Алинда Ивлева
Трип в прошлое
– Опять ты? Прогуливаешь? – его приятный, низкий, чуть шелестящий голос будто проник в меня. Захотелось пролиться дождём в его ладони под глубокие раскаты его голоса, такого волнующего, мощного. По телу побежал ток. Я боялась спугнуть Рому своим нелепым ответом или угловатым движением.
– Осталось два подъезда, двух первых уроков нет, – ляпнула я. – Да и сегодня два урока, а потом на патриотическую акцию, типа галстуки на березы завязывать. А я там уже два раза с папой была.
–Где это? Вообще, терпеть не могу все эти стадные собрания, пафос сплошной: «ничто не забыто, никто не забыт», бла-бла-бла…
– Ну, не знаю, березы посадили в память о детях, погибших в Блокаду, мой папа ее пережил, – стало немного обидно от его слов. Но виду не показала.
– А-а-а. Я в гараж, короче, собираюсь, хочешь со мной? Ведро занесу, можешь велик у меня в предбаннике оставить, – Роман направился к подъезду, не дожидаясь моего ответа. Я послушно, торжествуя в душе от его внимания, юркнула в темноту парадной следом.
– Маме скажу, чтоб не орала, что велик постоит. Ты её не бойся, у неё просто голос громкий, – Роман схватил одной рукой двухколёсного коня и легко взбежал по лестнице на второй этаж. – Лифт не работает.
– Угу, – я была очарована.
– Проходи, здесь постой, я пять сек!
Застыла на коврике в прихожей. С кухни послышались стальные нотки женского голоса:
– На учёбу опять не надо? Чей? Зачем? – выглянула ухоженная женщина в халате, красный шёлк которого обвивал жёлтый змей. Меня даже передёрнуло. Дама, изобразив искусственную улыбку, кивнула: – Здрасьте!
Снова послышались с кухни нотки недовольства в голосе матери:
– Твои новые знакомые одна хлеще другой. Эту на какой помойке подобрал? Ты сын дипломата, выбирай для общения окружение себе под стать. Кто её родители? Работяги с завода, это же очевидно. В подоле она нам принесет, знаю я таких.
– Я так, мам, не серьезно. Что-то хлопнуло, скрипнуло. Ромка пытался шептать и просил мать говорить тише. Я тихо открыла дверь и исчезла из Королевства Высокомерия. Схватила велик и, бренча звонком, потащила его вниз по лестнице. Роман нагнал меня за углом дома.
– Я предупреждал, она всегда такая, как отец ушёл, вечно недовольна жизнью, моими друзьями, бесит. Да ладно тебе, я для матери так сказал, что отстала! Закатну на мотике. Не дуйся, – он приобнял и прижал к себе. Рука парня спустилась на талию и задержалась, я инстинктивно отбросила руку.
– Только целку валдайскую не строй. Не люблю.
Я напряглась из-за его резко сменившегося тона. Но любопытство взяло верх.
– Пошли в твои гаражи!
Гаражный кооператив был в пятнадцати минутах ходьбы, на большом пустыре. Мы с друзьями не раз ползали там по жестяным крышам коробков, с седьмого этажа, где я жила, они напоминали семейку опят. Шли молча, Ромка вёз моего «Аиста», постоянно озираясь. Я приняла его поведение на свой счет, наверное, боялся, что кто-то увидит в моей компании. Так же молча прошли строй гаражей, пока не уперлись в крайний, у кирпичной ограды. Ромка гордо распахнул громыхающие двери в свою вотчину. Захватившие в плен ароматы вернули меня в детство. Вспомнила дедушкин мотоцикл с коляской. Аккуратно развешанный инструмент на гвоздях по стенам гаража. Ощутила, как тогда, в восемь лет, душок от промасленных досок полка, витающие пары бензина, запахи железа и махорки.
– «Юпаха» моя, – Роман, как ребёнок, прильнул к кожзаменительному чёрному сиденью щекой, поглаживая бак вороного цвета. – Перекрасил, – он гордо схватился за руль и выволок мотоцикл на улицу.
Мне стало невыносимо скучно.
– И что дальше? – уточнила, залезая на свой велик.
– Кататься поедем?
– Я? Со мной?
– Ну, блин, если каждый на своём, как ни крути педали, «Аист» твой не полетит, – Роман усмехнулся, засучил рукава и лихо вскочил на «коня». С чёрным «Юпитером» они слились воедино. Рома крутанул вниз ручку газа, байк затрещал, пыхнул сизым дымком и заурчал во всю мощь движка. Я схватила пачку писем, засунула под куртку, смело прыгнула сзади, обхватив его талию.
Ромка самоуверенно глянул через плечо, и мы ворвались в город, глотая жадно черемуховый июньский воздух. Если меня спросите, какой момент хотелось бы вернуть, не задумываясь скажу – этот. Я прижалась своим телом к нему, мы неслись над дорогой. Казалось, что пелерина облаков обнимала, а ветер отеческой рукой подталкивала нас. В любовь… Все девчонки, конечно, в 15 думают только об этом.
– В парк? – разорвал умиротворение голос Ромки. – Костёр разожжём?
– С сосисками?
– Будут тебе сосиски, заскочим в магазин. – Или одной большой сардельки хватит?
– Чего? – я не поняла шутки.
– Проехали.
Заскочили в магазин и в парке свернули на узкую тропинку с главной аллеи. Ромка сказал, что лучше подальше уйти от собачьего дерьма и чокнутых собачников. Мы затащили байк по кочкам в наиболее густую и малолюдную часть парка. Он поставил мотик к дереву, скинул куртку и расстелил на траве, развалившись на ветровке, вытянул ноги. Я почувствовала какой-тот необъяснимый мандраж. Чтоб унять дрожь в теле и не выдать беспокойство, принялась быстро собирать хворост, положив письма на куртку.
– О, да у нас тут розжиг есть, – Роман выхватил из пачки письмо и прочитал адрес отправителя: – Горнобадахш… чего? Бадахшанская Автономная область, Хорогский район. Это где вообще такое?
– В Таджикистане.
Ромка присвистнул.
– Начитанная. От нечего делать, наверное, письма почитываешь? Все любознательные – самые умные, даже Эйнштейн считал, что любопытство важнее интеллекта, – я бросила ветки на землю и выхватила письмо.
– Дурак ты и не лечишься! – во мне нарастало раздражение. И что я могла в нём разглядеть?
– Давай почитаем, ну любое, вытащи сама, никто ж не узнает, – Роман похлопал себя по коленке, словно подзывал домашнюю собачонку. Что-то стальное, злое блеснуло в его глазах. Я застыла в недоумении. Он прикалывается или ему действительно интересно знать чужие секреты, мысли, переживания, новости? Роман вырвал из пачки ещё письмо, с голубой маркой, и резко дёрнул за уголок. Я вскрикнула:
– Не смей!
– Ещё как посмею, – он с самодовольным видом вскрыл конверт, перевернул и потряс его. – Там деньги бывают, знаешь?
– Какой же ты мерзкий!
– Только сейчас это поняла? – он ухмыльнулся, а я подумала, до чего ж неприятна его надменная рожа.
Роман, с лицом выигравшего партию в покер, развернул сложенный вдвое тетрадный лист в клетку. Я побоялась делать резкие движения, не зная, чего ожидать от парня, ставшего незнакомцем пять минут. Из письма выпал потрепанный огрызок какого-то бланка. Ромка, изображая диктора радио, уже читал первые строки:
– «Добрый день, дорогие. Мы не знакомы, но связаны навсегда. Дочитайте до конца это письмо. Оно будет не очень понятно, за ошибки простите. Я живу давно в Германии. Уже думаю на немецком. Маму угнали, она беременной мной была. Угнали Gastarbeiter. Я тут родилась. Почему пишу вам все это? Мама не смогла здесь, в Германия, хоть и замуж вышла удачно за немецкого журналиста. После падения Стены мама уехала. Говорила, в Россия тянет, умру дома. Она из Шахт родом. Это под Ростов, что на река Дон. Не смущайтесь, что подробно пишу, вы поймёте, вас доверяю. В войну, я знаю, работала мама в немецкой столовой. Она не любила рассказывать. Мой отец был партизан против немецкой власти», – Роман прервал чтение, я боялась шевельнуть губами. Боялась дышать. Понимала, что мы совершаем подлость. И не хотела в этом участвовать.
– Ну и дураки они, что сопротивлялись, щас бы жили все в Германии, как люди, – бросил парень, имя которого, по мне, так было одно – предатель.
Я прошипела змеей:
– Отдай письмо, слышишь, – мои кулаки сжались, я схватила хворостину и замахнулась.
– Вы все, совковые, такие, у вас вместо мозгов речь XXII съезда правительства. Я закончу институт, и отец меня заберёт к себе, буду при посольстве. За бугор надо валить.
– Такие, как ты, не могут быть в посольстве. Посол представляет лицо страны. А ты первый в войну полицаем бы стал! За таких как ты, предателей, наши дедушки умирали. Ты ничтожный человечек.
– А мой не умирал. Мой прекрасно на брони жил, при институте, всякие зернышки и семена редкие перекладывал. Запасы ценные Союза.
– Ты ничегошеньки не знаешь, он не перекладывал, а спасал. Да и тратить время, рассказывать— себя не уважать.
– Скучно с тобой, я думал – оторвемся! Ты такая бойкая. Секси. Акела промахнулся, – он встал с куртки и отряхнул её. – В следующей жизни встретимся. Надо было лучше подружку твою позвать.
– Катись колбаской, – крикнула вслед, едва сдерживая слёзы.
Роман схватил мотоцикл и, сплюнув, попёр его к дороге. Будто я была терновником, обогнул меня за метр, боясь, что вцеплюсь намертво колючками. Я подобрала с плюшевой кочки, покрытой мхом, чужие письма и, всхлипывая, побрела к стадиону.
Наблюдая со зрительской скамьи за легкоатлетами, бегающими монотонно по кругу, я немного успокоилась. Навязчивой мухой жужжала мысль. Если дочитаю письмо, смогу ли себя уважать? Я развернула клетчатый лист и вгляделась в старый потрёпанный бланк. Выпавший мне в ладонь желтоватый клочок больше напоминал древнюю накладную на пергаментной бумаге. Вгляделась в мелко пропечатанные буквы на иностранном языке, перевернула – на оборотной стороне корявым почерком жирным чёрным карандашом выведены строчки. Удивительно, что их можно разобрать, было понятно, что обрывок бумаги очень старый.
Глаза непроизвольно побежали по тексту. «Липа. Не увидимся ужо. Эту записку отдал женщине с кухни. Не кори её почём свет, ей детей сберечь надо, мужа ейного скинули в шахту. У неё дети. Ходила она туда. Водопад крови замершей, говорит, и децские шапочки по шурфу. Завтра и меня на Красина. Липа, если смогу, хоть одного фрица да утащу в ад. Береги детей, матушку. Прощевайте. Крепко обними всех. Навеки твой Остап».
Боль, словно паяльником, выжгла шрам на сердце. Снаряд страха взорвался внутри и сдетонировал, обдав холодом. И ошметками прошлого. Мне казалось в тот момент, что не узнать историю до конца я не могу. Своеобразная дань памяти.
«Мама никогда не говорила, что случилась с отцом. Да и я даже фотографии его не видела. Пишу и плачу. Вырастил меня немец, чужой человек. Мама вернулась в Россия, поселили её в коммуналка, комната в большом доме. Никого родных не осталось. На фабрике работала. Но не оправилась, дома хуже ей стало. Säufer становилась. И на письма не отвечала. Сошлась там с одноногим инвалидом, у того был дом. Пили водка вместе. Вместе и сгорели. Уцелевшие вещи отдали администрация. В железной коробке среди документы нашла эта записка. Важная записка. Не отдала она, значит. Или не нашла. Я хочу исправить. Это мой долг. Муж мой человек со связями. Запросы делали. Много запросов. Архивы. Узнали, что Липа в Змиевской балке с дочка, могила общая. Сочувствую страшно. Читала. Сколько людей невинных там все находят и находят в земле. Но был сын у той Липы. Он парнишка сбежал на фронт. Из архив нашли его. Жив был. Последний адрес этот. Знаем, что дали ему квартиру ваше государство недавно. Так и нашли. Так и породнились. Жду ответа. Не знаю, есть ли у Михаила Колософ, того парнишка, дети, внуки, очень надеюсь, что письмо получит те руки. Буду ждать гости. Родные мои люди. Простите за маму».
Я неслась на ту улицу, в тот самый дом, не разбирая дороги. Мне было всё равно, что скажут, подумают, увидев надорванный конверт. Дверь открыла девушка в чёрном. Бесцветное лицо, впалые щеки:
– Вы на поминки?
– Нет. А Михаил Колосов здесь живёт? – запыхавшись, выпалила вопрос.
– Жил. Умер. Позавчера. Инфаркт, – девушка закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.
– Это вам, – протянула конверт.
Незнакомка быстро открыла конверт, развернула листок и сначала бегло пробежала глазами письмо из далёкой Германии. Затем вдумчиво, вытирая и размазывая слезы по лицу ладонью, прочла ещё раз огрызок бланка и послание из прошлого.
– Прошлому закон не писан, оно тебя найдёт, кого-то осудит, кого-то вернёт. Правда же? Уже и не знаю, где я слышала эту фразу. Спасибо, что вернула нам деда. А так, может, и не вскрыли бы письмо. Нам сейчас не до этого.
Девушка крепко обняла меня. Казалось тогда, что я тоже породнилась с этой семьёй. Позже я прочла всё, что нашла в библиотеке, о Шахтинской трагедии. Запомнила книгу Валентина Ющенко «Вечный огонь» о жертвах, навеки оставшихся в адском колодце – заброшенном шурфе. Так узнала о беспримерном подвиге перед казнью на заброшенной шахте Красина: девушка, красноармеец и партизан смогли утащить с собой в шурф перед смертью по фашисту. Хочется верить, что один из геров— наш Колосов, вернувшийся домой.
Проклятое платье
Моя первая официальная работа была курьер суда. В семнадцать лет. Труд адский. Но мой рассказ не о том, как я тащила порой по тридцать томов одного уголовного дела на ознакомление в места не столь отдалённые, на свидания к сидельцам. Этот рассказ о платье. Я достала его по большому блату через закордонных знакомых, да не из ситца, а из шёлковой струящейся черной ткани с орнаментом из белых лилий. В первый рабочий день я и подумать не могла, чем занимается курьер с красной корочкой от Министерства Юстиции. Я гордая лань, 80-49-80 несу себя по центру города. Чувствовала затылком и корнями волос, как мужики сворачивают головы. Подол платья манит, то вспорхнет как бабочка и развивается на ветру, и снова скроет мои стройные ножки. Это было первое платье с длинным разрезом, взрослое. Неожиданно небо скрылось за густыми ватными зловещими тучами, хлынул ливень. Беспросветной колючей стеной водопада Виктория. По асфальту мгновенно вышли из берегов стремительные реки воды. Зонт как у истинной петербурженки успешно валялся дома, мы привыкли мокнуть. Я рванула стремглав ближе к домам в переулке, в поисках любого подобия навеса. При рывке хлястик босоножки треснул, и сказал мне "прощай". Неожиданно в одном из домов на 2-й Советской открылась дверь. Я впорхнула на второй этаж, подальше от зловонного подвала, пахшего революцией и плесенью. Огромное окно старого дома открывало панораму исторического центра, я выжимала подол платья и тряслась как мокрый воробей. Дверь внизу хлопнула, отозвавшись в ушах эхом. Еле слышные шаги приближались. Подростковое воображение не так остро чувствует опасность, весь мир вокруг – это «all we need is love». Наверное, так бесшумно передвигаться умеют монахи из Шао-Линь: я не видела мужчины. Не успела сориентироваться, как кобра в броске что-то метнулось в мою сторону со спины. Жёсткая мозолистая шероховатая ладонь зажала рот:
– Стой так, не шевелись, и с тобой все будет в порядке! – Я превратилась в одно большое дрожащее ухо и собачье обоняние. Пыталась разгадать, кто за спиной и каковы мои шансы на спасение. Звук расстёгивающейся молнии на его ширинке. Обдало мерзким запахом чесночно-ментолового дыхания. Я слышала, как рвущееся наружу сердце извращенца колотится об мои лопатки. – Молчи, и останешься жива! – Просипел он мне куда-то в шею, слюнями поставив незримое клеймо страха на коже. Я судорожно думала, варианта два – рвануть в окно, но второй этаж высокий в старых домах, или укусить, что есть мочи его грязные пальцы. Меня трясло с насильником в унисон. Вдруг у него нож. Я в свои семнадцать лет не представляла еще в подробностях, что может делать мужчина с женщиной. Приняв решение побороться, сжалась импульсивно, напряглась и вцепилась в сумку до синевы пальцев, повернув ее огромной круглой пряжкой наружу. Он задрал платье, потерял осторожность, задышал как паровоз.
⠀Когда я всадила пряжкой в его морду и увидела симпатичное лицо, вовсе не Джека Потрошителя, оказалась в еще большем замешательстве. Никогда раньше не видела маньяков. В этот момент хлопнула дверь, будто сигнал спасения, я заверещала так, что сорвала связки. Он прилип к обшарпанной стене спиной, и умоляюще зашептал:
– Не выдавай, это все твое платье проклятое! По лестнице влетел седой мужчина с удочками, видать возвращался с рыбалки. Надо было, конечно, попытаться задержать преступника, но спаситель закрыл меня собой и процедил сквозь зубы: «Проваливай, сука». Я согласилась зайти к пожилому мужчине домой, оттуда вызвали милицию. Меня не беспокоили ни следствием, ни дознанием, похоже, внутренним органам тогда было не до такой мелочевки, как озабоченный парень, возбуждающийся от черного платья с узором из лилий.
Семейный секрет
Какой ваш самый большой секрет детства? Мой секрет был с папой на двоих. Никому никогда об этом не рассказывала. Потому что стыдилась папиного хобби. Представьте мужика под покровом ночи, который, вооружившись фонарём и самодельным металлоискателем, рыскает по заброшенной деревне, распугивая даже бродячих собак и призраков своим видом. Он утверждал, что на месте истлевших от старости, покосившихся деревянных скелетов домов, по соседству с советскими новостройками, жили когда-то ассирийцы, богатые ремесленники. Папа верил, что найдет клад или что-то, что прольет свет на историю этих мест. И находил. Старое блюдо шведское, ассирийцев с обжитых мест согнали шведы. Однажды выкопал наконечник филигранной кузнечной работы мастера, чугунный, для фонарей. Такие висели на лавочках ремесленников при входе. В один вечер отец решился, на раскопки мы отправились вдвоем. Мне было двенадцать лет. Копали осторожно, но азартно. У папы был врождённый нюх на "те самые места". В зияющей чернотой яме с запахом перегноя и устрашающей неизвестности, мы наткнулись на человеческие отполированные червями и временем, останки. Я ужаснулась, затряслись колени. Папа запретил кому-либо рассказывать об увиденном. Аккуратно, с почтением, папа закопал нарушенное нами последнее пристанище человека. Неожиданно лопата клацнула звонко. Мы обнаружили старинную вазу. Специалисты позднее утверждали, что возраст возможный этого произведения керамического искусства 16 век. Серо-белая круглая ваза, чуть потускневшая, но сохранившая эмаль, испещренную мелкой сеточкой еле заметных трещинок. Антикварный предмет декора украшен странными рисунками, похожими на наскальные древние изображения рыбаков. Четко сохранился рисунок ладьи и контур человека в ней. Фоном видны очертания природы, явно, не северных краев. На дне вазы клеймо мастера. И странные буквы, похожие на арабский алфавит. Вот такой секрет храню я с детства и вазу, подарок призрака из тайной могилы. Я с тех пор не разлюбила раскопки и археологические изыскания. С удовольствием бы провела пару месяцев в исторических архивах.
Я назвал ее в честь тебя
Он зашёл в класс, и вся девичья половина полезла в рюкзаки и портфели за косметичками и расческами.
– Познакомьтесь, это Андрей, он приехал к нам из Германии! – объявила учительница. Статный парень, в черной лайковой, не из свиных лоскутов, кожаной косухе и джинсах, совсем не похожих на "Салют" выпуска нашей ткацкой фабрики, надменно посмотрел поверх наших голов. Пустовало место на задней парте рядом со мной. Он уверенной, пружинистой походкой Чингачгука, с ирокезом на голове и гордо вздернутым подбородком, прошествовал до моей парты. Сердце провалилось в область солнечного сплетения, когда уловила шлейф парфюма, а не пота подросткового, и чуть не поперхнулась от его подмигивания. В воображении я и он уже разучивали танец как Патрик Свейзи и Бабби, в ночном, покрытом туманом, озере. Ох, как он был на него похож.
Андрей оказался душевным и компанейским, у нас завязалась дружба с первого моего приключенческого рассказа о себе. Молодой человек признался, что у него скучная жизнь, но в жизнь класса и школы он не влился, всех девушек он демонстративно игнорировал. С парнями небрежно здоровался, намекая, что их образ жизни с пивком и сигареткой в зубах доведёт их до морга раньше, чем его страсть к боксу. Он был профессиональным спортсменом в Германии, а у нас тогда бокс только развивался, и то в полуподпольных залах. Для многих новый одноклассник был мифическим существом с другой планеты. Дома у него уже были игровые приставки и компьютер. Немецким и английским он владел в совершенстве.
Не знаю, почему он выбрал меня. Тощую, порхающую, вечно щебечущую глупости, птичку. Мы прогуливали информатику и иностранные языки без зазрения совести. Задолго до его днюхи я, стежок за стежком, вышила гладью портрет занозы моего сердца со змеей в руках, на носовом платке. Андрюха верил в силу тотемов. На день рождения к нему домой припёрлись друзья, сыновья посольские, дипломатские, и дети нужных его отцу людей. Мой папа предупредил, что бы не происходило, девочка должна быть дома в одиннадцать вечера. И одна, имея кавалера, не должна шастать по улицам после 21.00. Андрей это знал и всегда меня передавал папе из рук в руки.
⠀ Но в тот праздничный вечер все пошло не так… Непонятное мне общество, запах перегара, скабрезные шутки. Любимый не замечал меня. Я сбежала от сборища незнакомцев на балкон. Вздрогнула от тяжёлой руки на плече и грузного тела, прижавшегося ко мне. Друг отца Андрея поинтересовался пухлым слюнявым ртом с прокуренными коричневыми зубами, почему я грущу. Попыталась вывернуться из медвежьей хватки всеми своими сорока девятью кг. Неожиданно балконная дверь распахнулась и ввалился Андрей. Когда он понял, что происходит, отпихнул Аркадия Петровича и, больно схватив меня за руку, протащил через толпу гостей из квартиры к лифту. До глубины души ошеломило его отношение, кровь вскипела от обиды, гнев и унижение перечеркнули все светлые чувства к Андрею.
– Ты должен меня проводить, уже 23.00, папа будет ждать, ты обещал ему…, – дала шанс, взяв себя в руки усилием воли. Уже тогда я старалась не быть истеричкой с мужчиной.
– Ну, малышка, тут важные гости, он двумя руками прижал меня к стене, упёршись в нее. Ох, как от него пахло мужчиной, который сводил меня с ума.
Когда его влажный, желанный рот накрыл мой, я вернулась к реальности. Не так я представляла себе первый в жизни поцелуй. Резко оттолкнула Андрея и предложила поцеловаться с кем-нибудь из гостей. Бывший парень, на тот момент он еще этого не осознал, посоветовал продолжить с Аркашей. Я бежала, не разбирая дороги. От слез, а не от ночной мглы с тусклыми фонарями вдоль парковой аллеи, было темно перед глазами. Нет, страшно не было. Было душно и тошно. Так умирает первая любовь.
Спустя лет десять после окончания школы мы случайно повстречались, он побывал в горячих точках, ушел служить сразу после школы. На меня любящими глазами смотрел все тот же Андрей из 9 А, только располневший, в милицейской форме, в звании майора. Я спросила осторожно:
– Женат?
– Да, все нормально, – уклончивый ответ, – дочь назвал Алиндой, – опустил глаза, глубоко вздохнув. – Ну, я пошел?
– Конечно, будь счастлив, Андрей!
И мы разошлись как в море корабли, каждый по своему маршруту жизни.
Я вам спою еще на бис
Кромсал безжалостно кризис безработного 97-ого года. Держались на плаву только военные и бюджетные предприятия. Я была вынуждена, чтоб мой сын не умер с голоду, пасть ниц перед бывшим свёкром. Он служил капитаном первого ранга на Военном Картографическом секретном производстве, входил в начсостав. "Возьмите меня хоть кем-нибудь», – помните, как у Елены Воробей, – "ну возьмите меня!" Я готова была плясать канкан, а если нужно, снова быть его мишенью, когда он пьяный захочет пометать кортики. Бывший родственник смилостивился и меня взяли. Минутку внимания! Стрелком ведомственной охраны! Выдали дореволюционный наган, куртку с нашивкой карты СССР, похожую на робу арестанта с вольного поселения за 101- м км. Затем ткнули пальцем в конструкцию похожую на собачью будку, где должна нести службу сутки через трое. Рассказывать не стану про битву с титанами и старожилами это производства: мамами, тетями, женами – пенсионерками служащих ВМФ. Предприятие – это очень старое, заслуженное, военное, как водится в подобных учреждениях, имело собственную сауну. Со всеми вытекающими. Сидя на проходной, я видела ни одно занятное действо и разнообразных тайных посетителей оного заведения.
⠀ В один прекрасный вечер, когда я несла службу на проходной возле входа в сауну, в полуподвальном помещении началась суета. Гремели крики «полундра», началась безудержная паника в холле, запахло страхом и хлором. Матросы самозабвенно драили полы. Матерящийся командир костерил кого-то по телефону. Всему виной – банщица, не явившаяся на работу. Ждали важных гостей- адмиралов московских. Аврал полный! И тут взгляды наши с начальником политической части картографического производства пересеклись. Бывалый морской офицер размашистой походочкой в развалку направился ко мне. Я вжалась в деревянную табуретку.
– Будешь банщицей! – скомандовал офицер с багровым лицом.
– Я? Ни за что! – попыталась спасти себя от незавидной участи.
– Выбора у тебя нет, это приказ, накручу дырок потом, будешь бакланить в нашем камбузе!
– Наша служба подчиняется другим структурам!
– Твою мать! Ты хочешь здесь работать?
⠀Кодовая фраза возымела мгновенное действие на мое подсознание. К назначенному времени я сняла робу охранника, напялила накрахмаленный хрустящий передник и кокошник белоснежный кружевной на голову. С натянутой улыбкой я встречала адмиралов, адъютантов, помощников и их свиту из пяти газелей под метр восемьдесят. Девушки все как на подбор, блондиночки, платья в обтяжку, едва прикрывающие пятую точку. Из подпольной военно – морской сауны до четырех утра доносились отзвуки песен и танцев с бубнами, стоны, вопли, смех. Я бегала попа в мыле вниз-вверх, приносила с кухни новые блюда, напитки, уносила объедки, пустые бутылки. В четыре утра газели, выполнив все свои обязательства, с взъерошенными причёсками и не только, отбыли. Морские офицеры заскучали. Неожиданно услышала свист и призыв спуститься, почтить за честь их приглашение, приказы, мол не обсуждаются! Я не спускалась! Не честь это никакая сидеть в сауне с потными и пьяными в хлам мужиками. Вышел адъютант в простыне, умолял:
– Ну хоть на тридцать минуточек! Проси, что хочешь, юнга, только посиди с нами, у этих «лядей» души нет. Размышляла три секунды.
– В ваших силах перевести меня на другой пост, тот, где машины выезжают? – смело спросила я адмирала, терять уже было нечего!
– Обижаешь, юнга, завтра уже будешь сидеть там, и еще премию дадут! – пьяный толстяк в цветастых семейниках поднял рюмку, адъютант услужливо тут же плеснул ему водочки.
– Тогда я вам спою!
– Оооо, как оригинально, а морскую могёшь? Нашу?
– Легко! – и я затянула. «Прощайте скалистые горы», потом «По морям, по волнам, нынче здесь завтра там», вспомнила весь любимый папин репертуар морской. Сауна прослезилась, наполнилась овациями, потом пошли байки и воспоминания бывалых моряков. Я пела на бис до утра! Уверена, они забыли уже зачем конкретно меня позвали и откуда я там появилась!
Со смены утром меня везли на служебной машине домой, в багажнике оказался ящик коньяка, пакеты с яствами с адмиральского стола, даже банка черной икры нетронутая презентована была лично. Растроганные морские волки сообщили, если еще прибудут сюда, их банщиком должна быть только я. И буду петь на бис. В следующую смену я заступила старшим смены, и еще год пропускала и выпускала машины на главной проходной. Вот что значит сделать верный выбор!
Как я угнала бумер
Как – то я вляпалась до умопомрачения в роман. После описанных событий в этом рассказе, по логике нормальных людей, в саду завяли бы все лилии, помидоры и поникли лютики. Но эта история была бы не про меня. В один тоскливый зимний, пробирающий до костей морозом вечер, герой моего романа затеял поездку в деревню, забытую богом, но помнящую его рождение. Дискотека там сельская, баня дровяная. Лес нехоженый, с белоснежными, пушистыми панамками снега на деревьях и шапками – сугробами. Уговорил. Перезнакомил меня со всеми друзьями юности, катались на санках с горы, парились в бане, горланили песни, веселились до упаду. Коронный номер сельского вечера: дискотека на дощатом танцполе в сельском, видавшим виды, клубе. Первые пятнадцать минут смешно, потом втягиваешься. Среди пляшущих самородков на «стиле» потеряла из виду своего кавалера. Вспышки тут и там импровизированной цветомузыки пестрили в глазах, скрывая обзор. Обнаружила я воркующую парочку у барной стойки. Брюнетка с зачёсанным высоко конским хвостом на макушке, в колготках черных в сеточку, на шпильках пластиковых как у стриптизерш, повисла на шее моего кавалера. Стоп! Я взяла себя в руки! Подошла к ним с подветренной стороны, чтоб он меня не учуял. Всегда говорил, что узнает меня по аромату «Ангелы и Демоны» за версту. Встала неподалеку. Не заметил, заказала коктейль. Она восхищалась его неземной красотой, он говорил, что тоже бы с ней замутил. Хм, даже так? Я постучала по плечу любвеобильного ухажёра. От неожиданности герой любовник чуть не свалился с барного стула.
– Идем домой! Мне здесь надоело!
– Малыш, танцуй, мы тут поболтаем еще с одноклассницей, это Светка! – не было смысла уже слушать его монолог.
– Хорошо, как скажешь, – холодно, еле сдерживая ревность и обиду от мерзкой, попахивающей адюльтером, ситуации.
Я выскочила в мороз и увидела машину, его ласточку. Тут я вспомнила, что ключи от тачки на хранении были у меня в сумочке. Впрочем, как и документы. Со злостью я рванула водительскую дверцу, села за руль. Отъехала без прогрева подальше от клуба. Сижу реву. Понимаю, что оставаться здесь я больше не могу и не должна. Синий бумер рассекал 140 км/ч по заснеженной трассе, выхватывая передними фарами редкие встречные машины. Мы с ласточкой пролетели 200 км, под " Чужие губы тебя ласкают, чужие губы шепчут тебе…" из встроенной автомагнитолы. Я не заметила, как проскочила пост ГАИ и гаишника с грозящим мне полосатым жезлом. Въехала в город, из зеркала заднего вида обнаружила погоню из трех гаишных машин. Они повторяли номер машины снова и снова номер машины, и требовали остановиться. Паника вернула в реальность. Я вспомнила про выпитую бутылку пива и бокал с коктейлем. Чертов Секс на пляже. Страх, растерянность, стыд, злость на себя за этот безрассудный поступок, привели к необратимым последствиям. Я не остановила машину. Юркнула в знакомые дворы. Спряталась. Думала пережду. Фары с мигалками пронзили ночную тьму, подлетели и окружили БМВ спереди и сзади, служебные машины. Чувствовала себя преступником. По сути – это так и было. Конечно, меня лишили прав на полтора года. Бэху отправили на штрафстоянку. Отказалась проходить медицинское освидетельствование. Сидела в милицейской машине Специального Полка ГАИ, потупив взор и глубоко раскаиваясь, слушая монотонную назидательную тираду офицера.
