В 476 г. Одоакр двинул на Равенну внушительное войско. 2 сентября они разбили отца Ромула Августула, Ореста, в битве при Павии и казнили его. Еще через два дня шестнадцатилетнего императора вынудили отречься от престола и, назначив ему некоторое денежное содержание, отправили жить с родственниками. Одоакр стал править Италией вместо него, но не как император, а как король (rex). Он подчеркнуто признавал, что высшая римская власть исходит только из Константинополя (хотя это не слишком впечатлило восточного императора Зенона, который отказался признать его правление). В Италии и окрестных землях Одоакр проявил себя сильным правителем с хорошей хваткой. Он сосредоточил усилия на защите того, что оставалось от римского Запада, и негласно содействовал убийству последнего серьезного претендента на престол Юлия Непота. После смерти Непота Одоакр отправил императорские регалии – корону и мантию – в Константинополь, тем самым показав, что появление нового западного императора отныне физически невозможно. После этого титул канул в забвение. Это была важная историческая веха и вместе с тем вполне закономерный итог неуклонного разрушения римской власти и государственной организации, разворачивавшегося на протяжении предыдущих семидесяти лет.
Король Одоакр правил Италией более пятнадцати лет – гораздо дольше, чем удавалось любому из мелких западных императоров до него. Однако удерживать власть было нелегко, а его отношения с Константинополем оставались в лучшем случае ненадежными, а в худшем – напряженными. Ему удавалось выживать и преуспевать во времена неумолимых перемен, массовых миграций и общего разрушения политического строя. В конце концов он пал жертвой тех же сил, что способствовали его возвышению.
Пожалуй, нет ничего удивительного в том, что роковой удар нанес еще один предводитель готов. К концу V в. разнообразные племена готов распространились по всей Европе. Вестготы – ветвь, которая первой штурмовала Рим в 410 г. под командованием Алариха, – быстро и решительно основали королевство со столицей в Тулузе. На пике территориальной экспансии их владения простирались от реки Луары в Центральной Франции до южной оконечности Иберии. Далеко к востоку от них на Балканах кочевала еще одна значительная группа готов – вольный союз множества германских племен, известных под общим названием остготы. В конце V в. их предводителем был Теодорих Амал.
Теодорих получил традиционное классическое воспитание. Он родился в знатной готской семье на территории гуннской империи вскоре после смерти Аттилы, в 454 г. Когда гуннская империя начала рушиться, Теодориха, которому тогда было около семи лет, отправили в Константинополь. Официально он был заложником и гарантировал соблюдение условий мира между восточным императором и остготами. Однако за время своего пребывания в столице Теодорих получил превосходное образование, превратившее его в грамотного и культурного молодого аристократа – варвара по происхождению, но совершенного римлянина во всем остальном.
Когда Теодориху исполнилось шестнадцать, время его пребывания в Константинополе подошло к концу. Он вернулся к своему народу и в начале 470-х гг. возвысился и стал королем остготов. До этого он вступил в конфликт с соперником из другой готской племенной группы – Теодорихом Страбоном, Косоглазым, победил и убил его. Затем в 480-х гг. он втянул свой народ в длительное противостояние с восточным императором Зеноном. Кульминацией стал 487 год, когда Теодорих осадил Константинополь – город, так много ему давший. Зенон к этому времени успел изрядно устать от Теодориха, но вместе с тем видел, какую пользу можно извлечь из сложившейся ситуации. Король Одоакр агрессивно наступал из Италии на восточноримские территории, и Зенон задумал одним махом решить обе свои проблемы. Он заключил мир с Теодорихом и отправил его на запад, предложив в качестве мотивации простую сделку: если Теодориху удастся свергнуть Одоакра, он может забирать себе Италию. Так варвар обратился против варвара.
Летом 489 г. Теодорих и Одоакр начали ожесточенную борьбу. В одном из первых сражений в конце августа того же года на реке Изонцо (где почти полторы тысячи лет спустя во время Первой мировой войны также произошло больше десятка ужасных столкновений) армия Одоакра поджидала людей Теодориха в засаде, но была разбита и в беспорядке отступила в Италию. В 490 г. Одоакр осадил Теодориха в Павии. Войска двух вождей еще не раз сталкивались в битвах, однако удача медленно, но верно поворачивалась лицом к Теодориху. В 493 г. он оттеснил Одоакра обратно в Равенну и основательно осадил город. Через несколько месяцев тяжелой осады наступила зима, и дело зашло в тупик. Не в силах продолжать борьбу, Одоакр потребовал мира. Два вождя решили договориться и разделить королевство между собой.
15 марта 493 г., чтобы отпраздновать окончание изнурительной войны, устроили роскошный пир. Ему суждено было стать последним в жизни Одоакра. Во время застолья люди Теодориха схватили его. Окруженный многочисленными врагами, Одоакр не мог защитить себя и лишь с ужасом смотрел, как Теодорих надвигается на него с обнаженным мечом в руке. «Теодорих прыгнул вперед и ударил [Одоакра] мечом в ключицу, а Одоакр тогда выкрикнул: “Где же Бог?” – писал позднее греческий историк Иоанн Антиохийский. – Смертельный удар пронзил Одоакра насквозь и разрубил до поясницы». Глядя на поверженного противника, Теодорих усмехнулся: «У этого негодяя в теле нет ни одной кости»[140]. Затем он вместе с приспешниками устремился в Равенну, чтобы найти и уничтожить родных и соратников Одоакра. Переворот совершился в считаные часы. Теодорих шел к этому три с половиной года, но отныне он был королем Италии.
После 493 г. остготы расселились вокруг Равенны и нескольких других северных итальянских городов, и в следующие тридцать лет Теодорих, взяв в пример величайших правителей Рима, развернул смелую программу нового государственного строительства. Теодорих беспощадно сражался в Италии и так же безжалостно захватил трон, но не собирался продолжать кровопролитие и уничтожать побежденную итальянскую знать. Он не стал устраивать чистку в рядах аристократов и чиновников своего нового королевства. Он отправил несколько посольств в Константинополь, добиваясь от восточных императоров признания своих прав. К месту вспомнив о своем классическом римском образовании, он называл собственное королевство «лишь копией единственной истинной империи»[141]. Около 497 г. его энергичное подхалимство принесло плоды: преемник Зенона Анастасий I с осторожностью признал его правление и королевский статус.
Хотя впереди ждало еще много мелких ссор с Константинополем, Теодорих вскоре убедился, что римская политическая элита воспринимает его всерьез. И начал активно подражать в своем правлении римским образцам. Он был христианином арианского толка, но усердно привечал никейских епископов и выказывал уважение римской церкви. Он особо подчеркивал, что подчиняется римским законам, а не издает свои собственные, как это делали во многих зарождающихся варварских государствах Запада, прежде всего в королевствах франков и бургундов. С помощью военных походов и брачных союзов он добился мира с вандалами Северной Африки и установил тесные политические связи с разросшимся королевством вестготов, которым в 511 г. навязал в короли своего внука Амальрика, что позволило ему в итоге собрать огромное общеготское королевство, простиравшееся от Атлантического океана до Адриатического моря.
Теодориху было судьбой предназначено получить прозвище Великий, и он прожил свою жизнь так, будто заранее это знал. В своей столице Равенне и других крупных городах он тратил огромные средства на сооружение крепостных стен, величественных дворцов, базилик, мавзолеев и общественных сооружений, отделкой которых занимались самые искусные художники и ремесленники. Приехав сегодня в Равенну, мы можем познакомиться с поразительным художественным видением остготского короля: по заказу Теодориха было создано множество бесподобных мозаик для базилики Сант-Аполлинаре-Нуово. Эти и другие городские памятники, в том числе мавзолей самого Теодориха, наглядно свидетельствуют об удивительном великолепии новой варварской эпохи. В своем правлении Теодорих осознанно подражал примеру поздних римских императоров. Однако его королевство не было Римской империей. Положение дел на Западе изменилось навсегда.
Хотя Теодорих держался с подобающим правителю великолепием и подчеркнуто соблюдал римские традиции, а его правление длилось более тридцати лет, ко времени его смерти в 526 г. мир претерпел радикальные изменения. Изменилась не только этническая принадлежность правителей и землевладельцев, но и их политический кругозор, и сам государственный строй. Империя продолжала жить в Константинополе, постепенно обретая новый облик под действием новых факторов – религий, технологий, связей и болезней. На Западе на смену императорам и империям стремительно приходили короли и королевства, возвещая о наступлении эпохи, которая, когда мы снова вернемся к ней, выглядит для нас намного более средневековой в привычном смысле этого слова, чем предварявший ее мир бродячих варваров и малолетних императоров.
С тех пор как гунны перешли Волгу в 370 г., прошло чуть больше ста лет. Какое это было странное, во всех смыслах неустойчивое время! Все перевернулось с ног на голову, все пришло в движение, повинуясь непреодолимой силе климатических колебаний и человеческих миграций, добавившихся к существовавшим во все времена обычным историческим факторам: счастливым и несчастным случайностям, государственным устремлениям и личным амбициям. Жизнь приводила людей в замешательство, и, пожалуй, неудивительно, что авторы IV–VI вв. так часто обращались к метафорическому образу колеса Фортуны, завоевавшему на средневековом Западе исключительную популярность. Именно так события IV в. виделись Аммиану Марцеллину и еще одному известному автору, жившему и работавшему в Равенне ближе к концу этого периода, при короле Теодорихе. Аниций Манлий Северин Боэций – обычно просто Боэций – родился в благородной римской семье в Италии за год до того, как Одоакр согнал с трона последнего западного императора, юного Ромула Августула. Боэций отличался блестящим умом и безупречным аристократическим происхождением и к 25 годам стал сенатором в псевдоримском королевстве Теодориха. 25 лет спустя, в 522 г., будучи уже средних лет, Боэций занял самую высокую должность в правительственной бюрократии, став магистром оффиций (magister officiorum). Впрочем, и падать с такой высоты было намного опаснее.
В 523 г. жизнь Теодориха близилась к концу, а над его королевством сгущались тучи. Отношения с восточным императором Юстином I стали натянутыми, в сенате постоянно ходили слухи о предателях, поддерживавших сношения с Константинополем. Во время очередных жарких дебатов на эту тему Боэция обвинили в том, что он покрывает врагов государства. Его арестовали, бросили в тюрьму, судили и приговорили к смертной казни.
В течение жизни Боэций писал на самые разные темы: его в равной мере интересовали математика, музыка, философия и теология. Самое знаменитое произведение он создал в темнице, где ожидал казни за свои преступления. Трактат «Утешение философией» рассматривает земные горести в божественном контексте. Он написан в форме диалога между Боэцием и госпожой Философией и призывает читателей согласиться с тем, что за превратностями мимолетной человеческой жизни стоят высшие силы. В ходе размышлений Боэций обращается к понятию колеса Фортуны. «Теперь, когда вы вверили себя власти Фортуны, вам должно смириться с ее путями, – пишет он. – Тот же, кто пытается воспрепятствовать вращению ее колеса, поистине глупейший из людей»[142]. Вскоре после того, как сочинение было дописано, великого философа подвергли ужасным пыткам и до смерти забили палками. Через два года испустил последний вздох и великий король остготов Теодорих.
Впереди открывался странный новый мир.
Суета сует, всё – суета![143]
Гелимер, король вандалов
Иоанн Эфесский, посланный императором крестить язычников в Малой Азии, неожиданно попал в царство смерти. В городах, через которые он проезжал, по улицам бродили больные и страждущие: животы раздуты, глаза налиты кровью, изо рта сочится гной. В богатых домах царила тишина – их обитатели, хозяева и слуги, вымирали целыми семьями, в комнатах сидели трупы. Скорченные непогребенные тела лежали на улицах с лопнувшими от дневного зноя гниющими животами, полуобглоданные бродячими псами. Большие и малые дороги опустели, не видно торговцев и путешественников, не слышно обычного гула. В опустевших деревнях некому было собирать урожай с полей и фруктовых деревьев. Стада, оставленные без присмотра, бродили по окрестностям как им заблагорассудится.
Оставшихся в живых охватил ужас. Происходящее напоминало конец света. По дороге Иоанн встречал путников с привязанными к рукам самодельными табличками: «Я такой-то, сын такого-то, из такой-то местности. Если я умру, во имя Господа и ради милосердия Его, оповестите моих родных, пусть придут похоронить меня»[144]. Он слышал, что в больших городах каждый день умирают тысячи, десятки тысяч человек и их тела складывают в кучи, чтобы потом свалить в общую могилу. Описывая ужасы, свидетелем которых стал, Иоанн цитировал Книгу Плач Иеремии. «Смерть вошла в окна наши, вошла в ворота наши и опустошила дворцы наши, – писал он[145]. – Теперь погибли все они, ибо забыли имя Господа»[146].
Полные апокалиптических сцен записки Иоанна, в сущности, представляют собой мемуары о первой глобальной пандемии в истории человечества. Разновидность бубонной чумы, возбудителем которой служила бактерия Yersinia pestis (чумная палочка), а переносчиками – блохи, мелкие млекопитающие, черные крысы и, наконец, люди, в середине VI в. пронеслась по всем трем частям известного мира и опустошила Африку южнее Сахары, Персию и Ближний Восток, Китай и Среднюю Азию, побережье Средиземного моря и Северо-Западную Европу. По словам Прокопия Кесарийского, «ни острова, ни пещеры, ни горной вершины, если там обитали люди, она не оставила в покое. Если она и пропускала какую-либо страну, не коснувшись ее жителей или коснувшись их слегка, с течением времени она вновь возвращалась туда»[147][148]. Современные археологические исследования подтвердили присутствие чумной палочки на западе вплоть до Британии, Галлии, Испании и юга Германии[149]. Везде в местах ее распространения у людей наблюдались одинаковые симптомы: черные бубонные опухоли лимфатических узлов в подмышках и паху, бред, кома, кровохарканье, а у беременных женщин выкидыши.
Хотя мы никогда не узнаем точную статистику, эта ужасная болезнь – получившая название юстинианова чума в честь восточного императора, в правление которого она случилась[150], – по всей вероятности, унесла жизни миллионов или даже десятков миллионов человек, большую их часть в 541–543 гг. В последнее время некоторые исследователи утверждают, что такие авторы, как Иоанн Эфесский, сильно преувеличили размах, количество жертв и общее значение пандемии. Ученые призывают скептически оценивать общее число погибших[151]. Возможно, они правы. И все же в VI в. очень многие люди осознавали, что живут в эпоху огромных исторических потрясений.
Они не ошибались. Сама по себе юстинианова чума не изменила мир. Однако она была существенной частью более широкой картины преобразований, реформ, реорганизации и борьбы за превосходство в период между 520-ми гг., где закончилась наша предыдущая глава, и 620-ми гг., где начнется следующая. Это было судьбоносное столетие для осколков Римской империи. В тот период определился характер отношений между востоком и западом Средиземноморья, установился культурный баланс между «греческой» и «латинской» сферами, сложились региональные отношения Ромейской (Византийской) и Персидской империй, возникли знаменитые своды законов и крупнейшие религии, появилось множество градостроителей и великих художников. В эпоху, пережившую не только первую пандемию, но и глобальную климатическую катастрофу, возникли те политические реалии и менталитет, под влиянием которых средиземноморский мир развивался следующую тысячу лет.
Чтобы разобраться во всем этом, мы должны сосредоточиться на VI в. и рождении – или возрождении – Восточной Римской империи. В это время историки, как правило, перестают употреблять термины «Рим» и «Римская империя» и говорят о его наследнице Византии – грекоязычном государстве, служившем буфером между Востоком и Западом и существовавшем много веков до тех пор, пока его не разграбили крестоносцы, а затем не поглотила Османская империя (именно это событие ознаменовало окончание Средних веков). И для того чтобы сопровождать нас в этом путешествии, нет более подходящей фигуры, чем сам император Юстиниан.
Юстиниан, которого часто называют последним истинным римлянином, совершенно не заботился о том, по чьим головам идет в стремлении заново отстроить свою империю после варварских завоеваний, и потому имел много недоброжелателей. Прокопий Кесарийский называл его демоном в человеческом обличье с руками, обагренными кровью тысячи миллиардов[152] человек, который, «вычерпав… со всем легкомыслием все богатства Римской империи, явился творцом и создателем всеобщей бедности»[153][154]. Многие согласились бы с этим, но для других, особенно тех, кому не приходилось лично иметь с ним никаких дел, Юстиниан был образцовым императором, заслуживающим упоминания наравне с Октавианом Августом и Константином Великим. Таким людям он казался гигантом, и блеск его грозного великолепия распространялся далеко за пределы его собственного времени. Сияние его славы было так велико, что много веков спустя Данте Алигьери поместил его в рай как идеал истинного римлянина: несравненного законодателя и лучезарного, наделенного множеством талантов и добродетелей цезаря, сияющего в загробной жизни ярко и ослепительно, как само солнце[155].
1 августа 527 г. пожилой римский император Юстин умер от инфицированной язвы на ноге, после девяти лет правления оставив трон в Константинополе своему племяннику и приемному сыну Юстиниану. Передача власти прошла гладко, поскольку Юстин какое-то время назад назначил Юстиниана соправителем, и тот успел приобрести некоторую известность. Он рассылал в восточные провинции судебные приказы (рескрипты) для усмирения беспорядков в охваченных мятежами городах, закладывал церкви в Иерусалиме и спонсировал восстановительные работы и гуманитарную помощь для сирийского города Антиохии, разрушенного крупным землетрясением весной 526 г. До этого Юстиниан занимал высокий пост консула и прославился как устроитель пышных городских игр. Еще до того, как Юстиниан облачился в императорский пурпур, многие считали его настоящим правителем империи. После 527 г. он официально стал им.
Юстиниан вступил на престол в возрасте за сорок лет. На знаменитой золотой мозаике над главным алтарем в базилике Сан-Витале в Равенне мы видим его портрет: круглолицый румяный мужчина, кареглазый, с тяжелыми веками и поджатыми губами, с волосами, остриженными выше ушей и убранными жемчугом. Примерно так же его описывает греческий летописец Иоанн Малала из Антиохии: по его словам, Юстиниан родился в Бедериане (сегодня в Северной Македонии) и был красив, хотя не слишком высокого роста, и имел залысины. Юстиниан говорил на латыни, происходил из того же незнатного балканского рода, что и его дядя, и придерживался халкидонской разновидности христианства (империю в те времена сотрясали религиозные споры между халкидонитами и миафизитами, или монофизитами[156], и от императоров ожидали энергичной поддержки одного из соперничающих лагерей). Малала считал Юстиниана «исполненным христианского великодушия»[157][158], но во времена его правления, длившегося почти сорок лет, многие думали иначе.
Одним из самых сладкоречивых приближенных императора – и позднее одним из самых яростных его хулителей – был летописец Прокопий Кесарийский. Он много лет занимал важные посты в имперской администрации и написал несколько лестных отчетов об успехах Юстиниана в военном деле и управлении государством, щедро приправляя хронологическое изложение событий беззастенчивой пропагандой. Однако со временем Прокопий возненавидел своего господина. В 550-х гг. из-под его пера вышел блестящий памфлет под названием «Тайная история», в котором он наглядно продемонстрировал, что нет злее врага, чем бывший друг. Так, он с насмешкой отмечал, что пухлые щеки Юстиниана не столько наводят на мысль о природном добродушии, сколько напоминают статую Домициана, отлитую из бронзы по образу и подобию этого тирана I в. после того, как его растерзали подданные. Это сравнение, будучи гнусным, дискредитировало Юстиниана в политическом смысле. Далее Прокопий сообщает, что Юстиниан был «полон иронии и притворства, лжив, скрытен и двуличен… Друзьям он был неверен, неумолим к врагам, всегда жаждал крови и денег, очень любил ссоры и всякие перемены; на зло он был очень податлив, к добру его нельзя было склонить никакими советами; он был скор на придумыванье и выполнение преступлений, а о чем-либо хорошем даже просто слушать считал для себя горьким и обидным». Казалось, продолжал Прокопий, «природа собрала от всех людей все низкие качества и сложила их в душе этого человека»[159].
Весьма бодрящая зарисовка, но она меркнет по сравнению с тем, какую клевету Прокопий изливал на жену Юстиниана, императрицу Феодору. Она, как и Юстиниан, прошла долгий путь по ступеням общества, прежде чем достигла императорского дворца. Ее отец дрессировал медведей в цирке, а мать была актрисой. С ранней юности Феодора зарабатывала на жизнь ремеслом цирковой артистки, а если верить ее недоброжелателям, то и гораздо худшим ремеслом. На мозаике из Сан-Витале она изображена напротив мужа, изящная и стройная, с фарфоровым личиком, маленьким ртом и темными глазами, безмятежно глядящими из-под роскошного, усыпанного драгоценными камнями головного убора. Малала отзывается о ней как о добродетельной и благочестивой женщине[160]. Однако Прокопий с упоением повторяет слухи, что Феодора когда-то была малолетней проституткой и «предавалась любострастию на мужской лад с негодяями, одержимыми дьявольскими страстями», а когда подросла и созрела, тотчас стала «гетерой самого низкого пошиба», бесстыдно отпускала самые грязные шутки и продавала свое тело толпам мужчин, искусно танцевала непристойные танцы (во время одного такого представления дрессированные гуси вытаскивали зерна ячменя из-под узкой полоски ткани, прикрывающей ее интимные места) и, наконец, стала куртизанкой, ублажавшей развратных имперских чиновников. Там ее и подобрал Юстиниан[161].
Часть этих сплетен была обусловлена женоненавистничеством, часть – досадой, вызванной тем, что Феодора предпочитала учение миафизитской секты, а все остальное проистекало из личной ненависти. Юстиниану действительно пришлось изменить законы империи, чтобы жениться на Феодоре, поскольку она была низкого социального происхождения. Но, с наслаждением пересказывая грязные сплетни, Прокопий ни разу не упоминает о том, что Феодора всю жизнь играла важную роль в управлении империей и, в частности, помогала Юстиниану сохранять равновесие между богословскими фракциями, которые вели духовную (а иногда и вполне физическую) борьбу на просторах его империи. Как любой талантливый бульварный журналист наших дней, Прокопий знал, что секс, злословие и насмешки всегда найдут заинтересованную аудиторию и многим людям не так важно узнать правду, как потешить собственную похоть. Жизнь и дела такой знаменитой пары, как Юстиниан и Феодора, были слишком соблазнительны, чтобы оставить их без внимания[162].