Артур Болен
Лиззи
– Любопытно. …тот и прав, говорите?
– Ну, да! Не удовольствие искал, заметьте, а именно счастье. У меня в дневнике даже специальный значок был в календаре – такая загогулина, которая обозначала, что день был счастливый. Скобочки такие… Сначала их штук восемь в месяц набиралось, потом три, потом одна и то не всегда, а потом и вовсе ни одной. Но и это меня не остановило. Стал экспериментировать. Транквилизаторами баловался – думал спокойствие обрести, антидепрессанты принимал… к счастью, не долго. В лес ходил рано утром, благо он у нас под боком был. Вдохновение хотел поймать. Медитировал. Руки к небу протягивал, солнечную энергию искал… Думал только о хорошем. Контрастный душ принимал. Чай крепкий пил. Понимаете? Ловил призрака сачком для бабочек. Закончилось все тем, что в магазине, в очереди, мужика чуть на тот свет не отправил. Замечание мне сделал. Как раз после медитации…
– Сочувствую.
– А то вот в последнее время пытаюсь жить «здесь и сейчас». Может быть слышали? Модная теория. Прошлого нет, будущего нет. Есть настоящие. Миг. За него и держись, как в песне поется. Какой-то американский психолог придумал… Только, по-моему, все это жульничество.
Георгий Семенович крякнул.
– А знаете, Олег, я знаю одного человека, который, пожалуй, освоил эту методику успешно. Есть у нас в деревне такой Тимофей по батюшке Матвеевич. Вот он действительно живет одним днем. Пропил все до последнего гвоздя. Я ему втолковываю: Тимофей, ты хоть подумай, что завтра кушать будешь? Вспомни, у тебя справный дом был, а теперь? А он мне: Семеныч, что было – то быльем поросло, я не знаю, что будет завтра и знать не хочу, а сегодня опохмелиться надо, дай на бутылку! А? Годится в ученики американцу?
Я невесело улыбнулся:
– Как знать? Может быть Матвей этот и понял главную суть жизни… Никаких тебе забот… Я иногда завидую слепцам. Смотрит под ноги, дальше не видит, а дальше – финиш. Он идет-идет, и – кувырк! Только и услышали: «ой!». Нету человека. А я-то финиш вижу и задаю себе вопрос: доколе? Доколе буду углебаться, яко пчела, может быть пора послать все к чертовой матери и загулять? Шукшин ведь правильно говорил: праздника-то хочется!
Хозяин кивнул, схватив бороду ладонью.
– Хочется, конечно… Вот и нашей Лизе хочется. Она же не злой человечек, бабушку любит. А счастье ее знаете, как выглядит?
– Догадываюсь. Сегодня на реке рассказывала. Понимаю к чему Вы клоните. Но счастья-то все равно хочется!
– Да нет его. – спокойно возразил хозяин.
– Как… нет?
– Так и нет. Попробуйте вот в эту самую минуту стать счастливым. Ну? Что?
– Я не могу.
– Правильно. И не пытайтесь. И медитация не поможет. Стакан водки, пожалуй, поможет сильнее… только я не видел что-то счастливых пьяниц. Счастье всегда приходит неожиданно. Бог посылает его грешникам ка некое болеутоляющее в минуты душевных мук и томлений. Чтоб не забывали Его. Чтоб помнили, что Благодать есть и слаще ее нет ничего на свете.
– Согласен на благодать!
– Заслужите ее. Как? Ведь Вы же спортсмен. Забыли, как завоевывается победа? Вы сгоняете вес, бегаете до седьмого пота, отжимаетесь от пола, тягаете гирю! Долгие, изнурительные тренировки и вот, наконец, Вы на ринге, или на татами? Бой! Победа! Вы победили! Не только соперника, заметьте – себя! В духовной жизни тоже самое -борьба! С дурными помыслами, с похотью, с соблазнами… Терпение, пост, молитва. И тогда, быть может, благодать…
– Быть может?
– А Вы что, никогда не проигрывали на ринге?
– На татами… Бывало. Я вообще-то тяжко переношу поражение. Смирение у меня… странное какое-то. Приходилось и врага прощать настоящего, а один раз чуть мужика не убил в ресторане: сказал мне что-то поперек по пьяни. Как такое может быть?
– Так ведь врага прощать было красиво! Благородно! Вот он, на коленях! Аплодируем, аплодируем! Медаль на шею! А тут – какой-то пигмей осмелился тявкнуть… Ну, Вы его и поставили на место, чтоб знал, с кем связывается…
Я хмыкнул. Точно. Забавный все-таки был мужик. Мне хорошо было с ним, интересно. У меня был несколько лет назад свой психоаналитик, из «Бехтеревки», с ним тоже было интересно. Только он разыгрывал свой интерес за деньги. А это все равно, что любовь проститутки: она может охать и ахать сколько угодно, ты здесь ни при чем – за все заплачено!
Прервало наш разговор тонкое тявканье с завыванием. Жулик мчался через сад с воинственно развевающимися ушами и болтающимся языком, но в последний момент его отвлекла стрекоза и он вильнул в сторону. За ним шла Лиза, одетая в джинсы, с веткой черемухи в руке. Она не удивилась, увидев меня и тут же присела к столу.
– Пьете? Так-так… Я тоже хочу.
– Не дам.
– Дядя Жора!
– Зачем пришла?
– Бабушка просила соли. У нас кончилась. Найдется?
Георгий Семенович забрал бутылку и пошел в избу. Лиза мгновенно оценила ситуацию и схватив мой бокал тут же выпила его.
– Твое здоровье! Вкусное. Я вино люблю. Не то что самогон. Фу! Как Тимоха его пьет только? Ты чего сегодня испугался? Что же ты такой пугливый? А? Покажешь мне свою машину? Пожалуйста! Я буду паинькой.
Хозяин вышел с кульком и вязанкой сушек.
– Передай, Авдотье Никитишне, что прополис занесу сам, на днях. Тут чай и соль, как просила. И вот тебе гостинец.
Он протянул Лизе конфету и кулек с пакетом.
Пора было прощаться. Георгий Семенович крепко пожал мне руку и взял с меня слово непременно быть его гостем. Лиза хмуро кивнула мне, когда я помахал ей рукой.
Разговор с Семенычем глубоко запал мне в душу. Я возвращался медленно, заложив руки за спину, стараясь дышать ровно, как меня учили когда-то американские учителя. Думал. Счастье в моей жизни было, я точно помнил, это не выдумка; и сейчас я понимал, что оно всегда было совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. К нему не надо бежать на край света, к нему невозможно вскарабкаться по отвесной круче карьеры или успеха. Вот оно! Вспыхнуло и погасло. Опять просияло… Я даже ощущал его теплое дыхание на лице, когда набегал ветерок. И вдруг хочется заплакать от восторга или тихого умиления и благодарить Кого-то: спасибо! Спасибо! Хорошо! Еще, еще пожалуйста! Не уходи! И вот зря попросил – уходит, уходит оно, как солнышко в серое облако, набегает уже не теплый, но прохладный ветерок, блекнут яркие краски, вновь горько сжимается сердце. Куда ушло? Зачем?! Как удержать? Был у нас в бригаде веселый, смешливый паренек Сеня, он был уверен, что счастье всегда можно купить, как кулек конфет в магазине. И действительно покупал его у знакомого дилера по пятьсот рублей за дозу. Я пытался ему втолковать, что это обман. Сеня смеялся. Он вообще был смешливый. Даже перед смертью, когда печенка отказалась работать напрочь, он пытался смеяться. По-моему, это был его бунт против Бога.
Я не хотел бунтовать. Я готов был сдаться. Правда с поднятыми знаменами и под барабанный бой. Может в этом была проблема?
Вечер был восхитителен. Солнце садилось в далекую березовую рощицу, которая в детстве манила меня тем, что я там ни разу не был и я придумал про нее целую сказку с принцессой, троллями и эльфами. Много лет спустя я обнаружил, что рощица скрывает обыкновенную деревеньку, и березы в ней были самыми обыкновенными, с почерневшими стволами, а внизу не пройти было через бурелом и высоченную крапиву. Детские сказки вообще не стоит перечитывать, если хочешь, что бы их волшебный аромат не выветривался до самой старости.
В поле потянуло теплым ветерком. Небо остывало, наливаясь синевой и над рекой неподвижно висела серебристая щука с подтаивающим хвостом. Припозднившиеся чибисы носились над травой и взволнованно кричали, собирая птенцов ко сну. В такой час грешно было и думать о постели. Я подумывал уже было о том, чтобы искупаться перед сном, как услышал за спиной шаги. Лиза торопливо догоняла меня, Жулик без всякого азарта поспешал следом.
– Привет! – сказала Лиза, отдуваясь – Бежала за тобой, как угорелая. А ты ничего не слышишь. Ты домой? Я провожу тебя.
Весь вид ее говорил о том, что возражать бесполезно. Мы пошли медленно, поднимая ногами облачка пыли с дороги.
– Скучно! – наконец сказала Лиза, пнув с дороги камушек. Жулик скаканул за ним следом на обочину, отпрянул и оглянулся, ожидая дальнейших указаний.
– Дурак. – равнодушно сказала ему Лиза.
– Послушай, Лиза, а парень у тебя есть? Ну, кроме твоего цыгана…
– Жених что ли? Смеешься? У нас одни дебилы. Не веришь? Сам можешь убедиться. Вовка после восьмого в училище пошел, в Струги Красные, трактористом хочет стать. Кому они нужны, трактористы эти? Колхозов не осталось. Вовка в армию собрался, Женька отцу помогает… Жопа полная. Тоска. Видеть не могу. Женька пытался ко мне подкатиться. «Мы с тобой, да я с тобой!» Ага, коров доить, гусей пасти… Без меня, пожалуйста… нищету плодить. А ты в Америке бывал?
– Бывал.
– Ну? – она толкнула меня в бок – Расскажи. Как там? Негров полно?
– Хватает. И дураков тоже.
– Я негров люблю. Они такие клевые. Знаешь, я осенью решила: уеду! В Питер. Только вот не знаю, где устроится на первых порах. Поможешь?
Я промолчал.
– Мне только на первых порах. А там уж я дам всем просраться.
– Ага, видали таких… на Искровском стоят чрез каждые пятьдесят метров. По червонцу штука. Тоже приехали покорять.
– Путаны?
– Шлюхи.
– Путаны тоже разные бывают. Мне Яшка рассказывал, что красивая путана в день по триста долларов имеет. Да мне хотя бы сто на первый случай – я здесь за месяц столько не заработаю. Купила бы плеер, как у тебя, джинсы «вранглер», косметику французскую… Квартиру сниму, клиентура своя будет.
– Это тебя Яшка научил?
– Не только Яшка, все это знают. Яшка хороший, только дикий немножко… С придурью. У него своя тема.
– Наркотики?
Лиза не ответила.
– Мать-то как?
– Никак. Пусть хоть сдохнет под забором.
Я решительно остановился.
– Слушай, девочка, давай начистоту: мне не нравится этот базар. Если бы кто-нибудь посмел сказать о моей маме плохое – я бы дал ему в морду. А может быть и еще что-нибудь похуже, поняла?
– Ух ты! Убил бы его? Из пистолета? Я видела, в «Бригаде»…Он ему бац-бац в рожу! А тебе приходилось убивать?
Она не издевалась, она смотрела на меня широко раскрытыми от ужаса и восхищения глазами. Вот в чем дело.
– Я никому не скажу! Я понимаю!
– Что ты понимаешь-то, что?!
– Закон молчания. Женька рассказывал: умри, но не выдавай! Ты смотрел «Крестного отца»? А ты кто по рангу? Босс? Или бригадир?
Злиться не было сил. От благостного настроения не осталось и следа. Мелкий бес сидел у меня на плечах и злорадно хихикал.
– Лиза, давай договоримся. Если ты хочешь, чтобы мы остались друзьями: ни слова о пистолетах, убийствах, бригадирах и боссах. Договорились? Я не тот, о ком ты думаешь. Я приехал в деревню отдохнуть и больше ничего.
– Разве я против? Отдыхай. Ладно, не буду. А поехали завтра кататься? В город? Олежек, очень прошу тебя! В школу заедем, на рынок? Я буду тихой – претихой. Ладно? А то я здесь от тоски сдохну. Бабушка только рада будет. Ей лекарство нужно купить. Поехали?
Я подумал. Вообще то и сам собирался.
– Обещаешь вести себя нормально?
Лиза запрыгала от восторга. Подумала, примерилась и прыгнула мне на шею. Я с трудом стряхнул ее.
– Увидят же, ненормальная!
– Да кто?
– Дед Пихто! Сестра моя увидит. Дядя Коля, кто угодно. Марш домой!
Лиза уходила неохотно, оборачивалась, словно ожидая, что я отменю команду. Жулик заплетался в ее ногах пока не получил пинка. Я терпеливо ждал пока она не скрылась из виду. И тут только до меня дошло, что я влип.
5 глава.
Не буду лукавить. Полночи я не мог уснуть, думая о Лизе.
Не нравилась мне вся эта история. Такое было впечатление, что все возвращается на круги своя. Покой лишь коснулся моей души и вот, пожалуйста, вернулось беспокойство. Проснулись и старые желания, от которых я бежал. Вылезли из прелых листьев подсознания, зашипели, подняли головы гады ползучие… «Что ты творишшшшь… Возвращщщайся!» Опять пришло ощущение, что меня толкает в спину, как конвойный, какая-то неведомая сила, а идти страшно было. Лиза обещала кучу неприятностей. А выбросить было жалко. Напомнило мне все это, как я завел несколько лет назад в своем загородном доме детеныша рыси: приходили друзья посмотреть, ахали, тискали, хвалили, смеялись… И я тискал и смеялся. Играл с ним часами, водил на прогулку в ошейнике, пугая соседских котов. А потом котенок вырос и однажды чуть не порвал мне вену на запястье. До сих пор помню эти желтые глаза на оскаленной морде, налитые внезапной, бессмысленной яростью. Пришлось отдать знакомым погранцам на заставу. Тоже было жалко.
Утром стало легче. Сестра надавала мне кучу поручений и мешков в дорогу. Лиза пришла в нарядном голубом платье и вся сияла от счастья.
– Ого-го! – вскричала она, увидев джип, и тут же плюхнулась на переднее сиденье – вот это да! Вот это круто! Олег, прокатимся мимо нашей школы? Вдруг классная увидит? Я хочу, чтобы эта старая кочерга сдохла от удивления!
Ленка, вернувшись из огорода, с изумлением смотрела то на гостью, то на меня. Совсем ее сразило, когда она услышала, как Лиза обращается ко мне на ты.
– Олег, ты купишь мне мороженое? Я уже сто лет его не ела. Здравствуйте, тетя Лена! Как поживаете? Бабушка просила забрать у вас банку из-под огурцов. Я потом заберу, ладно? Олег, а мы быстро поедем?
– Вот так вот! Да! – сердито пожал я плечами, когда сестра посмотрела на меня как на психа.
Ехали мы и впрямь с ветерком, я люблю быструю езду. Благо Киевское шоссе позволяло. Лиза завороженно смотрела по сторонам и как ребенок вслух зачитывала название деревень на дорожных вывесках.
– Черепягино… хм… магазин открыли… Зань-ко-во… Здесь Галка живет, у нее брат в милиционерах… Гороховое озеро! Тут мы купаемся! Заедем? Эх, купальник не взяла, дура! А там народу всегда полно!
Райцентр наш едва не загнулся во время перестройки. Спасли военные поселения, которые наплодились, когда городок стал практически приграничным после развала СССР. Однажды, в 90-х мне довелось побывать здесь вместе с Серегой. Он всю дорогу от Питера шутил и прикалывался надо мной, а тут присмирел, замолчал, вглядываясь в окно.
– Да – наконец сказал он задумчиво – Стивен Кинг отдыхает. Можно снимать ужастик без декораций. Как люди здесь живут? И на что?
Городок и впрямь просился тогда в сюжет про то, как неведомый враг разорил все вокруг: безобразие было карикатурным. Грязь была повсюду. Старые избы словно испускали дух серыми струйками дыма из труб. Заборы как будто кто-то пинал в пьяном угаре (возможно так оно и было); многие стекла в домах были выбиты, рядом с будками сидели в мрачном оцепенении худые собаки и провожали взглядами автомобили. Голые мартовские деревья только усугубляли тоскливое впечатление.
Теперь – другое дело. Цунами перемен укатило в прошлое, раздавив тех, кто не успел спрятаться. Жизнь брала свое. На окраинах появились маленькие городки для военных, рынок заголосил на разные голоса, включая узбекские и таджикские, частные дома прихорашивались и заборы поднимались. Мусор уже не лежал в беспорядке, но убирался в аккуратные кучи. На прилавках магазинов появились портреты Путина, военные в форме вновь вызывали уважение: продавцы на рынке еще издали призывно махали им руками, молодые, симпатичные женщины провожали их задумчивыми взглядами. Трудно истребить человека!
Лиза на рынке была подобна голодной собачке, попавшей случайно на продуктовый склад и совершенно ошалевшей от запахов, которые манили ее отовсюду. В одной руке она держала брикет тающего мороженного, другой цепко держала меня за руку и тащила меня от одного прилавка к другому.
– Буланова! Смотри! Мама миа!
Усатый, смуглый парень в сомбреро и гавайской рубашке, игравший то ли в мексиканца, то ли в индейца, тут же оценил ситуацию.
– Последний альбом! Последняя кассета осталась. Бери дорогой. Дочка слушать будет, довольна будет. Папа доволен будет.
Я почувствовал, как мой локоть сжала ладонь.
– Папочка, купи, ну, пожалуйста, ты же давно обещал!
Она запрыгала, тормоша меня за руку, и вдруг повисла не шее, чмокая меня в щеку. Продавец одобрительно улыбался.
Я купил. А заодно и плеер. А заодно и наушники. А заодно и еще две кассеты. «Мексиканец», вспотевший от неожиданного счастья, всучил мне еще бесплатно какой-то сувенир.
– Хорошая дочка у тебя, отец. Веселая. Приходите, всегда буду рад. Удачи вам желаю.
Вышли мы с рынка с мешками. Лиза уже была в наушниках и отрешенно-мечтательным, непонимающим взглядом смотрела на меня, когда я пытался ей что-то сказать. В кафешке я заставил ее снять наушники.
– Что будем есть? Пить?
– Вино! Возьми мне шампанского!
– С ума сошла? Хочешь, чтоб меня арестовали? Хорош папа, дочку с утра-пораньше вином угощает.
Лиза захихикала, болтая ногами.
– А что? Мне нравиться! Удочери меня! Я буду послушной дочкой. Все, все, все буду делать, что скажешь, а? Ну, пожалуйста, папенька!
Подошла женщина-официантка с блокнотом.
– Что будете есть-пить?
– Попросите моего папу взять шампанского! – Лиза умоляюще сложила руки.
– Лиза, прекрати! – прикрикнул я.
Официантка улыбнулась мне и вздохнула.
– Моя такая же. Соплюха, а шампанское любит.
Я заказал чай с пирогом. Лиза быстро управилась со своей порцией и вопросительно подняла на меня глаза.
– Кушай. Ты хоть завтракала сегодня?
– Неа… я эту картошку видеть не могу. Бабушка говорит, что это лучшая еда… Ага, как же… лучшая… Сама слаще морковки ничего не ела, вот и лучшая…
– А когда ей было есть пирожные-то? Сначала война, потом дочку растила, теперь внучку…Бабка-то знает про твои планы на жизнь?
– Нет! – Лиза сердито отпихнула от себя тарелку.
– Вот видишь? Ты уедешь – она одна останется. Тяжело ей будет одной -то…
– Слушай, знаешь?! – голос Лизы зазвенел – Вот не надо этого, понятно? Я сама разберусь. И не трогай бабушку! Я денег заработаю – она нужды знать не будет! Я все уже обдумала. А тут останусь – пропадем обе. Куда я тут?! Неужто сам не видишь?
Краем глаза я заметил, как встревоженно переглянулись официантка и продавщица за прилавком.
– Ладно, Лиза, тише. Твоя мама где живет? Хочешь, мы навестим ее? Гостинцев купим?
Лиза в изумлении уставилась на меня.
– Шутишь?
– Нисколько. Магазин рядом. Мать же!
Обшарпанная пятиэтажка, в которой жила Лизина мама была неподалеку от центральной площади. Все как обычно: разбитая дверь в парадной, запах мочи, расписанные матом лестничные стены и все-таки главные впечатления были впереди.
Обитую дермантином дверь нам открыло существо, каких я уже давно не видел: сначала красное, как помидор лицо со всклокоченными рыжими волосами высунулось наружу, потом протиснулось тело в лиловом халате нараспашку вместе с густым сивушным перегаром.
– Доча, ты? А где бабушка? А это кто?
– Конь в пальто! Еду тебе привезли – грубо ответила Лиза и впихнула коленом маму обратно в коридор. – Не отсвечивай хоть перед народом. Дай пройти.
Я зашел последним и почувствовал рвотный рефлекс. Воняло невообразимо. Сивухой, дерьмом, одеколоном, прокисшей капустой, окурками, немытыми телами… В квартире был не бардак, а просто свалка… Нечто подобное я видел лет десять назад, когда мы занимались с братвой жильем – скупали за бесценок квартиры доходяг, выселяя их «в Могилев», то есть практически на тот свет. Если точнее, выселяли бедолаг в Сланцы – там их принимали ребята из местной группировки. У тамошних братков была простая задача – доходяг погружали в последний, длительный запой, после которого отвозили в крематорий. У нас был договор, чтобы процесс переправы на тот свет был гуманен и происходил по возможности естественным путем и все-таки некоторые экземпляры были удивительно живучи. Один доходяга вообще оказался двужильным. Он пил стеклоочиститель ведрами и лишь посинел лицом. Когда терпение бригадира иссякло, долгожителя опоили снотворным и уложили спать лицом в подушку… А на освободившейся адрес привозили новых. Бизнес приносил баснословную прибыль. Доходяги в любом случае доживали свои последние дни на этом свете. Многих просто клали как мешки трухой в машины перед отправкой в последний путь, «в Могилев» – моя шутка, вычитал где-то, что так в шутили чекисты в Гражданскую, когда выводили на расстрел попавших в революционный замес бедолаг.
На моей памяти был только один прокол. Спившегося мужика, владельца трехкомнатной квартиры в Веселом Поселке, готовили к отправке. Что бы он не учудил что-нибудь до подписания документов, выдали ему приличный аванс. Когда заявились с нотариусом и документами в адрес, увидели живописную картину – мужичонка лежал среди оберток от «Марса» и «Сникерса», полдюжины пустых бутылок из-под «Амаретто» и коньяка, остатков твердокопченой колбасы – мертвый. Все-таки учудил. Посмеялся над нами. Серега в сердцах даже пнул его ногой. Думаю, ему аукнется это еще на том свете.
Теперь провернуть такие схемы было гораздо сложнее и думаю поэтому еще до сих пор Лиза не лишилась своего жилья. Жилья? Мой Бог! Что еще можно добавить к тому, что посреди комнаты, в которую я только заглянул, на полу лежал кусок засохшего дерьма.
Мы оставили пакеты в коридоре и выскочили на лестничную площадку. В спину нам еще неслось плаксивое, хныкающее:
– А чаю то? Чаю? Чаю… пппопейте!
Лиза молчала и дрожала в машине, склонив голову к коленям. Внезапно она разревелась.
Я не успокаивал, не уговаривал, просто рулил. В такую минуту, что не скажешь – все будет мимо.
На центральной площади у церкви я припарковался, мы спустились к цепному мосту и присели на берегу. Река сильно обмелела в последние дни и была сплошь затянута длинными зелеными и лиловыми водорослями, над которыми кувыркались бабочки и какие-то мелкие птички.
Лиза сидела нахохлившись, шмыгая носом, глядя перед собой покрасневшими глазами.
– Знаешь, Лиз, а ведь в этом самом месте я впервые искупался в этой реке. В детстве. Мы с отцом только приехали в город, ждали автобус, а я как увидел реку так и скатился кубарем сверху. Тогда тут машин совсем мало было. А у церкви автовокзал был, мороженым торговали. Мороженое местное было: льдистое, помню, какое-то ненастоящее. А по мосту еще автомобили ходили. Новый мост еще не построен был. Сначала в одну сторону едут, потом в другую….
– Ненавижу ее. Чтоб она сдохла. Убедился теперь? Что скажешь? Что мама – это святое?
– Лиза, послушай… Постарайся понять. Есть в мире страшные болезни. Шизофрения, например. Или рак, слыхала? Заболеет человек и кричи-не кричи, бейся-не бейся, а поделать нечего…Только к врачу. Твоя мать больна. Болезнь страшная, согласен, но это болезнь. Пожалей ее. Прости ее.
– Простить? А она бабушку бьет – ты знаешь?! Тоже простить? Я последний раз схватила сковородку, замахнулась, как закричу: убью, если еще раз тронешь! И убила бы! Бабушка сковородку выхватила, меня выпихнула с кухни… А эта льет крокодиловы слезы: доча! доча! Тьфу! Ненавижу! И зря мы ей подарков напокупали. Все пропьет теперь. Лучше бы бабке чайник купили. Она мается с этой печкой каждый раз.
Мы купили чайник. Купили еще всякого барахла. Настроение у Лизы повысилось. Она грустить долго не умела.
Я отвез ее обратно до камня, дальше дороги не было даже для моего джипа, и она, обвешанная сумками и пакетами, пошла по тропинке вверх, оглядываясь и изо всех сил улыбаясь, качая бедрами, подпрыгивая, словом, всем видом говоря: спасибо, спасибо, спасибо!
За ужином сеструха долго и безуспешно выпытывала из меня подробности нашей поездки. Про визит к маме я так и не рассказал. Сестра вздохнула, наконец.
– Она ведь начинала в моей школе. Толковая была девочка. А потом, как папашу посадили, мама пить начала, гулять направо и налево. Раньше бы за такое родительских прав лишили, а сейчас… Хорошо бабка Авдотья жива еще. Приглядывает. Да как углядишь? Весной связалась тут с цыганом, Яшей. Он ей в отцы годится. Правда, мы тут в РОНО написали письмо, участковый наш вмешался. На этом Яше, скажу тебе, клейма негде ставить. А толку… Школу закончит и поминай как звали. А ты-то чего вдруг?
– Жалко стало.
– Жалко… Она в жалости ничьей не нуждается, скажу тебе. Смотри… как бы тебя не пришлось жалеть…
Ночевал я на сеновале, на перине, которую набил сеном. Корову Ленка не держала, овец тоже. Было с пяток кур и петух. В сумраке они шуршали на насесте и изредка переговаривались спросонья тихим квоканьем. Иногда над головой зависал комар и долго примерялся для атаки. Я терпеливо ждал, чтоб одним ударом завершить его земное путешествие. Почему-то вспоминались при этом буддийские монахи из документального фильма, и как они метут перед собой веником, чтобы ненароком не раздавить какого-нибудь муравья. Потом я вспомнил того самого пьянчужку, помершего среди фантиков «Сникерсов» и бутылок «Амаретто» польского разлива, и у меня сжалось сердце. Сам не знаю почему, но этого бедолагу я вспоминал часто. В комнате он лежал на полу, в спортивных рейтузах и порыжевшей тельняшке, подогнув к животу колени и положив под голову руку. Я еще подумал, увидев, что так, наверное, он спал в детстве. Открытая бутылка коньяка была наполовину пуста. Интересно, подумал он, раздирая обертку «Сникерса», что жизнь удалась? Абсолютно никчемный человечешко. Серега презирал таких, говорил, что они мусор эволюции. Потом я вспомнил смертельно усталое лицо женщины, которая отправлялась «в Могилев» вместе с пьяно улыбающимся дебилом-сыном и ее тихое «спасибо», когда Жека закинул последний тюк в кузов грузовика. Понимала она, что ее ждет? Такого опустошенного, измученного взгляда, как у нее, я не помнил. Ей было уже все равно. И все-таки она благодарила нас, таких же молодых, как и ее сын, за помощь – это был тихий глас человека в орущем, жрущем, абсолютно бесчеловечном мире. Мы возвращались в Питер этим вечером по раздолбанному таллинскому шоссе в полном молчании. Может быть, каждый из нас вспомнил о своей матери, не знаю. Просто погано было на душе и напились мы на ночь глядя, с Жекой, в хлам.
– Ты что думаешь,– орал Жека мне в лицо – я буду всю жизнь заниматься этим дерьмом?! Хрена вам всем! У меня все продумано. Уеду! Есть одно местечко! Не скажу где! Хрен вы меня там найдете! Буду уток кормить… в пруду. Не веришь?
– Не верю – отвечал я.
Жека плакал, мотал головой.
– Нет, ты верь. Пожалуйста. Нельзя не верить… Я Аньку люблю, понял ты? Всю жизнь за нее буду молиться…
На моих глазах Жека разнес голову пацану бейсбольной битой, когда тот опорожнил мочевой пузырь на колесо моей машины. Я тогда так и не мог понять: Жека – он кто? «Правильный пацан» – сказал про него Серега. На похоронах. На Южном кладбище. Мы только что закопали Жеку в «правильном» гробу и теперь говорили «правильные» слова, а Шамиль уже подкидывал на ладони ключи от Жекиной девятки и улыбался. Зареванная Аня стояла у холмика свежей земли и тупо била по нему носком сапога. Вообще-то Жеке повезло. Он словил случайную пулю на «стрелке» и ушел мгновенно, без лишних слов.
Дальше вспоминать не хотелось. Петух впотьмах забил вдруг крыльями и курочки тоже заволновались. «Все!» – приказал я себе и погрузился в сон.
