Бенджамин Мозер
Сьюзен Зонтаг. Женщина, которая изменила культуру XX века

Глава 9. Моралист

В наши дни сложно представить себе какого-либо человека, который оказывал бы такое магнетически сильное влияние на интеллектуалов, творческих личностей и ученых по крайней мере трех поколений, каким в свое время был Зигмунд Фрейд. Его порой пугающие концепции, изложенные том за томом в обольстительной прозе, представляли собой всеохватывающую теорию личности и истории, сконструировать которую не предпринимали попыток со времен Маркса и Гегеля. Идеи Фрейда оспаривали, с ними соглашались, их пытались улучшить. Все серьезные мыслители прошлого века были вынуждены реагировать на идеи Фрейда. Зигмунд Фрейд был ученым и писателем, который в большей степени, чем все остальные философы своего поколения, изменил грамматику мира, переосмыслив отношения субъекта и объекта.

Субъект и объект – это ум и тело. Фрейд был врачом, оплотом позитивистского подхода, который позволил сделать в XIX веке множество открытий. Фрейд в течение многих лет искал материальные доказательства на первый взгляд необъяснимых психологических симптомов, с которыми он как специалист по нервным расстройствам ежедневно сталкивался в своей практике. В 1925 году он писал, что ученые и врачи его поколения «выросли и были приучены к тому, что уважать и учитывать надо только анатомические, физические и химические факторы». В начале своей карьеры и сам Фрейд верил в то, что «умственное основано на органическом» и тело является тем местом, где находится ум. В этой ситуации врач «занимался исключительно заболеванием», т. е. физическим, «которое, словно инопланетное существо, вторглось в тело пациента». Сам пациент был всего лишь сосудом, «феодальной дамой», «наблюдателем турнира, в котором он приглашал врача в качестве своего рыцаря»^[326].

Фрейдовская революция перевернула физиологический подход к психическим заболеваниям, а в своих работах позднего периода и к разным аспектам заболеваний в целом, включая, как он однажды полемически высказался, даже саму смерть. «Во фрейдистской концепции, которая постепенно формировалась в первые годы неопределенности, – писал один автор, – тело существует в качестве симптома требований умственного и психологического плана».

Авторство книги «Фрейд: разум моралиста» является одной из самых больших загадок, связанных с жизнью Сьюзен Зонтаг.

Эта книга вышла в 1959 году, и на обложке стоит имя автора – Филип Рифф. Однако после выхода книги Сьюзен, с которой он к тому времени уже разошелся, утверждала, что автором книги является она сама. Эта книга, выдающаяся во многих смыслах, так полно прорабатывает темы, которыми была отмечена жизнь Зонтаг, что трудно представить, чтобы она была продуктом ума, принесшего в дальнейшем такие скудные плоды.

В 1966 году вышла работа Риффа «Триумф терапевтического», но после этого издания он писал крайне мало. В 1973-м вышло его короткое эссе «Соратники-учителя». Следующая книга – 30 лет спустя. Его работы позднего периода не улучшили созданную первой книгой репутацию. В форме помпезной прозы Рифф возвращается к мрачной теме гибели цивилизации, которую освещал в своих более ранних работах. Коллеги по кафедре и студенты Пенсильванского университета старались не обращать внимания на надменный внешний вид и позу Риффа, казалось, что в его величии есть что-то незаслуженное. Выросший в трущобах ребенок, одетый как денди взрослый создавал впечатление обманщика и фальшивки. И сам этот «чувствующий себя в высшей степени неудобно» человек прекрасно знал, какое впечатление производит.

Не будем обсуждать, мог ли Рифф написать «Разум моралиста», как и объем проделанной им работы. В некоторой степени эта книга основана на его исследованиях и записях. Но не будем и забывать письмо Сьюзен своей сестре Джуди, которое описывало отношения Зонтаг и Риффа. Она писала, что очень рада знакомству с Риффом и работе, которую она для него делала, будучи «писателем-призраком» его книжных рецензий, для того чтобы «он экономил время на том, что ему не надо читать книгу». Возможно, что такая схема считалась в 1950 году вполне приемлемой, но если мы попробуем непредвзято ее рассмотреть, возникает серьезный вопрос: почему 27-летний преподаватель, который еще не стал профессором, нанимает студента для написания рецензий книг, которые он не читал?^[327]

Существуют свидетельства тех времен, подтверждающие, что настоящим автором книги была Сьюзен. Изначально это действительно был проект Риффа. «У него был миллиард заметок и записей, – говорила подруга Сьюзен Минда Амиран, – и он хотел сделать из них книгу». Зонтаг попыталась их систематизировать, но когда «закончила с этим делом, то увидела, что ничего путного из этого не получилось». Амиран говорила, что в годы проживания в Кембридже «Сьюзен каждую первую половину дня посвящала переписыванию материала с нуля»^[328]. Судя по всему, Зонтаг работала над книгой далеко не только в первой половине дня. В 1956 году она сообщала матери, что пишет книгу: «На третьей скорости работаю, по крайней мере около 10 часов в день»^[329]. В 1958 году, когда Зонтаг пыталась получить работу в Commentary, ее друг Якоб Таубес предупреждал, чтобы она ни в коем случае не отказывалась от авторства. «Я сказал [редактору], что ты прекрасный писатель-призрак. Ты, кстати, отказалась от всех прав на Фрейда? Это было бы преступлением».

«Я вижу, как ты в Кембридже печатаешь, лежа на кровати». И он с юмором добавляет: «Вот это настоящая потеря времени и кровати»^[330].

Позднее Зонтаг объясняла, что работала в спальне, чтобы их друзья не увидели, что она печатает. В любом случае она писала Таубесу, что отказалась от авторских прав^[331]. «Я безутешен, – отвечал он ей. – Ты не можешь отдать плод своего интеллектуального труда другому человеку… Если Филип бессовестно осмелится выпустить книгу без твоего имени, все может очень плохо для него закончиться»^[332].

Сьюзен всегда сожалела о том, что отдала права Риффу. «Это была почти кровная жертва, – говорил сын Таубеса Итан. – Но она была готова отказаться от прав на книгу, чтобы от него избавиться». Спустя четыре десятилетия (когда вопрос авторства уже не оказывал влияния ни на карьеру Сьюзен, ни на карьеру Риффа) в квартиру Зонтаг в Нью-Йорке курьером доставили пакет. Сьюзен открыла его и увидела экземпляр книги «Разум моралиста», на развороте которого было написано: «Сьюзен, любовь моей жизни, мать моего сына, соавтор этой книги. Прости меня. Пожалуйста. Филип»^[333].

Когда в 1966 году у Сьюзен Зонтаг вышел сборник эссе «Против интерпретации», многие рецензенты удивились тому, что молодой и неизвестный автор в возрасте 33 лет написал такую зрелую и глубокую работу. Текст поражал и продолжает поражать своей эрудицией, и, следовательно, возникает вопрос: как и где автор почерпнул такие богатые знания и глубокое понимание темы?

Интеллектуальная, «европейская подача» текста привела к тому, что многие предположили, что эссе было написано в кафе где-нибудь на Левом берегу. Однако «парижский» привкус объяснялся лишь тем, что Зонтаг почти 10 лет проработала практически в монашеском уединении. Джойс Фарбер видела, что Сьюзен работает над книгой, после того как Зонтаг переехала в Висконсин в 1951-м, и в 1958-м, когда она была в Париже, один знакомый оставил свидетельства о том, что она вычитывала материал^[334]. Все это время Сьюзен работала над книгой о Фрейде. На протяжении всей своей жизни Зонтаг не работала над каким-либо проектом так долго и так напряженно, как над ней. В «Разуме моралиста» Зонтаг исследовала темы, которые позднее разрабатывала в эссе «Против интерпретации» и в своем первом романе «Благотворитель».

Во всех последующих трудах Зонтаг имя Фрейда практически не упоминается. Она часто очень откровенно писала о себе, когда писала о других, и странные упоминания того, что называется «психологией», были в основном негативными. Даже само название «Против интерпретации» можно перефразировать как «Против Фрейда», в этой работе она выступает против его герменевтических принципов. Если рассматривать «Против интерпретации» как продолжение «Разума моралиста», это напоминает сюжет кинокартины «Всё о Еве», которую Сьюзен рекомендовала своей младшей сестре. В ней молодая девушка сначала сближается со своим старым учителем, а потом уничтожает его.

Здесь угадывается ссылка на фрейдистскую теорию комплекса Эдипа – ребенок влюбляется в свою мать, после чего замышляет убить своего отца и занять его место. Для не имевшей отца Зонтаг Фрейд стал своего рода мощнейшим гештальтом отца-философа.

Каждая страница «Разума моралиста» буквально насыщена уважением к великому мыслителю. Однако точно так же, как и в школьном сочинении, в котором Сьюзен оспаривала позицию Элиота, уважение Зонтаг совершенно не означает безоговорочного принятия чужих идей и принципов. В чем-то она соглашается, а в чем-то – нет. И мы наблюдаем, как молодая Зонтаг оттачивает мастерство, рассуждая о работах своего маститого предшественника, для того чтобы найти собственный путь в мире идей. Эта книга должна была «показать ум Фрейда, делающего выводы о правильном жизненном поведении на основе несчастий, которые происходят»^[335].

В книге Зонтаг оспаривает многие идеи и выводы, которые были популярны в Америке в послевоенные годы, включая представление о том, что Фрейд символизирует некое освобождение. Зонтаг признает, что в идеях Фрейда есть определенный потенциал свободы, но, не оппонируя моралистическому подходу психоаналитика, подчеркивает, что он призывал людей склонить голову перед выдвигаемой им моралью.

Творчество такого многопланового автора, как Фрейд, дает огромное количество возможных оценок, и подход Зонтаг (по крайней мере, изначальный в соавторстве с Филипом) дает нам возможность увидеть те вопросы, которые будут интересовать ее в будущем.

Подход Зонтаг обусловлен особенностями ее собственной непростой жизни, и в его основе наблюдается пессимистическое понимание человеческой личности и истории: она давала неутешительные намеки на то, что природу болезни и боли, психической или физической, можно изучить и понять, но от них в полной мере невозможно избавиться.

Книга начинается с рассмотрения отношений физического и психического недуга. Эти темы она активно разрабатывала в последующих трудах о болезни, сила и убедительность которых происходит от пережитых физических и психологических страданий (чего она, замечу, напрямую не утверждает), переработанных в горниле ее интеллектуальной мысли. Многие из ее работ были реакцией на «общий тезис Фрейда о том, что корни болезни следует искать в истории»^[336]. Для молодой женщины, которой она тогда была, такое понимание проблематики наиболее близко, учитывая, что она уже тогда пережила много мучений.

«Наши истеричные пациенты страдают от воспоминаний», – писал Фрейд. Он выделил эту фразу курсивом, хотя, впрочем, и Зонтаг имела полное на это право^[337]. Даже без влияния идей Фрейда подход Зонтаг к проблемам всегда был в первую очередь ментальным, хотя фрейдистская концепция памяти трактует болезненные воспоминания гораздо шире, чем собственные болезненные воспоминания индивида. В конечном счете Фрейд расширил понимание проблематики индивидуальных «воспоминаний» травм теорией коллективного подсознательного всего человечества, накопленного с незапамятных времен.

Зонтаг пишет, что «Я» – это далеко не только «неспокойный обитатель тела».

«Для Фрейда ум – это не то, что «обитает» внутри тела, а, метафорически говоря, то, что создает оболочку тела. Именно ум благодаря своему основному инструменту, «желанию», определяет потребности организма. Бессознательное, или «основная система», как он ее иногда называет, «не в состоянии произвести что-либо другое, кроме желания»^[338].

То, что Фрейд без особой охоты сформулировал идею вторичности тела по отношению к уму, увело его в сторону от представлений позитивистской науки XIX века. Однако это революционное представление не утвердилось надолго. Маятник общечеловеческой мысли снова качнулся обратно, в сторону интереса к анатомическим и химическим факторам, роль которых Фрейд приуменьшал. В наши дни болезни тела чаще всего рассматривают точно так же, как и в XIX веке, то есть как проблему физического характера, которую надо решать воздействием на физические факторы. Когда Зонтаг заболела, она официально заявила, что слабо верит в такой подход, что можно воспринимать как влияние идей Фрейда.

По Фрейду, тело и ум выражают себя при помощи языка. Заболевание – это язык тела, язык ума – это язык как таковой. Так как большинство умов больно, язык является симптоматичным и патологичным, посредством текстов он раскрывает гораздо больше, чем идеи, которые автор стремился раскрыть при помощи языка. Целью психоанализа было нахождение правды в «мусорной яме… наших наблюдений»^[339]. Эта мусорная яма представляет собой шутки, ошибки, обмолвки и то, что человек забывает. Самым важным из этого списка являются сны, в которых заложены весьма странные сообщения подсознания, которые, как открыл Фрейд, можно расшифровать.

Сон говорит о чем-то реальном. В качестве голоса подсознания сон гораздо более реален, чем видимая глазу «реальность» личности. Сны не входят в противоречие с реальностью. Сны – это констатированные подсознанием факты, и, чтобы понять эту глубинную реальность, аналитик должен расшифровать символы, в которые облачилась правда. Ничто не является тем, чем кажется с первого взгляда, все является символом чего-то другого. Краеугольным камнем фрейдизма стало толкование снов, и, следовательно, написанное Фрейдом имело сильный метафизический оттенок. «Задачей фрейдистской науки является своего рода литературная критика»^[340], – писала Зонтаг.

Как и многие другие читатели, она получила большое удовольствие от описаний случаев из психоаналитической практики Фрейда.

Интерпретации заболеваний читаются так же интересно, как детективы современника Фрейда Конан Дойла. Шерлок Холмс перерабатывал массу информации, чтобы найти улики, которые, которые, может показаться при взгляде назад, лежали на самом виду. Фрейд пишет о Микеланджело: «Что делают пальцы правой руки Моисея в «могучей бороде», куда он их засунул?»^[341] После этого вопроса читатель, как в детективной истории, ждет разгадки. Зонтаг пишет, что это создает новые возможности для критики, поднимающие интерпретацию выше оригинального произведения. Точно так же, как и значение сна непонятно тому, кому он приснился, значение художественного произведения недоступно его создателю. «Радикально отрицая конституционную психологию, Фрейд ставит язык выше тела», – писала она, что, в свою очередь, «поднимает искусство интерпретации до заоблачных высот»^[342].

Это – видение критика, замаскированного под художника. Такой подход наиболее значим в этой работе, написанной Зонтаг под чужим именем. В портрет другого интеллектуала Зонтаг внесла свои собственные соображения и заботы. Она часто будет прибегать к такому стилю. В 1950-х записи в ее дневниках практически иссякают. Впрочем, это совершенно не означает, что Зонтаг перестала писать про саму себя. В отличие от создателя жанра автобиографического эссе Монтеня и Фрейда, который без стеснения интерпретировал свои собственные сны, самыми личными работами Зонтаг являются те, в которых она сознательно избегает использования местоимения «я». Но точно так же, как и бессознательное проявляет себя в снах и в речи, «я» бессознательно просачивается в ее тексты.

Ее критика фрейдистских методов интерпретации вызвала много споров в последующее десятилетие. Она упражняется на Фрейде в юморе: «Куда ни глянь, везде эрекция» / «Эрекшен во все дирекшен» / All direction is erection. Это она писала по поводу тенденции Фрейда видеть сексуальные коннотации там, где их нет^[343]. Именно в центр теории психоанализа, в тексты Фрейда о сексуальности Зонтаг наиболее часто направляет копье свой критики. Она рассуждает о том, что эротика находится в состоянии конфликта между стремлением к свободе и репрессией, необходимой для того, чтобы индивид и общество нормально функционировали. Такое представление применимо к другим очагам фрейдистской напряженности – противоречию между рассудком и спонтанностью (по примеру немецких романтиков), а также противоречию между научным и художественным воображением (это уже по Канту). К этим вопросам Зонтаг возвращалась неоднократно.

Фрейд считал, что подспудной причиной каждого видимого в этой жизни напряжения является напряжение «сексуальное». Это было угрозой хаоса, ухмыляющимся на банкете черепом, «унижением высших достижений цивилизации»^[344], на которое насилие, как политическое, так и личное, было подходящим и неизменным ответом. Однако насилие придавало сексуальности оттенок садомазохизма. «Фрейд отмотал любовь назад, к факту родительского доминирования, – писала она. – Сила – это отец любви, и в любви индивид следует отеческому примеру силы, следовательно, появляются отношения доминирующего и подчиненного)^[345].

Довольно странно, но видение Фрейдом идеальной любви в качестве отношений равноправных партнеров не включало в себя видение равноправия женщин с мужчинами.

«Фрейд снисходительно относится к своим пациенткам», – писала Зонтаг. Она была далеко не первым человеком, выступившим против такой женоненавистнической позиции, но в данном случае любопытна ее аргументация. Зонтаг упоминает, что представления о зависти к пенису и комплекс Эдипа, с женской точки зрения, выглядят очень проблематично, но больше всего останавливается на утверждении Фрейда о том, что женщины, в особенности образованные, страдают от разделения ума и тела. «Женская эмансипация была для Фрейда большой проблемой, – писала она. – Интеллектуальные занятия могут обесценить «женскую роль, которая им отведена».

Ум развивается за счет биологической задачи, для которой он предназначен:

«Фрейд утверждает, что в женщинах сексуальное и интеллектуальное несовместимы, чем показывает свою уверенность в том, что эти качества диаметрально противоположны. Эта оппозиция секса и интеллекта оставалась неоспоримой частью фрейдистской доктрины о человеческой природе»^[346].

У Фрейда это противоречие приводит к тому, что женщины склонны испытывать сексуальную фрустрацию. «Он считает, что цель психоанализа с пациентами-мужчинами в том, чтобы развить их способности в сексуальном и любом другом плане, а вот психоанализ женщин ставит более скромные цели – сделать так, чтобы они согласились со своей сексуальностью»^[347]. Такое отношение создало культуру, в которой сексуальная и интеллектуальная жизнь для женщин гораздо более опасна, чем для мужчин. Зонтаг пишет: «Мало кто внимательно рассмотрел факт и последствия того, что столпы современной философии литературы и психологии – Ницше, Лоуренс и Фрейд – были женоненавистниками»^[348].

Однако другие аспекты учения Фрейда, например его отношение к гомосексуальности, Зонтаг действительно привлекали. Правда, если мерить современными стандартами, Фрейда сложно было бы назвать человеком прогрессивным, потому что по многим параметрам он оставался продуктом своего времени. Тем не менее выдвинутые им аргументы составили научную базу движения за права гомосексуалов. «Он открыл, что все люди предрасположены к бисексуальности и что это нормально, – писала Зонтаг, – и он критиковал господствовавшие предрассудки, показав, что «нормальность» – это принятое всеми значение другого слова – “обычный”.

В результате, пишет она, «это весьма толерантно по отношению к тем, кто обладает перверсиями»^[349].

Сьюзен настаивала на том, что является автором «каждого слова» в книге «Разум моралиста». Филип в конце концов признал ее соавтором^[350].

В некоторых отрывках книги «голос» Сьюзен действительно слышится очень четко. Возможно, что развод очернил представление Филипа о женщинах, в особенности о лесбиянках. Но, с другой стороны, будучи еще совсем молодым человеком, он запретил Сьюзен и Джойс Фарбер идти в кинотеатр в джинсах, поэтому у него было весьма специфическое понимание того, что прилично для женщин, а что нет.

Судя по тексту его диссертации «Вклад Фрейда в политическую философию», которую он защитил в Чикаго в 1954 году, влияние Сьюзен на эту работу было незначительно. В ней «традиционалист» с одобрением приписал Фрейду веру в «неизбежное неравенство даже в самых счастливых браках», в которых любовь становится «отношением подчинения власти»^[351]. Фрейд проявлял интерес к доминированию и власти, что было отмечено в «Разуме моралиста». Однако в книге подход к теме характеризуется сильным феминистским влиянием, которого в диссертации Филипа совсем не наблюдается.

Позднее, во время преподавательской работы, Рифф никогда не был научным руководителем у студенток^[352]. Гомосексуалов он называл «гомосексуалистами»^[353], считал их «омерзительными»^[354] и писал, что любовь в их среде невозможна.

«Бисексуальность, так же как и гомосексуализм, – это сильное извращение и бунт против реальности. Чтобы быть настоящей, сексуальная любовь должна быть только между представителями разных полов»^[355].

Поздние работы Риффа носят крайне эксцентричный характер. Он писал о том, что хип-хоп группа 2 Live Crew «планирует захват всего мира», и весьма снисходительно отзывался об Аврааме Линкольне. Сложно относиться к его идеям серьезно, хотя их автор крайне серьезен. Вполне достаточно подчеркнуть противоречие между мнением Филипа Риффа о бисексуальности и призывом к большей толерантности, высказанном в «Разуме моралиста».

Эта цитата из книги «Моя жизнь среди работ смерти» / My Life Among the Deathworks, опубликованной в 2006-м, в год смерти Риффа. Посвящение книги гласит: «В память о Сьюзен Зонтаг».

Это весомая смена тона по сравнению с благодарностями в «Уме моралиста». Когда книга была напечатана в 1959-м, он благодарил «мою жену Сьюзен Рифф, которая, не жалея сил, посвятила себя этой книге». Из последующих изданий книги эти слова были изъяты, но и когда они появились, у знакомых они вызвали только удивление. «Бог ты мой, как же он ее ненавидит, – подумала Джойс Фарбер, увидев книгу. – Она никогда в жизни не использовала его фамилию»^[356]. Таким образом Рифф пытался захватить ее личность, поставить жену на место, отведенное ей традицией, самоутвердиться и показать, кто здесь главный.

В своих последних работах о болезни огонь полемики сжег все сомнения, которые могли оставаться у Зонтаг. Ее утверждения о том, что женщинам необходима независимость, скрывали одинаковое по силе желание подчиняться. Фрейд и Филип были не единственными, считавшими, что во всех отношениях между людьми должен быть «доминирующий и подчиняющийся». Не будем утверждать, что такая схема присутствует во всех парах, однако это характеризовало отношения, которые были у Зонтаг. Она не смогла избавиться от того, что Фрейд называл «садистской концепцией коитуса», что негативно отражалось на всех любовных связях, которые у нее были. Фрейд предлагал выход из этой ситуации в виде «идеальной любви, в которой отсутствует родительское влияние, отношения обмена равных»^[357], но Зонтаг не смогла добиться такого партнерства. Влияние ее родителей (то, что она называла «самым важным опытом») представляло собой любовь, которую то давали, то отнимали.

В результате появилось «восприятие всех отношений в качестве отношений между хозяином и рабом», как писала Зонтаг спустя несколько лет после развода. «Так какой же мне быть в каждом из этих случаев? Мне нравилось состояние раба, в этой ситуации я чувствовала больше удовлетворения и подпитки.

Но вне зависимости от того, хозяин ты или раб, ты в одинаковой степени несвободен»^[358].