Алинда Ивлева
Трип в прошлое
Черепаха заерзала, стала жевать одежду, и пыталась выбраться из нарнического шифоньера. Я догадалась, что Машка хочет есть. И решилась я на дерзкий побег. Знала, что пропахшие табаком папины друзья ходят с лестницы курить, а дверь не закрывают. Замотала рептилию в старую мамину кофту и рванула. В тапках и домашнем платье из фланели в ромашку я вырвалась навстречу приключениям. Здесь я никому не нужна.
Воздух был окутан тайной, наполнен необычными звуками и будоражил свежестью и запахом цветущих каштанов. Я выскочила из подъезда и юркнула в траву, хрустальная роса сразу намочила тапки. Но я бежала изо всех своих сил, подальше от острогов, в которых я чувствовала себя заключённым. Мне нет места там, где нет любви. Неслась, не разбирая дороги, хлестали ветки по лицу, не заметила, как оказалась в тёмном лесу. Деревья шептались заговорщицки и, устрашающе тянули ко мне свои ветви, преграждая дорогу, как охранники в ряд, могучими столбами.
Неожиданно непролазная лесная чаща кончилась и передо мной возникла чугунная решётка, перемежающаяся с гранитными столбами. Я легко протиснулась сквозь железные прутья. Чуть забрезжил рассвет и взору открылось странное место, длинные клумбы с каменными плитами, мощеные аллеи, молодые ели шуршат иголками и говорят о чем-то своём с танцующими березками. Мне не было страшно. Двинулась осторожно по одинокой дорожке, выпустив Машку в траву, вдруг мелькнула горбатая тень, затем тень поменьше, стремительно приближаясь, я смогла разглядеть выцветшее пальто латаное, пуховой платок и стоптанные солдатские сапоги. Женщина приблизилась так близко, что внутри похолодело, потому что передвигалась она совершенно беззвучно. Разглядела борозды на её лице и расплавленную, выжженную кожу. Тень поменьше не удалось распознать, она была пыльным мрачным сгустком. Женщина открывала рот как рыба, выброшенная из воды на берег, звуков не было, но я слышала каждое слово:
– Иди домой, нечего тебе здесь делать, у тебя есть дом, а наш разбомбили. Оглянись, здесь тысячи и тысячи тех, кто мечтал жить так как ты. Здесь чьи – то матери и дети. Они мечтали спать в своей кровати, а по утру смотреть в окно на дивный сад во дворе, а не через лоскуты стен, повисшие на прутьях на разруху. Мы мечтали проснуться. Я ненавижу звук сирен, они воют словно шакалы. Здесь молодые парнишки, такие как ты, они не ныли, что папа по голове не погладил. Они по 16 часов стояли у станка, чтоб не останавливалось производство, они заняли место своих отцов, ушедших на фронт. Ты живёшь счастливо, над тобой мирное небо. Иди домой. Призрачные тени исчезли. Я тряслась как осиновый лист. Все картинки, рассказанные женщиной, стояли черно-белым изображением перед взором. Слезы лились. Навсегда в памяти эта встреча на Пискаревском кладбище. Я, схватив на бегу Машку, выбежала с братского блокадного погоста и заблудилась. Когда отец нашёл меня и обнял, мой мир снова стал цветным. Большой, сильный папа плакал. Теребил меня, прижимал и что-то бормотал. Но я знала – меня любят. Меня искали всю ночь. Нашли. С того случая все домашние посиделки начинались с выступления главной артистки в нашей семье: я пела, читала стихи, показывала представления собственного сочинения. Алкоголь на столе исчез, и я все чаще бывала за столом с гостями.
Абхазский папа
Когда – то давно я прочитала исторический роман известного ингушского писателя Идриса Базоркина «Из тьмы веков». И была уверена, что знаю об ингушах все. Почти все. Настолько на меня произвели впечатления эти вольные горцы из романа, что я стала изучать историю Ингушетии. С замиранием сердца читала о Боевых башнях Таргима, языческом святилище Мят – Сели, древнем христианском храме Тхаба-Ерды. А чем гордились ингуши, так тем, что в их краях никогда не было князей и царей. Вселенная мудро устроена, нечего книжки читать – узнай ингуша в лицо.
В один из летних вечеров, коротая досуг на сайте знакомств, мне прилетело сообщение. Фото на аватарке: «рука – часы» на фоне руля машины не отечественного производства. Хотела было сразу в мусорную корзину привет от незнакомца отправить. Но, увидев меня в сети, он прислал сразу несколько весточек подряд. Мой новый знакомый представился Алимханом. Произвела впечатление его необычная манера делать комплименты на кавказский манер, он сравнивал мои глаза с утренним небом в горах, а голос с журчащим серебряным родником Хьовра- хьяст, что заживляет любые раны, даже сердечные. А через пару дней к моей работе подъехал он. На белом…нет, не джигит на белом коне в папахе. Алимхан стоял с букетом персиковых нежных роз, прислонившись к белоснежному Мерседесу. Я подошла ближе. Из салона авто пахнуло лавандой и кожей. Мой новый ингушский друг был настолько гладко выбрит, что его лицо сияло на солнце. Синяя выглаженная рубашка благоухала дорогим парфюмом, подтянутый, спортивный, он опустил глаза. Что смутило меня при первой встрече. Впоследствии я узнала, что традиционно в Ингушетии и Чечне не принято смотреть женщине в глаза – неуважение! Мы болтали обо всем на свете с приятным горцем, как выяснилось на 15 лет моложе меня, сидя на террасе популярного ресторана. Заходило солнце, в его лучах бегонии в кадках медово источали запахи майской розы, пиона и счастья. Мой кавалер был галантен и заботлив. Но мы оба уже знали, что продолжения не будет. Но я ошиблась.
Спустя несколько дней он позвонил, предложил встретиться. Я сказала, не стоит. Али удивился, неужели выпить чашку душистого чая с хорошим человеком- преступление? Ответа у меня не нашлось. В предзакатном мареве мы сидели до ночи на жарких гранитных глыбах, обрамляющих несущуюся стремительно мятежную Неву к Балтийскому морю. Он рассказал больше о себе, мечтах, планах, я о своих целях. Договорились до того, что у него есть несколько га земли, но их нужно перевести из статуса сельхозназначения в ижс. Недалеко от Коробицино. Лицам же кавказской наружности двери не открывают, если они хотят действовать по закону, а не привычно заносят с чёрного входа миллион в конверте, завернутый в скатерть-самобранку. Да, за эту услугу просили миллион без гарантии. Я же приврала, что это сделаю как два пальца об…асфальт. Ведь он обещал заплатить сумму, которой бы хватило на погашение ипотеки. Это мой конёк, сначала хвататься за любой вариант заработка, потом думать. До сих пор дома хранятся кучи книжонок по земельному праву с поправками. Опущу хождения по мукам и адреса тысяч инстанций, куда нас посылали: три звезды, офис матери Кузьки, анальный тоннель афроамериканца. Процесс растянулся на пару лет, сдвинулся, но упёрся в бюрократический адов котел. Но наше знакомство переросло в дружбу.
Однажды Алимхан спросил, какие у меня планы на лето? Когда отпуск? Я плаксиво проныла в трубку, что финансы спели одиночное ариозо. Он сообщил, что папе его нужно срочно доставить посылку в Абхазию, и поездка моя будет оплачена полностью. А вы бы отказались от такого предложения? Спустя неделю ингушский друг посадил меня в самолёт до Сочи, перевёл на карту 50т и вручил сумку – посылку для родни. В смс написал, что могу остановиться, где посчитаю нужным. «Папа тебя сам найдёт». Ух, сердце екнуло. Что там за папа такой, человек – загадка. Фотку не показали, номер телефона не оставили, я даже имени его не знала. В общем – то не моё это дело.
Когда преодолела границу через реку Псоу, вышла на привокзальную площадь, встречающую гостей Страны Души, меня обступили несколько таксистов. «Домчим с ветерком хоть на край света, только плати». Я отползла в тенек, вдыхая аромат печеного теста из близлежащей кафешки. Когда стая абхазских драйверов упорхнула обрабатывать очередного приезжего, ко мне неспешно, вальяжной походочкой, подошёл джин. Он вручил мне запеченную лодочку по-аджарски с сыром и яйцом в контейнере, бутылку минералки, и со словами «я от папы», покатил мой чемодан. К стоянке. Молодой человек в рубашке, напомнившей в жару о снежных верхушках Кавказских гор, упирающихся в прохладную синь небес. Смуглый парень поправил стрелки на чёрных брюках и открыл мне заднюю дверь бмв. Добрались с ветерком по узкой виляющей трассе, отделяющей горы от моря, до дома в котором я сняла жилье. Без удобств. Посланник Абхазского папы вошёл первым, и я очутилась вместо конуры в цоколе в номере с балконом и видом на изумрудную морскую гладь с собственной туалетной комнатой. Хозяйка как порыв штормового ветра снесла вазоны с цветами, когда несла на подносе бирюзовый лимонад в бокале, со дна которого подмигивали льдинки. Не знаю, что можно было пояснить за две минуты разговора, но как звезду меня до этого ещё нигде не встречали. Джин исчез, как и появился. Странно – ни слова о посылке. Вечером того же дня я плескалась как благодарный тюлень, которого до этого выбросило на берег, а затем добрые люди вернули его в родную стихию. Я ныряла, кувыркалась в ласковых волнах, кружилась и пела оду морю, страстно обнимающему меня. Три дня последующих пролетели мгновенно: море- сон, еда – море. Хозяйка следила за моими передвижениями в бинокль, я поняла это по отблеску линз из окна. Как только синяя калитка скрипела, и я переступала порог гостевого дома, она неслась ко мне с меню дня. А на четвертый день я слегла. Акклиматизация, температура 40, со всеми вытекающими. Пластом, раскатанным асфальтоукладчиком, я пролежала сутки. В ознобе и бреду. Между галлюцинациями и минутами осознания, что не знаю, который час, надо мной, нависла огромная скала. «Боже, где я?» Чья-то рука положила на лоб мокрое полотенце. «Хозяйка» – предположила я и приоткрыла глаза.
– Девочка, я тебя забираю! – незнакомый мужской голос пробасил возле уха. Даже в темноте комнаты я почувствовала его мощь. Человек-скала поднял меня как экскаватор в руки – ковши и вынес из душного заточения. Я парила над дорожкой, выложенной плиткой, мокрая простыня жгла тело, солёный ветер с моря проник в лёгкие. Я неслась навстречу звездопаду.
Помню только назойливый запах виноградных косточек, грецкого ореха и чего-то пряно- ванильного. Небытие. Прекрасный сон? Лавандовый тюль пощекотал нос, развеваясь на ветру, дымка над остроконечной горой рассеялась, и в ультрамариновой выси, сквозь пенистое облако спикировал орёл. В окно заглянул клематис, белыми розетками покивал мне и исчез. Я повернулась на другую сторону и поняла, что не сплю. Преследующий меня летний аромат источали ломтики жёлтой дыни и арбуза на тумбочке возле кровати в ажурной вазочке. Опустила медленно ноги на мохнатый шерстяной коврик. Дверь распахнулась. Незнакомая женщина просеменила и участливо дотронулась до лба:
– Машаллах, температура спала. Как он переживал, как переживал. Позову, – и серое платье исчезло. – Вах, спящая красавица, проснулась, – душевная улыбка вошедшего заполнила светом комнату. – Проси что хочешь, ты мой гость, друг моего сына – мой друг! Я тебя ночью чачей напоил, тут все говорят, надо местными лекарствами лечиться от местной болезни. Поешь, и отвезу на море, а хочешь в Грузию? А может, хочешь на источники? – я не сразу привыкла к быстрой речи Абхазского папы с акцентом незнакомым, когда кажется, что некоторые слова проглатываются.
Мне выдали человеческую одежду, так охарактеризовала домоправительница синий балахон и накидку, прикрыть плечи от солнца и ненужных взглядов. Водитель привёз нас на рынок. Выходящие из лавок и ларьков местные продавцы кланялись или подбегали и уважительно трясли руку моему спутнику. Мне было неловко, кто он такой, черт возьми. Абхазы исподтишка оглядывали меня, их взгляды вспарывали мне спину будто каленым ножом. Одному продавцу, особо болтливому, Иса сказал, что я его жена. Руки водителя уже находились на уровне колен, столько подарков накупил Абхазский папа любимой. До сих пор я храню огромный горский кинжал ручной работы, ковёр шерстяной хэнд-мэйд и кофейный набор. Водитель уехал, а мы прошлись по Гудауте, а квартировалась я до болезни в Цандрипше, недалеко от нашей границы. У меня потемнело в глазах, когда узнала, где оказалась.
– Со мной ничего не бойся, – седовласый, огромный Иса наклонился надо мной. – Веришь мне?
– Верю, – с ним я была абсолютно спокойна.
Закат мы встретили в великолепном открытом ресторане на набережной с живой музыкой. Половину заведения сразу же освободили от посетителей, стол юркие официанты застелили новой скатертью, через 20 минут он ломился от рыбных и мясных блюд, выпечки, салатов, вина в ведре со льдом. Шум волн ласкал слух, а я – взгляд моего поклонника.
– Я помолодел, мне 57, но чувствую себя пацаном после армии, даже одышка прошла. Иса закашлялся в кулак – наковальню. Сразу видно или бывший спортсмен или жизнь бурная, подумала, глядя на его ручищи и глубокие морщины на когда-то красивом лице. Огромный живот мешал ему быть более проворным, отчего все движения были по – горски уверенными, без суеты. Мы выпили, потом ещё выпили, ведь лучшее вино Абхазии лилось рекой. Язык местного авторитета развязался, он расслабился, перестал сканировать обстановку и людей. Внимательно выслушал о всех перипетиях жизни матери одиночки, глаза его в этот момент наполнились бесконечным теплом и доверием. Абхазский папа поведал мне грустную историю, почему много лет вынужден жить вдали от Родины, друзей, семьи. Рассказал о брате его бывшем «воре в законе». С гордостью поделился достижениями племянницы – известной певицы в Ингушетии. Рассказал о кровной мести и жестоких законах родного края, от которых вынужден был скрываться. У меня нет права судить кого-то. Жизнь его побила, но влиятельности и уважения к себе он не лишился, снова обрёл авторитет на чужбине. Потом было много вечеров в разных ресторанах, где я пела на сцене песни его любимого Круга. Посетили виноградники и мандариновые плантации высоко в горах. Я обнималась с лошадьми, фотографировалась в обнимку с курицами, бегала за ослами, и пила молодое красное, ещё терпкое вино из бочки, гранатовый сок из плодов с ветки. Уплетала киви свежепротертый и слушала, слушала. К концу отпуска он подарил мне кольцо со словами:
– Только такая как ты сможет стать мне настоящей женой!
– А как же та, что в Ингушетии? Она ждёт, – шарахнулась я в сторону.
– Ты уверена, что ждёт, вот уже 12 лет? – она жена для людей. Оставайся, все у тебя будет! – он волновался, на морщинистом лбу выступил пот и побежал ручьями по седым вискам к подбородку.
Я не сказала «нет», и не сказала «да». Проводы были душевными. Долго переписывались, а на следующий год я снова приехала в Абхазию, сняла жилье и заявилась без предупреждения в гости. Привезла лекарство, которого в Абхазии было не достать и картину. Девушка в красном платье держит под уздцы огромного коня на фоне гор. Когда Иса увидел этот рисунок, написанный мной, расплакался:
– Это вот так меня скрутила в бараний рог и под уздцы, я с тобой слабый, послушный, ты уехала, сердце барахлить стало совсем. Думал, думал, плохой я для тебя муж, хорохорился. Девочка, забудь мои слова. Кольцо оставь себе, – папа Абхазский утер глаза ладонью и высморкался в салфетку. Улыбнулся, я по – дочерни обняла его.
– Ты мне как отец, прости, а кольцо я и не взяла, спрятала у тебя в секретере в гостиной.
– Вот зараза, – и мы провели очередной оставшийся отпуск как друзья в путешествиях по Стране Души.
А спустя год я снова приехала в Абхазию, собралась навестить папу. Но телефон был выключен, позвонила его сыну:
– У папы инсульт, на самолёте его доставили на Родину. Он так плох, боюсь…– и связь оборвалась.
Больше я никого из их семьи не слышала, и о судьбе Абхазского папы не знаю. Это моя боль. Линии судьбы. Иногда чувствую свою вину, а если б я сказала да....
Лагерная жизнь
– Встали в строй! – Зычно, под призывную мелодию в исполнении юного барабанщика и местного, отбывающего уже 50й срок, горниста «Взвейтесь кострами», пионервожатая указала нам резким взмахом руки место в шеренге. – Замыкающие! Держать строй! – Маша подтянула расползающийся узел кумачового галстука, прокашлялась, поправила пилотку, свалившуюся на ухо. – Че встали, как вкопанные, оглохли? – «вожатка» с устрашающим отчеством Адольфовна и бульдожьим взглядом направилась к нам с подругой по спорту, Оле. Мы вжались в сосну так, что кора её впилась нам в спины сквозь одежду.
– Мария Адольфовна, мы вообще – то барьеристки, нас мама отправила сюда дождаться свою смену, – проблеяла еле слышно Ольга.
– Наши все на сборах в другом лагере, а мы по возрасту туда не подошли, они же приедут в июле, – вопросительно, но с надеждой в голосе вставила я свою речь. Как младшая, даже не была удостоена сурового взгляда пионервожатой.
– Церберша, – шепнула подруге. Та нервно хихикнула.
– Я смотрю вас жизнь то по лагерям раскидала, бывалые, закосить не получится, у на тут у всех один устав. Иначе карцер, – тощая Адольфовна в этот момент очень смахивала на тезку отца. Ниточка синюшных губ сжалась, желваки заиграли, вены вздулись на её цыплячьей шее. Казалось, что гордость пионеров – красный галстук, вот- вот задушит её. Пионервожатая, как в замедленной съёмке, зловеще сверкая глазами, подняла длинную хворост ну с земли. Не спеша обломала мелкие сучья, помню только вибрирующий визг прута, разрезающий мятежный воздух и раскаленную боль под коленями. Мы с Олей согнулись пополам. Цепкие пальцы за шиворот бросили нас к строю испуганных ребят.
Дед продул неуверенно свой, похоже, ещё времен революции, горн. Снова взвились кострами синие ночи. Мы маршировали. На линейку.
– Надо бежать!
– Ты что!? – испуганно зыркнула Леванюк, она хоть и крупнее меня и старше на 3 месяца, но такая трусиха.
– Я в этом Гестапо не останусь, – и когда пионерский отряд прошагал после линейки к столовой, Адольфовна отвлеклась на беседу с другой вожатой, я рванула к административному корпусу. Знала, что, когда время обеда, там пусто, словно всех потравили дихлофосом, как тараканов. Домашний Телефон я помнила наизусть. «Мамочка, Мамочка, возьми трубку».
– Алло, – уставший тихий голос, такой родной.
– Мамочка, миленькая, прошу, заберите меня домой или приезжайте в выходные. Я здесь не смогу, – голос сорвался на рыдания.
– Что случилось, – мама была недовольна.
– Ничего, – я поняла, что просьба моя словно дуновение ветерка в июльскую жару по её тону.
Зареванная, незаметно присоединилась к обедающим, как удав заглотила лагерную еду. Оля понимающе подбадривала взглядом.
– Ночью пойдём до дороги, там на попутках доедем до вокзала, – я была решительно настроена.
– Меня родаки убьют, я не пойду, – Оля сдалась без боя.
– Тогда я подговорю Тольку, у него друзья – старшаки, они в магазин сами ходят, дорогу знают, проведут, – подруга поняла, меня остановит только поезд.
Ночью, когда только лунная посеребренная дорожка освещала дымчатую вуаль над торфяным озером, беглый отряд из пионера – лагеря «Орлёнок» пытался отдышаться под остервенелый писк комаров у тёмной воды. Серёга, из старшего отряда, сказал: если дойдём до озера, значит, полпути до трассы преодолели. На наших койках в это время мирно посапывали скомканные полотенца и тёплые вещи.
Даже в лесном сумраке был виден беззубый улыбчивый рот Толяна, он привирал, будто в смертельной схватке потерял пару зубов, но весь лагерь знал, что тот свалился неудачно с велика. Вадим предложил искупаться и двигаться дальше. Свобода же. Я сразу отказалась.
– Надо бы костёр разжечь, у дворника спички стырил и вот, газеты, – из – за шиворота спортивки Толян достал пачку мятых листов.
Оля в последний момент передумала и увязалась с нами, бурча, брюзжа и спотыкаясь об каждый корень, она доплелась к озеру. И теперь, надув губы, пыталась подпалить бумагу. Лист заискрился неоновыми языками, Толик и я быстро подкинули сухостоя и высохшую кору. Апельсиновое танго осветило лесную ночь. В этот момент взгляд выхватил статью в газете. Фото протокольных рож и заголовок: «сбежали трое заключённых, предположительно скрываются возле пионерлагерей Орлёнок, Мечта, Юность».
– Орлёнок, – в приступе паники я зажала рот руками и перешла на шепот.
– Ха, ты че зэков боишься? – вылез из воды трясущийся Вадик в длинных сатиновых трусах, быстро напялил футболку и уселся к костру.
– А ты не боишься? – подруга развернулась к пловцу, и уже тряслась так, словно её только достали из морозилки.
– А че их бояться, с нас и взять то нечего, – Толян развеял обстановку.
– Но я бы тут не засиживался, а то засекут по любому, – Вадик, стуча зубами, уже запихивал мокрые ноги в штаны и кеды. По – пионерски тушим костёр и валим, – пацаны встали у огня наизготовку. Мы отвернулись. Зашипели угольки и дымок взвился ввысь.
Мелкими перебежками продолжили путь. Темень хоть глаз выколи, но парни похоже знали дорогу. Машин по-прежнему не было слышно. Только ночные жители перекрикивались между собой и пели песнь звёздной ночи сосны да осины. Зыбкий страх все больше сковывал внутренности.
Неожиданно, все разом, мы учуяли запах костра и чего-то копченого. Подкравшись поближе, скрываясь за деревьями, мы увидели три чёрных ссутулившихся над огнём силуэта. Мы разом приникли к влажной траве, колючки сосновые впились в руки и коленки, словно спицы. У парней исчезла бравада. Стали тихо отступать. Вдруг, где -то совсем рядом, раздался тягучий ломающийся голос:
– Может, братва, сперва маленькую раздавим, потом остальными закусим.
Первая с жуткими криками рванула Ольга. Мы как команчи рванули следом. Благо я и подруга легкоатлетки. Наш огонёк ещё дымился и фырчал. По нему – то нас и нашли перепуганные пионервожатые, которые обыскали к тому времени весь лагерь. Утром приехала милиция и собаки. Адольфовна разговаривала на птичьем языке. Мы не разбирали ни слова. Мальчишек сразу отделили от спортсменок. Позвонили отцу днем, и врач «Орленка» молил забрать меня срочно домой, потому что у ребёнка высокая температура.
Когда приехали за мной родители. Мама озадаченно потрогала голову. Не горячая. Папа провел личную беседу с начальником детского учреждения. Не знаю, чем закончился их разговор, но меня забрали. А Ольга осталась. Больше в лагерях я не бывала. Когда желтое такси выехало за ворота из громкоговорителя донеслись обрывки песни: «Орлёнок, орленок, взлети выше солнца». Я была счастлива.
Тетя Аля
Шёл 90 – й год. Мне восемнадцать, и я начальник милицейского питомника при заводе Полимерстройматериал, потому что больше некому…
– Завод накрывается, – комбат Маркин почесал квадратный небритый подбородок.
– Разворовали, – дерзко вставила я. Взгляд командира выстрелил в упор, отрекошетил на входную дверь. Я молниеносно среагировала, прикрыв её. Маркин потёр седеющие виски:
– Ивлева, ты это прекращай! Поняла? Я тут тоже не вечный, все твои инициативы прикрывать, с меня показатели требуют! – рука командира, испещренная вздутыми венами, словно реками на карте, потянулась было к сейфу. Краем глаза заметила Арарат. Наши взгляды пересеклись. Дверца в железный ящик, полный секретов, с грохотом лязгнула.
– А если я и Кошкин вдвоём поднимем питомник, Кошкин не пьёт, и в обходы ходит. Дайте хотя бы папу месяцев.
Комбат тяжело вздохнул, дернул форменный воротник, ослабив галстук:
– Три месяца. Свободна.
Трудовые будни милиционера-кинолога – это путь канатоходца без страховки над бездной. На одной стороне хищники, на другой – феодальная власть и междоусобицы. И ты завис в моменте. Кормить собак нужно, а денег нет в бюджете. Ловить расхитителей казенного добра надо, а воруют директор и зам с разрешения начальников 1 и 6 ого отделов. Помните, наверное, каким дефицитом были в 90е обои. Много душещипательных историй могла бы рассказать о своей службе кинологом, но расскажу о том, как я стала благодаря развалу в стране тётей Алей.
Пришлось таскать по зиме из детского сада на санках бидоны с остатками еды, 37 кг, как сейчас помню, а я весом на десять килограмм больше этого бидона. И наши собаки с голоду не сдохли. Мы с Кошкиным работали сутки через сутки, на износ. А вольеры почистить, воду из заводской столовой натаскать, ещё ночью все цеха обойти и огромную территорию. Сказать, что служба была не в тягость для тощей, неопытной девчонки- обмануть вас. Но я дала слово!
Тогда напарник и предложил вариант:
– Племянник мой без дела шатается, на учёт поставили, с плохими парнями связался, пусть в твою смену приходит, приобщи его к труду. Ты девка смышленая, плохому не научишь, – Кошкин усмехнулся в усы с последней фразой.
Прошла бы мимо, если б не окликнул:
– Теть, – я вздрогнула. «Я ж не тетя». У ворот стоит высоченный парень, на вид лет двадцать. В сером ватнике, кирзачах, шапке, сдвинутой на нос. Руки в карманах. В уголке рта дымится сизым сигарета. Изучающий, с прищуром, наглый взгляд серых с хрусталиками янтаря, глаз. Я подошла ближе, шершавый едкий дым обдал меня и исчез в морозном воздухе.
– Сергей? – вгляделась пристальнее в раскрасневшееся лицо парня.
– Георгич, – позер манерно откинул щелчком пальцев окурок и протянул пропахшую табаком руку. – А тебя как звать, или тебя не зовут, ты сама приходишь? – ехидно улыбнулся в полрта, скрывая отсутствие переднего зуба. – Удар пропустил, – пояснил Георгич, заметив мою встревоженность.
– Да, прихожу сама, как видишь, ведь ты у меня на поруках, а не я. Говорят, надо, чтоб ты встал на путь исправления! А почему Георгич? – я кивнула в сторону проходной.
– Говорят, умный не по годам, – блатной походочкой, загребая снег сапогами, двинулся Сергей следом.
"Ну и тип, неужели ему пятнадцать?"– рассуждала, сомневаясь, что этот гопник станет мне помощником в питомнике. Показала Георгичу свою вотчину. Познакомила с жителями питомника. Три огромных кавказца, которые подпускали к себе только меня, бесцеремонно облаяли чужака. Слепой старина Ирбис, ветеран- поисковик, настороженно принюхался. Лохматая рыжая Тери – среднеазиатка, которая при знакомстве оставила на моей руке пару шрамов скалилась и урчала. Только кудлатая дворняга и лиса – колли, которых подобрала на улице, были счастливы при виде незнакомца. Прыгали на прутья клетки, виляя хвостами. Георгич без интереса слушал мои истории о судьбе каждого пса.
Я поставила боевую задачу сходу. Убрать клетки. Не нравится- никого не держим. Клетка Тери была самая грязная.
– Открываешь, выпускаешь, и все дерьмо откалываешь лопатой. Потом горячей водой заливаешь, быстро протираешь, – заметила краем глаза, как гонору поубавилось у помощника.
Я знала, что Тери первая не бросится, если её не трогать. Били её хозяева, на цепи держали, а потом бросили на участке. Когда дом сгорел. Нашла её: шерсть на костях, выходила. Георгич обмотал руку одеялом из вагончика, где кинологи грелись и отдыхали, выставил её вперёд и зашёл. Паренёк под два метра ростом стал заметно ниже, волочась вдоль стены вольерной на согнутых трясущихся ногах. Тери лапищей подвинула к себе алюминиевую миску с обглоданной костью, оскалилась, обнажив клыки, а из пасти повалил горячий пар. Георгич, не зная, как выгнать собаку из вольера, умоляюще посмотрел на меня.
– Тери, фу, – среднеазиатка преданно посмотрела, постучав обрубком хвоста о деревянный промерзший пол.
Георгич догадался, что я испытываю его, воспользовавшись моментом, он схватил кость и выкинул её из вольера. Доли секунды и Тери повисла на рукаве парнишки. Он побелел и замер. Процедил сквозь зубы:
– Тёть, че делать?
Я схватила подругу за ошейник, натянула его и намотала на кулак, хватка Тери ослабла, хоть она ещё и порыкивала. – Фу, иди гуляй, фу, – Тери знала и любила эту игру, с нападением на рукав, обмотанный одеялом. Но Георгич этого не знал.
Спустя месяц приобщения к труду и заботе о животных, Георгич освоился. Он и правда не зря звался по отчеству. Сообразительный, смелый, честный парень, который с большим уважением относился ко мне. Завязал с дурными компаниями, грабежами, выпивкой и бесцельным шатанием по улицам. К весне я командовала уже целым отрядом трудных подростков. Им нравилось сидеть со мной в засаде и выслеживать воришек. Слушать по ночам «Два Капитана» и «Повесть о настоящем человеке» эти книги я заставляла читать каждого по очереди. Обязательным была спорт подготовка и натаскивание собак. Одно время, мне казалось, что все без исключения парни были влюблены в тётю Алю. Так и не как иначе, они называли меня. Даже быковатый четырнадцатилетка, цыган Сашка, смирился, что девчонка им командует. Но позже все заметили, как Серёга смотрит на меня, любое невинное похлопывание по плечу одного из друзей расценивалось как покушение на собственность. Весной ко мне на разговор пришла его сестра с матерью. Умоляла, чтоб не приваживала парня, он дома не живёт, а если бывает, то все разговоры только о тёте Але. Задурила голову, жизнь испорчу, на девчонок не смотрит. Я не могла его прогнать, а Георгичу никто не указ. Поругался со всей родней и жил на питомнике. Я спросила при очередном разговоре с угрозами у мамы подростка:
– Вам лучше, чтоб он сел или здесь читал книги и думал о будущем, в котором он видит себя моряком, как его отец, к слову, который моложе вас на 11 лет, – оплывшая сварливая женщина в стеганом зелёном плаще фыркнула, тряхнула сальными волосами, сморщила лоб и больше я её не видела.
Мы отсрочили закрытие питомника общими усилиями на год. Парни встали на путь исправления. Кто-то ушёл в армию, кто-то нашёл работу, а трое, помладше: Георгич, Веталь и цыган Сашка, остались при мне. Летом ребята нашли киношников в городе и заманили на запущенную часть завода снимать фильм про войну. Так оттянули расформирование питомника ещё на полгода. А однажды Санька поведал историю про призраков на раскольничьем кладбище возле завода. Ребята оживились, ведь все испытания, которые я организовывала они уже прошли. И не по одному разу. Даже в ледяной реке купались. А тут призраки…чёрные копатели…проклятье!
И мы, взяв самых грозных псов с собой, в июньскую белую ночь, отправились на поиски привидений и острых ощущений. Сашка, рассказал, что был знаком с одним забулдыгой, который обитал на старообрядческом кладбище. Ещё в 60-х, подворовывал еду с могил и водочку у мертвецов из стопок. Сидели они с приятелями трапезничали и пристал к ним бродяга, вонял как труп, мол, дайте выпить, душа горит. Они отгоняли проходимца в лохмотьях, но не уходил. Налили ему в стакан, тот выпил и исчез. Растворился. Шли дружинники через кладбище, и трое испуганных с выпученными глазами выбежали с погоста. Белая ночь, все ясно видно, как днём. Типа дружинники подошли к склепу, где распивали бомжи, а там Скрябины похоронены. Тот Скрябин тканями торговал на Гостинке когда-то, говорят, а по ночам колдовал. Хотел тёмными силами управлять и разбогатеть так, чтоб его внуки не нуждались. Колдун он был, так говорят, чернокнижник. Проклятия насылал. А что самое интересное, всего потомки мужского пола умерли в один год, 1849. Может байки, а может и нет, могилы то и правда в ряд и год тот. Дружинники знали все эти местные легенды про призраков и колдуна, но стаканчик и водочку в отделение передали. А там, в лаборатории взяли отпечатки со стаканчика, что тип в лохмотьях держал, пальчики его совпали с убийцей, которого в тюрьме убили пять лет до этого.
