Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба

Глава XXIII

Мистер Самуэль Уэллер встречает старого знакомца и старается заплатить свой долг.

В небольшой каморке подле конюшни «Большего белого коня», поутру на другой день после ночного столкновения ученого мужа с незнакомой леди в желтых папильотках, сидел м‑р Уэллер старший, приготовляясь к обратной поездке в Лондон. И сидел он в такой превосходной позе, что художник мот бы снять с него самый верный портрет. Вот он вам с головы до ног.

Могло статься, что в первоначальную эпоху свежей юности профиль м‑ра Уэллера представлял решительные и смелые контуры; но его лицо, с течением времени, приняло чересчур обширные размеры под влиянием питательных веществ горячительного свойства. Мясистые изгибы его щек до того переступили за нормальные пределы, назначенные для них природой, что посторонний наблюдатель, рассматривая его в профиль, мог в этой расплывающейся массе отличить не иначе как с большим трудом одну только верхушку его багрового носа. По этой же самой причине, подбородок м‑ра Уэллера, разделившись весьма резко на две половины, получил, с течением времени, чрезвычайно важную, сановитую форму, и вся его физиономия представляла такую пеструю смесь цветов которая может исключительно принадлежать только джентльменам, посвятившим свои физические и моральные способности кучерскому искусству. На шее м‑р Уэллер носил малиновую шаль, выплывавшую на его трех-этажный подбородок с такою незаметною постепенностью, что трудно было, по крайней мере с первого взгляда, отличить складки шали от складок подбородка. Над малиновой шалью воздымался длинный-предлинный пестрый жилет с широкими полосами ярко вишневого цвета. Длиннополый и широкий сюртук м‑ра Уэллера был украшен спереди и сзади светлыми медными пуговицами огромного размера. Коротеньких волос м‑ра Уэллера, черных и гладких, почти вовсе не видно было под размашистыми полями его низенькой, серой шляпы. Его ноги, украшенные сверху широкими штанами, закупоривались снизу живописными ботфортами с длинными кисточками вычурной формы. На медной часовой цепочке, украшавшей грудь м‑ра Уэллера, висели его фамильная печать и медный ключ, употребляемый для завода его луковицы, красовавшейся в одном из карманов жилета.

Мы сказали, что м‑р Уэллер готовился к обратной поездке в Лондон: это значит – он жуировал и прохлаждался. На столе перед ним стояли в симметрическом порядке: кружка шотландского пива, порция бифштекса и пирог солидной величины. На все эти предметы в равной степени распространялась благосклонность м‑ра Уэллера, и он уже отрезал огромный кусок от пирога, как вдруг перед дверью послышались чьи-ю шаги. М‑р Уэллер оглянулся и увидел своего возлюбленного сына.

– Здравствуй, Самми, – сказал отец.

Вместо ответа, сын подошел к столу, взял кружку с пивом, и, мигнув в сторону отца, втянул в себя несколько продолжительных глотков.

– Хорошо, Самми, очень хорошо, – сказал м‑р Уэллер старший, заглядывая в кружку, опорожненную его возлюбленным сыном. – Ты потягиваешь на славу, мой милый, лучше всякой устрицы. Да что тут толковать? Между устрицами ты мог бы занять первейшее место.

– Спасибо на добром слове, старичина, – отвечал Самуэль, посылая в рот отрезанный кусок бифштекса.

В это время принесли новую кружку пива.

– Досадно, Самми, – сказал старший Уэллер, собираясь утолить свою жажду, демонски досадно, мой друг, что тебя поддедюлил этот широкорожий шаромыжник в светло-серой ливрее. Скажи мне об этом кто-нибудь другой, я бы не поверил, честное слово. До сих пор еще никто из фамилии Уэллеров не позволял водить себя за нос.

– Кроме разве одного случая относительно вдовицы, – сказал Самуэль.

– Ну, брат, это совсем другая статья, – возразил м‑р Уэллер старший, полируя оконечность своего носа, – вдовицы, можно сказать, составляют исключение из всякого правила. Было писано где-то, я не помню где, что вдова «в одно ухо влезет, a в другое вылезет, как ни в чем не бывало». В деле надувательства, говорят, сам чорт не сравнится с бабой, которой нужно завербовать для себя второго мужа.

– Оно, пожалуй, что это так, дедушка, только…

– Притом, любезный, это совсем другая статья, особый артикул, что называется, – продолжал м‑р Уэллер старший, не обращая внимания на возражение сына, – помнишь ли ты, друг мой, что сказал в суде один адвокат, защищавший джентльмена, который имел обыкновение под веселую руку колотить кочергой свою жену? – «Это, милостивые государи, – сказал он, – очень милая и оригинальная слабость, вполне достойная снисхождения благомыслящих людей!» Вот это же самое я говорю относительно вдовиц, да и сам ты, любезный, будешь так же рассуждать, когда войдешь в мои лета.

– Жаль, что я этого не знал! – сказал Самуэль.

М‑р Уэллер старший со всего размаха ударил по столу и продолжал энергическим тоном:

– Жаль, что ты этого не знал! Еще бы! Это срам, мой друг, просто срам! Уэллер поддался на обман! Уэллер попал на удочку явного мошенника! Да это, любезный, несмываемое пятно на нашем роде! Знаю я одного прощалыгу, который проведет, надует, поддедюлит всех мошенников на свете, a он еще совсем молодой человек и далеко не получил такого воспитания, как ты. Затем ли я выгонял тебя на улицу и заставлял ночевать на мокрой земле; затем ли, друг мой, Самми, чтобы ты сыграл из себя олуха в обществе какого-нибудь сорванца?

И, в припадке сердечной печали вызванной такими отчаянными размышлениями, Уэллер старший неистово позвонил в колокольчик и приказал подать новую бутылку шотландского пива.

– Однакож, нечего нам с тобою переливать из пустого в порожнее, – сказал Самуэль, – что прошло, того не воротишь ни за какие блага, и стало быть, надобно без ропота сносить свою кручину. Я только-что начинаю свою жизнь, и ты знаешь, первую песенку зардевшись поют. Дай мне еще раз наткнуться на этого прощалыгу, я разделаюсь с ним по-свойски.

– Надеюсь, мой друг, ты не посрамишь своего имени в другой раз – сказал м‑р Уэллер старший, – твое здоровье, Самми! крепись, мужайся, преуспевай.

И в честь этого примирительного тоста, старик несколькими глотками втянул в себя около трех четвертей вновь принесенной кружки. Остальное немедленно докончил залпом его возлюбленный сын.

– Теперь, друг мой Самми, – сказал м‑р Уэллер старший, вынимая из кармана серебряную луковицу, прикрепленную к медной цепи, – пора теперь заглянуть в контору и посмотреть, как заряжают карету; потому что, видишь ты, кареты ведь все то же, что ружья: их надобно заряжать умеючи, с большою осторожностью, не торопясь и не хватаясь навзбалмошь, за что ни попало.

При этой замысловатой сентенции родителя, м‑р Уэллер младший нежно улыбнулся сыновнею улыбкой. Почтенный родитель поправил шляпу, почесал переносье и продолжал торжественным тоном:

– Мы должны расстаться, друг мой Самми, и никто в мире не может знать, когда еще мне придется увидеть тебя в другой раз. Мачеха твоя, пожалуй, взбесится и прогонит меня с глаз долой или встретятся другие печальные оказии, прежде, чем ты получишь какую-нибудь весть о старике Уэллере, знаменитом кучере обширной столицы. Честь фамильного имени главным образом зависит от тебя, любезный сын, и я надеюсь, ты не ударишь лицом в грязь. Относительно маловажных случаев жизни распространяться я не стану, потому что вообще я полагаюсь на тебя, как на самого себя. Один только совет я считаю нужным дать тебе, как отец и как истинный твой друг и благодетель. Не женись никогда и помни мачеху.

При этих словах м‑р Уэллер старший еще раз взглянул на своего сынка и, поворотившись к нему спиною, немедленно исчез с его глаз.

Погруженный в созерцательное настроение духа, м‑р Уэллер, расставшись с своим почтенным родителем, направил свои шаги из гостиницы «Большего белого коня» к церкви Клемента, стараясь рассеять свою печаль прогулкой по уединенным местам, Долго блуждал он без всякой определенной мысли, и, наконец, сам не зная как, очутился на каком-то обширном дворе, откуда можно было выбраться не иначе, как через ту же самую калитку, в которую он вошел. Уже он поворотил назад, как вдруг внимание его было привлечено внезапным явлением, приковавшим его ноги к одной точке обширного двора. Мы считаем необходимым объяснить сущность этого явления.

М‑р Самуэль Уэллер глазел, от нечего делать, на старинные кирпичные здания, бросая по временам пытливый взгляд на хорошенькую девушку-служанку, сидевшую в спальне у открытого окна, полузавешенного сторой. Вдруг отворилась зеленая калитка сада, разведенного в конце двора, и человек, вышедший оттуда, тщательно затворил калитку за собою и круто поворотил к тому самому месту, где стоял м‑р Уэллер.

Само собою разумеется, что этот изолированный факт, рассматриваемый сам по себе, без всякого отношения к другим соприкосновенным обстоятельствам, не представляет ничего удивительного: во всех частях света, люди могут выходить из сада, затворять за собою зеленые калитки и даже круто поворачивать, куда и как им угодно, не обращая на себя ни малейшего внимания посторонних лиц. Ясно, стало быть, что м‑р Уэллер заметил что-нибудь особенное в манерах, осанке и личности незнакомца, вышедшего из сада. То ли, другое ли, пусть читатель судит сам, как скоро мы расскажем ему о поведении особы, о которой идет речь.

Мы уже докладывали, в какую сторону незнакомец направил свои быстрые шаги; но лишь только он увидел м‑ра Уэллера, в осанке и походке его произошла очевидная перемена. Он подпрыгнул, приостановился, сделал опять шага два вперед и, по-видимому, оставался в нерешимости недоумевая, куда направить дальнейший путь. Так как позади зеленая калитка была уже заперта, a впереди был только один исход, то он очень скоро понял, что ему неизбежно пройти мимо м‑ра Уэллера. Сделав такой рассчет, он пошел опять быстрыми шагами, глазея смело на окружающие предметы. Вдруг он скорчил свое лицо наистрашнейшим образом и принялся выделывать самые изумительные гримасы, какие когда-либо видел смертный. В одну минуту физиономия его изменилась совершеннейшим образом, как, может быть, ни один ваятель не в состоянии изменить своим резцом первоначальную форму мрамора или гипса.

– Вот чудеса-то! – говорил м‑р Уэллер самому себе, по мере приближения незнакомца, – a я готов был биться об заклад, что это он.

Корчи на лице незнакомца сделались еще страшнее.

– Его волосы и его ливрея, готов присягнуть, – сказал м‑р Уэллер, – только в жизни не видал я такой страшной рожи.

Между тем как м‑р Уэллер произносил эти слова, черты незнакомца искривились и съежились так, что, по-видимому, он чувствовал невыразимую боль. При всем том, когда он поровнялся с м‑ром Уэллером, испытующий взгляд этого джентльмена открыл в нем такие признаки, которые несомненно могли принадлежать одному только м‑ру Иову Троттеру.

– Эй вы, любезнейший! – закричал м‑р Уэллер.

Незнакомец остановился.

– Эй куманек! – повторил Самуэль.

Незнакомец, скорчивший рожу, смотрел с величайшим изумлением на двор, на стены и окна зданий, смотрел всюду, не глядя лишь на м‑ра Уэллера, который между тем не замедлил развлечь его внимание вторым более громким окриком:

– Эй, голубчик!

Теперь уж было слишком ясно, откуда шел этот громкий голос. Не думая и не надеясь больше увернуться, незнакомец, сделавший еще несколько шагов, принужден был взглянуть прямо в лицо м‑ра Уэллера.

– Полно кобениться, Иов Троттер, – сказал Самуэль, – видна сова по полету. Что вы повертываете своими буркалами, как мартышка в ситцевой фуфайке? Смотрите на меня прямо, любезный, или на этот раз я повыжму настоящую водицу из ваших глаз. Слышите?

Так как м‑р Уэллер оказывал, по-видимому, полную готовность привести в исполнение свою грозную ласку, то м‑р Троттер постепенно сообщил своим чертам их естественную форму и, сделав радостный прыжок, воскликнул веселым тоном:

– Что я вижу? Вы ли это, м‑р Уокер!

– Вот оно как! – отвечал м‑р Уэллер. – Стало быть, вы рады меня видеть?

– Ох, как рад! – воскликнул м‑р Иов Троттер. – Если бы вы знали, м‑р Уокер, с какою горячностью, с каким нетерпением я добивался этой встречи! Право, я с ума схожу, м‑р Уокер.

С этими словами м‑р Троттер заплакал, зарыдал и, проникнутый чувством необыкновенного восторга, заключил в объятия своего знакомого.

– Отвяжитесь, проклятый человек! – вскричал раздраженный Самуэль, стараясь освободиться от этих энергических объятий. – Отвяжитесь, говорю вам. Что вы разревелись, как теленок?

– Я так обрадовался, м‑р Уокер, право! – отвечал Иов Троттер, когда прошли первые порывы его восторга. – Ведь это, можно сказать, необыкновенное счастье!

– Право? Что-ж вы намерены мне сказать?

М‑р Троттер не отвечал ничего, потому что розовый платочек, приставленный к его глазам, усиленно функционировал в эту минуту.

– Говорите, негодяй, или я сверну вам шею! – повторил м‑р Уэллер, грозным тоном.

– Ах! – воскликнул м‑р Троттер с видом изумленной добродетели.

– Что-ж вы хотели мне сказать?

– Я? м‑р Уокер!

– Не называйте меня Уокером. Мое имя – Уэллер: вы это очень хорошо знаете. Ну, что вы хотите сказать?

– Целую историю, м‑р Уокер, то есть м‑р Уэллер – но ведь посудите сами… на первых порах… если бы вы удостоили пойти в такое место, где нам можно было бы побеседовать без помехи. Если бы вы знали, как я искал вас, м‑р Уэллер…

– Старательно искал, могу представить, – сухо проговорил Самуэль.

– Очень, очень старательно, будьте уверены, – отвечал м‑р Троттер с выражением детской невинности на своем лице. – Вашу руку, м‑р Уэллер.

Самуэль еще раз оглядел своего приятеля с ног до головы и потом, как будто осененный внезапной мыслью, подал ему руку.

– Как поживает ваш добрый, любезный господин? – сказал Иов Троттер, когда они сделали несколько шагов. – О, это, я вам скажу, достойнейший джентльмен, м‑р Уэллер. Надеюсь, он не простудился после этой страшной ночи?

При этом вопросе м‑р Уэллер почувствовал сильнейшее желание испробовать ловкость и силу своего сжатого кулака на тучных ребрах сердобольного Иова; однако ж, удерживая себя, он отвечал спокойным тоном, что господин его, слава Богу, совершенно здоров, благополучен и весел.

– Ах, как я рад! – воскликнул м‑р Троттер. – Он здесь?

– A ваш здесь? – спросил Самуэль вместо ответа.

– Да, тут он на мою беду, и мне больно заметить, м‑р Уэллер, что господин мой затевает весьма недобрые дела.

– Какие?

– Вымолвить страшно, м‑р Уэллер.

– Опять девичий пансион?

– Нет, уж не пансион, – отвечал сердобольный Иов, бросая на своего собеседника косвенный взгляд, – уж не пансион, м‑р Уэллер.

– Не в этот ли дом вы запускаете свои лапы?

– Помилуйте, м‑р Уэллер! Как вам не грех впутывать меня в злодейские замыслы бесчестных людей! – отвечал Иов Троттер с необыкновенною живостью. – Нет, сэр, господин мой не знает этого дома.

– A вы что здесь делали? – спросил Самуэль, бросая проницательный взгляд, – уж не случайно ли вы вышли из этой зеленой калитки?

– Послушайте, м‑р Уэллер, я пожалуй, рад открыть вам свои маленькие секреты, потому что, ей Богу, я полюбил вас с первого взгляда. Да и вы, кажется, были ко мне благосклонны. Помните, как весело и дружелюбно провели мы то утро в гостинице «Вестник»?

– О, да, очень помню, – сказал Самуэль тоном негодования, – помню.

– Ну, так вот изволите видеть, – продолжал Иов Троттер тоном человека, открывающего весьма важную тайну, – в этом доме с зелеными воротами живет очень много служанок.

– Это видно с первого взгляда, – перебил Самуэль.

– Очень хорошо-с. Одна из них, м‑р Уэллер, по званию кухарка, сберегла честными трудами небольшой капиталец и желает открыть мелочную лавку, если только, видите ли, судьба её устроится по желанию сердца.

– Так.

– Именно так-с, м‑р Уэллер. Я встретил ее первый раз в здешней городской капелле, куда образованное общество собирается петь гимны, напечатанные в той книжке, которую вы, м‑р Уэллер, видели в моих руках – эту книжку я всегда ношу с собой. Здесь я познакомился с этой девушкой, и из этого знакомства, м‑р Уэллер, у меня в сердце мало-помалу выросла надежда, что мне авось придется со временем быть содержателем мелочной лавки.

– И вы будете отличным лавочником! – отвечал Самуэль, озирая своего противника с видом совершеннейшего презрения.

– Это еще Бог знает, м‑р Уэллер: за будущее не может ручаться ни один человек, – продолжал сердобольный Иов со слезами на глазах. – Главная выгода здесь та, что я развяжусь, наконец, с этим нечестивым человеком и буду в состоянии, без всякой помехи, вести добродетельную жизнь, следуя тем правилам, в которых я воспитан, м‑р Уэллер.

– Должно быть, вас чудесно воспитывали.

– О, да, м‑р Уэллер, если бы вы только знали!.. – отвечал Иов Троттер, охваченный вдруг воспоминаниями о чистоте и невинности дней своего юношества.

Он немедленно вынул из кармана розовый платочек и горько заплакал.

– И вы были, вероятно, примерным учеником в приходской школе, – заметил м‑р Уэллер.

– Вы не ошиблись, сэр, – отвечал Иов, испуская глубокий вздох, – в училище меня все любили, и, сказать правду, я был идолом своих товарищей.

– Ну, конечно. Это меня не удивляет. Каким утешением и отрадой вы служили в ту пору своей счастливой матери!

При этих словах полились обильные потоки слез и рыданий; кончики розового платка совсем закрыли глаза чувствительного юноши.

– Какой черт тебя душит? – сказал раздраженный Самуэль. – Послушай ты, плакса…

– Ах, извините, м‑р Уэллер: ей Богу, я никак не могу обуздать своих чувств, – сказал Иов Троттер. – Кто бы мог подумать, что мой господин пронюхает о моих переговорах с вашим господином? Ведь он все разузнал и немедленно уговорил молодую девушку притвориться, будто она никогда не слыхала о нем. Содержательницу пансиона тоже подкупил он, и в ту же ночь, вы знаете, мы укатили на почтовых. Если бы вы знали, м‑р Уэллер, что теперь у него на уме! Меня просто мороз по коже подирает!

– Так вот оно как было, – сказал м‑р Уэллер. – И вы не врете, любезный?

– Нет, сэр, честное слово; поверьте моей совести.

В это время они подходили к воротам гостиницы.

– Очень хорошо, это мы увидим, – сказал Самуэль, – a между тем мне надобно кой о чем потолковать с вами, Иов Троттер. Если у вас нет особенных занятий нынешний вечер, то я бы попросил вас прийти в восемь часов в гостиницу «Большего белого коня».

– Извольте, сэр, с большим удовольствием.

– Не надуете?

– Помилуйте!..

– Ну, так смотрите у меня в оба, не то я зайду опять в зеленую калитку, и тогда… понимаете?

– Будьте уверены, сэр, не опоздаю ни одной минутой, – сказал Троттер.

Затем он крепко пожал руку Самуэля, поклонился и ушел.

– Берегись, Иов Троттер, берегись, – говорил Самуэль, провожая его глазами, – на этот раз, авось, мы порасквитаемся малую толику.

Кончив этот монолог и потеряв, наконец, из вида сердобольного Иова, м‑р Уэллер махнул рукой и пошел быстрыми шагами в комнату своего господина.

– Все идет как по маслу, сэр, – сказал Самуэль.

– Что?

– Я отыскал их, сэр.

– Кого?

– Этого шаромыжника и его плаксивого слугу с черными волосами.

– Возможно ли! – воскликнул м‑р Пикквик с величайшей энергией. – Где они, Сам, где они?

– Помалчивайте, сэр, теперь мы все обделаем на славу.

И, помогая одеваться своему господину, м‑р Самуэль Уэллер постепенно раскрыл перед ним свои соображения и план будущих действий.

– Когда-ж это будет сделано? – спросил м‑р Пикквик.

– Все в свое время, – отвечал Самуэль.

Но удалось ли прозорливому слуге осуществить свой план, мы тоже увидим в свое время.

Глава XXIV

Ревность Петера Магнуса и бедственные последствия ночных похождений ученого мужа.

По прибытии в комнату, где накануне происходило дружеское излияние взаимных чувств в обществе дорожного товарища, м‑р Пикквик нашел, что этот джентльмен уже нагрузил на свою особу все драгоценности, извлеченные из двух разноцветных мешечков и серого узелка, прикрытого оберточной бумагой. М‑р Магнус, проникнутый сознанием собственного достоинства, ходил по комнате взад и вперед, обнаруживая все признаки чрезвычайного волнения, бывшего следствием ожидания великих событий.

– Здравствуйте, сэр, – сказал м‑р Магнус.

– С добрым утром, – отвечал м‑р Пикквик.

– Каково? Что вы теперь скажете, сэр? – сказал м‑р Магнус, охорашиваясь в своем новом фраке и драгоценных панталонах.

– Да, это непременно произведет должный эффект, – отвечал м‑р Пикквик, с улыбкой обозревая чудодейственный костюм.

– Надеюсь, – сказал м‑р Магнус. – A я уж отправил и карточку, м‑р Пикквик.

– Право?

– Да, любезный друг. Слуга воротился с ответом, что она согласна принять меня в одиннадцать часов. Остается всего пятнадцать минут, м‑р Пикквик.

– Уж недолго.

– Очень недолго, и, сказать правду, сэр, мое сердце начинает биться слишком сильно: что вы на это скажете, м‑р Пикквик?

– Ничего особенного: это в порядке вещей.

– Надобно быть любезным, м‑р Пикквик, это главное.

– И откровенным – это, может быть, еще главнее.

– Мне кажется, сэр, – сказал м‑р Магнус, – что я вообще слишком откровенен по своей природе; это моя слабость, порок в некотором отношении.

– Напротив, это прекраснейшая черта в вашем характере, – возразил м‑р Пикквик.

– Однакож, знаете ли что: трусить никак не должно в таких делах. Зачем и для чего? Тут нечего стыдиться: это в некотором отношении, дело самой природы, её неизменный закон. Супруг на одной стороне, жена на другой, – вот и все. Так, по крайней мере, я смотрю на эти вещи.

– И вы смотрите с истинной, философской точки зрения, – отвечал м‑р Пикквик. – Наш завтрак готов, м‑р Магнус, – пора.

Они сели за стол и принялись пить чай, закусывая пирожками, телятиной и маслом. М‑р Магнус, несмотря на свою хвастливость, страдал в значительной степени припадками трусости и главнейшими признаками этого чувства были: потеря аппетита, склонность опрокидывать чашки и непреоборимое влечение смотреть каждую минуту на часы.

– Хи-хи-хи! – заливался м‑р Магнус, стараясь притвориться развязным весельчаком. – Остается только две минуты, м‑р Пикквик. Что я бледен?

– Не очень, – отвечал м‑р Пикквик.

Кратковременная пауза.

– Прошу извинить, м‑р Пикквик, но я хотел бы знать: вы в свое время ничего не делали в этом роде?

– То есть, вы говорите относительно предложения?

– Да.

– Ничего, никогда, – сказал м‑р Пикквик с величайшей энергией. – Никогда!

– Стало быть, вы не можете иметь и понятия о том, с чего обыкновенно мужчина должен начинать такие дела, – сказал м‑р Магнус.

– Ну, этого нельзя сказать, – возразил м‑р Пикквик. – У меня в свое время были на этот счет свои особые правила, которых, однако ж, я ни разу не применял к делу. Вам, разумеется, нет никакой надобности следовать этой теории.

– О, нет, совсем напротив, вы меня очень обяжете, если сообщите какой-нибудь совет, – сказал м‑р Магнус, взглянув еще раз на свои часы; стрелка показывала пять минут двенадцатого.

М‑р Пикквик приосанился, вздохнул и, приняв торжественный тон, отвечал таким образом:

– На вашем месте, сэр, я бы начал прежде всего описывать в отборных выражениях красоту и душевные свойства обожаемой леди, и потом, делая постепенно переход к самому себе, изобразил бы резкими чертами свою собственную ничтожность в моральном и физическом смысле.

– Очень хорошо, м‑р Пикквик.

– То есть, вы понимаете, сэр, что эта ничтожность должна, собственно, вытекать из сравнения с её собственной натурой, – продолжал м‑р Пикквик. – Приступая потом к изображению своих собственных достоинств, я бы сначала бросил беглый взгляд на свою прошедшую жизнь и представил в поразительной перспективе то значение, которое занимаю в общественном мире среди уважающих меня сограждан. Отсюда само собою могло бы выйти заключение, что для всякой другой особы с разборчивым вкусом я был бы, в некотором смысле, вожделенным субъектом. Затем, в пылких и страстных выражениях, я изъяснил бы сущность своей любви и всю глубину своей безграничной преданности обожаемой леди. В заключение я отважился бы, вероятно, схватить её руку.

– Этот пункт очень важен, – проговорил, покашливая м‑р Магнус.

М‑р Пикквик, по-видимому, кончил свою речь; но вдруг представились его воображению весьма интересные подробности, от которых трудно было отступиться. Он продолжал:

– Затем, вы понимаете, сэр, я бы предложил простой и естественный вопрос: – «Хотите ли вы, о друг души моей, иметь меня своим мужем?» – Не решаясь отвечать прямо на такой вопрос, красавица, по-моему рассчету, должна отворотить свою голову и потупить глаза.

– И вы это принимаете за несомненное доказательство, м‑р Пикквик.

– Разумеется.

– Но если, сверх чаяния, случится, что она отворотить голову при самом начале объяснения?

– Нет, этого быть не может, – возразил м‑р Пикквик решительным тоном. – Потом, сэр, я бы слегка пожал её пальчики, a потом… потом – вынул бы из кармана белый платок, чтобы отереть её глаза, потому что, видите ли женщины обыкновенно плачут при таких случаях. Здесь представляется весьма удобный случай обнять ее, прижать к своему трепещущему сердцу и поцеловать. Да, м‑р Магнус, я бы непременно поцеловал свою леди, и, если, при этом случае, не будет от неё решительного сопротивления, значит, – дело кончено.

М‑р Магнус вскочил с своего места, взглянув еще раз на часы и умное лицо м‑ра Пикквика, пожал ему руку с особенною горячностью и юркнул из комнаты.

Оставшись один, м‑р Пикквик, заложив руки за спину, принялся расхаживать взад и вперед, размышляя о непостоянстве человеческой судьбы и коловратности земного счастья. Из такой задумчивости, он минут через двадцать был выведен внезапным стуком в дверь. Обернувшись назад и думая встретить м‑ра Магнуса, он, с приятным изумлением, увидел радостное лицо м‑ра Топмана, лучезарную физиономию м‑ра Винкеля и умные, меланхолические черты поэта Снодграса.

Едва успел ученый муж сказать дружеское приветствие своим верным ученикам, как в комнату вошел и м‑р Магнус.

– Рекомендую вам м‑ра Магнуса, друзья мои, джентльмена, о котором я говорил, – сказал м‑р Пикквик.

– К вашим услугам, господа, – сказал м‑р Магнус, бывший, очевидно, в самом сильном волнении, – на пару слов, м‑р Пикквик, сделайте одолжение.

Говоря это, м‑р Магнус задел за фрачную пуговицу ученого мужа и отвел его в амбразуру окна.

– Поздравьте меня, м‑р Пикквик, – сказал он, – я последовал вашему совету буква в букву.

– И все кончилось благополучно? – спросил м‑р Пикквик.

– Как нельзя благополучнее, – отвечал с запальчивостью м‑р Магнус, – она моя.

– Поздравляю вас от всего сердца, – отвечал м‑р Пикквик, с жаром пожимая руку своего нового друга.

– Вы непременно должны ее видеть, любезнейший м‑р Пикквик, – сказал м‑р Магнус. – Пойдемте. Извините нас, господа.

И они вышли. Сделав несколько шагов по галлерее, м‑р Магнус тихонько постучался в дверь той комнаты, где была его невеста.

– Войдите, – сказал женский голос.

– Мисс Уизерфильд, – сказал м‑р Магнус, затворяя за собою дверь, – позвольте представить вам моего искреннего друга, м‑ра Пикквика. Мне будет приятно, м‑р Пикквик, если вы удостоитесь знакомства мисс Уизерфильд.

Раскланиваясь и расшаркиваясь, м‑р Пикквик поспешил вынуть из жилетного кармана очки, но лишь только надел их на свой нос, как вдруг испустил сильнейший крик, выражавший высокую степень изумления, и попятился назад на несколько шагов. Мисс Уизерфильд, стоящая на противоположном конце, вдруг пришла в величайшее волнение и, закрыв обеими руками свое лицо, повалилась на кресло, которое, к счастью, стояло подле неё. М‑р Магнус стоял как вкопанный на своем месте и смотрел попеременно то на невесту, то на друга, причем его лицо выражало вместе изумление и ужас.

Все это может показаться непостижимым с первого взгляда, но дело в том, что м‑р Пикквик, делая наблюдения через свои очки, мгновенно узнал в невесте своего друга ту самую даму, в комнату которой он имел несчастье забраться накануне, и лишь только очки появились на носу ученого мужа, изумленная леди с ужасом увидела в нем владельца ненавистной ермолки с отвратительными кистями, наделавшими ей столько непредвиденных хлопот. Вот отчего взвизгнул м‑р Пикквик и отчего невеста Петера Магнуса повалилась на кресло.

– М‑р Пикквик! что это значит, сэр? – воскликнул м‑р Магнусь, отуманенный напором противоположных чувств. – Что все это значит, сэр? – повторил он голосом грозным и громовым.

Такая внезапная вспышка отнюдь не могла понравиться ученому мужу. Он пришел в негодование и отвечал решительным тоном:

– Сэр, я позволяю себе уклониться от вашего вопроса.

– Как? Вы не намерены отвечать?

– Да, не намерен, было бы вам это известно, – сказал с достоинством м‑р Пикквик. – Вы не вырвете из моей груди ничего, что могло бы некоторым образом компрометировать эту леди или пробудить в её душе неприятные воспоминания.

– Мисс Уизерфильд, – сказал м‑р Магнус, – обращаясь к своей невесте. – Знаете ли вы этого господина?

– Знаю ли я его! – повторила леди.

– Да, знаете ли вы его! сударыня, я сказал – знаете ли вы его? – повторил неистово м‑р Магнус.

– Я видела его, – отвечала робкая леди.

– Где?

– Этого я не могу открыть вам, сэр, ни за какие блага в мире, – отвечала леди, вставая с своего места.

– Понимаю вас, сударыня, и уважаю деликатность ваших чувств, – сказал м‑р Пикквик, – будьте уверены, что эта несчастная тайна умрет в моей груди. На меня вы можете положиться.

– Сударыня, вам, кажется, угодно забыть свои отношения ко мне, – сказал м‑р Магнус. – Чем, скажите, ради Бога, чем я должен объяснить вашу необыкновенную холодность в этом деле?

– О, жестокий человек! – воскликнула несчастная леди.

И затем потоки слез полились по её розовым щекам. Сцена, очевидно, принимала самый трагический характер.

– Обращайтесь ко мне с вашими замечаниями, сэр, – сказал с живостью м‑р Пикквик, – я один виноват во всем, если только вам угодно обвинить кого-нибудь.

– Так вы одни виноваты, – воскликнул м‑р Магнус. – О, теперь я все понимаю! Стало быть, вы изменяете теперь свое твердое намерение?

– Мое твердое намерение! – машинально повторил м‑р Пикквик.

– Да, сэр, твердое намерение. К чему вы смотрите на меня такими изумленными глазами? я очень хорошо помню, что вчера вы говорили. Вы затем и приехали в этот город, чтобы обличить в вероломстве особу, которая некогда пользовалась совершеннейшим вашим доверием. Так ли, сэр?

Здесь м‑р Магнус бросил на пол свои голубые очки и неистово повел глазами по всей комнате. Было ясно, что ревность сильно заклокотала в его груди. Он был дик и страшен.

– Что вы скажете на это, сэр? – повторил энергически м‑р Магнус.

– Моя обязанность молчать, и я буду молчать, – решительно отвечал м‑р Пикквик.

– Однакож, я заставлю вас отвечать, сэр.

– Отвечать, на что?

– Это мы увидим, сэр, увидим, говорю я вам, – сказал м‑р Магнус, начиная ходить по комнате быстрыми шагами.