Артур Болен
Лиззи
– Приходилось. Когда страшно было. В детстве молился даже, чтобы не умереть во сне.
– А, понимаю. Спаси Господи, я больше не буду? Не переживайте, Он слышит этот обман каждый день по тысячи раз. Главное вовремя остановится. Читайте. Как будто Вы совсем один на всем белом свете. Он услышит, не сомневайтесь. Если заплачете – знайте, Вы на верном пути.
–Спасибо. Понял. Обязательно попробую.
И опять я соврал. Привычно, без покаяния. Открыл на ночь книжечку, прочитал «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа» и заснул, провалившись в толстую, пуховую перину, которой так гордилась моя тетка в советские время.
4 глава
Однажды утром я вышел за околицу, захватив с собой горсть конфет и плеер с наушниками, и пошел «куда глаза глядят». Это было мое любимое занятие. Слушал я всю жизнь группу «Дип Перпл». Майя ругалась, считала, что я остановился в своем музыкальном развитии, но, по-моему, остановилась в своем развитии сама музыка после 70-х. То, что сотворили англосаксы в 60-70 годах в музыке – это чудо, равное европейскому Ренессансу в Средние века. Может быть, это была вообще последняя вспышка белой цивилизации перед тем, как свече угаснуть. Майя ругалась, когда я говорил об этом, она вообще, верила в Прогресс, ну то есть, что завтра будет лучше, чем сегодня. Без этого, как я понимаю, ее генератор, вырабатывающий бешеную энергию, быстро бы сдох. Если бы мне поручили нарисовать герб на ее щите, я бы изобразил стрижа – вечно в стремительном полете, чтоб успеть съесть достаточное количество мух и комаров, и чтобы ястреб не успел воткнуть сзади когти.
Итак, я вышел. Что может быть прекрасней, когда ранним, тихим утром, сбивая в поле решительным шагом свежую росу, ты втыкаешь в уши наушники, нажимаешь на волшебную кнопочку на плеере и волосы на голове встают дыбом от первых звуков, напоминающих боевой зов трубы перед Армагеддоном. Какой жгучий восторг наполняет душу! Какие мощные силы рождаются! Какие видения! «Звезда автострады» – гимн 20 веку. Бессмысленная, сумасшедшая скорость. На грани смертельного риска. Дорога мчится навстречу, обочины сливаются в серую муть. Куда? В никуда! В бездну! «Дым над водой» – бесчисленная рать воинов в блестящих доспехах колышется на берегу реки, над ними вьются знамена! С яростными криками и звоном скрещиваются мечи, с треском сталкиваются щиты, черный дым зловеще наползает на реку… В такие минуты я мог броситься на танк с голыми руками. Или найти правильный ход в запутанном деле. Или решиться на рисковое мероприятие.
Вот и в этот раз я шел, как в атаку, сшибая берцами клевер и ромашку и давя жучков и паучков на своем пути. Прочь сомнения и страхи! Дорогу победителю! Что впереди? Какая разница! Разве сокол в небе думает об этом? В трансе я не заметил как забрался в какие-то незнакомые ракитовые дебри. И тут начался настоящий Армагеддон. В кустах была Запорожская Сечь слепней и оводов. Поутру они только готовились к набегам на соседние селения и тут появился я. Весь в белом. Упитанный и свеженький, с первой группой крови, резус положительный. Нате! Стол накрыт! Дважды приглашать не пришлось. Набросились они на меня роем, мешая и отталкивая друг друга. Стало так больно и обидно, что я сорвал наушники, взревел как берсерк, и бросился напролом. Только на голой возвышенности, обдуваемой ветерком, проклятые отступили. Солнце уже пекло плечи, тело чесалось и горело. Я огляделся. Ни души. Край света. Чибисы уныло озвучивали пейзаж своим однообразным, щемящим нытьем. Казалось, они читали по мне отходную. Эта мысль разозлила меня, я крикнул «кыш!» и зашагал с уверенностью человека, нашедшего дорогу. К счастью, она действительно нашлась. Старый большак с колдобинами и рытвинами, которые проклинали на все лады еще немцы во время последнего нашествия, вывел меня к деревне. Это было Кузьмино. Я вышел к нему с другой стороны и сначала не узнал. На окраине стоял желтый дом, возле которого молодой мужик в морской тельняшке ковырялся во внутренностях трактора «Беларусь». Увидев меня, он кивнул, задумчиво постукивая гаечным ключом в ладонь. В ответ я приветливо помахал ему. Какое счастье было окунуться в долгожданную тень! В кронах молодых лип стоял напряженный, пчелиный звон. Он был подобен гудению тока в линиях электропередач и столь же тревожен. Потом я услышал звонкое тявканье какого-то белого существа, запутавшегося в зарослях сныти и вьюнка. Существо явно стремилось встретиться со мной в честном поединке и обратить в бегство, но когда, наконец, выпуталось из травы и выскочило на дорогу, то вдруг завиляло хвостом и припадая брюхом к земле, боком-боком стало подползать к моим ногам.
– Жулик! Жулька! Фу! – раздался возмущенный голос и на тропинку выскочила девочка, скорее даже девушка лет 14-15, худенькая, загорелая, в выцветших малиновых шортах и белой футболке. В руках она держала прут.
Жулик совсем обмяк и упал на бок, ударяя хвостом об землю.
– Не бойтесь, он не тронет. – сказала девушка, смахнув со лба невидимую паутинку. – Жулик, как тебе не стыдно!
Она почесала прутиком брюхо собачонки и засмеялась, когда Жулька вскочил, чихая и отфыркиваясь.
Я молчал, невольно заинтригованный этой встречей. Незнакомка была в том мимолетном возрасте, когда не знаешь, как обращаться к ней: на Вы или на ты. Какой тон более уместен: отеческий? Холодно-бесполый? По-взрослому покровительственный? Тогда откуда это смущение? Почему хочется подобрать живот и расправить плечи? Одним словом, я растерялся. Загорелая до черноты, белобрысая, как одуванчик, худая и угловатая, с красными, расцарапанными коленками, с масенькими подростковыми грудками была незнакомка похожа на симпатичную, мультяшную хулиганку. Она застенчиво улыбалась, но рассматривала меня смело и в зеленых, больших глазах ее уже проглядывало торжество будущей красивой женщины, которая догадывается, каким страшным оружием против мужчин она обладает и непременно воспользуется им, когда придет ее черед.
– Олег – представился я нерешительно.
– Лиза – незнакомка сделала шутливый книксен – Вы в гости?
– Заблудился. Чуть не погиб. Попался в лапы людоедам. Еле сбежал.
– Людоеды? Шутите?
– Я слепней имею в виду.
Лиза прыснула от смеха.
– Да, тут их хватает. Особенно сейчас. А вы откуда? На местного не похожи. Приезжий?
Меня смущала ее раскованность. На здешнюю она была непохожа. Местных подростков отличала крайняя застенчивость и даже пугливость. На самый безобидный вопрос они отвечали после мучительного молчания и всегда односложно, смотрели в сторону, чесали плечи или колена и норовили улизнуть при первой возможности. «Городская! – решил я – Дачница.»
– Местный. Елагинский. Комбайнер.
– Ага, так я и поверила! Местный… Местных я знаю. Комбайнер, ну сума сойти! Покажите руки.
– Пожалуйста. Видишь, какие мозоли?
– Вижу. Только чистые все равно. Я тракториста за километр вижу. А что это у Вас? Плеер? Ух ты! А это наушники? Здорово! А можно послушать?
Первый раз в жизни я пожалел, что у меня ничего кроме «Паплов» не было записано, однако протянул ей наушники и включил плеер.
Лиза прикрыла глаза, покачивая головой, видимо пытаясь найти ритм, потом вынула наушники и фыркнула.
– Громко. В ушах трещит. Ничего не поняла. Американцы?
– Англичане.
– Один черт! А Буланова есть? Я Буланову люблю. «Не плачь». Слыхали?
– Слыхал. И даже плакал.
– Ну, да? Я тоже. Классная песня. Про любовь. Девчонки говорили, что она про себя поет. Ее парень бросил. Теперь жалеет небось, козел.
– Она тоже жалеет.
– А нечего было! Да за такую держаться надо двумя руками, верно? А кем Вы работаете?
– Я же сказал: комбайнер.
– Ой, ну хватит уже… Что я Вам, дурочка что ли? Нашли тоже…
– А ты кем работаешь?
– Балериной! – обиженно ответила Лиза – не скажу.
Хватило ее на пол минуты.
– Ладно, скажу. Я в школе учусь. А буду манекенщицей. Мисс Мира. Слыхали?
– Нет, но скоро, видимо, услышу. Мисс Кузьмино для начала.
– Ха! Прикольно. Маловато будет. Только бабушка не хочет. Говорит, что это все глупости. А на печке сидеть не глупости?! До ста лет?
– На печке хорошо. На печке тепло и уютно. Бабушку можно понять.
– Ну, ничего себе! – изумилась Лиза – Ну и сидите на печке! С бабушкой. Пока не сопреете. Оба. А я буду манекенщицей. У меня ноги уже сейчас семьдесят пять сантиметров. Круто?
– Не знаю, если честно. Наверно круто. Мои не меньше. Может тоже манекеном стать?
– Прикольно! Только Вы уже устарели. А мне 14! Как Твигги! Слыхали про такую?
– Что-то слышал. В детстве.
– Буду по всему свету ездить! Вот! Правда, Жулька?
Жулька во время нашего диалога внимательно вглядывался в травяные заросли и от неожиданности сел на задницу. «Конечно, правда!» – говорила его жуликоватая морда. – «А если подкинете мне еще кусочек сахара, то я вам спляшу!»
Мы с Лизой встретились глазами и засмеялись.
– Такой хитрюга! Вчера приходит ни с того ни с сего ко мне и ластится! И ластится! Думаю, что случилось? На себя не похож. Решила проверить. Смотрю – точно! Вареники исчезли! В тарелке на столе оставила вареники со сметаной, думала съем потом. Съела! Ага! А он заранее как бы прощения просит, морда бесстыжая!
Жулька, понимая, что говорят о нем и говорят не очень хорошее, скорбно повесил голову, типа: «житие мое!».
– Все понимает. А если скажу – Жулька, ай-яй-яй!, как не стыдно! – на спину упадет… Вот, видите, уже упал! Шучу, Жулик, вставай! А Вы давно здесь? На реку ходите? Почему то я Вас не видела на реке. А я купаюсь каждый день пока жарко. У камня, знаете?
– Я там купался, когда тебя еще и на свете не было. Знаю, конечно. Я утром купаюсь… А скажи мне Лиза, нельзя ли мне воды напиться? Замучился совсем!
– Есть вода, есть! Идемте.
Изба, в которой жила Лиза с бабушкой, когда-то была крепка и нарядна, но в последние годы потускнела. Толстые бревна, из которых она была сложена, пошли трещинами и поросли мхом, белые наличники почти полностью облупились, а крыша, крытая рыжим шифером, покосилась и провисла.
– Вот наша халупа – с нескрываемым презрением сказала Лиза, – милости просим.
– Очень милый домик.
– Ой, я вас умоляю – театрально вздохнула Лиза, закатив глаза. – Только не надо издеваться. Бабуля! Где ты? Гости к нам!
Я вошел за ней в прохладные сени и, пригнувшись, шагнул в комнату. С железной панцирной кровати, застеленной лоскутовым одеялом, кряхтя, поднималась седая старуха в шерстяном, коричневом платье, поверх которого на пояснице был навязан пуховый платок. На лице ее застыло плаксивое выражение, которое, как я понял позже, не сходило с ее лица уже многие годы.
Я представился.
– Авдотья Никитишна – плаксиво ответила старуха, отыскивая ногами разбитые калоши. – бабка Авдотья по-нашему.
– Бабуль, есть что-нибудь попить у нас? – нетерпеливо спросила Лиза.
– Где ж мне взять-то? Попить-то? – обиженно запричитала бабка, словно перед ней стоял райкомовский уполномоченный по взысканию недоимок. – Просила я тебя сходить к соседу, а ты пошла? Последний чайник утром выпили.
– Ну, не ной – с досадой прервала ее Лиза. – Что же, совсем не осталось?
– Нешто квас остался? Посмотри в сенцах.
Я присел на скамью. В комнате было чисто. Над печкой не роились мухи, как это часто бывает в деревенских избах, не воняло кислой овчиной и сырой золой, с деревянного пола еще не сошла желтая краска. Над кроватью висела репродукция какого-то святого, рядом выцветший плакат Бритни Спирс и маленькое фото Тани Булановой с альбома «Русское сердце». На подоконнике цвела герань и валялась пачка из-под Беломора. Лиза вернулась с кружкой какого-то пузырящегося, оранжевого пойла, которое я постарался выпить одним махом, перекрыв обонятельные каналы.
– Спасибо, зайка.
–Еще?
–Нет, нет, достаточно.
– Зайка. С ума сойти. Зайка. Слыхала, бабуль?
– Ну что привязалась к человеку? Обругал он тебя что ли? Вы, мил человек, не из Острова ли будете, не из собеса?
Тут бабка Авдотья пустилась в долгий рассказ о своих мытарствах в местном собесе и, как водится в таких случаях у деревенских стариков тех окаянных дней, закончила Антихристом и концом света. Я не спорил. Лиза, видимо привыкшая к подобным беседам, тоже. На фразе:
«Бонбу надо кинуть им в кабинет!», я поднялся и бодро резюмировал:
–Именно так, бабуля! И помощнее. Чтоб одни камни остались. Спасибо за угощение. Пойду я.
Лиза тоже вскочила.
– Провожу!
И привычно перебила бабку.
– Сама знаю, что мне делать! Лежи и не майся. У тебя радикулит. Скоро приду.
Мы вышли в полуденный зной, и я сказал укоризненно.
– Жестковато ты с ней.
– А! – Лиза легкомысленно махнула рукой – Она привыкла. Мы с ней часто ругаемся, особенно по утрам. А потом миримся. Она добрая. Только тупая совсем. Знаете, кем она хочет, чтоб я стала? Ни за что не поверите…
– Дояркой?
–Еще чего, ну вы даете, дояркой! Да я лучше бы сдохла, чем дояркой… Портнихой! Вот вбила себе в голову! А Вы где живете? У тети Лены? Учительницы? Знаю ее, она мне двойки ставила в начальных классах, а потом я в Остров уехала. Она хорошая. Только вот мужа никак найти не может. А Вы женаты?
– Нет. Уже.
– Ух ты, здорово!
– Чего ж хорошего?
– Ничейный, вот чего.– она лукаво глянула на меня с боку – Значит, можно клинья подбить.
– Подрасти сначала, лет так на двадцать.
– Тогда из Вас песок уже посыплется. А так Вы еще вполне. Годны для военной службы. А машина у Вас есть?
Я не отвечал. Девчонка увлеклась на мой взгляд.
– Ну вот, Ваша дорога. – немножко обиженно сказала Лиза, когда мы поравнялись с домом отца Георгия – Дойдете или проводить?
– Спасибо, зайка. Дойду.
– Ну что Вы с этой зайкой…Я кошка. Которая гуляет сама по себе. Знаете?
– Читал. Спасибо, кошка. Пойду я.
– Счастливо – разочарованно сказала Лиза – А можно я к Вам в гости зайду? Я знаю, где тетя Лена живет. Или Вы к нам. А то тут от скуки сдохнуть можно! Я Вас развлекать буду!
– Можно. Но только принеси с собой школьный дневник. Предупреждаю, Елена Павловна не любит двоечников. Заставит тебя уроки учить.
– Ну что Вы все… шутите, как с маленькой. Сами учите уроки. Бее!
Она высунула язык и вприпрыжку убежала. Весь вечер я улыбался. Ленка обрадовалась, считала, что я на пути к моральному выздоровлению.
– Вот, видишь, что земля родная делает? – сказала он за ужином, наливая мне молока – Подпитался и уже румянец на щеках. Еще немного и совсем будешь у нас молодцом. Не надумал еще уезжать?
По телеку показывали Путина. Он вызывал у меня симпатию.
– Неа – с загадочной улыбкой отвечал я – не хочу. Если не прогонишь. Мне здесь любо. Я тебе рыбы наловлю. Завтра. Будем уху варить.
И опять на ночь я открыл молитвослов и опять прочитал только первую строку. Лиза улыбалась и дразнила меня, стоило мне закрыть глаза. Жулька нелепо скакал и тявкал, чтоб и на него обратили внимание. С кровати на меня смотрела с плаксивой гримасой старуха. Так я и заснул с маленькой, коричневой книжечкой на груди
5 глава
На следующий день сестра уехала с соседкой в город, а я отправился на реку, прихватив с собой удочки, к местечку, которое у нас называлось «у камня». Камень действительно был огромен. Он возвышался из воды на полтора метра и залезть на него можно было только с другого камня, поменьше, который высовывался из воды, как младший брат рядом со старшим. Жара в то лето стояла страшная, река нагрелась и я с удовольствием искупался. Сначала нырнул пару раз, вспомнив детство, с камня, больно ударившись пузом во время кувырка. Потом выплыл на стремнину и погрузился в ласковую, темную воду до самых глаз, лениво загребая руками против мягкого течения, шуршавшего возле самых моих ушей. Солнце пекло макушку, а вода омывала тело прохладой. Иногда в ноги мои щекотно тыкались рыльца каких-то маленьких рыбок, иногда прямо в глаза плыл увядший цветок или пух и я отфыркивался, пуская пузыри, как тюлень. Я и представлял себя то тюленем, то китом, медленно погружаясь в воду насколько хватало дыхания. Под водой что-то вдалеке звенело, булькали пузырьки из моего рта, в мутной зелени мелькали какие-то тени. Я выныривал и вновь макушку припекало солнце, встревоженно крякала где-то в тростниках утка, а перед глазами зависала синяя стрекоза, которая норовила сесть мне на нос. Пока я отдувался от стрекозы, в голову больно впивался слепень и я вновь погружался в воду, стараясь отгрести подальше. Выныривал, а он, как самолет, зависший над подводной лодкой, пикировал сверху. Я остервенело бил себя по голове, сплющивал пальцами слепня в лепешку и бросал пред собой, злорадно наблюдая, как несчастное тельце исчезает в чьей-то рыбьей пасти вместе с всплеском воды. И опять, обмякнув, распластав ноги и руки, сплавлялся по течению вниз, наблюдая, как камень скрывается за поворотом… Тогда бешенным кролем я возвращался обратно, вставал на песчаной отмели на ноги и с удовольствием рассматривал свое тело, сгибал руки, любуясь мускулами и чему-то бессмысленно улыбаясь. Помирать буду – не забуду эти минуты полного блаженства! Это был я! Тот самый Олег, который был задуман Богом. И Бог был доволен, наблюдая за мной, и я был доволен Богом, и в эти минуты я вполне готов был назвать Его Отцом.
Потом я забросил удочку в тихую бухточку из камыша, поросшую кувшинками, закурил и без всякого азарта уставился на поплавок: весь этот ритуал напоминал мне безобидную детскую игру – главное, чтобы взрослые не застукали. Поплавок не завалился на бок – это уже была удача. «Ловись рыбка большая и маленькая» – пробормотал я, представляя как глупая рыбешка в нерешительности обнюхивает моего червячка и невольно улыбаясь ей самой доброжелательной из своих улыбок. «Давай, милая, смелей! Такого червячка ты еще никогда не пробовала!» Рыбка не решалась. Вместо этого за спиной я услышал легкие, торопливые шаги. Обернувшись, я увидел Лизу. Мне следовало бы с досадой выругаться, но не скрою, я обрадовался. Лиза вприпрыжку приближалась, размахивая над головой полотенцем.
– А вот и я!
Полотенце полетело наземь. Одним ловким движением, схватившись за подол, Лиза выдернула себя из сарафана и забросила его за спину. От неожиданности я отвернулся, услышав за спиной довольное хихиканье.
– Я же одетая! Не бойтесь.
Одеты на ней были тонкие трусики в горошек и алый, нейлоновый лифчик не по размеру, похоже мамин.
– Вы рыбу ловите? А как же я?
Я выдернул удочку и бросил ее на траву. Какая тут рыбалка, смех один.
Лиза осторожно заходила в воду, обнимая себя за плечи, оглядываясь на меня с мольбой, как будто я должен был спасти ее в следующую минуту. Худенькая, подростковая фигура ее, с выпирающими лопатками, обещала в ближайший год приобрести прелестные девичьи формы. «Дурак, ты о чем думаешь? – остановил я себя и, нахмурившись, отвернулся.
– Ой, мамочки! – раздался испуганный голос и Лиза окунулась в воду.
Купалась она долго с охами, ахами, стонами и визгами. Вылезла из воды, дрожа от холода. Я постелил ей полотенце. Так мы и сидели, обняв колени.
Река блистала на солнце. Ветер, набегая с юга, взлохмачивал тростник и он недовольно шелестел в ответ: тишшше, тишшше, не буди нассс… Река изрядно обмелела во время засухи, но здесь, у камня она была глубока и степенна. Течение, огибающее камень, невольно увлекало взор до самого горизонта, где, блистая на солнце, высилась серебряная водонапорная башня в окружении высоких тополей.
Лиза скоро согрелась и ожила как ящерка на солнце.
– А плеер у Вас с собой?
Я достал плеер.
– Буланова?
– Да нет у меня Булановой, я же говорил.
– Что Вам стоит записать? Не… это я слушать не могу. Какой-то ужас. А где Ваша жена?
– Далеко-далеко, за морями и горами. В Израиле. Слыхала?
– А Вы что, еврей?
– Негр. Только перекрасился.
– Ну ладно врать то! Негр… Тогда я японка.
– На здоровье. Только глаза сощурь, а то непохожа.
– А Вы много стран видели?
–Прилично.
–Хорошо там?
– А тебе здесь плохо?
– Плохо! Сплошная нищета. Я машину хочу! Дорогую. Квартиру. Юбку джинсовую.
– Нет проблем. Заработаешь.
– Ой, не смеши! Заработаешь. У меня бабка всю жизнь работала, и что? Видел нашу избу?
Лиза по-моему и сама не заметила как перешла на ты.
– Учись и у тебя все получиться.
– Не хочу учиться! Мне сразу надо.
– Манекенщицей?
– Манекенщицей классно… Если получится. А если нет – путаной. Они за одну ночь по сто долларов получают. А что? В этом мире все стоит денег!
Я не нашелся, что ответить.
– Что, съел?
– Дура ты. – вздохнул я.
– Сам ты…
Мы замолчали. Лиза внимательно терла свои колени, я закурил.
– Дай мне!
– Не дам.
– Жалко, что ли?
– Жалко. Они денег стоят.
– Ну ты… денег нет, я же сказала. А хочешь… хочешь я лифчик сниму? Только одной сигареты будет мало. Пачку давай.
– Не дам. Ни пачку, ни сигарету.
– Ты что, жид что ли? Жалко? Или боишься?
– Слушай, девочка – я отшвырнул сигарету -Ты следи за базаром. А то получишь по жопе. И в проститутку играть не надо, я их терпеть не могу. Поняла?
Лиза испуганно вытаращила на меня глаза.
– Ты чего? Вот шальной… Я же по-честному. Ты думаешь я маленькая совсем? У меня месячные уже год как начались. Понятно?
– Поздравляю.
Лиза внезапно покраснела и все-таки решилась.
– И не девочка я уже. Вот так…
Тут и я… покраснел, ей-Богу! Покраснел, как вьюноша. Ну, с ума сойти от этой девчонки! Зато Лиза торжествовала свою первую женскую победу!
– Да не смущайся ты! Об этом даже бабушка знает. И мама. Вот делов-то!
– Кто ж тебя… как тебя угораздило?
– Яшка-цыган. Я сама его попросила. И не больно совсем было. Только противно. От него луком несет за версту. И напугался он… Это все ты, кричит, я не виноват! Знаешь, что за это бывает?! А что бывает? Тюрьма?
Я кивнул головой.
– Значит Яшка у меня в руках. Только он сдристнул куда-то. Я слышала под Опочкой их табор стоит.
– А если беременность? Ты не подумала об этом?
Лиза не ответила. Сорвала клок травы и швырнула в осоку.
– Ну что ты сразу…о самом плохом. Не залетела же?
– Ну да… не мое это дело, ты права.
Мы погрузились в долгое молчание.
– Слушай, а ты богат?
– Кто тебе сказал?
– Ой, я тебя умоляю. Тут все про тебя знают… Я же узнала. Приехал на джипе, крутой, денег куры не клюют, бизнесмен… А чего скрывать то? А с женой вы развелись?
– А тебе что за дело?
– Хочешь, я буду твоей любовницей? Правда? Увези меня отсюда. Я все равно уеду. Я с Яшкой готова была уехать, да он испугался. Все такие трусы вокруг…. А что? Я быстро всему научусь. Ты не пожалеешь. А возраст скрыть можно. А худые правда сейчас ценятся?
Лиза легла на спину и задрыгала ногами.
– Смотри какие! Нравятся?
– Как у цыпленка. Тощие.
– Чивоо? Сам ты цыпленок! 75 сантиметров, забыл? Их только подкачать надо, только разве у нас тренажеры найдешь?
– Бегай.
–Сам бегай. А мне тренажер нужен.
Она перевернулась на живот и я заметил, что лифчик совсем сполз с ее плеча.
– У меня кожа бархатная. Потрогай…
– Обойдешься.
– Да ладно тебе. Смотри…
Я вскочил.
– Быстро встала и пошла отсюда! Я кому сказал, ну?!
Лиза неохотно встала. Натягивая платье она недовольно пробурчала
– Место тобой не купленное. Где хочу – там и купаюсь. Ты не можешь мне запретить, понятно?
– Понятно, понятно, только уходи ради Бога!
– Ну и оставайся тут! Один. Подумаешь. Девчонки испугался. А еще крутой называется… Вечером все равно приду. Счастливой рыбалки!! Чао!
Лиза уходила, гордо подняв голову и оглядываясь. Мне показалось, что в лице ее сияло торжество.
Этим же вечером, сидя у Георгия Семеновича в горнице, я рассказал ему все. Ну или почти все. Сосед не удивился. Только замолчал надолго.
– А Вы знаете, что она и мне предлагала нечто подобное, прости, Господи…. Девочка странная, ее бы психологу показать. Помешана на деньгах.Ей кажется, что в деньгах все счастье. Мечтает уехать отсюда, манекенщицей стать. Звездой. Какой звездой? – спрашиваю. Какой угодно! Выйду замуж за американского негра, говорит, стану знаменитой и все будут завидовать. Почему за негра? спрашиваю, а у них беленькие в цене!
Ну что тут сказать. Не поймешь, где тут глупость, а где быть может болезнь… Вы про мать ее ничего не знаете? Ее чуть прав родительских не лишили. Пьет беспробудно, муж в тюрьме сидит. Родную дочь готова продать ради своего зелья. И продала бы, если бы не бабка. Бабушка старой закалки, тащит на себе пока может. На ее пенсию и живут.
– Полный… это самое
– Да, да, оно самое. Полный.
Солнце садилось за грушей, прожигая ее насквозь золотыми лучами. Было тепло и душно. Мы с Георгием задумались каждый о своем. Я вздохнул.
– Откуда это все… повылезло?
– Вы про себя говорите?
– Нет, я про Лизу… а впрочем, Вы правы. И про себя.
– Хорошо, что Вы понимаете. Думаю, мы все ищем себя. Как вольную дали – так и ищем. Я ищу, Вы ищите. Мы как беспризорники из детдома, за ворота вышли – ух ты! Свобода! Ну и… каждый по потребностям и способностям… Народишко наш многострадальный опять в блуд ушел. Праздника ему захотелось. Помните, как у Шукшина в «Калине красной?»: «Праздника душа просит, праздника! Я давно его ищу!» Вот и празднуем… Все никак не можем опохмелиться. Ведь до нитки все спустили! А потом опять, сжав зубы, вгрызаемся в работу. Догоняем, обгоняем, жилы рвем…. «Ах, посмотрите, мы такие же как вы! Нет, мы лучше вас!» Не верите? Тогда получите! В морду.
Георгий вздохнул, отпил приличный глоток и улыбнулся бокалу с рубиновым вином.
– Так и мечемся… между Небом и землей грешной. Когда же наступит благословенное время, когда мы станем просто сами собой? Какие есть… Ведь последний пигмей в джунглях имеет больше уважения к себе, чем мы.
– Зато меньше верит в свое превосходство.
– Скорее избранность. Этого не отнять. Мы – не вы. Богоизбранные. Третий Рим… да… Но в последнее время чаще все-таки обезьянничаем. То в американцев играем, то в англичан. А так хочется иногда послать всех к черту: отвяжитесь! Да, я люблю квас! Да, я люблю блины! Вы предпочитаете устриц – жрите своих устриц, а я буду кушать блины с маслом и ходить в баню! По мне лягушку хоть сахаром обсыпь – я есть ее не буду – помните Гоголя? И не хочу я ничего и никому доказывать. Просто хочу жить, как умею!
– Вы Георгий Семенович говорите как настоящий русский патриот.
– Намекаете на мои корни? Не стесняйтесь, я привык. А я и есть настоящий русский патриот. Вот увидите, милейший, пройдет лет тридцать и евреи станут самыми верноподданными русскими патриотами в России. Как немцы двести лет назад. Мы и сейчас готовы служить России-матушке. Олигархи? У них свой интернационал. И свой бог, с которым бился еще Моисей…
Внезапно улыбка угасла на лице Георгия и он поставил бокал на стол.
– Да… бился-бился, да так и не добился – пробормотал он задумчиво – А Вы, Олег, веруете ли? По-настоящему? Не для галочки? Спрашиваю в лоб, ибо Достоевский утверждал, что русские всегда говорят о главном. И хоть по крови, каюсь, являюсь наполовину евреем, о главном, о Боге то есть, говорить люблю и желаю.
– Кажется и евреи любят – улыбнулся я – только вряд ли Вас устроит мое мировоззрение.
– Агностик что ли? – насмешливо нахмурился Георгий.
– Вроде того.
– Это бывает. Особенно в молодости. Когда денег хочется заработать побольше. Или в морду кому-нибудь дать. Или прославиться! Потом проходит. Потом, или полное опустошение и непотребство, или – вера. Знаете, как я к вере приходил? Папа мой был марксист законченный, ортодокс. Его папа, мой дед, делегатом 3 съезда РСДРП был. С Лениным за ручку здоровался.Портрет Маркса у нас в комнате висел. Книга «Капитал» на тумбочке у изголовья кровати, как Библия, лежала. Я сам в юности хотел добровольцем в Латинскую Америку бежать. На помощь, так сказать, товарищу Че. А веровать знаете, как начал? Как-то на практике, давным-давно, в поле, как мы говорим, случилось мне быть в Новгородской губернии. И вот вечером шлялся я по деревне, скучал. Томился. Искал я себя в ту пору. Зачитывался Достоевским. Толстым. Ответы искал. И вот, вижу – церквушка стоит. Крохотная, 17 век. Открытая. Из церкви старушонки выходят в белых платочках. Мужички старые. Оборачиваются на крыльце, крестятся. На дворе 70-е годы. Атом, космос, Гагарин, который в космос летал, а Бога не видал, Олимпиада в Москве скоро, коммунизм, райкомы, комсомол! И – вот, старушки. И церковь. А почему церковь? А потому, что 2000 лет назад распяли одного человека на другом краю земли. А человек этот сказал, что он Бог! И чтоб поверили ему, воскрес из мертвых на третий день. И ученики уверовали. И уверовали ученики учеников, потому что видели и знали – не врут! Точно видели! Какие тебе еще нужны доказательства, вдруг подумал я. Или ты хочешь сказать, что двадцать веков назад был распят обыкновенный человек, который нагородил вокруг себя гору мифов и сказок, был осужден за это, убит, как сотни самозванцев до него и после него, закопан, а безграмотные старушки этого села помнят об этом, верят и благоговейно кланяются? И это несмотря на то, что верующих убивали в первые века тысячами за то, что верили, да и совсем недавно еще, здесь, на этой земле, убивали, сажали в тюрьмы, высмеивали, презирали, а сейчас гнобят память о Нем всеми доступными средствами пропаганды и принуждения?! Я всегда считал себя человеком в крайней степени рациональным и трезвым, в экзальтацию никогда не впадал, сентиментальным никогда не был, и поэтому был сражен очевидной мыслью: если то, что я сейчас вижу – старушки, мужички, деревянная Церквушка – реально, значит – Было! Воскрес! Других объяснений нет!
Георгий размашисто перекрестился.
– И что же, сразу пришли в Церковь? – спросил я.
– В тот вечер только зашел. Храм был сельский, бедный… Помню догорали свечи перед алтарем, пахло прогорклым маслом. Какая то девушка в белом платке, торопливо крестилась перед иконой. Заметив меня, склонилась и пошла к выходу. Переоблачившийся священник настороженно, украдкой наблюдал за мной, перебирая требник у аналоя. Я почему-то подумал, что наверно и первые христиане собирались так же в пещерах, пугаясь незнакомых лиц… Кто его знает – вдруг предатель? Римский шпион? Или, нынче – какой-нибудь агент КГБ? Вернувшись в лагерь, я встретил начальника экспедиции, он о чем-то возбужденно стал рассказывать мне, размахивая руками и я вдруг почувствовал, что он мелет чепуху! Что он не понимает главного! Какие-то тетрадки пропали, какая-то проверка… Друг мой, да ты хоть помнишь, что случилось 2000 лет назад? Успокойся. Тетрадки найдутся. А мы спасены! Такой, знаете ли, восторг. Всю ночь бродил по лагерю, как блаженный. Правда, потом это прошло… Затянуло в быт, в работу… Семья опят же. Пришло много лет спустя.
Он замолчал. Потянуло ветром, на стол, кружась, упал сухой лист
– Засуха – пробормотал Георгий, вздохнув – А вы, Олег, выходит потерялись? Ищите выход?
– Выходит так – вздохнул я. – «Житие мое!». Знаете, я еще в юности счастье искал. Упорно так, конкретно. Обстоятельно. Цель себе поставил: стать счастливым! Верил, что человек создан для счастья, как птица для полета, помните? У меня даже собственный афоризм был на все случаи жизни: «кто счастлив – тот и прав!»
