Артур Болен
Лиззи
9 глава
Следующим утром мы с сестрой завтракали одни.
– Твоя загуляла где-то – подначила Ленка, с удовольствием прихлебывая бразильский кофе из огромной чашки. Слышал, что ее Яшка объявился?
– Он уже «ее»?
– А куда деваться? Весной не разлей вода были. Гляди, тебе еще придется с ним встретиться. Я понимаю, что он не твой уровень, как говориться. И все-таки… Он дурной по пьянке, Олежек. Ты будь с ним поосторожнее.
Поставив чашку на стол, она уставилась на нее с глубокой печалью.
– Ох и задумал ты, брат , дело. Я до сих пор в себя прийти не могу.
Я отправился в Кузьмино кратчайшей дорогой. Сначала зашел к отцу Георгию. Мы уселись на завалинке, в тенечке.
– Жаркое нынче лето, дождя надо – отец Георгий вытер лоб и посмотрел на меня искоса. – Приходил этот… Яша. Ко мне заглянул.
– Что хотел?
– Известно, что. Лизу искал. Злой был.
– Злой – это хорошо.
– Чего ж хорошего? Вы решили, что будете делать?
– Конечно. Поговорю с ним. По-товарищески
– Как это?
– Сделаю ему предложение. Помните «Крестного отца»? От которого он не сможет отказаться.
«Крестного отца» отец Георгий не смотрел, меня не понял и лишь пожевал губами.
От отца Георгия я отправился к дому Лизы. Я почему-то торопился, бегом вскочил на крыльцо, рывком открыл дверь…. На кровати в углу свернулась калачиком Лиза. Она вскочила, увидев меня, и опять села на кровать, ладонями вытирая щеки.
– Здравия желаю! – бодро приветствовал я. – Что за траур? Что случилось?
– Случилось, сыночек, случилось. – запричитала старуха – Такое случилось, что не знаем, что теперь делать.
– Бабуль! – прикрикнула Лиза – мы же договаривались!
– Отстань! Договаривались! А договаривались, что он ножиком махал? Грозился? Договаривались, что обещал дом наш поджечь? А что тебе кричал – помнишь? Царица Небесная, спаси и защити! Глаза красные, аж пена изо рта течет – во до какой степени осатанел человек! Он, окаянный, и в Бога не верует, хотя крест носит. А мы чем провинились? Дура моя наобещала ему всякого, а я отвечай? Ты, сынок, не из милиции ли? Тут в милицию надобноть. Власть есть у нас, али нет? Ребенка ведь жалко?
Я присел на скамейку и достал сигареты. Выяснить удалось немногое. Пришел Яшка поутру. Крепко выпивший. В красной, цыганской рубахе. С порога обрушил на старуху матерную брань. Лиза забилась к стене на постели. От ругани Яша перешел к угрозам: сказал Лизе, что она скоро будет стоять на дороге, обслуживать дальнобойщиков за бутылку пива, что мать он выкинет из квартиры на помойку, где она и закончит свои дни среди крыс и мышей, а бабка сама сдохнет скора от тоски и горя. Кричал, что он главный в округе, страшный, как демон и его все боятся. Ну, по крайней мере, должны бояться. Что у него все куплено и за все заплачено. Что он может озолотить, а может и в прах вогнать. Тут баба Зося начала уже кажется сочинять с перепугу, но это было и не важно.
– Где он сейчас? – спросил я, поднимаясь.
– К дружку своему пошел к Кольке-трактористу, у него они пьют! Одним миром мазаны, окаянные!
– Олег! Не надо! – испуганно вскочила Лиза.
– Вот уж, что надо и что не надо я буду решать сам. – сердито ответил я – да и не переживай. Такие дела мне как раз не в диковинку. Тряхнем стариной. Ничего.
Я быстро шел к указанному дому, невольно кусая губы. Меня распирали знакомые, но позабытые уже чувства. Дежа вю из начала 90-х. Ребята знали за мной этот грех. Я всегда очень разумно и трезво отступал в сложных и критических ситуациях, но, когда отступать было некуда, сознание во мне отключалось, оставалась только слепая, холодная, всесокрушающая ненависть. Иногда я даже не мог понять, кому бью в морду – конкретному какому-нибудь Пете-Вите, или всему поганому миру, который загнал меня в угол, как волка и грозил спихнуть в бездну? Серега не раз потом лечил меня коньяком в бане, сердито и ласково выговаривая.
– Ты же не Берлин берешь, сдурел что ли? Витька уже в отрубе лежит, Лебедь кричит «хватит!», а ты молотишь, как кувалдой! Даже мне въехал, глянь! Нам мокрухи только не хватало сейчас. Я тебе в следующий раз брому в стакан налью, честное слово!
Колин дом дремал по сенью раскидистой липы. Перед ним стоял старый, облупившейся драндулет, у хлева трактор «Беларусь» с прицепом. Я ввалился в дом, не постучавшись. В углу за столом сидели двое. Яшку я узнал без труда. Ему было на вид лет тридцать. Смуглый, сухой, с колючими, черными глазами в глубоких глазницах, с пышными, черными усами, свисающими вниз, действительно наряженный в малиновую , шелковую рубаху с глубоким вырезом, с серебряным крестом на волосатой груди. Похоже, Яша нес свой цыганский бренд с гордостью, вызовом и угрозой. Наверное, и с выгодой для себя. Напротив него сидел слегка оплывший, красномордый Коля с всклокоченными, словно после сна, льняными кудрями. Он и взревел, увидев меня.
– Ааа! Какие гости! И без охраны! Заходи, братан, выпей с нами!
Яков заметно подобрался и нахмурился.
Я облокотился на дверной косяк и достал сигарету. Пальцы не дрожали, хотя виски пульсировали, как бешенные.
– Не хочу.
– Стопочку? Водка чистая. Паленую не пьем.
– Тебя вроде Коля зовут? Так вот, Коля, я с незнакомыми людьми водку не пью. А вдруг козел какой-нибудь? Потом не отмоешься. У тебя ведь на роже не написано, кто ты такой. Просто чушок подзаборный или хуже того?
Коля с трудом переваривал свежую информацию и судя по вспотевшему лбу, остался ею недоволен. Он стал медленно подниматься со стула, вопросительно глядя то на Яшку, который сидел, опустив голову, то на меня.
– Я не понял, в натуре, это про кого ты?
– Про тебя, Коля, про тебя. Ты присаживайся, Коля, в ногах правды нет. Мы с тобой после потолкуем, а пока вот я хочу с этим товарищем побазарить. Пригорюнился он что-то.
Яшка вскинул голову и обжег меня взглядом.
– Ты про кого это сказал, дятел? Крутой что ли?
– Дятел, Яша, это ты. Стучишь куму помаленьку, а? Фартовый, говоришь? Удивительно, столько лет дурью балуешься, и – на воле! Не бывает так, Яша, не бывает. Ну, да ладно, за язык свой длинный тоже ответишь. А ну-ка встал и пошел!
Я обогнул дом и обернулся, услышав за собой быстрые шаги. Яшка резко затормозил, сунув руку в карман. Несколько секунд мы смотрели в глаза друг-другу, и я понял, что Яшка пытался затмить свой страх приступом ярости, которая все никак не разгоралась и только вспыхивала неуверенно в его черных глазах, тут же угасая.
– Что хотел? – хрипло спросил он и откашлялся. Выглядело это довольно беспомощно, и он поморщился от досады.
– Почему хотел? – спросил я – Хочу. Смотри фокус.
Я медленно, как опытный факир, поднял левую руку и Яша, как завороженный поднял голову, следя за моими пальцами. В этот момент я правой ударил его в солнечное сплетение. Яша резко выдохнул: «хак!», и согнулся, схватившись за живот. Встав в удобную позу, я навесил ему снизу в челюсть и толкнул в лоб. Сначала Яшка упал на задницу, вытаращив на меня глаза, а потом поник и повалился на бок. Над нами кружили пчелы, не зная кого атаковать первым. У Коля в саду была целая пасека. Появился и хозяин. Тупо смотрел на скрючившегося собутыльника и чесал свою грудь.
– Это каво он? Ты чем его? Мне тут этого не надо!
– Сходи за водой! – приказал я. – И пошевеливайся, рухлядь, пока я и тебе не смазал!
Коля попятился задом, замахал руками и исчез. Я присел на бетонный фундамент и закурил. Похоже одна пчела все-таки ужалила Яшку в спину – он заерзал, замычал и засучил ногами. Вернулся Коля с литровой банкой воды.
– Поставь туда – я указал рукой – Куришь? Угощайся.
Коля аккуратно обошел тело, согнувшись, деликатно вытащил сигарету из пачки. Я зажег спичку и дал ему прикурить. Мы курили молча и смотрели на Яшу, который вяло перебирал ногами, и время от времени что-то мычал.
– Вроде живой – одобрительно сказал Коля – Я напугался. Думал ты его… почикал. Или застрелил.
– Коля, посмотри на меня. Я похож на человека, который поставит на кон свою жизнь из-за куска говна? Похож?
– Я же не говорю…
– Я спрашиваю, похож?!
– Не… не похож.
– Вот… А похож я, Коля, на человека, который позволит, что бы какая-нибудь падла срала у него на дороге?
– Ты про Лизку что ли?…
– Я про Елизавету Алексеевну еще слова не молвил, но обязательно скажу. Предельно уважительным тоном.
В этот момент Яша застонал и встал на колени, уткнувшись лбом в землю. Так он простоял с минуту или две, хрюкая и отдуваясь, и, наконец, схватившись за ствол молоденькой сливы, поднялся на ноги. Его штормило сильно. Я тоже поднялся, взял банку с водой и вылил ему на голову. Он оттолкнул меня, выругался. Коля стал отряхивать ему спину.
– Я тебя урою! – наконец прохрипел Яша, глядя на меня налитыми кровью глазами.
– Жду с нетерпением.
– Дай мне срок…
– Не дам. Сейчас хочу. Вот и свидетель у нас имеется. Да Коля?
Коля обреченно махнул рукой.
– Выбор оружия за Вами, сударь. Как изволите драться? Можно на ножах, как принято в Испании, можем на саблях, а можем на шпагах, если найдутся. У Коли на чердаке. Да, Коля? У тебя есть шпаги на чердаке?
– Каво? На чердаке? Какие сабли на хрен?!
– Сабли заржавели. Коля давно их не чистил. Ну, ничего, можно и на кулаках. Предупреждаю, бить буду сильно и не аккуратно. Пока голова в жопу не провалится. Да, и еще одна немаловажная деталь. Разговаривать со мной будешь вежливо, как и полагается джентльменам. Ненавижу жлобов.
– Да пошел ты!
– Так…
Я глубоко вздохнул. Яшка смотрел на меня, ощерившись, но было заметно, что из состояния нокдауна он так и не вышел. Струйка крови появилась у него на подбородке. Нежно взяв его за виски ладонями, я направил его лицо к небу, отступил на пол шага и точно, пушечным ударом, пробил в цель под ребрами: в печень. Яшка даже не «хэкнул», повалился как куль. Коля, схватив банку, побежал за водой. Вернулся он с целым ведром и с моего молчаливого согласия сам вылил его на друга.
Яшка что-то зарычал по-цыгански, царапая землю пальцами, поднялся, отпихнув Колю, который опять пытался помочь. Коля помог ему присесть на пенек по яблоней.
– Мужики – сказал он испуганно – Хорош уже, а? Как бы чего не вышло.
– Заткнись – выдавил Яшка.
– Сам заткнись. Мне трупаков только тут не хватало. Идите вон на реку и там деритесь. Хоть на саблях, хоть на пистолетах.
– На ножах! – выкрикнул Яшка и хрипло засмеялся – Что слабо, мужик, со мной на ножах?
– Да хоть на топорах – возразил я. Злобное нетерпение не отпускало меня, еще не иссяк адреналин. – У тебя там в кармане вроде что-то было? Ну, а мой всегда при мне.
– Сдурели?! – Коля не на шутку перетрусил. – А я что буду делать?!
– Секундантом будешь. – я рывком поднялся – и не тявкай под руку, а то получишь хорошего пинка под задницу. Вставайте, сударь. Пора посмотреть, что Вы сегодня ели на завтрак.
Яша стоял передо мной, покачиваясь и шумно дыша. Вытирая разбитые губы, он размазал кровь по всему лицу и был страшен. В правой руке он сжимал обыкновенный складной нож, которых полно было в ту пору в любых ларьках. Они не приравнивались к холодному оружию и носили их с собой все, кому не лень, особенно подростки. Впрочем, мой был такой же. Боец из Яшки, конечно, был никакой, он так и не вышел из состояния грогги, к тому же быль сильно выпивши и это придавало мне уверенности. Деревенские вообще не умели драться, хотя дрались часто и порой с чудовищной жестокостью. «Против лома нет приема» – это про них. Правда вместо лома часто использовался кол. В советские времена на танцах именно кол ставил точку в спорах, кому танцевать девчонку.Когда-то я неплохо владел холодным оружием. Мы с Серегой еще в советское время на тренировках серьезно отрабатывали приемы против ножа и против пистолета, чем изрядно злили Михалыча, нашего заслуженного тренера, который считал это все мальчишеским баловством, а не спортом. Да и в бригаде нашей ребята увлекались этой наукой по понятным соображениям. Никому не хотелось попасть на перо в драке, хотя я не припомню, чтобы это искусство кому-то помогло, когда начинался реальный замес.
Я встал в классическую стойку и ждал. Коля взволнованно бегал вокруг, приседая и взмахивая руками. Яков шагнул вперед, выставив правую руку с ножом вперед и пригнувшись. Лицо его старалось принять свирепый вид, но появлялось на нем скорее растерянность и испуг. Я сделал ложный выпад и когда Яшка повелся, нелепо взмахнув руками, просто ударил его ногой в пах. Третий раз упал он на землю, завывая и корчась. Я отогнал Колю, который уже окончательно протрезвел и только вздыхал тяжко, и склонился над поверженным соперником.
– Яша, ты хорошо меня слышишь?
Он молчал, шумно дыша.
– Так, проверка слуха.
Схватив его за ухо, я вывернул до упора, и с наслаждением услышал протяжный вопль.
– Так, слышимость отличная. Продолжим. Сейчас Яков, я буду говорить, а Вы – отвечать. Если будете молчать – я буду ударять Вас кулаком по лицу. Вот так – и я стукнул его кулаком в многострадальное ухо.
Стон, помноженный на рычание, был мне ответом.
– Отлично. Итак. Живет в нашей деревне девушка Лиза. Она Вас, Яша, не любит, и вы, Яков, про нее забыли. Так? Забыли? Не слышу? Мне ударить Вас или Вы ответите мне?
– Слышу.
– Что слышите?
– Не подходить к ней.
– Правильно. И поскольку Ваше присутствие пугает девочку, Вы скроетесь отсюда раз и навсегда. Хорошо слышно?
– Да.
– Что да?!
– Скроюсь отсюда.
– Правильно. Прямо сейчас. На своей отечественной иномарке. Отныне это девочка – моя. Так и зарубите себе на носу. Хорошо слышно?
– Да!
Я помог ему встать и мы с Колей довели его до бочки с водой. Яша погрузил в нее голову и долго плескался, фырчал и стонал, пока Коля стоял рядом с полотенцем. Я сидел поодаль на березовом чурбане и курил. Адреналин закончился, хотелось прилечь и закрыть глаза.
Цыган забрался в свой драндулет и с пятой попытки завел двигатель. Я подошел.
– И еще. Не для протокола. Я знаю про твои делишки в Острове и в Опочке. Связей у меня достаточно, чтобы некоторые товарищи из районного уголовного розыска избавились от своей слепоты и тогда они увидят много нехороших дел, которые творятся у них под носом. Ясно излагаю?
– Ясно, начальник – Яков нехорошо улыбался распухшими губами – Век не забуду…
– Стоп! Еще одно слово и я обижусь. Ведь мы не держим зла друг на друга, верно? Или я ошибаюсь?
Яшка козырнул и со скрежетом рванул с места. Надо отдать ему должное, держался он не плохо.
Коля испуганно попятился, когда я подошел к нему.
– Что с тобой, Коля? Водочка осталась? Вот и славно. Точно не паленая? Хлопнем по рюмашке? По-моему, заслужили.
У меня начинался «отходняк», пальцы дрожали слегка, когда я доставал сигареты. Коля сбегал в избу, вернулся с бутылкой, стопкой и куском хлеба. Водка была теплая и вонючая. Мы присели на чурбаны, которых у дома было множество и закурили.
– Один здесь живешь?
Коля кивнул, глядя под ноги.
– А жена где?
– А на что я ей? – пожал он плечами – шляется где-то. В городе. Ты это… здорово дерешься. Обучался? В горячих точках?
– Да, Коля, в точках… И таких горячих, что жопа плавится. Ты про то, что видел, помалкивай, договорились?
– А мне-то что… Про Яшу не скажу. Дурной он. И злопамятный. С ним как свяжешься…
– Про Якова разговор отдельный. Он дурью торгует? Значит ходит по нитке. И знает об этом. И я знаю. А те, которые не знают, но знать должны, по нитке ходят тоже. Сейчас эту тему никто не любит. К тому же граница рядом. А ты не дрейфь, Колян, прорвемся. Пойду я. Бывай здоров!
Ладонь у Коля была мозолистая, настоящая крестьянская ладонь.
10 глава
Несмотря на обещание, Коля-таки раскололся. Слух о моих подвигах облетел всю деревню. Как и полагается, история от рассказа к рассказу обрастала героическими подробностями, пока не превратилась в полноценный вестерн. Была дуэль и не простая, а испанская, когда противники стоят друг против друга, держась за руку. Сверкнула сталь и Яшка упал. Злодей ползал у меня в ногах и просил прощение, а герой-любовник, то есть я, по всем законам жанра сказал ему, возвращая охотничий тесак:
– Зла не держу. Ее забудь. Она – моя. Нож – твой. Ты храбро сражался. Бери, и больше не возвращайся.
Коля божился, что никому ничего не рассказывал, что Яшка сам всем разболтал и, наконец, ушел в такой глухой запой, что достучаться до него стало невозможно.
Отец Георгий выслушал мою историю в полном молчании, потом сокрушенно тряхнул головой.
– Ах, как это скверно получилось! Теперь, знаете ли, Вам и впрямь надо забирать отсюда Лизу. Яша мстительный человек, к тому же Вы изрядно подпортили его репутацию, а репутация в его мире – это все. Ах, черт возьми, как плохо получилось!
– Что же, по-Вашему, я должен был сделать? Простить?
– Ах, оставьте! Вы повторяете глупости, которыми любят жонглировать недоучки и лжецы. Простить можно, если Вам плюнули в физиономию или наступили на мозоль, а если плюнули на Вашу мать, или на могилу матери, или на икону – о каком прощении идет речь? Это все от лукавого.
– Спасибо, учту… Только, знаете ли, нехорошо мне. Бил я этого дурака-Яшку нехорошо. Не понимаете? Не праведный это был гнев. Хотел бы я сказать Вам, что бился за правду, за девичью честь, а не могу. А за что бился? За то, что меня оскорбили, кусок мой хотели отнять. Не знаю, может быть, наговариваю не себя…. Говорю Вам, потому что уважаю Вас. И верю Вам. Первый раз в жизни верю человеку, который произносит такие слова, как Вы. Понимаете?
– Понимаю. Неверующий в Бога человек не верит и тому, кто верит. Слушает, слышит, а не верит. Считает, что тот или заблуждается или врет. И часто в этом есть резон. Потому что многие врут. И себе и окружающим. Но знаете ли, Олег, достаточно одного человека на миллиард, который несомненно верит, чтобы пошатнулось и разрушилась вся крепость неверия.
– Наверное, только я о своем: бил я его с наслаждением, если можно так выразиться. И убил бы. Если бы… сами понимаете…
– Не кара возмездия?
– Если б свидетелей не было. Боялся в тюрьму сесть.
– Олег, скажите – отец Георгий выдержал большую паузу – А Вам приходилось… убивать? В той, скажем так, в прошлой жизни?
– Ну, Вы даете… – смех у меня вышел деревянным – я на исповеди, что ли?
– Думаю, что да. Иначе зачем весь наш разговор?
– Не знаю. Вообще ничего не понимаю в последние дни. Запутался совсем. Иногда хочется бросить все к чертовой… извините, и бежать куда глаза глядят. Лиза! Что с ней делать? Привезу ее в Питер, а дальше? А мне как быть? Пить, пока не сдохну? Организм не принимает. Думал здесь, в деревне, утешение себе найду, а нашел очередной геморрой себе на задницу. Не люблю я никого, отец Георгий, вот в чем дело. И себя не люблю. Воровал, дрался, рисковал, а в результате – ноль! Другие как-то устраиваются в жизни. Нагребли себе немного, спрятались по листочек и довольны. А я не доволен. Всегда чем-нибудь недоволен. Вы спрашиваете убивал ли? Так вот, отвечу – убивал! И делайте со мной, что хотите. Хоть в милицию идите! Раскаиваюсь? Нет!! Я убил животное, злобное животное на двух ногах! Этот урод людей любил мучить, а особенно бомжей. Отвозил их в лес с двумя такими же отморозками и… не буду Вас пытать подробностями, отец Георгий, а то и Ваша вера пошатнется. Выпустил ему кишки, каюсь, при свидетелях и никто меня не сдал, не предал, потому что я гниду раздавил, таракана. Тараканов вообще много в жизни было. Тараканы очень просто устроены. У них есть рот, сфинктер и половые органы. Все! И еще они очень жадные и ненасытные. Бегают, суетятся, крошки подбирают, радуются, если упала со стола крошка послаще, да пожирнее. Как-то за городом, на даче, один такой таракан увидел у меня книжку в руках и глаза вытаращил! Ты, мол, чиво, книжки читаешь?? Типа, не наш, что ли?? Побежал братве жаловаться. Олаф (погоняло мое) книжки читает! Караул! Подрались крепко. Вмазал ему в горло кулаком, закудахтал кровью. Ночью скорую вызвали, увезли… В больнице помер. У нас тогда серьезное толковище было. Хорошо Серега, друг мой, вписался за меня по полной. Типа, в свободное от работы время, человек имеет право книжки читать. А? Нормально живем? А потом Серегу убили. Он как раз скутер купил, хвастался, что будет по Неве гонять всем на зависть… Мы все любили, когда завидуют. У меня жена была, умная женщина, с образованием, так у нее пунктик был: непременно в старости уехать на Майями! Пусть убивают, пусть обманывают, пусть ненависть и вражда, главное доползти в старости до песчаного пляжа, там, на другом конце Земли. И детей там оставить. О, дети – это главная отмаза, когда все совсем уж становится бессмысленным! Знаете, меня в советское время угнетало и злило больше всего, когда коммунисты подбадривали нас, горемычных: вы, мол, потерпите, живите пока в коммуналках и бараках, зато дети ваши и внуки, а то и правнуки! будут кушать бублики с медом и спать в пуховых перинах. С какой стати?! – хотелось ответить. А мы-то что, пописать в мир вышли? Мы тоже хотим бублики с маком! Здесь и сейчас! Вот и супруга моя: терпим да светлого завтра! А пока сожмем зубы и копим. Для детей. Они, видимо, выкопают нас потом из могил и поселят в дворцах хрустальных. Начнешь спорить – эгоист, тряпка, слюнтяй! В бедности тоже дерьмо! Та же зависть, злоба, вранье. Только проще, без гламурных улыбок и глянца.
Вот вывезу я из этого дерьма Лизу. Что с ней будет? В голове – пусто. Образования – ноль. О жизни толкует… со слов Яши…
– Зачем же приучали?
– Это Вы на Экзюпери намекаете? Принимаю. И отвечаю – не знаю! Жалко стало. Дурочка ведь совсем. Опять же, верит мне…
– Вот и выходит, что Вы помогаете ближнему, хотя и боитесь в этом признаться. Кого боитесь? Братвы Вашей тут нет. Меня Вы свои признанием только утешили.
– Да стыдно как-то… Знаете, отец Георгий, я ведь в своей жизни прощал… По крупному. Серега один раз скрысятничал, думал я не заметил… Я вида не подал, хотя больно было… Месяца два страдал, а вида не показывал. Ведь мы с ним с детства… пуд соли, знаете ли… А потом, на рыбалке, на вечерней зорьке, как сейчас помню, выложил ему все: что видел, что знаю, что горько мне… Ничего мне на это не сказал. Так всю ночь и просидели у костра. Утром в глаза мне смотрит в упор так вот и спрашивает: забудешь? Я говорю: да. Опять молчим. В машину сели, едем, он и говорит: ну, тогда и я все забуду. Представляете? А ведь я только потом понял, что он имел право так сказать… Грешен, батюшка, грешен. С тех пор между нами словно потеплело что-то… Доверяли друг другу во всем. Только этим и спаслись. А то ведь совсем одичали мы тогда все… Глотку готовы были друг-другу разорвать. А когда есть надежное плечо – у тебя сразу огромное преимущество перед всеми. Это я точняк Вам говорю! Потом было, жена рога мне наставила со своим шефом – простил, ради ребенка простил, опять же и сам был грешен. Хотя сперва обдумывал в деталях, как буду ее убивать. Хотел, как в американском кино, со спецэффектами! Чтоб плакала и молила о пощаде, чтоб прелюбодей захлебнулся в своей рвоте. Даже яд кураре достал по этому случаю, представляете? Правда, так и не узнал: всамоделишный ли… Выбросил потом. А она сама потом покаялась. Он, оказывается, шантажировал ее, грозился выключить из дела. Она у меня баба сильная. Призналась и говорит: «Хочешь – выгони сразу, я пойму тебя, а если нет – забудь. Как я забыла». Простил. А ему не забыл, не смог. Любил он поохотится в карельских лесах. У него и погранцы на это случай прикормлены были на финской границе, под Выборгом. Там лосей водилось видимо-невидимо. Ходили по трое- четверо с карабинами и ружьями. Погранцы так и автоматами не брезговали. Однажды на охоте плохо ему стало. Сердце. Меня, знаете ли, яды всегда завораживали. Я первый из братвы на них подсел всерьез еще в 90-х. Изучал, книжки разные читал, специальные. Приятель у меня был, фармаколог, на этот случай, я приплачивал ему хорошо и держал под секретом… И вот лежит он, вражина, помню, на бруствере, обнимая карабин, лицо белое, мокрое от пота, а я стою над ним, а в сердце пусто. Думал, скажу ему что-нибудь напоследок. Типа: вспомни, Майю, гад и все такое.А он смотрит на меня, а в глазах ужас и мольба. Помощи просит. Я забегал, звоню в скорую, а потом смотрю – а он уже посерел и обделался. Верный признак, что отдал душу Богу. Жене, конечно, ничего не сказал. Полгода она молчала. На Новый Год, на даче, когда куранты забили двенадцать, подняла бокал и говорит: «Я никогда не любила его, и зря ты это сделал. Грех этот теперь на тебе, Олежек». А я думаю про себя, ну умер человек и умер. Без страданий, в чистом лесу. Чем плохо? Лучше разве, как ее дед, который год отходил, иссох весь… И обида на него в сердце как будто растворилась… А вот на вокзале один раз мужичек мне замечание сделал – так чуть не убил его. И убил бы, если бы Серега не оттащил. Такая ярость взяла, словно он на святое покусился. Как такое может быть? Я этого Яшку жалею теперь, а ведь он гнида порядочная. Запутался я совсем. Извините, Вам наверно и слушать противно мои бредни. Плохо мне…
– Это не бредни – спокойно возразил Георгий Семенович. Он как-то подобрался весь, посуровел. – это Вы исповедуетесь перед Богом. Я не имею права простить Вам грехи Ваши. И причастить не имею права. Но Вы обязательно сходите в Церковь. Вам надо, поверьте. И срочно. Не ходите больше к психологам, к знахарям разным. Забудьте к ним дорогу. Это только усугубит Ваши беды. Найдите батюшку старенького где-нибудь в глубинке. Батюшки старенькие много видели, много знают. Они столько слышали на своем веку, что нам простым смертным и представить сложно. Вот такому и поведуйте свои беды. Даже если он Вас не причастит, то с пользой будет. Вы, Олег, по краю ходите. Думаете, что уже прошли главные испытания? Нет, они впереди. Берегитесь. Вам нельзя расслабляться. Вы говорили с пренебрежением о своих товарищах, которые неразумно и смешно цепляются за блага земные, как будто надеются найти в них спасение. Так вот, Вы еще дальше от истины. Вы уже ничему не верите, ничему не преданы, на все смотрите равнодушно. Вам не нужны почести и награды, поскольку Вы знаете им истинную цену. Вам чуждо тщеславие, но смирения нет ни на грош! Повторяю, берегитесь! Это – гордыня.
– Неужели я похож на гордого человека – усмехнулся я, представляя со стороны свою сгорбленную, измученную фигуру.
– Похожи. Вы теперь смеетесь над глупыми людьми, удивляетесь их наивности и близорукости, но скоро начнете их ненавидеть и презирать, а потом и завидовать лютой завистью, потому что им будет весело и беспечно, а Вам тяжко и черно. И безумно скучно. И тогда Вы начнете им мстить. За их глупость, за их пошлость, за их бедность, за их убогость. Ведь человек звучит гордо, так нас учили? А это разве люди? Букашки, торопливо спешащие собрать себе корма! И они еще смеют радоваться и смеяться, когда впору рыдать, рвать и метать?! И тогда душа гордого человека находит какой-нибудь чудовищный выход: или какая-нибудь навязчивая идея, вроде перманентной революции, как у Троцкого, или безобразный разврат, как у Карамазова-отца. Или последний выход…
– Пуля в лоб? Ну от этого, слава Богу, я далек. Не дождетесь. И – как там у Достоевского – листочки зеленые еще люблю!
– Любите! И Лизу постарайтесь полюбить! Она ведь хитрая. Может притвориться пушистым зайчиком, а потом вылезет такой хорек, что держись! Впрочем, Вы и сами не юнец.
Распрощались мы с отцом Георгием уже впотьмах. Я протянул руку, но он отпихнул ее, и мы обнялись. Потом он решительно перекрестил мою грудь, пробормотав слова молитвы.
– Ну вот, теперь идите. Помните про батюшку. И ничего не бойтесь. У Вас есть мой молитвослов. Научитесь молиться. С Богом!
