Алинда Ивлева
Трип в прошлое
Странная компания с собаками пролезла через лаз в чугунном заборе. Пахнуло подвальной сыростью. Птиц, сверчков не слышно, хотя стояло душное, жаркое лето. Посреди заросшего древнего кладбища казалось, что время замерло. Меж раскидистых кустов неприветливо чернели покосившиеся пилоны и скалились щербатые плиты. Внутренности будто застекленели, хотела сразу повернуть назад, но Георгич обнял:
– Я с тобой, не боись, – шепнул на ухо. По спине пробежали мурашки страха.
Виталик постоянно спотыкался, Амур, кавказец- альбинос, упирался и тянул назад. Собаки настороженно втягивали могильный воздух и скулили. Сашка одну за другой зажигал спички, убеждая нас, но больше себя, что огонь отпугивает нечисть.
– Вон, вон та стена, здесь психушка была и тут колдун похоронен, – мы продирались сквозь заросли травы, на ходу встречая древние саркофаги, на некоторых плитах даже сохранились надписи: «… умерла в таком-то году от сотворения мира». Неожиданно дымчатая пелена закрыла щиколотки, хлопковый плотный туман скрыл нас из вида друг друга. Деревья сомкнулись в строй, чтоб прочесть, едва шелестя листвой, молитву о вечном покое. Непрошенным гостям дом смерти не рад. Сашка понизил голос. Собаки заурчали. За спиной послышался треск, словно из подземелья, в березовой кроне протяжно каркнула ворона. Мы обернулись, ноги будто забетонировали в кладбищенскую сырую землю. Навстречу нам, в сизой дымке, двигалась фигура, похожая на пугало. Странное свечение вокруг неё обозначило рваные контуры.
– Сашка, вот мы духов вызывали на этих дурацких спиритических штуках, а бабушка говорила, они могут не уйти. Это все ты. Вот он пришёл за нами, – мои зубы стучали, я впилась в Серегину руку ногтями.
– Заткнись, теть Аль, – прошуршал Виталик. – И без тебя стремно.
– Молодёжь, спичек не будет? – утробный голос нарушил пререкания.
Сашка, как загипнотизированный, швырнул спички в неизвестность. Склеповая тишина.
– Благодарствую, вы тут по надобности или…? – вопрос завис над погостом.
– Мимимио шли, – пролепетал Георгич.
– А тебе за ум браться надо, а то мать твоя из каторжных мест не дождётся, помрёт.
– А ты продашь отчую землю, – фантом махнул подобием руки, указывая на цыгана.
Боясь царапающей неизвестности, мы молчали, призрак резко подлетел и воспарил над нами, и будто тысячи шепчущихся стояли за призраком. Зловещее разноголосье леденило душу.
– А ты, – призрак опустился и поплыл в тумане навстречу, лица не видно, только тьма в лохмотьях, – Ты, хороший сын, найдёшь макушку свою, важным человеком станешь и дружка непутевого не оставишь.
Хотите верьте- хотите нет! Неожиданно моя собака, словно сорвавшись с цепи, захлебываясь в остервенелом лае, стала рвать в сторону призрака. Остальные псы поддержали. Туман собрался в шар и исчез в шапках деревьев, с ним исчез и призрак. А спустя некоторое время питомник закрыли, мы с пацанами пристроили собак. Георгич настаивал на отношениях, но я, страшась кривотолков и осуждения, пресекала попытки. Хотя он мне очень нравился. Но мне уже девятнадцать, а он несовершеннолетний. Да и мои родители не были рады нашей дружбе. "Что он тебе даст? Это ж совращение! Что люди скажут?". Им вторили и подруги. Вскоре я вышла замуж, за нелюбимого. Чтоб сбежать из дома. А Георгич пропал. Исчез как тот призрак. Лет через двадцать я встретила Виталика, он рассказал, что Георгич сел по малолетке, потом снова- за грабёж с отягчающими, вышел, женился, Виталик помог ему с работой. Виталик лесом занимается. Важный человек. Сашка сбежал в Америку, говорят, продал какие-то секреты. А я....тётя Аля рыдала весь вечер после той случайной встречи.
Обмани судьбу-тогда повезет
– Дед Паша, а почему ты дома в шляпе? – старик подозвал меня поближе. Прищурил глаз бутылочного цвета с крапинками похожими на причудливую паутину. Открытым глазом, затянутым белесой пеленой отголосков прошлого, смотрел не мигая. – Чай, в шляпе все мое богатство, – дед Павел прощупал осторожно жеваные временем поля фетровой сокровищницы. Я пригляделась к затертой валяной шерсти, похожей на замоченную луковую шелуху. И отпрыгнула, словно невидимый домовой кольнул булавкой в бок. У старика не было двух пальцев на руке.
– А, это…, – дед Павел, заметив мою реакцию, спрятал увечье под замшевую жилетку. – Чай, это лошадь вредная мне объясняла, кто главный. – Дедуль, почему ты мне чай предлагаешь, а не наливаешь? – все ещё упругие, чуть тронутые снегом, кудри- пружины начали сотрясаться вместе с телом старого цыгана. – Ох, рассмешила старика, чай – по-нашему, дочечка, но, если б ты была моей дочей, назвал бы тебя Чирикли, точно, Чирикли, свободная ты, как птичка, – дед Павел приобнял здоровой рукой. – А расскажешь про шапку, она волшебная получается? – я обхватила ручонками его шею. – Ух, ласковая ты, Чирикли, не у костра ль ты родилась, Чяури? – дед вкрадчиво шепнул на ухо сквозь мохнатые, пожелтевшие от табака, усы. –Лала, яв дариИк. ⠀ Маленькая пристройка, похожая на кибитку, увешанная коврами и аляпистыми шторами на окнах, заполнилась его зычным голосом. Будто песня ромал донеслась из полей, пропахших ветром, ковылем и клевером. – Дедуль, что ты сказал? – я лисенком вилась вокруг ног деда, покрытых зелёным колючим одеялом. – Если в дом ромала придёт другой ромал, грех не напоить его амаро романо драборо, цыганским чайком. Усы расползлись в довольной улыбке, обнажив прокуренные зубы. ⠀
Дверь в сарайчик, грустно скрипнув, приоткрылась. Протиснулась с золоченым подносом грудастая смуглая женщина в оранжевом с блестками платке на огромной кичке. Длинный цветастый сарафан до пят вильнул по полу как хвост жар-птицы. Мне на миг показалось, что на платье её изображены мифы и легенды древнего кочевого народа.
На стреноженный столик, подпертый обувными коробками, опустился поднос с золотой каймой. На длинной ажурной салфетке, такие вяжет моя мама, стояли две больших кружки, хрустальная пиала, словно лодочка, доверху наполненная порезанными фруктами. Ломтики спелых яблок, груши, сливы источали на всю комнату медово- карамельный аромат южных садов. На тарелке бублики с маком. Масло на блюдце. И чашка спелой соблазнительной рубиновой малины, я сглотнула слюну. Малиновый запах поплыл по сарайчику, от чего в нем стало уютнее. Лала, расставив чашки передо мной и дедом, удалилась. Через минуту принесла чайник заварочный и, чуть склонив голову, удалилась, махнув желто-сиреневым хвостом жар-птицы. ⠀ Дед Паша с неожиданной проворностью подхватил увечной рукой маленький ножичек с подноса. Крутанул им так, что несколько раз финка, как называл такие ножички мой папа, исчезала в рукаве и появлялась в другой руке. С ловкостью фокусника старик накромсал мне в кружку фруктов, кинул горсть малины и залил каштанового цвета чайной заваркой. Подвинул ближе будоражащий воображение напиток. Одним взмахом ножа разрезал бублик. От души смазал сливочным маслом половинки и вручил мне. Взвизгнув, опасная сталь пролетела коршуном мимо и вцепилась в косяк дверной клювом. Точно в глаз Брежневу на календарике.
– Дедуль, ты фокусником был?
– И фокусником тоже, Чирикли. Кем я только не был, – дед раскатисто вздохнул, словно вот-вот извергнет гром и молнии.
– Вакази по шааапу, – я уже уплетала бублик с маслом, запивая цыганским чаем.
– Прожуй, потом говори, – цыган глянул на меня болотного цвета глазом исподлобья. Бровь расползлась кисеей и смешно зашевелилась. – Про шляпу расскажи! – хихикнула.
– Бароо, простите, разговор есть, – за дверью послышались грубые мужские голоса. –Ты настоящий барон? Это как граф? – зажала рот руками, будто узнала чужой секрет и перешла на шепот. – А где твой дворец? Ты в сарае, чтоб не узнали, что ты барон? – Баро, по-нашему, уважаемый человек, а гаджо- те, кто не цыгане, кличут Барон, пойдём, Чяури, покажу тебе дворец.
Старый цыган скинул верблюжье одеяло, ухватился за край рукой с крючковатыми пальцами. Я заметила выцветшие мозолистые руки в бороздах словно трещинах на выжженой земле. Стол напыжился, ругнулся, но выдержал. Дед Павел двинулся к плюшевому затертому красному ковру на стене с изображением бегущей тройки. Волоча за собой пожилые кирзовые сапоги, с кнутовищем за голяшкой левого. Кряхтел, но шёл прямо. Дойдя до расписного панно, старик отодвинул полог и взгляду открылась зелёная, будто сказочная, лужайка. Обрамленная изгородью и пурпурной ивой. Я ступила на мохнатый травяной плед и пальцы в сандалиях пощекотали былинки. Вдруг послышалось заливистое ржание. И ко мне иноходью, прядя навостренными ушами и раздувая ноздри, выбрасывая высоко копыта, двинулся конь. Белый рослый красавец.
– Орлик, нашт, – и дед Паша потянулся за кнутом. – Не бойся, Чай, он с норовом, но не обидит. Ты пока чужая. Вон, мышиный горошек видишь. Угости, – цыган махнул рукой в сторону кивающих фиолетовых шапочек. Я ловко нарвала букет. И двинулась с протянутой бесстрашно навстречу коню с пряным взглядом огромных байковых глаз. Орлик втянул жадно воздух. Фыркнул. И целиком схватил мою ладонь с горошком. Сердце моё замерло. Я почувствовала его мягкие губы железную хватку зубов. Они начали стискивать и перекатывать мои пальцы вместе с растениями, но не отпускали. Дед Паша зычно гаркнул, но мою тощую руку Орлик не выпустил. Следы на мизинце от первого знакомства с лошадью белой ниточкой хранят воспоминания. ⠀ Я вспомнила, что в одной сказке, девочка поклонилась коню. При встрече. Стала клонить голову вниз, и, на удивление, мой новый друг выгнул гордую шею, и склонил морду. Ткнулся в плечо. Вернул мою ладонь и слюнявя, обдавая моё ухо тёплым соломенным дыханием, ткнулся в плечо, пожевал волосы. Я выпрямилась. А конь помчался на лужайку, раскидывая в разные стороны стройные ноги, словно резвящийся жеребенок. Дед Павел загадочно улыбался: – У Орлика до сих пор не было хозяина. ⠀ – Баро, уважаемый, у нас тут серьёзные дела! Ждём! – послышались наперебой нетерпеливые мужские голоса.
– Ну пойдём, дворцовые дела ждут, – старик примял шляпу, и мерным шагом к дому. Ржавая черепичная крыша трехэтажного коттеджа за лужайкой играла пламенными бликами от прячущегося в вечер солнца. Мы шли по дорожке вдоль конюшни, усыпанной гравием. Когда проходили мимо конюшни, лошади, будто приветствуя барона, по очереди ржали. Пахнуло терпко навозом, сырыми опилками, влажным песком и чем-то неуловимо близким, важным. Лошадьми. Они просовывали морды сквозь решётки стойла, добывая губами ошметки сена. Я погладила лоб вороного коня. Он дернулся и отпрянул. Из конюшни в этот момент вышел высоченный мужчина с медными завитками на висках. Остальные волосы походили на шапку одуванчика, который отцвел.
– Дадо, опять Алмазу не поделили, иди Вишняковы ждут. «Лала устала уже», —мужчина в брезентовой куртке с закатанными рукавами протянул мне руку, потерев предварительно её об штанину.
– Анатолий.
– Моего папу так зовут, – ответила на рукопожатие и удивилась теплоте мозолистой ладони.
– Я знаю, малышка. – Но вы совсем не похожи на цыгана. – Зато у меня цыганское сердце, да, дадо?
– Да, сынок, да. Вот скоро твой папа заберёт домой, одну не пущу, а через несколько дней у внучки свадьба. Придёте? Цыганская свадьба весёлая, дом поёт, столы пляшут. А сколько старых легенд можно узнать на свадьбе ромалов. Может, выпью стопку горькой и поведаю тебе о шляпе. Договорились? Глаз в белом саване смотрел не мигая. В спину, под лопатки, мягко толкнули. Орлика заводил мальчишка вихрастый, похожий на Яшку цыгана из Неуловимых. Попрощался строптивый. Признал. Мы пошли дальше по дорожке и зашли со двора в дом, я очутилась в кухне. После своей десятиметровой в панельном доме улучшенной планировки, поняла, что наша кухня загон для козлят. ⠀ Что такое микроволновая печь я не слышала, но увидела. Своим звяканьем эта чудо-печь приворожила меня. Столешницы в мраморе. Обои с золотыми вензелями. Люстра на кухне. Люстра как Царском Селе или Александровском дворце. Шторы атласные перевязаны золоченой тесьмой. Тюль тончайшая, словно из зефирок. Потолок кусочек неба в барельефе. ⠀
– Я во дворце? – Лала и другие цыганочки, хлопочущие на кухне, засмеялись.
Всеобщее веселье в цыганском доме прервала трель звонка.
– Чяюри, за тобой дадо пришёл, – зашёл отец, его радушно встретили, словно он здесь вовсе и не гость. Налили компот, который величали чаем. Папа сделал пару глотков из уважения поспешил домой, выпроводив меня.
– Неприлично надоедать людям, – Папа бурчал для проформы. Выйдя из частного сектора на освещенный проспект, ускорил шаг. Я едва поспевала, хватаясь за карман его заношенной вельветовой куртки инжирного цвета.
– Пап, а что у деда Паши в шляпе?
– Хм, а он разве тебе ещё не рассказал? Это его любимая история, – хмыкнул задумчиво, кинув хитрый взгляд вскользь.
– В шляпе он прячет лысину. Что ж ещё? – Ну, пап, дед сказал, что там сокровища, расскажи, – канючила я.
– А, ну если сокровища, то мне он про клад не докладывал. А ты зачем чужие секреты разбалтываешь? Вот доверь тебе военную тайну, – голос его стал строг. Но я знала- отец шутит.
– Ну ладно, сама узнаю. Мы же пойдём на свадьбу Алмазы?
– Посмотрим, – за разговорами мы быстро пришли к дому. Папочка повернул моё лицо к свету фонаря, потому что графитовое небо нахмурилось, предвещая дождь, и пристально глядя в глаза сказал:
– Всегда все дело в шляпе. Знаешь? У деда Павла она волшебная, потому что он считает её талисманом. Она спасла его не раз. Ему тяжело об этом вспоминать. А сокровища…, – отец замолчал, – как говорил не раз Пал Николаевич – это воспоминания, память. Вот их он и хранит в шляпе. ⠀ Я замолчала. У меня совсем мало сокровищ и хранить негде.
– Пошли дочка. Если дед Паша разрешит, я расскажу о его удивительной судьбе. Но то не сегодня.
Горькие приметы
У всех людей свадьба как свадьба, а у меня словно сценарий для фильма "Горько 5". Собралась я замуж 11 августа 1989 года. А в стране вовсю гремел мослами говяжьими кризис по пустым прилавкам. То утро было солнечное, но суматошное. Примерка платья, югославского, которое по случаю купила у соседки – бывшей невесты, закончилось трагедией. Кто-то из многочисленных одиноких родственниц начал праздновать пленение моё в брак, которое хорошим делом и не назвать. Неудачно махнула гостья рукой и вместе с тостом в нарядную невесту полетел бокал сливового ликёра. Им так гордился папа. Помню, кто-то шепнул:
– Ох, к бездетности. ⠀ В истерике сорвала кружева и юбки. Подружка невесты рванула на такси домой. Хорошо размер у нас совпадал, хотя папа называл нас "обмылками в банный день". Будущий муж, как положено, пыхтел в одинокой холостяцкой пещере ментовской общаги. И думал, как сообщить, что проснулся он с флюсом в пол – лица. Я-то переживала, чтоб он не улыбался на фото, а то, что люди подумают о его золотозубой улыбке. С испугу напихал за щеку чеснока и с друзьями за будущей женой. ⠀ Не буду просить вас представлять моё лицо, когда открыла входную дверь. Чтоб предотвратить речь о том, что я так и думала: "Свадьба – как начало телесериала, первую серию которого ты вкратце знаешь из рекламы, а что будет дальше – неясно", жених всучил розы. Шипами я мгновенно исколола все пальцы до крови. На ухо шепнула жена общего друга:
– Ох, не к добру! ⠀ Я бурлила как чайник на газовой плите, вот-вот вскиплю. Свадебная, белая волга, с жестянками на выхлопной трубе – это как сейчас лимузин- не завелась. Потому что начался дождь. Только что было пекло, а как вышла роковая невеста и отчего дома, ливень. То ли свечки залипли, то ли Ангелы плакали. Мы забились в иж- каблук тесной компанией, будто опята на дереве. Плотненько так друг к другу. Почувствовав на своей попе руку, хотела, как приличная ущипнуть жениха. А рука веснушчатая, не его. Потом друг будущего мужа не раз пытался домогаться. После свадьбы нашей дружба закончилась. В загсе обнаружили, что свекровь в коробочку вместо свадебных колец, положила то, что предназначалось мне.
Семейное. Реликтовое. Витиеватое, с аметистом в половину моего кулачка. Присутствующие ахнули, повеяло чесноком и пивом. Коронная фраза пригвоздила мои ноги в белых лодочках, меньше на размер и изорвавшие мне пятки в клочья, к мозаичному паркету Дворца Бракосочетания: "Такие камни вдовьими называют". ⠀ Мне захотелось плакать и бежать одновременно. Но вспомнила: я ведь так хотела стать взрослой. Вот она, взрослая жизнь. А мне 18. В дом велела занести мужу меня на руках. Перебить все приметы махом. На двенадцатый этаж. У него резко поднялась температура, что-то хрустнуло в спине. Но он мужественно протащил любимую два этажа. А ещё десять волок сосед, к которому есть доверие. У лестничной двери поменялись, передали эстафету для папы. Иначе б заклевал слабака. Понятно, что без драк и выяснения отношений собравшихся не обошлось:
– Горько, Ох как горько! ⠀Мы прожили год. Вот и не верь в приметы.
С днем Чекиста!
За десять дней до Нового Года. Почта. Очередь по номеркам. За мной дед с бугристым носом цвета вишнёвого ликёра. Впереди несколько нахохлившихся с мороза студентов. Молодёжь быстро получила посылки с гостинцами к праздничному столу. Когда загорелся мой номер на табло, проворно влетевшая в дверь пенсионерка, оттолкнув меня от окна, проверещала:
– Путинские выдайте мне!
Очередь прыснула со смеху. Бордовый нос зашелестел пакетом, бережно вытащил маленькую столичной. Подмигнул мне бесцветным глазом и махнул бутылём:
– За императора будешь? ⠀Очередь захихикала, прикрывая улыбки руками. На всякий случай… Почтовый зал окутали столичные испарения.
– А чекистских не выдают? – Ветеран достал красную корку, в развёрнутом виде предъявил привычным движением. – Я оттуда, откуда и Он.
– Дак ты ж как он, а я собственной персоной – он! Женщина выдай положенную деньгу, я родственница егошная. Он вот токма мне позвонил, говорит, иди скажи от меня. ⠀
У чекиста аж уши вылезли из-под ушанки и превратились в локаторы:
– Че ты, дура старая, людям голову морочишь, не видать у почты лимузинов аль вертолётов. В каком колене ты родня -то ЕМУ?
– Докладать не намерена, женщина, выдай путинские иначе с ним сама будешь разбираться!
– Иди, сердечная, до дому, туда вот и принесём, сразу, как только начнут выдавать, – почтальон высморкалась в одноразовую салфетку.
– Ага, и сверху тудой ельцинскую ишо в конверте с дед морозом, – не унимался чекист. ⠀
Бабка развернулась к очереди, наморщила нос, отчего он стал похож на печеную картошку. Скинула облюбованный молью пуховый платок. Сузила глаза, сплюнув на пол. Палкой грозно постучала по керамической плитке, отчего та захрустела. И как заорет:
– Я вас всех запомнила, ждите, за вами приедуть. Посмотрю какие шуточки вы отпускать будете.
– С днем чекиста, товарищи! – красный нос махнул Столичной. ⠀
Оператор почтового отделения дождалась пока "достопочтенная родня" закроет дверь за собой и поделилась:
– Она малохольная, мы привыкли, каждый день за "путинскими выплатами" приходит. Похоже только шизики и верят…в новогодние чудеса…кхе-кхе! Кто следующий?
Мадам с Заставы
Я поднималась по широким ступеням, не решаясь прикоснуться к перилам. Они дребезжали так, словно мимо проезжает разваливающаяся дрезина. «Какие высокие пролеты в дореволюционных домах, благо мне на третий этаж. Профессорский. Ума не приложу, отчего третий этаж в старых домах так называли?». Не успев дотянуться до звонка, напоминающего выключатель на советском бабулином торшере с тряпочным плафоном, как уставшая дверь распахнулась. Мадам Грицацуева расползлась в улыбке, не скрывая радости и отсутствия зубов. «Зачем на воротнике фланелевого халата огрызки шкуры бизона?» – подумала я. И тут же ответила себе: «Зов предков». Щеки дамы в тюрбане зарделись, когда та попыталась втянуть живот, пропуская мня в квартиру. ⠀
От тусклого света лампочки на потолке захотелось пригнуться, как при входе в шахту забойщиков. Вонь от пережаренных копченостей, дешёвого табака и забытого в прошлом веке помойного ведра у входа въелась в нос. Глаза заслезились. «Неужели так живут… люди?». Грицацуева спохватилась и быстро запахнула поблекшую клеёнчатую шторку на дуге от парника, под потолком. За шторкой я услышала, как «заминировали» вход, что-то плюхнулось в алюминиевое ведро. Кораблики синие заколыхались на засаленной занавеске.
– А, это?! Не обращайте внимание, таки главное – в ваших хоромах три окна. Три. Глядите пристально! – дверь справа от входа скрипнула, но удержалась на петлях времен, когда дом ещё был доходным. – Двадцать шесть метров. АпортАменты. Здесь жил инженер, он ещё с моим дедом на Заводе служил. Интеллигенцией пахнет?
– Малиной попахивает и сходкой блатных и нищих, – пробурчала себе под нос, выглядывая из окна на гудящую клаксонами улочку бывшей рабочей заставы.
– Тюю, а вы шо из наших?
– Из кого это из ваших? – Так малон на идиш приют для уставших душ, вот я ещё в глазок почуяла – наш человек. Таки сговоримся. Уступлю, самая ходовая цена на такие хазы у тёти Фиры, – я с опаской взглянула на махровый застиранный тюрбан, медленно наплывающий на нос, усеянный чёрными точками. Через открытую дверь комнаты я увидела, как клеенка с морским пейзажем заволновалась. Из-за занавеса вышел мужичок, вытирающий руки об треники. Я уточнила, где в квартире удобства и двинулась по стенке. Ближе к выходу.
– Так-то за шторкой, ты посмотри: в одном флаконе при тебе и душ, и для другой нужды устройство. А тот клозет – для наших двух комнат. Хошь кизяк потом в удобрение цветочкам, а можно шо покрупнее в пакетике. Имели желание место сэкономить, и поддончик приманстрячили. Наш клозет моментами имеет плохое настроение, так Гоша тут любит посидеть. Вчерашние новости полистать, – Грицацуева зыркнула на мужа. Любитель новостей исчез миражом в глубине квартиры. К тошнотворным запахам добавился флёр ландыша из баллончика. – А обойки- то, глянь, какие! Таких уж и не достать, веселенькие, блестят. Ночью хоть без ночника, и звёзд не надо, – тётя Фира ловким движением послюнявила колбасообразный палец, и пришпандорила оторванный кусок обоины к стене.
– Так продавец – то кто? Родственники инженера?
– Проворовался тот инженер, увезли его в светлые дали, ещё до войны, а мой дед в снабжении при заводе был, многодетный человек с уважением и репутацией, семью инженерскую определил в приличные бараки с печным отоплением. И вся квартира стала наша. Сыну если б не желали лучшей жизни, не продавали бы лучшую комнату, – Грицацуева страдальчески закатила глаза, выпятив нижнюю губу.
– Да, интересная история…, – я уже держалась за косяк входной двери, оббитой покусанным поролоном.
– Так шо, комнату будешь брать, у нас тут тихо и дружно, – Фира прижала меня к стене пиками Джомолунгмы в синей фланели.
– Я подумаю.
– Шоо тут думать, на лестнице очередь щас выстроится до Московского, только Фира свистнет. Я ж имею желание выбирать соседа. ⠀ Монолог завершила выбежавшая сонная крыса, застывшая посреди коридора в недоумении.
– Ох, эти кооперативщики, к Оксанке, рыжей, уж привыкли, иногда забегает поживиться, а эта серая. Не наша, – драный тапок полетел вслед юркнувшего грызуна в зловонную пасть "молена".
Шикарные апартаменты на Коли Томчака в районе бывшей Московской Заставы, как вы уже догадались, я не купила.
Кошмар на улице Энтузиастов
Выглянула в окно. Ни души. По стеклу, будто наказывал, стегал хлестко дождь со снегом. Каждое предрассветное утро после бессонной ночи, когда потягивающиеся бродячие собаки и бомжи вылезают из своих нор, я должна была идти. Занимать пост в хвосте очереди, похожей зимой на ливерную колбасу. И ждать. Ждать жёлтую пузатую, гремящую железным панцирем, бочку, напоминающую сикхскую боевую бегемотиху. ⠀ Стоять приходилось по часу, а то и больше, в лютый мороз и проливной дождь, лишь бы досталось молоко. Прямиком из совхоза. Когда упитанная молочница в тулупе, поверх которого натянут передник, открывала кран, начиналась драка бидонами. Но я всегда отвоевывала свои три литра. ⠀
В то утро, на отмороженных ногах с ощущением, что это не ноги, а сосульки, я проскользила по дороге вдоль остановки. Ступая, словно Чингачгук на охоте, чтоб ни одна капля не расплескалась из алюминиевого бидона. Руки защипало от кусающего мороза, я остановилась, чтоб нащупать в кармане пуховика варежки. В этот момент двери уставшего автобуса распахнулись для спешащих на работу пассажиров и заглотили в жаркое нутро. Из задней двери неожиданно в мокрый снег упала лисья шуба. Следом худая растрепанная женщина. Ноги её расползались, она безуспешно пыталась встать на льду. Пытаясь натянуть потрепанную, мокрую чернобурку, дама отползала. Пока не смогла встать. И побежала. Из того же автобуса все же протиснулись двое крепких мужиков, в оранжевых накидках. С угрозами рванули вслед. ⠀ Зеваки забыли, куда спешили. Шоу начинается. Новые зрители прибывали, молодёжь ржала, бабки охали. Я размышляла: я легкоатлет или бывший мент. Ведь бывшие легкоатлеты бывают все же. А бывших ментов, говорят, нет. ⠀Лисью шубу догнали. Один рукав бесценной в 90-е добычи намотали на бетонный столб. Мужик помоложе схватил женщину за волосы и тряс голову, словно оттуда сейчас посыпятся пиастры:
– Плати, сука безбилетная штраф, нет штрафа снимай шубу, часы, – орал с пеной утра контролер. Или тот, кто скрывался под его жилеткой. Второй ударил несчастную по лицу. Толпа ахнула.
Бывший мент во мне проснулся и рванула. С бидоном наперевес, разбрызгивая парное молоко на прохожих. Всадила одному по харе. Второй увернулся, стянул шапку и попытался завалить на почерневший снег мостовой. Я вывернулась и всадила по зубам крышкой от бидона. Присоединившихся к батлу я не наблюдала. Потерпевшая вопила:
– Помогите, люди, помогите, у меня сын в больнице. Он умирает. Я не заплатила за проезд. Забыла деньги. Все забыла. Мой ребёнок умирает, вы же люди! ⠀
Люди стояли. Повезло, что местный участковый вышел на работу пораньше. Быстро раскидал преступников, помог мне, красавице с распухшей губой. Вызвал подмогу. Лже-ревизоров задержали. Я отдала все деньги, что были в кармане бедной матери. Посадила на следующий автобус.
Сердце матери
– Простите, спичек не будет у вас?
– Вы, наверное, могилу монаха ищете? – миловидная женщина игрушечной метелочкой стряхивала зимние слезы с белоснежного ангела, обнимающего крест.
– Да, часто её ищут?
– Часто, я здесь каждый день, поэтому знаю, – дама потуже завязала платок, и сняв перчатку, вытащила из кармана тоненького демисезонного пальтишка коробок спичек. Протянула мне, махнув рукой в сторону зеленой часовенки.
– Там найдёте!
– А вам не холодно? Минус 24!
– Нет, – улыбнулась, словно блаженная, – любовь греет. ⠀
Я поежилась от ее слов. От тёплого дыхания ресницы покрыло инеем. Блудила больше часа среди могил, сумерки будто укрыли кладбище саваном. Неведомая сила водила меня кругами, я все натыкалась на последние пристанища детишек, погибших в авиакастрофе над Сухой Балкой. ⠀ Зачем я послушала совет подруги идти на Рождество к могиле монаха, мол, в этот день там желания исполняются. Поплелась на свет фонаря, на душе прогорклое состояние блаженной пустоты. Аллея теней усопших ангелов снова вывела меня к той странной женщине.
– Не нашли, что искали? – она вышла из-за памятника словно призрак, напугав меня.
– Нет, а вы почему здесь до сих пор? – не попадая уже зуб на зуб от мороза, спросила я.
– Так Андрюшеньку попросите, что вас тревожит? Он поможет, он всем помогает, у кого в сердце чистые помыслы, – таинственная незнакомка с нежностью провела рукой по надгробной статуе и прижалась всем телом к печальному ангелу.
– Мне очень плохо, – промямлила я, и заплакала. – Давайте пройдёмся! Женщина приобняла меня и почувствовала от её рук пьянящую успокоительную волну тепла. Сквозь пуховик. И мы двинулись по царству вечного сна, уносясь в прошлое.
⠀" Когда упал самолёт я ничего не почувствовала. Ничего. Даже когда отдали то, что осталось от Андрюшеньки, я чувствовала себя Хиросимой, сметенной с лица земли. Когда сыночка предали земле, я осталась здесь. Там, где вы меня встретили. Муж отдирал от деревянного креста, на нем зияли борозды от моих ногтей. С неделю я доживала свои дни и молила Господа забрать мою душу на могиле моего единственного ребёнка. Очнулась в больнице. Сумрак, боль в груди, тошнотворный запах трупной плоти и сладкий аромат формалина. Это все, что я почувствовала, очнувшись. Больница. Смертельный диагноз. Долгие месяцы борьбы близких и врачей за мою жизнь, которая давно закончилась. Через полгода умерла мама. Я не была на её похоронах. Давно похоронила все, что было дорого на этом свете. Муж встретил женщину, в бреду подписала множество документов в присутствии нотариуса. Выписалась под расписку, тогда-то и узнала, что дома у меня тоже нет, как и бизнеса совместного. Есть комната в коммуналке в бывшем общежитии. Сколько я провела там дней и ночей, не скажу. Соседи говорят, мчс вскрыли дверь, когда вонь не позволяла дышать. Но жизнь в моем скелете, обтянутом шагреневой серой кожей, ещё теплилась. Насильно помыли, кормили через зонд. Приходящие медсестра и Соцработник тщетно пытались помочь. ⠀ А накануне Рождества снится мне мой Андрюшенька. С крыльями Ангела. И мамочка моя рядом. Сыночек мой цветущий, вьющиеся каштановые волосы отросли до плеч, и теперь серебрились, словно посыпанные пеплом. – Мамочка, вставай, ты ещё должна многое успеть. Памятник прошу сделать: Ангела белоснежного, обнимающего крест. Чтоб возвышался он над кладбищем. Люди будут видеть его издалека, подходить, а я буду слышать их просьбы, – мама моя стояла рядом с сыном, молодая, кокетливо улыбалась, жестами просила встать. И я встала. Продала комнату. Батюшка помог с Серафимовского кладбища. При церкви выделил мне келью. Ругался и корил, заставлял работать, молиться, и снова работать. Нужна, говорил, ты ещё на бренной земле, поэтому сын накануне Рождества к тебе пришёл. Чудо это Господне. Поистине чудо. Памятник сделал известный скульптор, цену озвучил немалую, а взял в результате за расходники. Часть денег отдала в фонд помощи больным раком детям, а другую – в церковь. Когда Ангел вознесся над Серафимовским кладбищем, каждый раз, когда была на могиле у сына, подходили люди и спрашивали: "Это ваш сын? А вы знаете, он нас слышит и попросим что- желания исполняются? ". А я всегда отвечала, мол, знаю, он светлый человек при жизни был, так и после смерти помогает. Десять лет прошло с тех пор. Прав был мой сын, я ещё здесь нужна. Сиротинушку удочерила, малютку мою, спустя три года, как сыночка похоронила. А рак…рак исчез, врачи руками разводили. Чудо, одним словом. Поддерживаю матерей, потерявших своих детей. Создала общество, туры паломнические организовываю, я же историк по образованию и гид. Всегда есть выход! Главное, когда одна дверь закрывается, всегда иди на свет, не замыкайся. Вот и мы с тобой неслучайно встретились. В минуты отчаяния твоего. Проси – у слышат тебя, стучи во все двери – и откроют. Может, не там помощи искала. Могилы не помогают. Помогают люди! " ⠀
