Борис Яковлевич Алексин
Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том 2
К кухне продолжали подходить единичные раненые, надеясь получить добавку. В период наступления горячей пищей солдат не очень-то баловали, поэтому, дорвавшись до жирного борща и каши, все спешили насытиться до отвала. Некоторым это обошлось дорого.
Едва медицинское начальство полка и начсандив перебрались через ручей, как раздался свист снарядов, и сейчас же вслед за ним громкие разрывы, буквально в пятидесяти шагах от них. Все трое прижались к стенке ручья и насыпи и повернулись в сторону взрывов. Там, где только что стояла кухня с запряжёнными лошадьми, подымался столб чёрного дыма, а в воздух летели осколки каких-то предметов, видимо, того, что только что было кухней. Ни поваров, раздававших пищу минуту тому назад, ни группы раненых, находившихся около кухни, ни её самой, как только рассеялся дым, на месте не оказалось. Лишь в стороне лежала на боку, с вывалившимися внутренностями, бившая ногами и как-то особенно жалобно ржавшая, лошадь. Очевидно, в кухню попал тяжёлый снаряд.
В течение нескольких минут раздавались такие же мощные взрывы на полянке, в лесу и кустах поблизости. Затем всё стихло. Борис, Кузнецов, Полонская, выскочившие из пещер санитары и медсёстры бросились туда, где стояла кухня. На её месте зияла огромная, метров шесть в диаметре, воронка, а вокруг были разбросаны и остатки кухни, и части тел тех, кто около неё находился. Из всех, кто в этот момент там был, каким-то чудом уцелел всего один человек – раненый, получивший добавку одним из первых и успевший отойти от кухни к берегу ручья. Услышав свист падающего снаряда, он, не раздумывая, бросился плашмя на дно ручья, и это его спасло. Потом он рассказывал, что после взрыва слышал, как над его головой с визгом проносились осколки. Чудом эти осколки не попали в группу медиков.
Как потом рассказывал Кузнецов, очень много их врезалось в насыпь всего на 1–1,5 метра выше того места, где, присев на корточки и прижавшись к насыпи, сидели ни живы, ни мертвы в течение всего налёта трое врачей. Кузнецов, когда они вновь забрались в его нишу и принялись за еду, сказал Алёшкину:
– Наше счастье, что мы там около кухни не остались… Сейчас бы и наши останки собирали, как это делают санитары с теми несчастными.
Затем он помолчал немного и добавил:
– А к немцам, видно, мощное подкрепление подошло. Таких орудий в обыкновенных пехотных частях не бывает. Как там, товарищ начсандив, не слыхали, скоро нам помощь будет? С нашими силами мы, наверно, вперёд не пробьёмся. Я от раненых слышал, что наши уже остановились и окапываться начали. А где здесь окопаешься?
Борис не мог ответить Кузнецову на его вопрос, ведь то, что он узнал от комиссара дивизии, ему сообщили по-дружески, это не подлежало разглашению. Но в то же время оставлять старшего врача полка в совершенном неведении было нельзя, поэтому он ответил:
– Ну, как там с подкреплением будет, это не нашего ума дело. А нам нужно быть готовыми к тому, чтобы раненых возить из батальонов и отсюда как можно скорее. Да и здесь надо осторожнее быть. Видите, что получилось? А мы тоже ведь немного виноваты: надо было прогнать эту кухню, послать, как всегда, санитаров с термосами за обедом. Может быть, тогда ничего бы и не было, а так сколько человек бессмысленно погибло… Одним словом, товарищ Кузнецов, будьте осмотрительнее, да раненых от себя быстрее отправляйте.
Через час Борис входил в землянку наблюдательного пункта штаба дивизии. Там в это время находились и командир, и комиссар дивизии. Доложив о случившемся около ППМ 41-го полка, Алёшкин сказал, что собирается съездить в район 50-го стрелкового полка, но комдив возразил:
– Нет, там вам сейчас делать нечего. Они, правда, как и 55-я морская бригада, остановились, но на них пока сильного давления нет. Сейчас немцы сосредоточили все усилия на нашем левом фланге, туда, видимо, и большие силы бросили. Поэтому труднее всего придётся 41-му полку и тому батальону 51-го полка, который ему придан. Постарайтесь обеспечить вывоз раненых оттуда, да разберитесь с медсанбатом, там сейчас что-то невообразимое творится… Комиссар медсанбата комиссару дивизии такое донесение прислал, что волосы дыбом становятся. В чём там дело?
Борис недоумённо пожал плечами, он не представлял, что могло переполошить комиссара медсанбата. Ещё утром, когда он уезжал из первого эшелона медсанбата, там было всё в порядке. Что же произошло?
– Сейчас из политотдела дивизии по просьбе комиссара батальона мы отправляем дивизионный ансамбль, чтобы увеличить количество санитаров в медсанбате. Этой машиной можете ехать и вы.
Отправив Ряховского обратно в распоряжение Кузнецова, Алёшкин написал ему записку, в которой ещё раз настаивал на самой спешной и тщательной эвакуации всех раненых.
Глава десятая
Окончился третий день наступления 65-й стрелковой дивизии. В первый эшелон медсанбата Борис приехал часов в десять вечера. Там он застал довольно большое количество раненых как обработанных, так и необработанных. В помощь Картавцеву наконец прибыла новенькая врач. По причине молодости её все называли просто Ниночкой, она оказалась толковой и неробкой девушкой, и Николай Васильевич отзывался о ней с большой похвалой.
Поговорив с Сангородским, Алёшкин решил, что комиссар медсанбата, впервые попав в серьёзную боевую обстановку, видно, просто немного преувеличил трудность положения. По словам Ниночки, обработка раненых во втором эшелоне санбата проходила вполне своевременно.
Отправив бригаду санитаров, созданную из числа дивизионного ансамбля, во второй эшелон, Борис решил остаться до утра в первом, прежде всего, для того, чтобы отправить на отдых Картавцева. Ниночка полностью заменить основного хирурга пока не могла, и у того опять после почти круглосуточной работы всё начинало валиться из рук.
Алёшкин до четырёх часов утра работал в операционной. Зятем отправился отдыхать и он, а в семь часов утра его разбудил Венза, которого, в свою очередь, поднял прибывший из 41-го полка Ряховский. Кроме раненых, полученных в ППМ, он привёз медсестру Матросову, раненую по дороге в батальон, когда машина попала под артиллерийский обстрел, который, как сказал Ряховский, не прекращался ни днём, ни ночью:
– И как только нам ещё удаётся проскакивать невредимыми, понятия не имею!
Прочитав записку Кузнецова, Борис задержал Ряховского, чтобы на его машине отправиться во второй эшелон медсанбата. Сангородского он предупредил, что, поскольку сейчас в первом эшелоне скопилось уже более двухсот раненых и из них обработано немногим более половины, машину Ряховского разгружать не нужно.
– Отправим её прямо во второй эшелон. Кстати, я и сам туда еду. Что там панику развёл комиссар? Надо разобраться, – добавил Борис.
Предупредил он также Льва Давыдовича и о том, что надо ожидать ещё большего потока раненых.
Из записки Кузнецова следовало, что части 41-го полка на передовых рубежах задержаться не смогли и отошли к рабочему посёлку № 7, где были старые немецкие окопы. Командир полка приказал готовить ППМ к эвакуации в район бывших передних немецких окопов. Количество поступающих раненых продолжало быстро увеличиваться.
«Да, – думал Борис по дороге во второй эшелон, – значит, опять сорвалось, прорыв блокады не удался! И всё потому, что где-то там не сумели вовремя перестроиться и поддержать так удачно начатое 65-й дивизией наступление. Эх, неужели всё зря? Столько людей положили!..» По приблизительным подсчётам Алёшкина, за дни наступления дивизия потеряла ранеными уже более 2 000 человек, убитых было, наверно, не менее пятисот. «А что будет дальше, когда сопротивление фашистов ещё больше возрастёт?»
Приехав во второй эшелон медсанбата, Алёшкин застал действительно безрадостную картину. Весь небольшой кусочек молодого осинника и березняка, где временно расположился эшелон, где были развёрнуты операционно-перевязочный блок из двух палаток, одна госпитальная, одна эвакуационная, одна сортировочная и две палатки ППМ были заполнены ранеными, сидевшими прямо на земле, или лежавшими на носилках.
Первой, кого встретил начсандив у сортировки, была Зинаида Николаевна Прокофьева. Он не узнал её: с ввалившимися глазами, с осунувшимся лицом, она, еле держась на ногах, рассказала, что почти с самого начала боевой операции из медсанбата не вывезли ни одного раненого, и сейчас их здесь, вероятно, гораздо более полутора тысяч человек. Ими заняты все палатки, все землянки личного состава санбата. Все врачи и сёстры, кроме двух хирургов, занимаются тем, что без конца кормят, поят, а теперь ещё и вторично перевязывают нуждающихся в этом раненых, работая из последних сил. Вчера прибыло двадцать человек дивизионного ансамбля, и благодаря этому создалась возможность подменить наиболее уставших. Борис остановил её:
– Ну, а командир и комиссар батальона? Что они делают?
– Эх, не везёт нам! – вздохнула Прокофьева. – Комиссар ничего же не умеет, он по моей просьбе хоть на кухне сидит и следит, чтобы постоянно горячая вода и пища были. А командир? Да зайдите к нему, сами увидите, каков он.
Алёшкин яростно ворвался в палатку Фёдоровского – единственную, где не было ни одного раненого, и что же он увидел? Тот в расстёгнутой гимнастёрке, с всклокоченными волосами сидел на своей постели и, уставившись на наполовину опорожнённую бутылку водки, не замечая вошедшего, тупо повторял:
– Ну теперь всё! Теперь под суд! Под суд!..
Борис понял, что сейчас с этим человеком говорить о чём-нибудь – просто бесполезно тратить время. Он выскочил из палатки и бросился на поиски комиссара. Дорогой он думал: «Ну а что же санотдел армии? Ведь они же знали, что дивизия уже три дня ведёт бои! Где же их эвакопункт? Где их транспорт? Чёрт знает что!»
Комиссара батальона Кузьмина он застал на кухне, где тот ожесточённо спорил с новым начхозом санбата, доказывавшим, что такое большое количество раненых в батальоне не предусмотрено, что у него и так перерасход продуктов и он не может кормить всех раненых целыми днями.
Борис, не сумев излить свою ярость при виде того, что он застал в батальоне, на командира медсанбата, разразился самой грубой бранью в адрес этого бюрократа от интендантства, имевшего в петлицах три шпалы. Будучи настолько взбешён, не помня себя, Борис закричал, что, если все раненые немедленно не будут накормлены досыта, то он, не дожидаясь решения трибунала, тут же, на месте, собственной рукой пристрелит виновного интенданта.
Интендант первого ранга Горский был, видно, не из храброго десятка. Услышав такое заявление Алёшкина, он, даже не задумываясь о его правомочности, приказал стоявшим тут же кладовщикам выдавать поварам столько продуктов, сколько они потребуют, и при этом объявил, что за последствия не отвечает.
Борис, между тем, немного остыв и выведя из кухни комиссара, заметил:
– Как же вы, товарищ Кузьмин, могли допустить это? Почему мне-то ничего не сообщили? Ладно, разбираться будем потом, сейчас немедленно берите машину, на которой я привёз раненых, загружайте её до отказа и поезжайте в санотдел армии. Без машин оттуда не возвращайтесь! Сейчас напишу рапорт начсанарму, что я отстранил от командования медсанбатом Фёдоровского и временно исполнять обязанности комбата назначил командира медроты военврача третьего ранга Сковороду. Предупредите, что это не выход, и что я прошу срочно прислать врача на должность командира медсанбата. Пока вы не вернётесь, я останусь здесь – боюсь, что Сковорода не справится сам, постараюсь ему помочь. Возвращайтесь к вечеру.
Отправив комиссара, Алёшкин решил заглянуть к хирургам. Тут он, к своей радости, убедился, что Бегинсон, Дурков и вторая молодая женщина-врач оказались на высоте. Обработка всех поступивших раненых проходила своевременно и вполне качественно, и если бы не то, что некоторым становилось хуже из-за задержки с эвакуацией, что иногда требовало повторных операций, то они справлялись бы совсем без всякой задержки.
Положение с остальным персоналом было сложным, ведь штаты подразумевали обслуживание не более 70–80 раненых, а тут их скопилось полторы тысячи. На этом лесном пятачке не было места, чтобы развернуть ещё палатки, а ставить на открытом пространстве было опасно: их сейчас же обнаружила бы часто летавшая «рама». Она уже и так что-то подозрительно долго кружила над местом расположения второго эшелона медсанбата.
Заметив её, Борис с ужасом подумал, что произойдёт здесь, на этом островке деревьев, нафаршированном перевязанными и оперированными людьми, если немцы вдруг произведут такой же массированный артиллерийский налёт из тяжёлых орудий, какой только вчера он видел в районе ППМ 41-го полка. У него мороз побежал по коже, когда он вспомнил. Что же предпринять?
Он решил немедленно отправить все неразгруженные машины, а их было восемь, часть кухонь и часть вещевого имущества, находившегося на двух машинах, в расположение первого эшелона медсанбата, где имелся довольно значительный лесной массив и можно было развернуть ещё хоть десять палаток.
Найдя Сковороду, который, заменив свалившуюся в изнеможении Прокофьеву, организовывал перевязку и питание раненых, Алёшкин сообщил ему о своем плане и предупредил его, что временно, до прибытия нового врача, он назначается командиром медсанбата. Поймав на дороге шедшего куда-то Скуратова, Борис и ему сообщил о своём решении и предложил оформить приказом отстранение Фёдоровского и назначение Сковороды. Затем начсандив нашёл командира автовзвода и приказал ему немедленно отправить все машины, загруженные медимуществом, в район первого эшелона медсанбата, а Бегинсону, Прокофьевой и большинству медработников батальона выехать с ними.
Как раз когда транспорт медсанбата, выстроившись в колонну, должен был двинуться в путь, к расположению батальона подошла легковая машина, из которой выскочил худощавый, белокурый, невысокий генерал. Борис узнал в нём члена Военного совета армии генерал-майора Зубова. Алёшкин подошёл и доложил о положении в медсанбате, с возмущением рассказал о том, что ни одного раненого эвакопункт санотдела армии не вывез. Доложил также и о поведении командира медсанбата Фёдоровского, что он отстранил его от работы.
Выслушав начсандива, не перебивая, Зубов ответил, что большая часть ему уже известна: он встретил комиссара санбата, и тот его проинформировал. Зубов усмехнулся и продолжал:
– То, что вы сделали здесь, мы вынуждены были сделать в санотделе армии. Товарищ Чаповский оказался совершенно неспособным руководителем и так всё напутал, что мы просто не знаем, как сейчас и выкрутиться. По сообщению из сануправления фронта, сегодня же прибудет новый начсанарм, и мы надеемся, что наведёт порядок. Ну, как тут у них? – спросил генерал военврача второго ранга, который как-то незаметно выскочил из машины и, пока Борис докладывал о положении дел, успел обежать и осмотреть чуть ли не все закоулки батальона.
Бросив взгляд в его сторону, Алёшкин узнал Юлия Осиповича Зака, и очень обрадовался этой встрече.
– Да с моей стороны всё в порядке. Все раненые обработаны, накормлены, хоть сейчас эвакуируй во фронтовые госпитали. Но дольше их держать здесь нельзя, надо как можно скорее вывозить.
– Новый начсанарм, с которым я говорил по телефону, обещался это выполнить в течение ближайших часов. А каково ваше решение? Что вы намерены делать? – обратился Зубов к Алёшкину.
Борис кратко изложил свой план. Хотя генерал немного поморщился, когда услышал, что медсанбат будет развёрнут километра на четыре ближе к передовой, однако не возразил. Он повернулся к Заку:
– Что же, пожалуй, для начала это неплохо, а там посмотрим…
Зак тоже поморщился, но не ответил.
Борис заметил их колебания, хотя причины не понял. Если бы он знал, с каким заданием едет Зубов в дивизию, то, может быть, принял бы и другое решение.
Зубов вёз приказ командарма о планомерном отходе дивизии на рубежи бывшей первой немецкой линии обороны. Отход этот следовало провести в течение двух-трёх суток, по возможности, скрытно от врага. В приказе говорилось, что этот более или менее укреплённый рубеж необходимо удержать во что бы то ни стало.
Наступление, начатое 8-й армией Волховского фронта, после кратковременных успехов в первые дни боёв, затянулось. Стало совершенно ясно, что имеющимися в распоряжении армии средствами прорвать блокаду не удалось и не удастся. Части и соединения столкнулись теперь с более мощными силами противника, продолжение наступления могло привести или к полному истреблению всех наступающих частей, или к окружению их, а может быть, даже к прорыву предыдущей линии обороны Волховского фронта. Единственным возможным решением с наименьшими потерями был планомерный отход на прежние позиции. Ставилась задача удержать их.
С таким приказом и ехал генерал Зубов в район передовых частей. Там он должен был находиться до окончания отхода и закрепления на намеченной линии обороны. Всего этого Алёшкин не знал. Он понял только, что в первый эшелон медсанбата будет продолжать поступать всё больший поток раненых, они должны быть хирургически обработаны, и для этого нужно задействовать все силы батальона. Следовательно, оба эшелона нужно объединить.
Он, конечно, принимал во внимание, что после новой дислокации основная часть медсанбата приближалась к передовым позициям на расстояние до 4–4,5 километров, а это при обороне было чересчур близко, однако другого выхода не было.
После встречи с начсандивом 65-й дивизии генерал Зубов продолжал свой путь в штаб дивизии, а Алёшкин вместе со Сковородой занялись ускоренной отправкой медперсонала и медимущества в район первого эшелона медсанбата. Армейский хирург Зак сообщил, что останется здесь, дождётся армейского санитарного транспорта и поможет Дуркову управиться с теми двумя-тремя десятками раненых, которые могут ещё поступить.
Лишь поздно вечером развернули палатки медсанбата, перевезённые на новое место, и Борис смог со спокойной душой оставить батальон, уже приступивший к работе в полную силу. Весь день поступали раненые, и к вечеру их набралось более трёхсот человек. Для хирургов в операционной и для терапевтов, лечивших прооперированных, дела было достаточно.
Главное затруднение состояло в том, что все обработанные раненые продолжали оставаться в батальоне, и это тревожило Бориса больше всего. Если пока вновь развёрнутых палаток хватало для размещения подлежащих эвакуации и госпитализируемых, то при таком потоке батальон будет забит через двое суток. Нужно, чтобы санотдел армии срочно наладил эвакуацию в госпитали, а, откровенно говоря, Алёшкин на это особенно не надеялся, и поэтому торопился на передовую, чтобы поймать там члена Военного совета армии генерала Зубова и попросить его помощи.
Все автомашины, доставившее в новое расположение медсанбата медимущество, по приказу Алёшкина немедленно отправились в полки. Оставив за командира этой части медсанбата Сангородского, Алёшкин уехал.
Стало уже совсем темно, поэтому шофёр, кстати сказать, совсем ещё молодой паренёк, прибывший с новым пополнением, вёл машину с предельной осторожностью. Дороги он не знал и пользовался подсказками начсандива, фары зажигать было нельзя. Борис не выдержал и, пересев на место водителя, повёл машину сам. Вот когда он мысленно благодарил Бубнова, в своё время научившего его вождению, хотя не раз и ругавшего за допускаемые оплошности. Как бы там ни было, он дорогу знал, и потому вёл машину значительно быстрее и увереннее, чем сменённый им шофёр.
Проскочили бывшие позиции дивизии, пересекли ничейную полосу и очутились рядом с бывшими немецкими траншеями. Выйдя из машины, Алёшкин через несколько шагов очутился в глубине траншеи. Он поразился сравнительно большому многолюдью и невольно обрадовался: «Ну, значит, всё-таки подбросили какие-то части», – подумал он. Перед уходом Борис предупредил шофёра, что ему следует ехать вперёд только тогда, когда за ним пришлют связного.
Довольно скоро Алёшкин добрался до ППМ 51-го полка и обнаружил там удивившую его картину – ППМ свёртывался. Разыскав Иванова, Борис спросил:
– Что, получили приказ продвинуться вперёд? Место подобрали?
Тот с горечью махнул рукой:
– Куда там, вперёд! Велено срочно вернуться на то место, где мы стояли до начала наступления, сроку дали два часа, вот и торопимся. У меня здесь человек десять раненых, а машин нет, не знаю, как быть! Здесь их оставлять нельзя, а с собой везти не на чем.
Алёшкин велел послать связного за той машиной, которую он оставил в укрытии у начала траншеи, и эвакуировать на ней раненых в санбат. Это обрадовало и успокоило Иванова.
– А где сейчас первый эшелон штаба дивизии? – спросил Алёшкин. – Надо же мне сориентироваться, что делать.
– Эх, товарищ начсандив, – довольно мрачно ответил Иванов, – штаб дивизии сейчас где-то около станции Назия. Вам из санбата да него было бы ближе, чем до нас. О его переезде мне командир полка сказал, когда приказал передислоцироваться.
– А где может быть ППМ 41-го и 50-го полков? – вновь спросил Борис.
– Где 50-го полка, не знаю, а ППМ 41-го полка сейчас где-то в этих же траншеях, слева от нас, километрах в двух. Да он, кажется, тоже получил приказ вернуться на старое место… Зачем только всю эту кутерьму затевали, если силёнок не было? Зря столько людей потеряли! – уже совсем сердито закончил Иванов.
Алёшкин не стал вступать в обсуждение, хотя в глубине души и разделял его мнение. По ходам сообщения и по окопам с возможной быстротой он отправился на левый фланг расположения дивизии и, действительно, километра через полтора в одном из старых немецких блиндажей обнаружил ППМ 41-го полка во главе с Кузнецовым. От него он узнал, что весь день в районе торфоразработок шли бои, причём немцы действовали сравнительно небольшими силами, бросая в атаку на кое-как окопавшихся бойцов 41-го полка подразделения численностью до роты. Зато в перерывах между этими вылазками проводились массированные артиллерийские и миномётные налёты. Раненых было не очень много, но они поступали непрерывно.
Кузнецов сказал:
– Вечером в ППМ прибыл командир полка с каким-то генералом (Алёшкин догадался, что это был Зубов). Они предложили немедленно эвакуироваться и развернуться на том месте, где ППМ стоял до наступления. Выполнить этот приказ немедленно я не мог: в ППМ находилось много раненых, подлежащих эвакуации. Вскоре пришли дополнительные машины из санбата. Стало полегче, сейчас отправил уже всех, в том числе и ходячих. Вероятно, к утру приказ командира полка будет выполнен.
Между тем, в траншею продолжали подходить подразделения 41-го полка. И так как, по-видимому, марш был быстрым и утомительным, то большинство, добравшись до траншей, в изнеможении валилось на дно окопа и засыпало глубоким сном.
Борис понял, что здесь ему делать нечего, и решил вернуться в санбат, чтобы утром следующего дня разыскать первый эшелон штаба дивизии, выяснить обстановку и получить новые указания. Однако никакого транспорта в его распоряжении не оказалось, а идти пешком 4–5 километров, которые отделяли эти траншеи от санбата, ему было уже не под силу – он не спал более суток.
Алёшкин решил ехать вместе с ППМ 41-го полка, а утром на машине, которая подойдёт туда из батальона, доехать до санбата и штаба дивизии. Через полчаса, когда всё имущество упаковали, колонна двинулась в путь. Впереди шла машина ППМ с палаткой и основной частью медимущества. На ней ехал старший врач полка Кузнецов, медсёстры и часть санитаров. Следом за ними, конечно, значительно более медленными темпами, последовала и остальная часть ППМ.
Имущество и оставшиеся люди были погружены на три санитарные двуколки, служившие в то время основным транспортом для эвакуации раненых из батальонов в ППМ. На одной из таких двуколок, с тощей лошадкой впереди, примостился и Борис. Едва он, кое-как скорчившись, прилёг на какие-то мешки и упёрся головой в бок кого-то из санитаров, залезших в двуколку раньше, как тут же заснул. Те 2–2,5 часа, которые были потрачены на путь до нового, а по существу, старого расположения ППМ 41-го полка, он проспал так, как будто бы находился не на мешках, набитых чем-то довольно жёстким, положенных на тряскую двуколку, а на мягкой пуховой перине.
Когда двуколка остановилась, и ездовой санитар начал распрягать лошадь, чтобы увести её в старый, ранее вырытый «лошадиный» окоп и покормить измученное животное, Борис проснулся. Чувствуя, что всё его тело в синяках, он спросил своего соседа, тоже сползшего с повозки и с наслаждением потягивавшегося:
– Послушайте-ка, товарищ санитар, а что в этих мешках такое жёсткое? Все бока продавил.
Тот, взяв протянутую ему Алёшкиным папиросу и прикурив, вполголоса сказал:
– Да там, знаете ли, товарищ военврач, противогазы лежат. Мы, когда на передовую ходим, их с себя снимаем. Ну, чтобы не потерялись, старшина роты вот их в мешки сложил. Беда с этими противогазами! С одной стороны – санитарная сумка, за плечами вещмешок, винтовка, а тут ещё и противогаз сбоку! Ну, как тут раненого потащишь? Вот мы потихоньку со старшиной и уговорились: когда за ранеными идём, сидоры наши (так бойцы почему-то прозвали вещевые мешки) и противогазы в ППМ оставляем. Да и винтовку не всегда берём, сподручнее так-то, и лошади легче. Ведь и так всю эту «муницию» с каждым раненым грузим, а тут ещё и наше будет. Только вы, товарищ военврач, об этом начальнику ППМ не проговоритесь, а то нам со старшиной достанется!
Борис усмехнулся, пообещав Кузнецову ничего не рассказывать, а сам решил: «Будь что будет, но сегодня же дам распоряжение по всем полкам, чтобы санитаров, когда они заняты эвакуацией раненых, от всяких лишних тяжестей обязательно освобождать. Действия санитаров – это тяжёлая работа. Именно работой называет комиссар дивизии боевую службу всех без исключения – и бойцов, и санитаров, и командиров самых разных рангов. Только тот может надеяться на успех в деле, кто научится хорошо работать, отлично владеть своим ремеслом, в чём бы оно ни заключалось, и, соединив это с верой в победу, добьётся этой самой победы. Ну, веры и преданности у огромного большинства наших командиров и бойцов достаточно, об этом говорят многочисленные случаи героизма отдельных людей и целых групп. А вот умения… Умения-то, наверно, нам ещё не хватает. И это наступление опять провалилось, да и медсанбат наш тоже сильно подкачал. Впрочем, почему один медсанбат? В конце концов, всех поступивших раненых мы обработали, с передовой тоже всех вывезли. Это санотдел армии подвёл, эвакуации не наладил. Правда, и командир медсанбата никакой инициативы по отправке раненых в тыл не проявил, да и я тоже этот вопрос упустил. Плохо мы ещё работаем, плохо». Так думал Борис, сидя около двуколки и куря папиросу за папиросой.
Уже совсем рассвело, когда на западе в расположении немцев раздался гром артиллерийской и миномётной стрельбы, а затем почти беспрестанные разрывы снарядов и мин. Такая яростная канонада длилась, наверно, около двух часов, за это время к ППМ подошла первая машина из санбата. Борис, воспользовавшись тем, что в ППМ раненых не было, быстро завернул её и отправился в батальон. Теперь до первого эшелона медсанбата, где уже сосредоточились все его силы, от ППМ 41-го полка, находившегося в лесу, южнее станции Назия, оставалось всего пара километров. Дорога была относительно хорошая, и Алёшкин очутился на территории медсанбата менее, чем через полчаса.
Отправив машину в ППМ 41-го полка, он зашёл в свой домик, стоявший на отшибе, и, встреченный обрадовавшимися его возращению Вензой и Джеком, уселся за почти моментально принесённый завтрак. Венза и сам принялся за еду. Разумеется, не был забыт и Джек.
Во время завтрака писарь рассказал Алёшкину, что в батальоне всё в порядке, почти все поступившие раненые обработаны. Сангородский заставил врачей работать посменно, и сейчас часть из них отдыхает. Но самое главное, что обрадовало Бориса, это сообщение о том, что из эвакопункта армии в течение ночи пришло два больших автобуса, которые увезли человек двенадцать тяжёлых и пятьдесят легкораненых. Кроме того, Лев Давыдович сумел отправить человек тридцать с попутными машинами. Медсанбат теперь был способен принять около двухсот раненых.
Во время рассказа Вензы слышалась непрекращающаяся канонада. Алёшкин решил, что это артиллерийская подготовка, что после её окончания немцы пойдут в наступление и, судя по интенсивности огня, количество фашистских войск на этом участке фронта значительно увеличилось, а, следовательно, дивизии придётся нелегко. Конечно, поступление раненых увеличится, и к этому надо готовиться.
Проводимая немцами артподготовка затихла, но не перенеслась вглубь, в тылы полков и дивизий, как это обычно бывало при наступлении, а просто внезапно оборвалась. Это удивило. Непривычным было и то, что наша артиллерия почти не отвечала на огонь противника. Наверно, чтобы не раскрывать своего местоположения и неожиданно открыть огонь в начале атаки.
Почти сразу же после прекращения артиллерийского обстрела с запада донёсся нарастающий гул летящих фашистских самолётов. Борис со страхом подумал: «Ну, если пятачок второго эшелона всё ещё по-прежнему забит ранеными, то при первом же налёте авиации там будет настоящая каша. Наверно, отправлю часть машин сейчас туда, пусть они хоть сколько-нибудь увезут. Да и самому надо поехать, а в штаб дивизии уже потом», – и он сказал:
– Пойду по батальону, посмотрю, как обстоят дела. Да, надо бы маскировку проверить, займитесь этим, товарищ Венза.
Борис вышел из своего домика и в этот момент увидел свернувшую с основной дороги санитарную машину, приближавшуюся к шлагбауму перед въездом в батальон. К этому времени медсанбат уже научился все подъездные пути к своей территории перегораживать шлагбаумами и около них держать часовых. Обязанности организации охраны лежали на начальнике штаба батальона лейтенанте Скуратове, и он исполнял их с безукоризненной аккуратностью.
От домика начсандива до шлагбаума было шагов около ста, Алёшкин заторопился к остановившейся машине. В это время из неё вышел сидевший рядом с шофёром командир. Фигура этого человека показалась Борису очень знакомой. Из задних дверей машины вышли ещё двое. Одного Борис узнал, это был армейский хирург Юлий Осипович Зак, а другого – молодого высокого брюнета с усиками – видел впервые. Борис находился уже в нескольких шагах от машины, когда первый командир, до этого разговаривавший с шофёром, обернулся, и стало понятно, что это Николай Васильевич Скляров. Алёшкин так обрадовался, увидев его, что бросился к нему бегом, и, забыв о всякой воинской субординации, громко закричал:
