сменить власть в одной из бывших провинций. И не только потому, что это требовало огромных затрат. Мечтам Юстиниана об отвоевании римских владений помешало появление нового врага, гораздо более упорного и смертоносного, чем самые многочисленные варварские армии. Это была бубонная палочка.

«Научение Божье»

В первые десять лет правления Юстиниан осуществлял в Восточной Римской империи реформы и преобразования, последствия которых пережили его на много веков и вписали безошибочно узнаваемую «византийскую» страницу в историю империи. И он не собирался останавливаться на достигнутом. После победы над Гелимером и возвращения принадлежавшей вандалам Северной Африки император снова отправил Велизария на запад. На этот раз ему предстояло сразиться с остготами Равенны, королями Италии, которые тогда правили землями Ромула, Юлия Цезаря и Октавиана Августа. Велизарий проявил себя, по обыкновению, блестяще: он бурей пронесся по Сицилии, а затем нацелился на материковую Италию. Однако его поход разворачивался на фоне зловещих предзнаменований, словно бы намекавших, что не только Римская империя, но и вся вселенная начинает обретать причудливую новую форму.

Первое знамение появилось в 536 г., когда по неизвестной причине изменилась, казалось, сама атмосфера вокруг. Во всем мире свет солнца потускнел, небо померкло, а температура заметно упала, как это происходит во время солнечного затмения. Но в отличие от затмения эти странные явления не закончились через несколько минут – они продолжались 18 месяцев. Это было, как писал Прокопий, «ужаснейшее предзнаменование» – «весь год солнце испускало свет как луна, без лучей»^[196]. По-видимому, гибельный мрак принесло мощное извержение вулкана, случившееся в Северной Америке, в Исландии или в центре Тихого океана и выбросившее в атмосферу гигантские облака пепла и пыли. В 539 или 540 г. последовало еще одно крупное извержение, вероятно, в Илопанго на территории современного Сальвадора^[197]. В совокупности оба вулкана извергли несколько десятков кубических миль горной породы и выбросили в небо над землей более миллиона тонн серы и пепла, положив начало одному из самых острых глобальных экологических кризисов в истории человечества. Климат во всем мире изменился на целое десятилетие. Средняя температура упала как минимум на 2 °C. Летний сезон фактически исчез. Повсюду, от Ирландии до Китая, засыхали посевы и не вызревали урожаи. Сельскохозяйственное производство пришло в полный упадок. Замедлился рост деревьев – в некоторых случаях они просто погибли на месте. Прокопий был уверен, что все это предвещает важные перемены в судьбах империи. «С того времени, как это началось, – размышлял он, – не прекращались среди людей ни война, ни моровая язва, ни какое-либо иное бедствие, несущее смерть»^[198].

Впрочем, первый круг смертей стал делом человеческих рук. Под свинцовым небом Велизарий провел византийские войска беспощадным маршем через всю Италию на север, взял Реджо и Неаполь, а потом без кровопролития занял Рим, жители которого предпочли не сопротивляться. В мае 540 г. Велизарий с боями пробился к королевской столице Равенне и наконец добился перемирия, по условиям которого Италия делилась на две части: остготам отходили земли к северу от реки По, а византийцам – к югу. Короля остготов Витигеса свергли и отправили в Константинополь, но для его народа условия мира оказались на удивление мягкими. Впрочем, умеренность была необходима, поскольку в июне того же года персидская армия под командованием Хосрова I вторглась в византийскую Сирию и напала на великий город Антиохию, поджигая, грабя и немилосердно уничтожая его жителей. Надвигался очередной цикл войны между Римом и Персией. Хотя это стало ясно лишь впоследствии, Восточной империи вскоре предстояло вступить в изнурительный период войны на два фронта: конфликт в Италии затянулся до 560-х гг., а персидский – еще на два десятилетия после этого.

А потом ко всему этому добавилась чума. Мы вряд ли сможем точно установить ее происхождение, но есть основания предполагать, что изначально болезнь возникла в горах Тянь-Шаня, сегодня отделяющих Китай от Киргизии и Казахстана, а затем двинулась на запад по торговой магистрали Великого шелкового пути. Стоит заметить, что в VI в. чуму уже не считали неизвестным новым недугом: предыдущие вспышки болезни были отмечены в римском мире не далее чем в 520-х гг. Однако при всей своей опустошительности они обычно оставались локальным явлением, пока в 520–540-х гг., вероятно где-то в Юго-Восточной Африке в районе рынков слоновой кости на территории нынешнего Занзибара, болезнь не мутировала в сверхсмертоносный штамм. По стечению обстоятельств этот штамм получил сверхблагоприятные условия для распространения, поскольку климатический кризис 536 г. ослабил популяции людей и крыс, вынудив их к более тесному, чем обычно, сосуществованию^[199]. После этого штамм быстро распространился по давно установившимся и процветавшим торговым маршрутам Средиземноморья.

В июле 541 г. население небольшого городка Пелусий (ныне Тель-эль-Фарама) в дельте Нила начало массово гибнуть: в подмышках и паху у людей появлялись черные бубонные нарывы, перед глазами умирающих проносились кошмарные лихорадочные видения. Из этого города-инкубатора болезнь устремилась в двух направлениях: на северо-восток вместе с торговыми судами и караванами, двигавшимися вдоль палестинского побережья в направлении Сирии и Малой Азии, и на запад через оживленные порты Северной Африки. Она распространялась почти два года, приводя в ужас современников и на много лет став неразрешимой загадкой для историков^[200].

Чудовищные картины, свидетелями которых стали такие авторы, как Прокопий, Иоанн Эфесский и сирийский ученый Евагрий Схоластик, – безлюдные улицы, горы трупов, источающих телесные жидкости, словно переспелые виноградные гроздья – сок, заколоченные лавки, голодные дети, бессвязный бред больных, обезумевших от вида призраков, подкошенные горем люди, специально пытающиеся заразиться в попытке свести счеты с жизнью, выкидыши у беременных женщин, сотни и тысячи потерянных душ – все это происходило в разное время и в разных местах, но одинаково заставляло мир замереть в ужасе.

В Константинополе, по словам Прокопия, в течение четырехмесячного пикового периода пандемия уносила по 10 000 человек в день. Не избежал болезни и сам Юстиниан – опасный нарыв появился у него на бедре в месте укуса блохи. Однако через некоторое время император выздоровел, и столица смогла вернуться к некоторому подобию нормальной жизни. 23 марта 543 г. император объявил, что «научение Божье» подошло к концу. Это была попытка выдать желаемое за действительное. Бубонная чума продолжала бродить по Средиземноморью до конца десятилетия и снова и снова напоминала о себе в разных частях света вплоть до 749 г. О том, сколько всего человек за это время унесла болезнь, историки ведут бурные и в основном умозрительные споры (при этом мнения колеблются от «почти никого» до «сотни миллионов человек»). Так или иначе, наступивший экономический кризис был вполне реальным. Резкие колебания цен на пшеницу, стремительная инфляция заработков по мере исчезновения рабочих рук, разрушенная система наследования и почти полная остановка строительных работ – все это тяжким бременем легло на государственный бюджет, и без того перегруженный военными авантюрами императора. Налоги резко возросли и оставались высокими в течение многих лет^[201]. Одновременно с этим происходили все те ужасы, которые живописали Иоанн Антиохийский и другие очевидцы. Полные оторопи сообщения выживших позволяют понять, какие глубокие и мрачные шрамы пандемия оставила в психике людей.

Все пошло прахом

Базилику Сан-Витале в Равенне официально освятили в 547 г. Приземистая и внушительная, восьмиугольная в плане церковь, сложенная из терракоты и мрамора, строилась более двадцати лет: фундамент заложили в начале правления дочери Теодориха, остготской королевы-регентши Амаласунты. Однако к тому времени, когда архиепископ Равеннский Максимиан прибыл, чтобы освятить Сан-Витале, остготы были изгнаны из Равенны и, как казалось в то время, совсем отступили из Италии.

Поэтому почетное место среди поразительных мозаик, украшавших великолепную новую базилику, заняли портретные изображения византийских правителей – императора Юстиниана и императрицы Феодоры. Юстиниан угрожающе взирает со стены, стоя в окружении наемников-варваров и священников с суровыми лицами и тонзурами или, наоборот, нестрижеными волосами и бородами. Феодору сопровождает собственная свита: двое священников помогают ей поднести золотой сосуд тонкой работы к небольшому фонтану, а по другую сторону собрались скромные женщины, все в изысканных нарядах и с покрытыми волосами. И сегодня посетители базилики (даже самые осведомленные и осмотрительные из них) невольно ощущают на себе силу величия портретов Юстиниана и Феодоры и мощное воздействие политического нарратива.

Само по себе появление этих изображений в Равенне в 547 г. было немалым достижением. Прошло более полувека с тех пор, как римская столица перешла в руки остготов, но император отказывался смириться с тем, что ее уже не вернуть. Великий полководец Велизарий (он тоже изображен на мозаике рядом с Юстинианом) возглавил поход и с боями прошел от Сицилии до Равенны, павшей в 540 г. Это еще не означало, что война в Италии окончена: как раз в то время, когда освящали базилику Сан-Витале, Велизарий на другом конце Италии сражался за Рим с упорным и могущественным остготским королем по имени Тотила. Однако это был подходящий момент, чтобы отпраздновать перемену византийской фортуны в Европе к лучшему и, возможно, даже сделать первый шаг к восстановлению подобия Римской империи на Западе.

Но даже если освящение базилики Сан-Витале было благом – а украшающие ее интерьер византийские мозаики до сих пор остаются одной из самых поразительных достопримечательностей Италии, – за ним вскоре последовала трагедия. В июне следующего года умерла (вероятно, от рака) императрица Феодора. Ей было около пятидесяти лет, и ее смерть глубоко опечалила Юстиниана, которому тогда было больше шестидесяти пяти. Эти двое были настоящими политическими партнерами – и именно Феодора нашла выход из сложившейся ситуации во время восстания «Ника». Она проделала удивительный путь: от бурных дней юности в сомнительных районах около Ипподрома до положения августы, перед которой просители простирались ниц и целовали носки туфель, прежде чем изложить императорскому двору свои просьбы^[202]. Юстиниан плакал на ее похоронах – нетрудно представить, что это были слезы искреннего горя, а не игра на публику.

Это была не просто личная трагедия. В ретроспективе смерть Феодоры ознаменовала или по крайней мере совпала с поворотным моментом в судьбе Юстиниана. С трудом добытые победы первой половины его царствования – широкомасштабные правовые реформы, успешное подавление восстания «Ника», строительство собора Святой Софии, отвоевание Африки и Италии – остались в прошлом. Отныне впереди ждало больше трудностей, чем триумфов.

Часть глубоких и неразрешимых сложностей царствования Юстиниана была связана с религией. Несмотря на все усилия, ему так и не удалось найти удовлетворительный способ прекратить богословские споры, раздиравшие империю и церковь в VI в. После смерти Феодоры улаживать разногласия между халкидонитами и миафизитами стало намного труднее: раньше императрица активно поддерживала миафизитскую церковь, чем обеспечивала равновесие в императорском дворце и некоторым образом подстраховывала Юстиниана в его религиозной политике. Без нее его позиции опасно ослабли. Кроме того, политические шаги Юстиниана нередко влекли за собой немедленное обострение религиозных противоречий. Показательным примером служат его попытки вернуть старые римские территории. Почти везде, куда приходили византийские войска, начиналась межконфессиональная вражда. А заявляя права на варварские земли, такие как Карфаген, Юстиниан косвенно втягивался в сложные разногласия между арианами и католиками.

Юстиниан отнюдь не собирался закрывать глаза на эти затруднения. Однако он был совершенно не в состоянии их уладить. Предпринятая им масштабная попытка примирить враждующие течения на Пятом Вселенском соборе, состоявшемся в Константинополе в начале лета 553 г., обернулась дорогостоящим публичным провалом. Из западных епископов почти никто не откликнулся на приглашение. Собор лишь наглядно продемонстрировал глубину царившего в церкви раскола и, по-видимому, полную невозможность выработать общую позицию по вопросу истинной природы Христа. Кроме того, он предвосхитил будущее, в котором церкви Константинополя и Рима, подобно вскормившим их империям, разойдутся в разные стороны. Еще через два десятка лет великий ученый Исидор Севильский решительно объявил Пятый Вселенский собор незаконным сборищем, а самого Юстиниана тираном и еретиком. В богословии VI в. количество приложенных усилий еще ничего не значило.

Не лучше дела обстояли и во внешней политике. В Италии освящение Сан-Витале в Равенне отнюдь не стало первым шагом на пути к полному умиротворению и возвращению полуострова. Вместо этого конфликт обострился, а сопротивление остготов только усилилось. Их король Тотила оказался весьма крепким орешком. Прокопий, видевший его лично, описывал его как невероятно искусного всадника. На битву он обычно выезжал в шлеме с нащечными пластинами, отделанными золотом, и пускал коня скакать по кругу из стороны в сторону, при этом мастерски перебрасывая копье из одной руки в другую, «как будто с детства был обучен для такого рода представлений»^[203][204]. В январе 550 г. он одержал блестящую победу: его люди пронеслись по Риму, убивая без разбору каждого встречного. «Была великая битва», – вспоминает Прокопий, а затем описывает, как Тотила установил на всех главных отходных путях из Рима заставы, что позволило готам ловить и убивать византийских солдат, пытавшихся спастись бегством. Остготы снова и снова брали верх над полководцами Юстиниана, и императору пришлось не раз отправлять в Италию десятитысячные подкрепления, чтобы не уступить варварам.

Окончательно победить Тотилу удалось только в 552 г. В 554 г. Юстиниан издал так называемую Прагматическую санкцию, согласно которой Италия объявлялась имперской провинцией со столицей в Равенне. Для островных государств Сардинии, Сицилии и Корсики были созданы отдельные системы правления. Однако даже так положение в Италии оставалось далеко не стабильным. Остготы были уничтожены, но вместе с ними разрушена и большая часть итальянской сельской местности. Тысячи человек погибли во время боев. От осад сильно пострадали города. Поместья аристократов разграбили. Рабы разбежались. Италия оказалась значительно беднее, чем была в начале войны: византийская армия так упорно стремилась к победе любой ценой, что ценность ее трофея в итоге существенно снизилась. Таким образом, хотя Италия теоретически принадлежала Византии, контроль над территорией можно было назвать в лучшем случае частичным. Возникшее в Италии правительство пыталось проводить волю Константинополя, удаленного от него почти на 2000 км. Тем временем по другую сторону Альп планировать собственное вторжение в Италию начала еще одна группа варваров – лангобарды, часть которых служила наемниками в византийской армии. За тридцать лет после вступления в силу Прагматической санкции многие с трудом добытые Юстинианом завоевания в Италии были утрачены: колония оказалась слишком слаба, чтобы защитить себя от угрозы со стороны другой державы. Хотя Византийская империя сохраняла интерес к Италии и островам до X в., после Юстиниана шансов на воссоединение двух частей Римской империи с каждым поколением становилось все меньше.

Одна из причин, почему Юстиниану было так трудно сокрушить остготов в Италии, заключалась в том, что на востоке на протяжении всего правления его беспокоили персы. Главным противником Юстиниана в этих краях был Хосров I Ануширван. Персидский царь был в высшей степени умным и рассудительным правителем, отличался ненасытной любознательностью (причем питал особенный интерес к философии) и педантичным подходом к правовой реформе. Хотя господствующей религией в Персии был зороастризм, Хосров осознавал, какую пользу его империи могут принести беглые языческие ученые из Афинской философской академии и растущее христианское население крупных персидских городов. Как и Юстиниан, Хосров был увлеченным градостроителем и прославился постройкой огромных крепостных стен вокруг своего королевства. Главным шедевром его царствования, великолепием ничуть не уступавшим собору Святой Софии, был дворец Таки-Кисра, отличительной архитектурной особенностью которого был изумительный арочный свод из кирпича. Одинокие руины дворца на территории сегодняшнего Ирака – единственное, что осталось от некогда могущественного города Ктесифона. Градостроительные начинания Хосрова были важны, поскольку в них выражалось его самоощущение: он воображал себя новым Киром Великим^[205].

Подробное освещение истории войн Юстиниана с Хосровом не входит в задачи этой главы. Достаточно сказать, что, помимо давней исторической тенденции двух соседних империй бороться за положение и превосходство, Византия и Персия проявляли одинаковый экономический интерес к прибыльным торговым тропам Великого шелкового пути, проходившим через их приграничные земли. Эти экономические и географические реалии служили главной причиной того, что заключенный в 530-х гг. Вечный мир продлился менее десяти лет. В 540 г. Хосров вторгся в Сирию и вывез оттуда десятки тысяч захваченных пленных и рабов. Это положило начало бесконечному циклу войн и перемирий: мир, заключенный в 545 г., был нарушен в 548 г., перемирие 551 г. нарушено в 554 г., заключенный в 562 г. пятидесятилетний мир тоже оказался совсем не таким долгим и т. д. Обе империи опосредованно поддерживали воюющие на границе между собой арабские племена, а также оспаривали непосредственно друг у друга важные пограничные участки, такие как треугольный клочок земли под названием Лазика на восточном побережье Черного моря. В войне крайне редко наступали периоды передышки, а финансовым и военным требованиям, которые она предъявляла Константинополю, казалось, не было конца.

В 540-х гг. Юстиниан торжественно открыл монументальную колонну в свою честь в центре столицы на площади Августеум^[206] между собором Святой Софии и Большим дворцом. Вершину шпилеобразной колонны венчала бронзовая конная статуя самого императора. В левой руке он сжимал увенчанный крестом шар, символизирующий весь мир, а поднятую правую руку обращал в приветственном жесте на восток, в сторону Персии. «Вытянув пальцы, он как бы приказывает находящимся там варварам сидеть спокойно дома», – писал Прокопий^[207]. Головной убор императора, богато украшенный перьями, недвусмысленно отсылал к герою древности Ахиллу. Но вопреки всей напыщенности подобной наглядной пропаганды персидская проблема в конце концов оказалась Юстиниану так же не по силам, как и внутрицерковные распри. Казалось, Византия и Персия обречены бесконечно воевать друг с другом – по крайней мере до тех пор, пока в регионе не возникнет другая великая держава. Как мы увидим в следующей главе, именно это в конце концов и произошло. Однако к тому времени Юстиниан уже умер.

Неудивительно, что все это в конце концов подкосило Юстиниана. Он разделил несчастную участь многих великих правителей, которым пришлось еще при жизни увидеть, как их достижения обращаются в ничто. В 557–558 гг. череда землетрясений и подземных толчков обрушила купол собора Святой Софии. Еще через год кутригуры – коалиция варварских славянских племен из-за Дуная – прорвали оборону империи и подступили к стенам Константинополя. Хотя их удалось отбросить, столицу охватил неподдельный ужас. Чтобы прогнать кутригурских всадников, Юстиниану пришлось вызвать из отставки стареющего Велизария. Это была лебединая песня старого полководца: через два года после спасения города Велизарий оказался замешан в заговоре против императора и подвергнут унизительному публичному суду. Хотя позднее Велизарию простили его предполагаемые преступления, весной 565 г. он умер с испорченной репутацией.

Император скончался вскоре после Велизария, 14 ноября 565 г. Успев назначить преемником своего племянника Юстина II, он спокойно возлежал в торжественном великолепии своего дворца. Погребальные носилки Юстиниана украшали сцены его славных деяний и побед: на них он попирал пятой Гелимера, а остальные варвары смотрели на него в страхе. Зенит славы императора пришелся на 530-е гг.: одержимый идеей восстановить славу Рима, он был готов ради этого обратить ход истории вспять. Но, как предупреждал Гелимер, земным правителям не стоило поддаваться мирской суете. После смерти Юстиниана многие его достижения оказались под угрозой исчезновения. Среди неизвестности и неопределенности 560-х гг. дни славы Юстиниана казались делом давно минувшим.