Чарльз Диккенс
Замогильные записки Пикквикского клуба

Я занял свое прежнее место и неподвижно просидел несколько часов, прислушиваясь к звукам, способным глубоко поразить даже самое нечувствительное сердце. То был неистовый бред человека, умирающего преждевременною и неестественною смертью. Из того, что сказал мне врач, призванный к одру больного, я знал, что не было для него никакой надежды: надлежало быть свидетелем последней отчаянной борьбы между жизнью и смертью. И видел я, как иссохшие члены, которые, не дальше как часов за семьдесят кривлялись и вытягивались на потеху шумного райка, корчились теперь под смертельной пыткой горячки; и слышал я, как пронзительный хохот арлекина смешивался с тихими стонами умирающего человека.

Трогательно видеть и слышать обращение души к обыкновенным делам и занятиям нормальной жизни, когда тело, между тем, слабое и беспомощное, поражено неисцелимым недугом; но как скоро эти занятия, по своему характеру, в сильнейшей степени противоположны всему, что мы привыкли соединять с важными и торжественными идеями, то впечатление, производимое подобным наблюдением, становится чрезвычайно поразительным и сильным. Театр и трактир были главнейшими сценами похождений страждущей души по лабиринту прошедшей жизни. Был вечер, грезилось ему; у него роль в нынешнем спектакле. Поздно. Пора идти. Зачем они останавливают его? Зачем не пускают из трактира? Ему надобно идти: он потеряет жалованье. Нет! за него уцепились, не пускают его. Он закрыл свое лицо пылающими руками и горько принялся оплакивать свою бесхарактерность и жестокость неутомимых преследователей. Еще минута, и он декламировал шутовские вирши, выученные им для последнего спектакля. Он встал и выпрямился на своей постели, раздвинул иссохшие члены и принялся выделывать самые странные фигуры: он был на сцене; он играл. После минутной паузы, он проревел последний куплет какой-то оглушительной песни. Вот он опять в трактире: ух, как жарко! Ему было дурно, болен он был, очень болен; но теперь ничего: он здоров и счастлив. Давайте вина. Кто же вырвал рюмку вина из его рук? Опять все тот же гонитель, который преследовал его прежде. Он опрокинулся навзничь, заплакал, застонал, зарыдал.

Следовал затем период кратковременного забытья. Усталые члены успокоились, онемели, и в комнате распространилась тишина, прерываемая только удушливым дыханием чахоточной жены. Но вот он опять воспрянул и душой, и телом и снова обратился к занятиям прошедшей жизни. На этот раз пробирается он вперед и вперед, через длинный ряд сводчатых комнат и каморок, тесных, узких, мрачных и низких до того, что ему на карачках надобно отыскивать дорогу. Душно, грязно, темно. Куда ни повернет он голову или руку, везде и все заслоняет ему путь. Мириады насекомых жужжат и прыгают в спертом и затхлом пространстве, впиваются в уши и глаза, в рот и ноздри, кусают, жалят, высасывают кровь. Пресмыкающиеся гады гомозятся и кишат на потолке и стенах, взбираются на его голову, прыгают и пляшут на его спине. Прочь, прочь, кровопийцы! И вдруг мрачный свод раздвинулся до необъятной широты и высоты, воздух прояснился, насекомые исчезли, гады провалились; но место их заступили фигуры мрачные и страшные, с кровожадными глазами, с распростертыми руками. Все это старые приятели, мошенники и злодеи, сговорившиеся погубить его. Вот они смеются, фыркают, делают гримасы, и вот – прижигают его раскаленными щипцами, скручивают веревкой его шею, тянут, давят, душат, и он вступает с ними в неистовую борьбу за свою жизнь. „Наконец, после одного из этих пароксизмов, когда мне стоило неимоверных трудов удерживать его в постели, он впал, по-видимому, в легкий сон. Утомленный продолжительным и беспокойным бодрствованием, я сомкнул глаза на несколько минут; но вдруг сильный толчек в плечо пробудил опять мое усыпленное внимание. Больной встал и, без посторонней помощи, уселся на своей постели: страшная перемена была на его лице; но сознание, очевидно, воротилось к нему, потому что он узнал меня. Ребенок, бывший до этой поры безмолвным и робким свидетелем неистовых порывов страждущего безумца, быстро вскочил на ноги и с пронзительным криком бросился к своему отцу. Мать поспешно схватила его на руки, опасаясь, чтобы бешеный муж не изуродовал дитя; но, заметив страшную перемену в чертах его лица, она остановилась, как вкопанная, подле постели. Он судорожно схватился за мое плечо и, ударив себя в грудь, розинул рот, делая, по-видимому, отчаянные усилия для произнесения каких-то слов. Напрасный труд! Он протянул правую руку к плачущему младенцу и еще раз ударил себя в грудь. Мучительное хрипение вырвалось из горла – глаза сверкнули и погасли – глухой стон замер на посинелых устах, и страдалец грянулся навзничь – мертвый!“

Нам было бы весьма приятно представить нашим читателям мнение м‑ра Пикквика насчет истории, рассказанной странствующим актером; но, к несчастью, мы никак не можем этого сделать вследствие одного совершенно непредвиденного обстоятельства.

Уже м‑р Пикквик взял стакан и наполнил его портвейном, только-что принесенным из буфета; уже он открыл уста для произнесения глубокомысленного замечания: „именно так“, – в путевых записках м‑ра Снодграса объяснено точнейшим образом, что маститый президент действительно открыл уста, – как вдруг в комнату вошел лакей и доложил:

– Какие-то джентльмены, м‑р Пикквик.

Это ничтожное обстоятельство и было причиною того, что свет лишился дополнительных замечаний великого мужа, которым, без сомнения, суждено было объяснить многие загадочные пункты психологии и метафизики. Бросив суровый взгляд на слугу, м‑р Пикквик окинул испытующим взором всех присутствующих членов, как будто требуя от них известий относительно новых пришельцев.

– Я знаю, кто это, сказал м‑р Винкель, – ничего! Это мои новые приятели, с которыми я сегодня познакомился по весьма странному стечению обстоятельств. Прекраснейшие люди, офицеры девяносто седьмого полка. Надеюсь, вы их полюбите.

– Мы очень рады их принять, – добавил он, обращаясь к слуге.

М‑р Пикквик успокоился, и физиономия его совершенно прояснилась. Между тем отворилась дверь, и в комнату, один за другим, вошли три джентльмена.

– Подпоручик Теппльтон, – сказал м‑р Винкель, – подпоручик Теппльтон, м‑р Пикквик, доктор Пайн, м‑р Пикквик – Снодграса вы уже видели: друг мой Топман, доктор Слемм…

Здесь м‑р Винкель должен был остановиться, потому что на лицах Топмана и доктора выразилось сильнейшее волнение.

– Я уже встречался с этим джентльменом, – сказал доктор многозначительным тоном.

– Право! – воскликнул м‑р Винкель.

– Да, и с этим также, если не ошибаюсь, – продолжал доктор, бросая пытливый взгляд на незнакомца в зеленом фраке.

– Ну, тем лучше, доктор. Я рад.

– Вчера вечером этот джентльмен получил от меня весьма важное приглашение, от которого, однако ж, он счел нужным уклониться.

Сказав это, доктор Слеммер бросил на незнакомца величественный взгляд и шепнул что-то на ухо своему приятелю, подпоручику Теппльтону.

– Неужто! – проговорил тот.

– Уверяю тебя.

– В таком случае скорей к развязке, – сказал с большою важностью владелец походного стула.

– Погоди, Пайн, перебил подпоручик. – Позвольте спросить вас, сэр, – продолжал он, обращаясь к м‑ру Пикквику, начинавшему уже приходить в крайнее расстройство от этих таинственных и неучтивых переговоров, – позвольте спросить, к вашему ли обществу принадлежит этот джентльмен в зеленом фраке?

– Нет, сэр, – отвечал м‑р Пикквик. – Он наш гость.

– Он член вашего клуба, если не ошибаюсь? – продолжал подпоручик вопросительным тоном.

– Совсем нет.

– И он не носит форменного фрака с вашими пуговицами?

– Нет, сэр, никогда! – отвечал озадаченный м‑р Пикквик.

Подпоручик Теппльтон повернулся к доктору Слеммеру и сомнительно пожал плечами. Маленький доктор бесновался и бросал вокруг себя яростные взгляды, м‑р Пайн злобно смотрел на лучезарную физиономию бессознательного Пикквика.

– Сэр, – сказал доктор, вдруг повернувшись к м‑ру Топману, при чем этот джентльмен привстал и вздрогнул, как будто кольнули его булавкой в ногу, – сэр, вы были вчера вечером на балу?

М‑р Топман слабым и нерешительным голосом пролепетал утвердительный ответ.

– И этот джентльмен был вашим товарищем, – продолжал доктор, указывая на неподвижного незнакомца.

– Точно так, – проговорил м‑р Топман.

– В таком случае, сэр, – сказал доктор, обращаясь к незнакомцу, – еще раз спрашиваю вас в присутствии всех этих господ: угодно ли вам дать мне свой адрес, или я должен здесь же немедленно наказать вас как презренного труса? Выбирайте одно из двух.

– Остановитесь, сэр, – воскликнул м‑р Пикквик тоном сильнейшего негодования, – ваше поведение требует немедленного объяснения или я заставлю вас иметь дело с собою. Топман, объяснись!

М‑р Топман изложил все дело в нескольких словах, причем слегка упомянул о займе винкелевского фрака, упирая преимущественно на то важное обстоятельство, что все это случилось „после обеда“. Остальные подробности, заключил он, должен объяснить сам незнакомец, и тот, вероятно, представил бы удовлетворительный отчет, если б, сверх всяких ожиданий, не вмешался подпоручик Теппльтон, который уже давно искоса поглядывал на владельца зеленого фрака.

– Не видел ли я вас на здешней сцене? – спросил он незнакомца презрительным тоном.

– Может статься… мудреного нет… человек заметный.

– Ну, доктор, игра не стоит свеч, – продолжал подпоручик. – Этот господин – кочующий актер, и ему надо завтра играть в пьесе, которую поставили на здешнюю сцену офицеры пятьдесят второго полка. Вам нельзя драться, Слеммер, нельзя.

– Разумеется! – подхватил с достоинством м‑р Пайн.

– Извините, что я поставил вас в такое неприятное положение, – сказал подпоручик Теппльтон, обращаясь к м‑ру Пикквику, – советую вам на будущее время быть осторожнее в выборе ваших друзей, если вы желаете избежать подобных сцен. Прощайте, сэр!

И с этими словами подпоручик Теппльтон, бросив гордый взгляд, выбрался из комнаты.

– Позвольте, сэр, и мне сделать несколько замечаний в вашу пользу, – сказал раздражительный доктор Пайн. – Будь я Теппльтон или будь я Слеммер, я вытянул бы вам нос, милостивый государь, – всем бы вытянул вам носы, милостивые государи, всем, всем. Имя мое – Пайн, сэр, доктор Пайн сорок третьего полка. Спокойной ночи, сэр!

И, заключив эту фразу, грозным жестом, он величественно вышел из комнаты, сопровождаемый доктором Слеммером, который, не сказав ничего, ограничился только презрительным взглядом на раскрасневшиеся щеки почтенного президента Пикквикского клуба.

Бешенство и ярость закипели в благородной груди м‑ра Пикквика с такою неимоверной силой, что пуговицы чуть не порвались на его жилете. С минуту он стоял неподвижно на своем месте, задыхаясь от напора взволнованных чувств. Наконец, лишь только затворилась дверь после ухода нежданных гостей, он мигом пришел в себя и опрометью бросился вперед с ярким пламенем во взорах. Уже рука его ухватилась за дверной замок, и через минуту, нет сомнения, он вцепился бы в горло своего дерзкого обидчика, доктора Пайна, если б м‑р Снодграс, сохранивший, к счастью, полное присутствие духа в продолжение всей этой сцены, не ухватился заблаговременно за фрачные фалды своего президента.

– Удержите его! – кричал м‑р Снодграс. – Топман, Винкель… допустим ли мы погибнуть этой драгоценной жизни?

– Пустите меня, пустите! – кричал м‑р Пикквик, неистово порываясь из дверей.

– За руки его, за ноги!.. так, так, плотнее, крепче! – ревел м‑р Снодграс.

И, благодаря соединенным усилиям всей этой компании, м‑р Пикквик был, наконец, посажен на кресло.

– Оставьте его, – сказал зеленофрачный незнакомец, – воды и коньяку… задорный старичишка… пропасть прорех… жаль… выпейте… превосходное сукно!

С этими словами незнакомец приставил к губам м‑ра Пикквика стакан крепкого пунша, заранее приготовленного Горемычным Яшей.

Последовала кратковременная пауза. Живительная влага не замедлила произвести свое спасительное действие: почтенная физиономия м‑ра Пикквика озарилась лучами совершеннейшего спокойствия.

– Не стоит думать о них, – заметил горемычный джентльмен.

– Ну да, разумеется, – отвечал м‑р Пикквик. – Я раскаиваюсь, что вышел из себя: надобно быть рассудительнее в мои лета. Придвиньте сюда ваш стул, сэр, поближе к столу.

Горемычный Яша немедленно занял свое место, и через несколько минут все общество уселось за круглым столом. Общее согласие восстановилось еще раз. Следы некоторой раздражительности оставались на короткое время на геройском лице м‑ра Винкеля, изъявившего заметную досаду на своевольное заимствование форменного платья; но и он, скоро успокоился рассудив основательно, что никак не следует думать о таких пустяках. Вечер, как и следовало ожидать, окончился очень весело, и все члены почтенной компании остались совершенно довольны друг другом».

Глава IV

Еще новые друзья. – Приглашение на дачу.

Многие писатели придерживаются обыкновения скрывать от взоров публики те источники, откуда почерпаются их сведения. За нами отнюдь не водится таких грехов, и совесть наша прозрачна, как кристалл. Мы стараемся только добросовестно выполнить принятую на себя обязанность издателей, и больше ничего. Разумеется, что и говорить, нам приятно было бы похвастаться первоначальным изобретением всех этих приключений; но глубокое уважение к истине заставляет нас признаться откровенно, что мы просто – чужими руками жар загребаем. Деловые бумаги Пикквикского клуба всегда были и будут нашею главною рекою, откуда чистыми и светлыми струями изливаются в нашу книгу самые важные и назидательные факты, которые мы, к удовольствию читателя, обязаны приводить в самый строгий, систематический порядок.

Действуя в этом добросовестном духе, мы считаем своим непременным долгом объяснить, что всеми подробностями, которые читатель найдет в следующих двух главах, мы обязаны прекрасному путевому журналу м‑ра Снодграса, справедливо заслужившего между своими сочленами и товарищами громкую поэтическую славу. С нашей стороны, в этом случае не будет даже сделано никаких дополнительных примечаний. Зачем? Дело будет вопиять само за себя. Начнем.

Поутру, на другой день, все рочестерское народонаселение и жители смежных городов поднялись рано с своих постелей, в состоянии чрезмерного одушевления и самой шумной суетливости. На большой площади, перед Четемскими казармами, должен был состояться парад. Орлиный глаз командира будет обозревать маневры полдюжины полков. Будут штурмовать неприступную крепость, и взорвут на воздух временные укрепления, нарочно воздвигнутые для этой цели.

М‑р Пикквик, как, вероятно, уже догадались наши читатели из его описания Рочестера и Четема, был страстным любителем стратегии и тактики. Товарищи его не могли без пламенного одушевления смотреть на великобританского воина, гордого своим оружием и марсовским геройством. Таким образом, все наши путешественники с раннего утра отправились к главному месту действия, куда народ густыми толпами стекался со всех концов и дорог.

Каждый предмет на широкой площади свидетельствовал неоспоримым образом, что предстоящая церемония будет иметь торжественный и грандиозный характер. Часовые, в полном вооружении, были расставлены по всем четырем концам; слуги устраивали места для дам на батареях; сержанты бегали взад и вперед с сафьяновыми книгами под мышкой; полковник Болдер, в полной парадной форме, верхом на борзом коне, галопировал от одного места до другого осаживал свою лошадь, скакал между народом, выделывал курбеты, кричал без умолку, до хрипоты, отдавая приказания и кстати, для развлечения, водворяя порядок в народе. Офицеры ходили взад и вперед, принимая поручения от полковника Болдера и отдавая приказания сержантам. Даже самые солдаты смотрели с видом таинственной торжественности из под своих лакированных киверов, и это всего больше обличало редкое свойство имеющего быть стратегического празднества.

М‑р Пикквик и спутники его заняли места в переднем ряду густой толпы. Толпа между тем увеличивалась с каждою минутой, и наши герои, в продолжение двух часов, только то и делали, что старались удержать выгодную позицию, которую они заняли. Один раз м‑р Пикквик получил энергический толчок в самую середину спины и был принужден отпрыгнуть вперед на несколько аршин с такою странною поспешностью, которая вообще чрезвычайно противоречила его степенному виду. В другой раз попросили его отступить назад от фронта, причем зазевавшемуся почтенному президенту пришлось испытать на себе силу удара прикладом ружья, который пришелся как раз по большому пальцу его правой ноги. Тут же некоторые веселые джентльмены с левой стороны притиснули м‑ра Снодграса, и любопытствовали знать: «куда он корячится, верзила?» И когда м‑р Винкель, свидетель этой дерзости, выразил энергическими знаками свое справедливое негодование, какой-то весельчак нахлобучил ему шляпу на глаза и учтиво попросил позволения положить к себе в карман его пустую голову. Все эти и многие другие, практические остроты чрезвычайно игривого свойства, в связи с загадочным отсутствием м‑ра Топмана, который вдруг исчез неизвестно куда, делали положение наших героев не совсем вожделенным и завидным.

Наконец, смешанный гул многих голосов возвестил прибытие ожидаемой особы. Глаза всех устремились на один и тот же пункт. Через несколько минут нетерпеливого ожидания, знамена весело заколыхались в воздухе, штыки ярко заблистали на солнце, колонны стройными рядами выступили на равнину, полки вытянулись, выстроились в цепь, слово команды произнесено и главный командир, сопровождаемый полковником Болдером и многими офицерами, подскакал к фронту. Грянул барабан, войска двинулись с своих мест и начались столь долго ожидаемые публикой маневры.

Сначала м‑р Пикквик, сбитый с ног и придавленный десятками локтей, не имел возможности любоваться прекрасным зрелищем парада; но когда, наконец, он получил способность твердо укрепиться на своих ногах, удовольствие его приняло характер безграничного восторга.

– Может ли быть что-нибудь восхитительнее? – спросил он м‑ра Винкеля.

– Ничего не может! – отвечал м‑р Винкель, имевший счастье освободиться от посторонних ног, стоявших около четверти часа на его сапогах.

– Величественное, благороднейшее зрелище! – воскликнул м‑р Снодграс. – Чье сердце не затрепещет от восторга при взгляде на героев, защитников отечества, которые с таким блеском и достоинством рисуются перед своими мирными гражданами? Не воинственная жестокость на их лицах, но выражение великодушие и благородства, и глаза их сверкают не грубым огнем хищничества или мести, но поэтическим светом человеколюбия и доблестей душевных.

М‑р Пикквик, по-видимому, не совсем соглашался с этим восторженным поэтическим мнением своего ученика о военных, потому ничего ему не ответил и только сказал, не обращаясь ни к кому в особенности:

– Мы теперь в превосходной позиции.

– Да, в превосходной, – подтвердили в один голос м‑р Снодграс и м‑р Винкель.

Превосходство позиции состояло в том, что толпа вдруг рассеялась в разные стороны, a пикквикисты остались одни на своих местах.

– Что-то они теперь станут делать? – сказал м‑р Пикквик, поправляя очки.

– Мне… мне… кажется, – проговорил м‑р Винкель, значительно изменяясь в лице, – кажется, они хотят стрелять.

– Вздор! – сказал м‑р Пикквик.

– Право, они хотят стрелять, – подтвердил м‑р Снодграс взволнованным тоном.

– Быть не может! – возразил м‑р Пикквик.

Но лишь только неустрашимый президент произнес эти слова как вдруг все шесть полков, по какому-то непонятному сочувствию, устремили ружейные дула на одну точку – на грудь почтенных пикквикистов, и выпалили с таким ужасным залпом, что земля дрогнула под их ногами, и свет дневной затмился в их глазах.

В этом-то критическом положении, когда, с одной стороны, угрожали бесчисленные залпы картечи, a с другой, противоположной, – готовы были нахлынуть на них новые полчища артиллеристов, м‑р Пикквик обнаружил то совершеннейшее хладнокровие, которое обыкновенно составляет неотъемлемую принадлежность великих душ. Он схватил м‑ра Винкеля за руку и, поставив себя между этим джентльменом и м‑ром Снодграсом, доказывал в самых красноречивых выражениях, что им никак не следует бояться за свою драгоценную жизнь. Конечно, не мудрено было оглохнуть от этого ужасного шума; но этим только и ограничилась вся опасность.

– Но если, чего Боже сохрани, ружье у кого-нибудь заряжено пулей, – говорил м‑р Винкель, бледный как смерть, – в эту минуту свистнуло что-то в воздухе над самым моим ухом. Долго ли до греха? Пропадешь ни за грош!

– Не лучше ли нам повалиться на землю? – сказал м‑р Снодграс.

– О, нет, это совсем не нужно; да вот уж и все кончено! – сказал м‑р Пикквик. Могло статься, что губы его несколько дрожали и щеки побледнели; но за то, в общих чертах, физиономия великого человека не выражала никакого беспокойства.

Действительно, пальба прекратилась, и предположение м‑ра Пикквика совершенно оправдалось; но едва только успел он выразить свое душевное удовольствие насчет проницательности своей догадки как опять послышалось новое, чрезвычайно быстрое движение в рядах. Раздалось могучее слово командира, и, прежде чем можно было угадать сущность нового маневра, все шесть полков, со штыками наголо, устремились скорым маршем на тот самый пункт, где присутствовал м‑р Пикквик со своими почтенными друзьями.

Человек смертен – дело известное, и бывают иной раз такие роковые случаи, против которых вообще бессильно человеческое мужество. Сначала м‑р Пикквик с недоумением взглянул в свои очки на приближающуюся массу; потом быстро повернулся к ней спиной и… не то чтоб побежал – этого никак нельзя сказать, во-первых, потому, что бегство – слишком низкий термин, совсем негодный для высокого слога; во-вторых, фигура м‑ра Пикквика отнюдь не была приспособлена к этому постыдному разряду отступления. Нет, м‑р Пикквик засеменил своими ногами и замахал обеими руками с такою быстротой, что на первый раз посторонний наблюдатель никак бы не заметил неловкости его положения.

Свежие отряды, нахлынувшие с тыла на наших героев, собирались отразить нападение мнимых победителей цитадели, и следствием этого было то, что м‑р Пикквик и его друзья вдруг очутились между двумя перекрестными огнями враждебных полков, выступавших скорым маршем один против другого.

– Прочь! – кричали офицеры в передовой цели.

– Прочь, прочь с дороги! – кричали офицеры других отрядов.

– Куда же нам деваться? – визжали отчаянные пикквикисты.

– Прочь, прочь, прочь! – был единственный ответ.

Наступили минуты страшной толкотни и суматохи; полки сдвинулись, сразились, отступили; площадь очистилась, и на площади лежал низверженный м‑р Пикквик, и подошвы сапог м‑ра Пикквика барахтались и колыхались в воздушном пространстве.

М‑р Снодграс и м‑р Винкель тоже с своей стороны не замедлили, при этом случае, представить удивительные опыты рикошетов и кувырканий, обнаруживших во всем свете их чудную ловкость, в особенности последнего. Когда, наконец, он прочно утвердился на своих ногах и начал отирать желтым шелковым платком крупные капли пота с своего чела, изумленный взор его прежде всего обратился на почтенного президента, которому суждено было в эту минуту догонять свою шляпу, сорванную ветром с его головы.

Всем и каждому известно, что человек бывает поставлен в истинно плачевное положение, когда судьба, олицетворенная в сильных порывах ветра, заставляет его догонять свою собственную шляпу, и безрассудно поступают те безжалостные эгоисты, которые позволяют себе смеяться над таким человеком. Нигде, быть может, не требуется с нашей стороны столько хладнокровия и рассудительности, как в искусстве ловить шляпу: так по крайней мере думает м‑р Снодграс, и я совершенно с ним согласен. Если вас, благосклонный читатель, постигнет такое страшное несчастье, я никак не советую вам бежать слишком скоро, иначе вы обгоните свою беглянку, медленно идти тоже нехорошо, потому что в таком случае шляпа совсем исчезнет из вида, и тогда вам придется отступиться от своей собственности, а известно, на что похож человек, потерявший свою голову. Всего лучше бежать слегка, исподволь, преследовать осмотрительно, осторожно, и потом вдруг, сделав решительный прыжок, схватить ее за поля, и тут же надеть на голову как можно крепче. В продолжение всей этой операции не мешает слегка посмеиваться, улыбаться и делать увеселительные жесты, показывая, таким образом, что эта ловля чрезвычайно забавляет вас.

Ветерок подувал довольно сильно, подкатывая шляпу м‑ра Пикквика. Великий муж бежал вперед и вперед, размахивая руками и отнюдь не теряя присутствия духа: но, к несчастью, ветер сделался сильнее, шляпа раскатилась с неимоверной быстротой, и м‑р Пикквик, вероятно, совсем потерял бы ее из вида, если б судьба сама не распорядилась за него, противопоставив естественную преграду своевольной беглянке.

Истощенный до изнеможения, м‑р Пикквик уже готов был совсем прекратить свою погоню, как вдруг шляпа его наткнулась на колесо экипажа, стоявшего перед площадью с полдюжиною других, более или менее фантастических экипажей. Заметив выгоду своего положения, м‑р Пикквик сделал сильный прыжок, завладел своею собственностью и, надев ее на голову, остановился перевести дух. В эту самую минуту, знакомый голос весело произнес его имя: м‑р Пикквик оглянулся, и невыразимое удовольствие распространилось в его душе при том истинно поэтическом зрелище, которое открылось перед его глазами.

То была открытая коляска, без лошадей, которых поспешили выпрячь, чтоб удобнее расположиться в этом тесном месте. В коляске стояли: пожилой статный джентльмен в синем фраке с светлыми пуговицами и в огромных ботфортах, две молодые девушки в шарфах и перьях, молодой джентльмен, очевидно, влюбленный в одну из этих девушек, украшенных перьями и шарфами, одна леди сомнительного возраста, тетка или кузина, и, наконец, м‑р Топман, любезный и веселый Топман, принимавший живейшее участие во всех распоряжениях и разговорах, как будто он принадлежал к этой фамилии с первых лет жизни. За коляской, назади, где прикрепляются дорожные чемоданы, виднелась огромная плетеная корзина – одна из тех благородных корзин, которых вид пробуждает в наблюдательной душе сладкие воспоминания о жареных курицах, копченых языках, бутылках вина и проч., и проч. На козлах сидел толстый красно-рыжий детина, с заспанными глазами и опухлыми щеками: не мудрено было догадаться, что обязанностью его было – раздавать почтенной публике лакомые припасы плетеной корзины, как скоро наступит для того вожделенная пора.

Лишь только м‑р Пикквик окинул проницательным взглядом все эти интересные предметы, верный ученик его закричал опять веселым и беззаботным тоном:

– Пикквик, Пикквик! Идите к нам! Скорее!

– Пожалуйте к нам, сэр, прошу покорно! – сказал пожилой статный джентльмен. – Джой! Ах, чорт побери, он опять заснул. – Джой, отвори дверцы!

Толстый детина медленно спустился с козел, и, покачиваясь с боку на бок, отворил дверцы. В эту минуту подошли к коляске м‑р Снодгрась и м‑р Винкель.

– Всем будет место, господа, пожалуйте! – продолжал статный джентльмен. – Двое сядут в коляске, a один на козлах. Джой, приготовь место для одного из этих господ. Теперь, сэр, милости просим.

И статный джентльмен дюжею рукой втащил в коляску Пикквика и Снодграса. М‑р Винкель вскарабкался на козлы, где рядом с ним поместился и толстый детина.

М‑р Пикквик раскланялся со всей компанией и радушно пожал руку статному джентльмену в огромных ботфортах.

– Ну, как ваше здоровье, сэр? – сказал статный джентльмен, обращаясь к м‑ру Снодграсу с отеческой заботливостью. – Рад, очень рад, все в порядке, я надеюсь. – Вы как поживаете, сэр? – продолжал он, говоря м‑ру Винкелю. – Все вы здоровы? прекрасно, прекрасно! – Мои дочери, господа, прошу познакомиться, и вот моя сестра, мисс Рахиль Уардль. Она еще девица и, как видите, недурна… неправда ли, сэр? А?

Он весело толкнул локтем м‑ра Пикквика и залился самым радушным смехом.

– Ах, братец, как не стыдно! – проговорила мисс Уардль с девственной улыбкой.

– Чего тут стыдиться? Это всякий видит, – сказал статный джентльмен. – Прошу извинить, господа, вот еще мой приятель, м‑р Трундель. Теперь мы все знакомы и, стало быть, можем с большим комфортом смотреть на эволюции.

Статный джентльмен надел очки, м‑р Пикквик вооружился подзорной трубой, и вся компания принялась смотреть на военные эволюции, изредка, по временам поглядывая друг на друга.

Эволюции точно были достойны изумления. Колонны сходились, расходились, маршировали, строились в каре, палили и разбегались врассыпную. Нельзя было надивиться, с какою ловкостью солдаты перепрыгивали через глубокий ров и взбирались по веревочным лестницам на стену неприступной крепости, которую, однако ж, надлежало взять во что бы то ни стало. Приготовления к решительному приступу были настолько шумны и ужасны, что весь воздух наполнился криком женщин, и многие благородные леди попадали в обморок. Девицы Уардль перепугались до того, что м‑р Трундель принужден был одну из них держать в своих объятиях, тогда как м‑р Снодграс поддерживал другую. Тетушка Уардль едва могла стоять на ногах и растерялась до такой степени, что м‑р Топман счел необходимым обхватить её гибкую талию и поддерживать ее обеими руками. Вся компания была в неописанном волнении, кроме, однако ж, толстого и жирного парня, который спал на козлах беспробудным сном, как будто пушечная пальба имела для него чарующую силу колыбельной песни.

– Джой, Джой! – воскликнул статный джентльмен, когда крепость, наконец, была взята, и победители вместе с побежденными уселись обедать за общий стол. – Черт побери, этот урод опять заснул! Пожалуйста, сэр, потрудитесь ущипнуть его за ногу, иначе его ничем не разбудишь… Вот так!.. Покорно благодарю. – Развяжи корзинку, Джой.

Жирный детина, приведенный в себя энергическими усилиями м‑ра Винкеля, еще раз скатился с козел и принялся развязывать корзинку с такою расторопностью, какой, по-видимому, вовсе нельзя было ожидать от него.

– Ну, господа, теперь мы можем сесть, – сказал статный джентльмен. – Ба! это что такое? Отчего у вас измятые рукава, mesdames? Я советовал бы вам поместиться на коленях своих кавалеров – это было бы удобнее, по крайней мере для тебя, сестрица.

Тетушка Уардль раскраснелась как пион при этой неуместной шутке и бросила сердитый взгляд на м‑ра Топмана, спешившего воспользоваться предложением её брата. Наконец, после других, более или менее остроумных шуток, вся компания уселась с большим комфортом, и м‑р Уардль, приведенный в непосредственное соприкосновение с толстым парнем, открыл церемонию угощенья.