Анатолий Иванович Коридоров
Планета Крампус. Роман

11

Гроза прошла три дня назад, а сырая, промозглая, ветреная погода, которую она принесла с собой, осталась. Над Нижнеруднинском первые дни нависали низкие, тяжелые тучи, а теперь над крышами домов протянулась на все небо серая, непроглядная пелена. Город как-то подобрался, насторожился, тая в своих домишках скудные остатки тепла, радости и счастья. По дворам не хлопало стиранное и развешанное на веревках белье. Куда-то забились шумные стаи сизых голубей. И голубятни на крышах домишек и сараев казались опустевшими. Никто из пацанов, да и взрослых голубятников, не рисковал, да и не испытывал желания выпускать своих заветных почтарей и турманов в бесконечную небесную серость.

С утра до вечера то припуская, то затихая, накрапывал нудный дождь. На дорогах и во дворах раздольно и широко разлились лужи, на зеркалах которых были заметны многочисленные мелкие, то и дело возникающие и угасающие кружки от дождевых капель.

Алексей около часа назад, распрощавшись душевно со всеми, покинул госпиталь. И стоял, укрывшись от дождя под густой кроной старого тополя, росшего у края дороги. Поджидал обещанную машину. Она должна была подъехать с лейтенантом Одареевым и захватить его, чтобы они вместе были доставлены к санитарному поезду. Он стоял где-то на Смычке.

В ожидании машины Алексей вспоминал о днях пребывания в госпитале и размышлял о предстоящей поездке в неизвестные ему края. Что ему сулило будущее, предначертанное погибшим Вилли Кауфманном? Какие еще ветры закружат вдруг над его судьбой?

Машина появилась неожиданно. Резко затормозила у входа во двор госпиталя. Ни водитель, ни лейтенант Одареев, видимо, не разглядели стоявшего под тополем Алексея.

Когда Одареев вышел из автомобиля, из-под тополя появился и направился к автомобилю Алексей. Он шел неспеша, опираясь на кривую, сучковатую палку. Подойдя к лейтенанту, Алексей, отдав честь, представился:

– Младший сержант Боровых.

– Лейтенант Одареев, – ответил Алексею офицер, так же козырнув.

И тут же воскликнул, окинув взглядом шинель Боровых:

– Да вы весь мокрый, сержант! – сам он был в плащ-палатке. – Давно ожидаете?

– Минут пятнадцать-двадцать. Немного, товарищ лейтенант.

– Ну, давайте в машину, – приказал лейтенант.

Когда они прибыли на Смычку, капитан Грачик был уже на месте. Он стоял в открытом тамбуре одного из вагонов с пожилым офицером и курил. В руке он держал кожаный портфель, закрытый на две застежки. Завидев выбирающихся из автомобиля Одареева и Боровых, капитан Грачик замахал рукой и прокричал через пути:

– Давайте сюда! Чтоб под дождем не мокнуть. Здесь подождем.

– Знакомьтесь, это начальник поезда майор Гаврилов, – заговорил Грачик, когда лейтенант Одареев и Алексей, с его помощью, забрались в тамбур.

Начальник поезда представлял из себя уже немолодого мужчину за пятьдесят, с короткими, с проседью, волосами. Седина серебрилась и в щетине на щеках. Нижнюю часть лица обрамляла клинообразная седая бородка. На его округлом, одутловатом лице сохранились следы минувших запоев. Это выдавали и мешки под глазами, и рыхлый сизый нос.

– Вам с ним в дороге многие вопросы решать потребуется. Так что вот… – продолжал представлять начальника поезда капитан Грачик.

Подошедшие поздоровались за руку с майором и представились.

– Наш эшелон к отправке готов. Вот, поджидаем пассажиров… – взял шутливый тон майор, – Как только, так и в путь. Паровоз вон – под парами стоит. И для вас вагон прицеплен… И даже два.

– Сколько же пассажиров ожидается? – как самый неосведомленный, поинтересовался Алексей.

– По предварительным данным, тридцать шесть человек, – сообщил капитан Грачик. А сколько доставят – посмотрим.

Заслышалось урчание грузовых автомобилей. К площадке у первого пути подъехали, развернулись и остановились две полуторки с крытыми брезентовыми верхами и легковой автомобиль.

Из легковушки выбрались капитан внутренних войск и старшина. Раздались отдаленные команды. И тут же из полуторок соскочили несколько человек в полном воинском обмундировании, вооруженные кто винтовками, а кто автоматами. Встав по двое на задах грузовиков, они, открыв затворы бортов и опустив их, стали наблюдать за выгрузкой привезенных людей.

Выгрузка личного состава заняла минуты три. Выстроив солдат в колонну по два, старшина повел ее к теплушкам. Капитан двинулся навстречу к группе офицеров, спустившихся с тамбура одного из пассажирских вагонов.

Дождь, видимо, устав накрапывать день-деньской, несколько поутих. Потянул легкий ветерок. Ватага мальчишек и девчонок, задержавшись неподалеку от занятых своим делом взрослых военных, окинув их глазами и что-то обсудив между собой, побежала дальше вдоль путей в сторону вокзала.

Капитан Грачик, по согласованию с офицером, доставившим штрафников, попросил лейтенанта Одареева принять командование этой группой на себя и построить ее перед одним из двух вагонов-теплушек. Что тот и сделал при помощи старшины.

– Ра-а-а-н-н-яйсь. Сми-рр-р-аа! – скомандовал лейтенант.

– Товарищ капитан, – приложив руку к козырьку фуражки и вытянувшись перед капитаном Грачиком, доложил лейтенант, – личный состав боевого пополнения, отправляемого на фронт, по вашему приказанию построен.

– Вольно! – ответил капитан.

Вид у штрафников был далеко не боевой. Стояли кто в чем: на некоторых были накинуты шинели, на других – телогрейки, кто-то стоял в гражданском пиджаке и кепке, кто в гимнастерке и без головного убора…

– Товарищи бойцы! – начал твердым голосом капитан. – Сегодня, сейчас, вы отправляетесь на фронт. Родина позволила вам в предстоящих боевых действиях проявить себя в полной мере. Она верит, что вы мужественно, бесстрашно встанете на ее защиту и будете беспощадно громить ненавистную немецкую гадину. Родина не сомневается, что вы будете твердо и неотступно отстаивать свободу и независимость своей родной земли. Она верит, что вы своей кровью сможете смыть допущенные вами ранее ошибки. Слава нашей советской Родине. Слава нашей родной коммунистической партии. Слава нашему великому товарищу Сталину! Мы победим! Победа будет за нами!

Обе шеренги стояли молча, ничем не выказывая своих чувств по поводу прозвучавшей речи капитана. Но молчание было недолгим. Вдруг кто-то продекламировал:

 
На фронт нас кинут,
В окоп приткнут…
Тогда уж, Гитлер,
Тебе капут!
 

– Х-ха-а! – закончил вызывающим восклицанием свою декламацию белобрысый боец в гимнастерке с незастегнутым воротом, приспущенным ремнем и сдвинутой на затылок пилоткой. При этом он подогнул колени и широко раскинул руки.

– Боец Рябов, – обратился к нему капитан внутренних войск, доставивший штрафников сюда, на Смычку, – Прекратите паясничать и приведите свой внешний вид в порядок.

– Ща! – ответил Рябов. И махнул между ног рукой, как бы показывая: да иди ты знаешь куда… Но, осознав, что перегибает палку, Рябов живо занялся своим внешним видом: застегнул как положено воротничок гимнастерки, подтянул ремень, поправил пилотку. Однако эти действия не произвели должного впечатления на старшину. Тот подошел к Рябову раскачивающейся походкой и дал нарушителю дисциплины такую зуботычину, от которой Рябов не устоял на ногах, тяжелым мешком опустился на землю.

– Рано раскудахтался, сука, – надменно произнес старшина.

Тут же тишину прорезал чей-то отчаянный плаксивый голос:

– Я не дезертир! Я не виноват… Меня старшина послал… А там меня и взяли… Посчитали за дезертира. А старшина убит… Не дезертир я…

– Не ссы, соколик, – раздался в ответ другой, более низкий голос. – Тут виноватых нет. Я тоже из плена бежал, а меня вишь как приголубили. Не ссы, прорвемся. Так уж наши судьбы карты разложили… Тут ничего не поделаешь.

Старшина, все еще стоявший возле поверженного Рябова, прищуренными глазами оглядел строй, чтобы выбрать очередного провинившегося. Лейтенант Одареев строго прикрикнул:

– Разговорчики в строю!

Слово попросил начальник поезда. Майор, чуть выдвинувшись вперед, поправил фуражку и начал:

– Товарищи! Вы поедете с нашим поездом. Как вы видите и понимаете – это поезд специального назначения. Это санитарный поезд. Мы едем на фронт, к передовым позициям, где происходят жаркие боевые действия. И где нас ждут раненые бойцы… Но я вот что хочу сказать… По существу. Вагоны, что прицеплены к нашему поезду, не столь комфортны, как прочие пассажирские. Но там, тем не менее, есть нары, есть отхожие места и есть печурки… Хотя сейчас лето, и в них особой надобности нет… Но самое главное – в пути вы будете обеспечены довольно скромной, но горячей пищей. Просьба к вам: берегите оборудование вагонов. Не ломайте и не жгите построенные нары и перегородки. В этих вагонах с фронта будут перевозиться раненые. Помните об этом.

Капитан, в сопровождении которого прибыла для отправки группа штрафников, слова не попросил, а повернувшись к капитану Грачику, вынул из полевой сумки объемный пакет и произнес довольно громко:

– А вот вам все сопроводительные документы: здесь весь списочный состав убывающих на фронт, здесь заключения трибуналов – кому куда и на сколько. То есть – кому штрафбат, кому штрафные роты… Кому на месяц, кому на два, а кому на все три. Ну и… Прошу! – протянул он пакет Грачику.

Тот взял пакет и тут же передал его лейтенанту Одарееву со словами:

– Убери подальше. А сейчас делай поверку и в вагон. Пора выдвигаться.

– А вам, – повернулся капитан к Алексею, – вот эти документы. Вы их передадите подполковнику Смолякову – начальнику дивизионного отдела НКВД.

– Есть, передать документы подполковнику Смолякову, – взяв портфель, отрапортовал Алексей.

– И еще, – сказал капитан Грачик, вновь повернувшись лицом к шеренгам. – Этот артист, как его? Рябов? Боец Рябов, выйти из строя!

Попритихший, без былого удальства, Рябов сделал пару шагов вперед.

– Рядовой Рябов, объявляю вам два наряда вне очереди. Во-первых, за номер антихудожественной самодеятельности, во—вторых, за неуставное поведение в строю. Лейтенант Одареев, в случае, если эти два наряда не окажутся реализованными на пути следования группы до места, прошу передать командованию, в чье подчинение поступит рядовой Рябов, эти наложенные на него взыскания.

– Есть! – коротко ответил лейтенант.

И вот над пустынными путями Смычки разнеслись звуки поверки.

– Афанасьев… Я! Артюхов… Я! Бояринов… Я! Бабаян… Я! Карташов… Я!

Алексей, услышав эту фамилию, напрягся. «Да это же… – вдруг словно обожгла его память. – Да это же, похоже, он, тот самый охранник… Что с немцем тогда… Вот бедолага…». И, повернувшись в сторону шеренг, начал внимательно всматриваться в лица штрафников. „Ну точно, вот он“, – воскликнул про себя Алексей, встретив глазами знакомое лицо. – Вот ведь, не повезло парню из-за ерунды. И вроде бы и не виноват… Ну надо же!».

Отъезжающие заняли места в вагонах, паровоз дал протяжный гудок, оповещая всю Смычку, вплоть до привокзальной территории, о своем отъезде из Нижнеруднинска. Между путями остались стоять два капитана, старшина и четверо бойцов с винтовками и автоматами.

12

Пошли вторые сутки, как поезд покинул Нижнеруднинск. Он шел по просторам России, то выжимая из своего железного нутра все силы, шумно стуча колесами на стыках рельс и рассеивая за собой клубы дыма, то выстаивая на железнодорожных узлах, подолгу дожидаясь заветной команды: «Путь открыт!».

Все тридцать шесть, а точнее, тридцать восемь человек, если считать еще и сопровождающих, оказались размещенными в одном вагоне, примыкающем непосредственно к локомотиву. Последний вагон шел порожним. Только лейтенант Одареев да Алексей знали о том, что там хранилось стрелковое оружие.

Сразу вооружать отправляемых на фронт штрафников поостереглись. Но оружие прихватили. И часть обмундирования, которое тоже находилось там же, во втором вагоне.

Над поездом обрывками синело небо, то тут, то там проглядывавшее сквозь рваные облака. Изредка землю баловало своим нечастым появлением солнце. Тогда загорались нежной зеленью поля и луга, рассыпались серебром поверхности речушек и озерец, исчезали таинственность и непроглядность густых лесов.

И чем скорее приближался поезд к конечному пункту своего следования, тем больше ощущались и нетерпение, и тревога среди вынужденных его пассажиров. Все томились ожиданием неизвестного будущего. Что оно несет, каким оно будет? Сутки назад разговоры в вагоне имели непринужденный, развлекательный характер: звучали из разных уст смешные и часто непристойные мужские анекдоты, забавные байки, правдоподобные, но затейливые истории, вызывавшие всеобщий смех и оживленные обсуждения. А сейчас разговоры стали много тише, охватывали только небольшие группы слушателей и рассказчиков. И темы этих разговоров отражали неуклонно приближающуюся боевую реальность.

– Я говорю дружку, Алехе, значит, – это рассказывает двум своим напарникам рядовой Махота, тот самый «не дезертир», что выступал в строю перед вагонами, – ну, че ты трясешься! Выкинь, говорю, глупые мысли из башки. В бой надо, говорю, идти без этого, говорю… Без всяких надумок ненужных в голове. А ты трясешься, говорю… Убьют, боюсь… Не надо об этих вещах думать вообще, а то точняк кокнут.

– Ну и точно, – Махота прокашлялся в кулак. – Командир закричал: «За мной, вперед!». Рота поднялась в атаку… Ну и Леха, понятно, тоже «Ура!» кричал. Но недолго. Зацепило Леху. Благо не насмерть.

– И ведь который раз это, – с огорчением вздохнул Махота. – Никак себя побороть не может. Хоть кол на голове теши.

– А я вот тожа… Перед боем весь трясусь… – признался один из слушателей Махоты. – И дождать не могу, коды она, атака проклятушша, начнется. Хуже нет, коды ждешь… Ну, а уж коды началось, тоды все… То ись тоды обо всем забывашь. Чесно слово. Для меня главно – начала дождать. Вот ждать да догонять для меня – хуже нету, – заключил рассказчик.

– А вон тот, – ткнул пальцем в угол вагона солдатик, подсевший незаметно третьим собеседником Махоты, – это наш, свойский мужик, Нахимчук. Тот от предстоящего боя тоже всегда сам не свой ходит. И вроде мужик боевой, прямо рубаха-парень, а вот перед боем найдет уголок поукромней и крестится, и крестится. Знать, на Бога полагается. Убережет, стало быть, он его – надеется.

Рассказчик затянулся цигаркой и закончил:

– И ведь помогает ему Бог-от. Уж в таких переделках бывал, а ни разу даже не царапнуло. Нешто есть он, Бог-от?

– Как знать. Можа и есть, – подхватил второй рассказчик, повествовавший только что, как он ждать да догонять не любит. – У меня мама с тятей верущие. Кажный день утром и вечор молитвы читають да поклоны кладуть… Ну а как без Бога-то жить?

– Так, стало быть, ты и сам веришь в Бога-то? – спросил кто-то из сидящих вокруг.

– Дак как веришь – не веришь… Вот знать ба точно, что он есть. А то все говорять… Молются… Все слова, слова… Можа и есть он, Бог-от. Шут его знат.

На повороте занесенный ветром малый клуб дыма из трубы паровоза уже в который раз заполнил пространство вагона. По вагону раздались возгласы недовольства, матерная брань, началось хаотичное движение.

– Не довезут нас едак-то! – кричал кто-то. – Угорим нахер.

Двое возились с дверью, чтобы раздвинуть ее.

– Ну чего вы там возитесь! Задыхаемся ведь. Копуши.

Но вскоре волнения по этому поводу улеглись. Вагон проветрился быстро. И по новой начали раздаваться со всех сторон доверительные разговоры, воспоминания, житейские и армейские истории.

Справа от двери на нижней полке сгруппировалось до шести человек бойцов. Оттуда слышались шумные взрывы хохота, частые восклицания «Ой, не могу! Ну надо же!» – и неудержимые «Хха-ха-х-а, ггы-ы-ы – ы…».

Алексей невольно прислушался к шумному веселью говорливой кампании. Оттуда неслось:

– А нас на передовую. Нас! Туда! Едритт-т-т т-твою Машку за ляжку… На передок, значит…

Кто-то, слышно было, пытался одернуть говоруна:

– Да тише ты. Чего расхорохорился на весь вагон… Гляди, лейтенант вон…

– А чего, я верно говорю, – ерепенился рассказчик. – Фронты трещат по всем швам, а нас… Нас на передок… Ишь ты!

И с приблатненной интонацией напел:

 
Родина – мама —
Капризная дама.
На передок слаба.
Похоже, ей труба…
 

– Хх-а-а…

Алексей, услышав и поняв, чей же это голос, а это был голос Рябова, уже решил пресечь непристойный разговор. Он приподнял голову, оперся руками под собой, чтобы поднять тело, как вдруг услышал:

– Ну-ка ты, заморыш, заткнись! А то тебя мама не узнает, если она у тебя есть. Но, похоже, ты жалкий выкидыш. Какая у тебя может быть мама…

– Че-е? – взвился заводила веселой кампании. – А ну, повтори, че ты щас прошлепал… Кто я?

– Недоносок ты, гнус вонючий… Жалкий выкидыш, – послышался твердый, уверенный голос.

И Алексей, глянув туда, откуда раздался этот голос, увидел человека, еще моложавого, но с военной выправкой, Шелепова Вадима, о котором он буквально вчера услышал от Карташова.

– Ну, мужик, ты подписался. Сам виноват, напросился.

– Я сказал, заткнись, щегол. Или я тебя сейчас сам заткну…

– Ты? Меня? – пошел развязной походкой на мужчину Рябов. За ним двинулось несколько его подельников. – Да я тебя на ремешки порежу, падла! – в руках у Рябова блеснуло лезвие ножа. Он подступал к Шелепову ближе и ближе.

Для окружающих возникший конфликт явился неожиданностью. И многие не решили для себя: кто прав, а кто виноват. И чью сторону занять. И просто наблюдали из любопытства.

– Рябов, прекратить, – наконец, вмешался Алексей. – Дай сюда нож.

– А ты, ефрейтор, засохни. Тут не твоего ума дело, – огрызнулся на младшего сержанта Рябов.

– Что ты сказал? – воскликнул, в свою очередь, Алексей, возмущенный наглостью Рябова.

Но того несло:

– Сказал, засохни. Замочу.

– И эта козява кому-то еще и угрожает! – встал с нар и сам двинулся в сторону Рябова Шелепов.

Тот и не ожидал столь решительных действий от кого-либо, а тем более от этого мужика, – привык чувствовать здесь свое превосходство и безнаказанность, полагаться на безоговорочное повиновение окружающих и помощь дружков.

Но и дружки, стоя за его спиной, оробели.

Шелепов подошел вплотную к Рябову и резким выпадом правой руки нанес тому удар в подбородок. Рябов рухнул на пол. Шелепов поднял с пола нож, выпавший из руки Рябова, и передал его сержанту.

Алексей взял нож, осмотрел его и, произнес:

– Ого! И откуда у них берутся такие ножи?

Шелепов с пренебрежением сказал дружкам поверженного:

– Подберите это говно и положите куда подальше, чтоб не пахло. И вас я больше чтоб не слышал. Ясно?

Лейтенант Одареев со своего места молча наблюдал за происходящим. Он подумал: «Много чести, если мы все возьмемся утихомиривать одного буяна. Достаточно сержанта Боровых». И был весьма удовлетворен конечным результатом. «А с этим Рябовым нужно решать. Иначе мы команду не довезем до места в целости и сохранности».

Алексей вчера вечером сумел поговорить с Карташовым, поинтересоваться его самочувствием и настроением. Карташов по разговору оказался мягким, душевным и незлобивым человеком. Собственно, Алексей его таким и помнил по злополучному для Карташова дежурству. Иначе случился ли бы контакт с немцем, с этим Вилли Кауфманном?

Карташов был парень невысокого роста, крупного телосложения, круглолицый, черноволосый, коротко стриженный, с какими-то замедленными движениями.

– Ну ты, брат, прости, – сказал ему Алексей при вчерашней встрече. – Как-то у нас неловко получилось тогда… с этим немцем.

– Да ничего. Вы-то тут при чем? Что ни делается, как говорится… – высказался спокойно и рассудительно Карташов.

– Кстати, – сменил тогда тему разговора Алексей, понизив голос до полушепота, – а что это за мужчина, что рядом с тобой расположился? Ты, случайно, не знаешь?

Его этот человек заинтересовал еще там, в Нижнеруднинске, когда штрафники выстраивались в шеренги перед вагоном. Чем-то он ему показался притягательным. Может, возрастом? Тому было на вид около сорока. Он был чуть старше многих прибывших на Смычку. Но, однако, среди массы штрафников и постарше его люди были. Так чем же?

– Это Шелепов Вадим, – ответил Карташов. – Я сам с ним не знакомился и не разговаривал… Но о нем мои соседи говорили. Полковник он.

– Полковник!? – у Алексея промелькнула уважительная нотка. – Ну тогда понятно…

Что вдруг стало понятно Алексею, он и сам до конца не разобрался. Сейчас, лежа на лавке, он невольно наблюдал за Шелеповым. «Ну, а чего? – сказал сам себе Алексей. – Чем не полковник. Вполне. Только уточнение – бывший полковник. А сейчас-то он, судя по форме одежды, рядовой. Стало быть, разжалованный полковник. Когда? За что? А какая разница. А впрочем, в документах у лейтенанта по каждому должны быть исчерпывающие сведения».

Одареев дремал рядом. Он лежал на боку, и пока поезд находился в движении, лейтенанта мало беспокоило настроение личного состава и кто чем занимается. Вот ежели да вдруг остановка! Вот тогда держись. Покоя не будет. А пока…

И как на притчу, Одареев почувствовал, что поезд заметно замедляет ход. Это ощутил и Алексей.

– Кажется, приехали, – предположил он.

Одареев внимательно прислушался к перестуку колес:

– Определенно, остановка. Ты, сержант, добежал бы до начальника поезда, узнал, что и как.

– Есть, узнать! – по-боевому ответил Алексей и схватился за свою палку.

– Вот черт! – спохватился лейтенант. – Извини, совсем забыл. Погоди, я сам.

И лейтенант, поднявшись с нар, направился к створу дверей. Там уже толпились любопытствующие. Они с легкостью расступились, высвобождая проход для лейтенанта. Одареев ловко спрыгнул из вагона на землю и побежал в сторону пассажирских вагонов. Добежав до административного, он увидел, что вагонная дверь приоткрыта. Схватившись за поручни, он уже готов был скрыться в вагоне, но нечаянно бросил взгляд вперед. И увидел, что впереди, метрах в трехстах от их санитарного поезда, стоит воинский эшелон. Это он без труда определил по последним платформам, где, затянутые брезентом, стояли артиллерийские орудия. А еще дальше он разглядел стоящие так же на платформах танки.

Поднявшись в вагон, он без труда нашел майора Гаврилова. Тот ничего определенного о причинах остановки сказать не смог. Поезд стоял далеко от станции, и спросить было не у кого.

– Остается ждать. Может, со временем что-то и прояснится, – успокоил лейтенанта майор. – А вот использовать эту остановку с толком следует.

– Людмила Санна! – крикнул он в проход по вагону. – Слышите, Людмила Санна!

– Слышу, Юрий Палыч. Иду, – послышалось из противоположного конца вагона. И вскоре перед купе майора Гаврилова предстала дородная, еще не пожилая женщина в белом халате.

– Людмила Санна, – обратился к ней майор. – У нас для наших пассажиров к ужину что-нибудь готовится?

– Ну, а как же, Юрий Палыч. Что-нибудь приготовим, – одарила она улыбкой лейтенанта Одареева. – Голодом не оставим. Извините, Юрий Палыч, я на пять минут отлучусь в пятый вагон и все выясню по этому вопросу у Розы Карповны. Я быстро.

И Людмила Санна развернулась и закачала упитанными бедрами.

– Да ты присядь, лейтенант.

Когда Одареев сел на лавку, майор продолжил:

– Я чего говорю… Пока остановка – самое время твоих орлов покормить. На ходу, сам понимаешь, транспортировка пищи в ваши вагоны исключена. Так что… Подождем нашу кормилицу. Времени, похоже, предостаточно.

Времени на самом деле оказалось более чем предостаточно. Людмила Санна оказалась весьма пунктуальной. Где-то минут через семь-восемь она уже вернулась назад.

– Через полчаса, самое большее минут через сорок присылайте своих хлопцев за баком, – распорядилась она, вновь одаривая улыбкой лейтенанта. – Роза Карповна постарается…

– Понял. Разрешите идти, – встал навытяжку перед майором и любезной Людмилой Санной Одареев.

– Вы свободны, – добродушно сказал майор.

– Заглядывайте к нам почаще. Милости просим, – пропела Людмила Санна.

Примерно через час каждый в предпоследнем вагоне поезда, получив желанную порцию каши и кусок хлеба на ужин, дружно принимал пищу. Одни бойцы черпали из своих плошек, сидя в вагоне, на нарах, а другие, с позволения лейтенанта, ужинали на улице, сидя прямо на полянке перед вагоном.

– А это кто такие к нам шлепают? – воскликнул один из бойцов, завидев две фигуры, приближающиеся к их вагону со стороны головы поезда.

Они шли не торопясь. Тот, что повыше и, видимо, постарше наклонялся к колесным парам, простукивал молоточком, открывал буксы, внимательно осматривал их и, если требовалось, просил того, что поменьше, по всему видать, мальчонку, подлить туда масла. Вскоре они приблизились к вагону: пожилой мужичок в замасленной спецовке, с молоточком на длинной рукояти в руке, и мальчуган лет семи-восьми. Мальчуган держал в руках мятую, видавшую виды масленку.

Алексей, подумав, что вот они-то точно знают причину остановки, доброжелательно предложил:

– А вы с нами поужинать не желаете? Каша у нас…

Он даже аппетитно причмокнул.

– Разве что Санек, – согласился мужичок. – Будешь, нет? – спросил он, наклонившись к мальчугану. И не получив от того толкового ответа, продолжил:

– Разве что самую чуточку ему.

Когда уже и мужичок – осмотрщик вагонов и его внучок Санек ели из освободившихся плошек кашу, этот пожилой железнодорожник поведал, что впереди, перед станцией Ключевская, как раз перед прибытием воинского эшелона немецкие самолеты сброшенными бомбами повредили пути. Они, мол, сейчас и ремонтируются. Работы, мол, часа на два еще осталось.

– А Ключевская – большая станция? – поинтересовался кто-то.

– Да не. Откуда, – ответил мужичок. – Так, железнодорожный разъезд. Но места у нас шибко баски, – похвалился он.

Одареев, находившийся поблизости, донимал осмотрщика вопросами:

– И что, такие налеты частенько случаются? Стало быть, и фронт недалече?

– Меня Лукой Феофанычем кличут, – брякнул железнодорожник. Но после короткой недоуменной паузы продолжил, облизывая ложку:

– Бывает, как же. Летают. Норовят навредить.

– Деда, а ты про немцев расскажи… Про тех… – встрял малец Санек, обнаружив отсутствие передних молочных зубов.

– Чо зубов-то нет? – тут же заметил кто-то. – Поди, с баушкой спишь?

Малец застенчиво умолк, уткнувшись в плошку.

– Бывает. Верно, – заговорил Лука Феофаныч. – Вот, неделю поди назад будет, прилетал так же немецкий самолет… Дак он это… Не бонбы сбрасывал, а людей. Как их… – осмотрщик поднапряг свою память, – десантников. Вот. Долго их вылавливали, окаянных… Дня три али четыре.

– А чего им тут надо-то было, этим десантникам? Чо, Ключевская шибко важный объект?

– По всему видать, им мост через нашу речку Чухонку запонадобился. Он там впереди. Три километра от нашей Ключевской будет. Да вы по нему проедете, ежели у вас вперед дорога предстоит, – обстоятельно разъяснил осмотрщик. – А фронт… Пока мы про него тут не слыхали. Может, он и недалече где. Ну, спасибочки за угошшение, а мы пойдем свои дела делать. Да, Санек?

– Да посидите еще, – предложил один из бойцов.

– Верно, посидите, – поддержал лейтенант. – Чайку попьем. Скоро чай принесут…

– Да не… – вежливо отказался осмотрщик. – Дела, – заключил он важно. – Да и вечереет, гляди.

И уходя уже, взглянул на два прицепленные к поезду вагона, покачал головой:

– Шо ж, поновее-то не сыскалось? Эвон чо шшели-то каки. Сквозит небось?

И, не дожидаясь ответа, начал привычно колдовать над колесными парами.

Когда допивали чай, Одареев, как бы советуясь с Алексеем, произнес:

– Верно, видимо, говорят – береженого Бог бережет.

– Раз говорят, значит верно, – скаламбурил Алексей. Но пока не понял, к чему клонит лейтенант.

– Что ж, значит, будем оберегаться, – решительным тоном объявил тот.

– От кого? От чего? Как?

– Пришло время нашему боевому пополнению вооружаться.

– Вы считаете? – сказал Алексей.

– Да, я считаю. И откладывать на потом, ожидая какого-то чрезвычайного случая, считаю нелепостью. Надо это сделать сейчас и безотлагательно.

– Ну что ж. Я в принципе – за, если требуется мое мнение, – согласился Алексей.

Построенный в две шеренги, как и прежде, личный состав боевого пополнения стоял перед вагоном. Лейтенант, пройдя вдоль строя, пришел к неутешительному выводу: вид у бойцов был далеко не боевой.

– Товарищи бойцы! – обратился, наконец, лейтенант, – мы с вами – боевое подразделение. Будем считать его взводом, находящимся в походном состоянии. Но вид у нас с вами не боевой, хотя мы приблизились к фронту и должны считаться с фронтовыми условиями. Потому перед вами ставятся задачи, – лейтенант окинул взглядом шеренги, – Первая: привести в порядок и содержать внешний вид на должном уровне; вторая: получить табельное стрелковое оружие и содержать его в порядке и боевой готовности; третья: вся наша жизнь с этой минуты регламентируется только положениями Устава. А потому, мы будем подчиняться в нашей внутренней жизни, пока находимся в пути, уставным отношениям. С этой минуты я и мой помощник не просто сопровождающие вас до места вашей дальнейшей службы. Я, как старший по званию, лейтенант Одареев, являюсь командиром нашего взвода, а мой помощник, младший сержант Боровых – замкомвзвода. Потому требуется к нам обращаться соответственно. Мы все теперь не просто пассажиры, двигающиеся вместе в одном направлении до места нашей службы, а боевая единица, боевой взвод, готовый в любой момент организованно вступить в схватку с врагом.

Вдруг из шеренги послышался голос:

– А вопрос можно?

Лейтенант кинул взгляд туда, откуда донесся голос:

– Можно.

– А откуда возьмется стрелковое оружие? Разве оно у нас есть?

– Раз я о нем сказал, значит, есть. Может, только на всех не хватит, но владеть им должен уметь каждый. Надеюсь, больше серьезных вопросов нет. Не будем терять времени…. Сержант Боровых, возьмите с собой четверых бойцов и обеспечьте личный состав оружием.

– Есть, товарищ лейтенант, – бодро ответил Алексей, лихо козырнув. – Афанасьев, Бабаян, Карташов, Устинов, за мной!

И, прихрамывая и опираясь на палку, двинулся в сторону последнего вагона.

Четверо бойцов легко догнали своего сержанта. Впередистоящий эшелон с танками и артиллерийским вооружением двинулся вперед в сторону станции Ключевской полчаса назад. Машинисты санитарного поезда, по рассуждению и по догадкам лейтенанта Одареева, пережидают какое-то время, чтобы не ползти на задах у эшелона, и для удобства, и для собственной безопасности. «Слишком хорошая мишень получилась бы для немцев, если бы наши поезда выстроились в одну непрерывную линию», – подумал лейтенант. Санитарный поезд тронулся только минут через сорок после того, как покинул место стоянки эшелон.

Над поездом сгущались сумерки. Далеко над горизонтом забрезжили первые звездочки. Тишину вокруг нарушал размеренный перестук вагонных колес. Еще засветло поезд миновал станцию Ключевскую – небольшое железнодорожное поселение, состоящее из двух, но не более, десятков деревянных покосившихся домиков с низкими палисадниками, калитками, воротцами и прочими незатейливыми архитектурными деревенскими пристройками. Некоторые окошки уже проливали подслеповатый теплый свет. В поселке шла своя жизнь. В этих неказистых, но теплых и уютных домишках готовились ко сну немногочисленные жители. И среди них Лука Феофаныч с внучком Саньком.