Андрей Анатольевич Антоневич
Соринки. Сборник юмористических новелл
Знахарка
Уже несколько месяцев подряд по городу ползли слухи о том, что у них появилась очень сильная знахарка, которая может вылечить любую болезнь. Лечила она на основании медицинских анализов, не только святым словом, но и использовала тайные знания древних гиперборейцев.
Слухи ходили один другого невероятней…
Кто-то рассказывал, что кого-то она вылечила от алкоголизма, кого-то избавила от геморроя, сняла венец безбрачия, восстановила потенцию, устранила причины бесплодия, вернула кому-то зрение и даже вылечила кого-то от рака, но исцеленных ей людей воочию никто не встречал. Все было основано на рассказах каких-то очевидцев, которых тоже в лицо никто не знал, потому что говорили, что она вернулась недавно из скитаний по святым местам и не хотела огласки своей чудесной силы.
Андрей Моисеевич Гудковский последнее время себя чувствовал неважно. Депрессия упорно его преследовала на протяжении уже года, а это неприятно сказывалось на его давлении. Неоднократные походы в поликлинику ему никак, кроме как облегчить кошелек, не помогали. Каждый врач ему советовал что-то свое, но дорогостоящие препараты ему никак не помогали. Конечно, ему становилось легче, когда он вступал в словесную перепалку с вечными пенсионерами, сидящими в очереди под дверями, так как ждать своего времени приема Андрей Моисеевич не считал нужным, и каждый раз говорил, что он на минуту. Однако в последний раз он был жестоко избит клюками тремя весьма задиристыми старухами. Поэтому, решив больше не рисковать, Гудковский упорно принялся искать адрес загадочной знахарки, чтобы обратиться к народной медицине.
Наконец, его поиски увенчались успехом и уже на следующий день, предварительно созвонившись с секретарем знахарки, сообщившим глухим пропитым голосом, что он может приходить после одиннадцати утра, Андрей Моисеевич искал обозначенный адрес в частном секторе, расположенном в самом старом районе города.
Отыскав нужный ему небольшой, с покосившейся от старости крышей, невзрачный домишко, Гудковский неуверенно прошел в веранду и спросил у, теснившихся на тщедушной лавочке, людей:
– Знахарка, тут будет?
– Тут, – ответила за всех молодая, еще совсем зелененькая, симпатичная темноволосая девочка лет семнадцати.
– Я только на минуту, – решил применить свою обычную тактику Андрей Моисеевич и пройти без очереди: – я спросить.
– Сядь и жди своей очереди, грешник. Тебе позовут, – гаркнул кто-то за спиной у Гудковского так, что у него с перепугу слегка подкосились ноги.
Он обернулся, чтобы увидеть обладателя пропитого голоса и узрел здорового мужика лет сорока в какой-то хламиде, заросшего неопрятной бородой по самые глаза, в свою очередь скрытыми под модными темными очками.
Мужик, задрав голову в очках к верху, на ощупь вдоль стены проследовал в дом и плотно затворил за собой деревянную дверь.
– Это старец Семен?
– Да, это он ее помощник, – зашептались люди в веранде.
Андрей Моисеевич, немного оправившись от испуга, приткнулся стоя в уголочке веранды возле засиженного мухами маленького оконца и решил осмотреть страждущих чуда.
Тут сидели: «зелененькая» девочка, жирный дядя с перстнями на всех пальцах рук, пухленькая женщина на вид лет тридцати с хвостиком и молодой мужчина с опухшим после водки лицом.
Пока Гудковский рассматривал жаждущих чуда, из-за двери доносились два, о чем-то тихонько совещавшихся, голоса. Один принадлежал бородачу в очках, а второй был тоненький – видимо знахарки.
– Нет, – пищал женский голос.
– Тогда уговору конец, – сипел бородач.
– Нет…
– Сама разбирайся…
– Имей совесть…
– Хрен тебе, а не… – долетали до Андрея Моисеевича обрывки фраз, но разобрать суть разговора ему никак не удавалось.
Наконец дверь широко распахнулась, и в веранду вывалился бородач. Он уверенно сделал два шага к замусоленному окошку, возле которого жался Гудковский и поставил на подоконник трехлитровую прозрачную банку закрытую пластмассовой крышкой с широкой прорезью посередине. Наполовину банка была заполнена купюрами весьма крупного достоинства.
– Для подаяний, – громко объявил бородач и слепо пошел по стене, прощупав по дороге грудь пухленькой женщины.
Та тихонечко ойкнула и залилась румянцем.
Когда бородач скрылся за дверью, оттуда донесся голос знахарки:
– Наденька, душа моя, опять ты ко мне пришла? Заходи.
Сидевшая у входа в комнату девочка подпрыгнула молодой игривой козочкой и шмыгнула за дверь.
Андрей Моисеевич молнией метнулся к свободному месту и, усевшись, прилип глазом к щелке между косяком и дверью.
Посреди небольшой темной комнатки освещенной лишь несколькими свечами, за небольшим круглым столиком сидела сухонькая сгорбленная старушка в темном платье и такой же косынке. Все стены в комнате были увешаны иконами самых различных размеров. Мужские и женские лики святых сурово взирали на девочку, усевшуюся на маленькую табуреточку возле стола напротив знахарки.
– Опять? – строго спросила знахарка.
– Опять, – грустно ответила Наденька и заплакала.
– Перестань, перестань. Все образумится. Опять мои советы все позабыла? – утешая девочку, спросила знахарка.
– Бабушка Таня, я все делала, как вы говорили, – стала жаловаться сквозь слезы девочка. – Мы познакомились в баре… Я с ним не кокетничала и ни на что не намекала… Даже поцеловать себя не дала… Он меня, потом пригласил на свидание, но я сказала, что я подумаю… Думала два дня, как вы меня учили… А он все не звонил… Я не выдержала и сама ему позвонила.
– Ну, ничего страшного, что сама позвонила. Главное что бы ты пообещала, а потом не пришла. Ты ведь так сделала? – ласково спросила знахарка.
– Не…ет, – опять зашлась слезами Наденька. – Я пришла… И с ним в кафе пошла… А потом… Потом я не удержалась, и у нас два раза было в его машине… И с тех пор он больше мне не звонит, – ревела коровьими слезами девочка. – Бабушка Таня, почему меня все парни бросают.
– И, который тебя уже бросает? – участливо спросила знахарка.
– Вос… Восьм… Восемьдесят девятый, – заикаясь, ответила Наденька.
– Ничего страшного, – увещевала бесстыжую девочку старушка. – Успокойся, оставь подаяние и завтра приходи ко мне со спокойной душой. Я тебе прошепчу нужную молитву, и совет дельный дам.
– У меня денег больше нет, – успокаиваясь, прошептала Наденька.
– Ну, что ты. Деньги не главное, – шептала тихо старушка. – Я же к тебе по-человечески и ты от меня не отворачивайся… Одолжи и приходи завтра.
Опустив лицо, Наденька вышла в веранду и, прикрывая потекшие на глазах тени, кинула несколько помятых купюр в банку для пожертвований.
Пока Гудковский провожал взглядом развратную нимфетку и мысленно представлял себе, как бы она гармонично смотрелась на его белом кожаном диване в голом виде, из-за двери опять донесся голос знахарки:
– Удотов Алексей, проходи.
Мужчинка с испитым лицом приподнялся и, виновато улыбаясь, Гудковскому и пухленькой женщине, боком пропихнулся в дверной проем.
Андрей Моисеевич опять прильнул к проему и продолжил наблюдать за тем, как творятся чудеса.
– В чем беда твоя? – всматриваясь в лицо Удотова и зачем-то потушив пальцами две горящие свечи, спросила знахарка.
– Беда у меня, – ответил тихонько тот.
– Что за беда?
– Слаб я организмом.
– И в чем же слабость? – вопрошала целительница.
– Слаб мочевым пузырем, – шепотом ответил Алексей.
– Сам по себе сцышься или когда выпьешь?
– Когда выпью, бабушка.
– До усрачки пьешь?
– Можно сказать и так. Только мне до этого состояния совсем мало надо.
– Не велика беда. Помогу я тебе. Только следуй моим советам.
Старушка встала со стула и застыла на несколько секунд в нерешительности, перед висящими на стенах образами. Затем сняла чей-то мужской лик и несколько раз дотронулась им до головы Удотова. После этого она несколько раз обошла с иконой вокруг Алексея, что-то тихо бормоча…
– Перестань водку жрать, а то сдохнешь! – неожиданно громко, резко гаркнула мужским голосом в ухо Удотову знахарка.
От неожиданности Андрей Моисеевич и пухленькая женщина дернулись, как от удара током.
– Иди домой и через неделю придешь обратно, – послышался голос знахарки. – Будет хотеться водки – держись. Пей молоко… Все иди.
Дверь отворилась, и оттуда появился в мокрых штанах сконфуженный Удотов. Он быстренько кинул в трехлитровую банку несколько железных денег и выбежал на улицу.
– Прохор Аферин, – крикнула знахарка.
Жирный дядя оторвал тело от лавочки и грузно ввалился в дверной проем.
Знахарка почему-то резко подскочила, как ужаленная, и потушила почти все, кроме одной, свечи.
Аферин впотьмах неуверенно пошел к табуретке.
– Ничего не вижу бабушка, – пожаловался он.
– Мой помощник старец Семен с детства ничего не видит, однако лучше тебя передвигается, – отчего-то заговорила низким сопрано знахарка.
– С чем пришел?
– Беда… Украли у меня крест золотой с цепочкой недавно в церкви на Пасху, – сообщил Прохор.
– Я вещи не ищу… А, если пропало что-то, так и надо тебе, потому что на тебе грехов, как на собаке клещей.
– Не в кресте дело, а в бумажнике моем, который тоже пропал в тот день.
– А что там? – насторожилась старушка.
– Карта там пластиковая с привязкой к одному зашифрованному счету за границей с очень большими деньгами, – пояснил бедолага.
– Так это же не проблема.
– В этом то и проблема… Карта на чужого человека оформлена, а он уже давно в тюрьме. Я без этой карты не могу деньги вывести на другой счет.
– Грешная душа у тебя, потому что… Людей обманывал и ты, и папаша твой Прохор, тоже… Вот за это и поплатился. Надо тебе очиститься. Сейчас я молитвы почитаю, а ты приходи ко мне через день. Мне надо сосредоточиться и попробовать поискать твою карту, – быстро заговорила знахарка и схватила со стены ближайшую икону. Затем, что-то тихонько бормоча, обошла с ней вокруг Прохора и потрогала его руки.
– Много на тебе железа лишнего… Оно и притягивает к тебе беду. Избавься от него немедленно… А потом уже ко мне и приходи… Вижу я уже кое что, – зашептала она ему в ухо.
Толстяк поднялся и поспешил на выход.
– Мя…у…у…у, – истошно заорал кот, которому в темноте наступил на хвост Прохор.
Весь мокрый от пота он выполз на карачках в веранду и, поднявшись с колен, принялся судорожно снимать у себя с толстых, как немецкие сосиски, пальцев перстни и бросать их в банку.
– Иринка Добрина, – послышался, опять спокойный, голос знахарки: – заходи.
Пухленькая женщина мигом шмыгнула за дверь, притворив ее специально так, чтобы Гудковскому ничего не было видно. Он, конечно, немного расстроился, но сразу же плотно прильнул к двери ухом.
– Ну что? Получилось у тебя? – спросила знахарка.
– Нет, – ответила Иришка.
– Травку мою в еду ему подсыпала?
– Да.
– И что?
– Ничего… Пришел пьяный, и спать лег.
– Голая танцевала?
– Танцевала.
– Губами его везде целовала.
– Целовала.
– А Егор что твой?
– Ничего. Оттолкнул меня и к стене повернулся, – заплакала Иришка.
– Совсем дело плохо, – сказала знахарка и замолчала.
В это время кто-то несколько раз стукнул в стену.
– Приведи ко мне своего Егора, – заговорила целительница. – Я его отшепчу и тогда будут у вас уже дети.
Удары в стену повторились.
– А теперь, голубушка, – поспешила повысить голос знахарка: – поди-ка ты в соседнюю комнату и попроси у старца Семена почистить тебя от скверны.
– Как это? – испуганно спросила Иришка Добрина.
– Старый это ритуал… Тайный очень… Делай все как он скажет… Не перечь… Если хочешь иметь детей, то делай, как он велит. Почистит он тебя и будет тебе с твоим Егором счастье. Через тебя заберет старец Семен на себя хворобу Егора твоего… Иди… Не робей.
Скрипнула какая-то дверь и за стенкой наступила могильная тишина…
Неожиданно дверь из комнаты целительницы резко распахнулась, больно ударив Андрея Моисеевича по уху.
– Следующий, – кинула целительница и, быстро глянув на банку с пожертвованиями, ушла вглубь комнаты.
До того как она отвернулась, Гудковский успел рассмотреть на ее лице огромный шрам, протянувшийся наискосок через все ее лицо от правого уха до подбородка.
На негнущихся от страха ногах, Андрей Моисеевич несмело зашел в комнату. Знахарка в это время опять зажгла потушенные свечи и Гудковский рассмотрел, что на стенах висят вперемешку не только православные иконы с католическими, но и изображения индийских божеств.
– Что у тебя? – громко спросила старушка.
– Болит голова и тело без причины. Сердце давит тяжесть какая-то, – ответил Гудковский.
– К врачам ходил?
– Ходил… Говорят депрессия меня душит… Никакие лекарства мне не помогают.
Знахарка сняла со стены самую большую икону и придвинула ее к лицу Андрея Моисеевича.
– Целуй…
Гудковский брезгливо дотронулся до образа губами, и хотел уже, было, подскочить с табуретки и выбежать на улицу, но тут целительница заговорила:
– Завтра принесешь мне свою медицинскую карточку с анализами, но я и так вижу, что душит тебя не депрессия, а жаба. Вижу я, что живешь ты в огромном доме один. Ни деревца, ни кустика у тебя не растет во дворе.
– Откуда она знает? – мысленно ужаснулся Андрей Моисеевич.
– Пятеро детей у тебя, – продолжала знахарка. – Алименты никому не платишь. Только обещаешь… В дом к себе никого не прописал из детей… Жрешь только на халяву… За каждую копейку задушишься… Правду я говорю?
– Ну, не совсем, – замялся пораженный осведомленностью бабушки Татьяны, которую он принял за аферистку, Гудковский.
Сомнений в том, что она не обычный человек, у него не осталось.
В это время из-за хлипкой стенки донеслись голоса:
– Ой, не надо, – испуганно шептала Иришка Добрина.
– Надо, надо, – убеждал ее разгоряченный старец Семен.
– Мне больно…
– Терпи, если хочешь детей иметь…
– А…а…а… Ой мамочки, ой мамочки, – повторяла Иришка под равномерный стук чего-то железного в деревянную стену.
– Слушай меня внимательно, – как можно громче заговорила знахарка и руками повернула к себе лицо Андрея Моисеевича, который похабно улыбался. – У тебя и так детей куча, которых ты не кормишь.
Вздохи и стоны Иришки Добриной участились вместе с нарастающим темпом стука в стену…
Прошло еще несколько секунд и… все резко закончилось.
– На, читай молитву вслух, – сказала знахарка и всунула в руку Гудковскому какую-то мятую бумажку.
Андрей Моисеевич сглотнул пересохшим горлом слюну, представив себя на месте старца, и попытался рассмотреть буквы на бумажке.
Пока он рассматривал чьи-то каракули, дверь, ведущая в соседнюю комнату, отворилась и оттуда, подтягивая на ходу трусы, выскочила вся пунцовая Иришка.
– Завтра что бы пришла обязательно, – крикнула ей вдогонку знахарка. – А ты, – повернулась к Гудковскому целительница: – завтра тоже придешь и распечатку с анализами принесешь… И про подаяние не забудь… Излечу я твою болезнь, да и порчу сниму бесплатно.
– Какую порчу? – испуганно спросил на выходе из комнаты приема Андрей Моисеевич.
– Обычную… Сглазили тебя… Думаешь чего у тебя абрикос не растет? – ошарашила старушка Гудковского еще больше.
Андрей Моисеевич попятился на выход и в веранде подошел к окошечку с банкой для пожертвований, однако туда ничего не положил, а только сделал вид.
– И вправду, стало легче, – подумал про себя Гудковский, когда выбрался из темного домишки на свежий воздух. – Даже дышать легче стало. Да… Есть в ней сила… Завтра обязательно приду, – размышлял он про себя, не чувствуя, как за ним пристально наблюдают две пары глаз.
Через два часа в дом к целительнице нагрянул участковый уполномоченный Долбин Иван Аркадьевич и бабушке Татьяне, именовавшейся в преступном мире Танькой Криворучкой, а так же резко прозревшему старцу Семену, которого пьяницы под магазином, расположенном напротив дома Гудковского, знали как Семку Халявщика, пришлось срочно эвакуироваться через огороды подальше от своей импровизированной клиники…
Встреча
Капитан полиции Иван Аркадьевич Долбин прыгал в летних туфлях по сугробам и матерился…
Ему очень не хотелось идти на вечер встречи выпускников, но Иришка, которая всегда была у них самой инициативной в классе, достала его уже телефонными звонками и требованиями, чтобы он обязательно пришел на вечер встречи. Сначала он соглашался, но за две недели до намеченного мероприятия передумал и перестал отвечать на ее телефонные звонки. Тогда она решила позвонить ему на работу…
Оперативный дежурный их отдела в шутку дал ей номер его начальника. Тот тоже был с чувством юмора и, внимательно выслушав жалобу гражданки Добриной, вызвал к себе «на ковер» участкового уполномоченного Долбина и в приказном порядке отправил его на встречу с бывшими одноклассниками.
– Может, бабу себе найдешь наконец-то нормальную, – прервал доводы Ивана о том, что ему нет необходимости посещать данное мероприятие, начальник.
В итоге ему пришлось срочно искать себе гражданскую одежду, потому что на протяжении двадцати лет с момента выпускного, он почти всегда ходил в форме, которой его исправно снабжало государство. Разумно решив, что спортивный костюм и старые, заношенные до ужаса, джинсы для такого торжественного мероприятия не подойдут, Иван Аркадьевич впихнул свой, прилично потолстевший организм, в брюки от свадебного костюма.
Стоя перед зеркалом, Долбин критично рассматривал на себе, севшие в облипку не только на заднем месте, но и на ногах, штанцы и в который раз себе обещал, что с понедельника начнет худеть.
Застегивалась только ширинка, а ткань на пятой точке была натянута так сильно, что любое неосторожное движение жировыми отложениями на ягодицах могло привести к фатальному исходу. Немного потренировавшись в медленных приседаниях и наклонах перед зеркалом, Иван Аркадьевич нашел в своих брюках один единственный плюс – его причинное место, которое он последние несколько лет из-за своего живота мог наблюдать только в зеркале, солидно выделялось. Благо рубашка с длинным рукавом у него была почти новая – всего лишь пятилетней давности. Еще с тех пор, когда у него еще была семья…
Жена, не выдержав его постоянных пропаданий на работе, а в свободное от работы время – запоев, ушла от него, прихватив с собой их сына, на содержание которого он теперь исправно выплачивал алименты. С тех пор, в его служебной квартире всегда царил «легкий творческий беспорядок», который его мама называла свинарником. Так как квартира была государственная, а его должность не большая, то жилплощадь ему выделили на обслуживаемом административном участке в самом неблагополучном доме времен «победы индустриализации» на первом этаже, где через одну квартиру располагался притон на притоне.
Домашних животных он не имел, потому что их надо было чем-то кормить. Тем более живности у него в квартире и так хватало…
Из подвала через вентиляционную шахту к нему постоянно лезли пауки, муравьи, маленькие мошки, блохи, ящерицы, коты и даже иногда… бомжи. С биологическими формами жизни посещавших его жилье, Иван Аркадьевич боролся по-разному: с насекомыми и животными с помощью освежителя воздуха для туалета, а с иными формами жизни – матом и резиновой дубинкой.
И вот теперь Иван Аркадьевич мерз в летних туфлях, потому что в зимних служебных ботинках, именовавшихся у него на работе «говнодавами», появиться на встрече было бы не прилично.
Перед его родной, отреставрированной до неузнаваемости, школой вся парковка, детская площадка и даже стадион были заставлены различным автотранспортом. Огромная растяжка над крыльцом школы гласила: «Добро пожаловать выпускникам первой пятилетки школы №751». В фойе, разглядев наряды щеголявших туда-сюда выпускников, Добрин немного опешил и, втянув живот, сделал солидное лицо. Он сдал свою подгулявшую засаленную курточку в гардероб и, зажав в руке жетон, несмело пошел в актовый зал.
По пути он не встретил ни одного знакомого лица…
У входа в зал его встретил какой-то низкорослый мужичок и противным фальцетом потребовал сдать наличными небольшую сумму денег, предназначенную на частичное возмещение затрат школы на организацию праздничного фуршета. Долбин сначала возмутился, а потом обрадовался – теперь у него была весомая причина, чтобы не выполнить приказ руководства.
У них в отделе, за участие в массовых мероприятиях, платить из своего кармана, было не принято…
Только он облегченно выдохнул и расслабил «однокубовый пресс», как у него за спиной раздалось:
– Ванечка, куда ты?
Уже идентифицировав голос, Иван Аркадьевич не спеша повернулся и чуть не упал от прыгнувшей на него, слегка располневшей, Иришки. Она радостно вжалась ему в губы своими пухлыми влажными устами, и… он почувствовал себя мужчиной.
Это давно забытое чувство, которое рядом не стояло с похотью, с которой он пользовал в отстойнике пьяных задержанных проституток, уличных торговок и просто бомжих, взбудоражило его организм настолько, что он решил остаться.
– Быстренько сдай деньги и проходи в зал, – радостно щебетала Иришка, любовно ощупывая его глазами. – Наши стоят недалеко от сцены. Там будет вывеска. Увидишь.
Вернувшись в гардероб и выудив из драных карманов куртки необходимую сумму железками, Долбин в предвкушении чувственного секса поспешил обратно. Там ему поставили на запястье руки вместо контрамарки синюю печать школы и пропустили в зал.
В огромном актовом зале плотно забитым человеческими телами, рассчитанном на пятьсот сидячих мест, кресла отсутствовали, а вместо них правильным прямоугольником вдоль стен стояли столы с различными угощениями и, что самое главное, со спиртным.
Сердце Ивана Аркадьевича радостно застучало…
Присмотревшись повнимательней, Иван обнаружил возле сцены небольшую группку людей, над которой возвышался плакат с годом выпуска и номером его класса. Он поспешил в ту сторону, однако по мере приближения он все больше замедлял шаг…
Кроме Иришки, там он никого не знал.
– Иди, иди к нам, – кричала ему сквозь гомон толпы Добрина и призывно жестикулировала.
Пробившись сквозь плотные ряды выпускников, Иван Аркадьевич несмело подошел к плакату и только теперь узнал: в тощей женщине с издерганным лицом – Светку Панкратову, в потрепанной блондинке с неприлично большими губами – Аньку Сванидзе, в маленькой сгорбленной женщинке – Алису Квасевич, в элегантной стройной брюнетке – Наташку Лабуто, а в дородной рыжей тетке – Сонечку Прокофьеву.
– Да, обнимитесь же вы. Что вы как не родные, – подтолкнула его Иришка к, изменившимся до неузнаваемости, одноклассницам.
Тщательно контролируя процессы натяжения ткани своих брюк у себя на заднем месте, Иван Аркадьевич обнялся со всеми девочками из своего класса.
– Что ты как паралит? – спросила после обнимашек густым басом Сонечка Прокофьева. – Болеешь?
– Нет… Так, спину немного застудил, – приврал Долбин. – А где ребята наши?
– Если бы ты регистрировался в социальных сетях, – наставительным тоном начала Иришка: – ты бы знал, что Лешка Самойлов сейчас в командировке за границей, Мишка Соплин воюет в Африке, а Сашка Тулов за полярным кругом… Ты уже здесь, а Давид Гошкевич скоро подойдет.
– Мне нельзя регистрироваться в соцсетях. Я оперативный работник. Меня не должны знать в лицо, – врал напропалую Ванька, хотя он прекрасно знал, кто и чем занимается из его бывших одноклассников.
Он регистрировался под чужими данными и тайно подсматривал за жизнью своих школьных друзей и завидовал. Хотя выложенные ими фотографии совсем не соответствовали тому, что он увидел воочию.
– А где остальные наши девочки? – поинтересовался он, чтобы сменить тему разговора.
– Скоро подтянется еще пару, а остальные не смогли, – ответила Иришка.
– Привет, – услышал у себя за спиной Иван Аркадьевич и почувствовал хлопок по спине.
Долбин повернулся и никого не увидел. Только опустив голову вниз, он рассмотрел низкорослого Давида Гошкевича, который радостно пучеглазил глаза.
– Привет…
– Здрасьте…
– Приветули…
– Здорово, – стали приветствовать его одноклассницы.
Иван промолчал и протянул в знак приветствия ему руку. Гошкевич ее схватил и как можно сильнее попытался сжать. Пока тот пытался произвести впечатление на Долбина и обозначить, кто здесь альфа-самец, Иван Аркадьевич присмотрелся к его рукам и спросил:
– А как ты прошел без печати на руке?
Гошкевич прекратил давить ладонь Долбина и спрятал свои руки в карманы:
– А это… У меня тут кум работает… Я с ним договорился.
Иван Аркадьевич промолчал, но по обтянутой грязной паутиной спине его светло-серого пиджака и замызганным коленкам брюк, определил, что тот попал в актовый зал через окно туалета.
В это время началась торжественная часть…
К микрофону подошел гламурный мужчина и протяжным густым женским голосом сообщил о себе, что он преподаватель музыки, а в данный момент выступает в качестве конферансье. Затем он объявил, что слово предоставляется директору школы Елене Петровне.
На сцену вышла дебелая женщина и заговорила о том, как она рада всех видеть и сколько замечательных людей выпустила их школа…
Говорила она что-то еще, но Иван ее уже не слышал. В ней, замученном школьными перипетиями педагоге, он узнал свою учительницу английского языка Алену Жур. Тогда она была старше его всего на пять лет, и он был в нее влюблен. Именно это послужило причиной того, что на выпускном он оставил Иришку одну, а сам танцевал все время с ней.
– Огромное спасибо Ивану Васильевичу Разгуляеву – почетному выпускнику первого выпуска нашей школы, – вещала в микрофон дебелая Елена Петровна: – который частично проспонсировал наше сегодняшнее мероприятие и помог нам встретиться.
Под бурные овации на сцену вышел обрюзгший мужчина в дорогом иностранном костюме и, слегка заплетаясь в словах, заговорил:
– Рад… Что все… Вы… Собрались… Сегодня… Этот день… Знаковый… Мы все… Любили очень… А теперь… фуршет.
Все еще радостней захлопали и шумной толпой бросились к столам.
– Подождите, подождите. Дорогие выпускники, остановитесь. Еще выступление художественных коллективов нашей школы, – кричала в микрофон директриса.
Однако людей было уже не остановить…
