Александр Лобанов
Лелег

– Саманные кладки будете делать? – Хмель не замедлил состроить выражение глубоко разбирающегося в народных премудростях господаря, и последовавшее удивление на лице друга вызвало тёплый прилив приятных ощущений, в коих будущий гетман имел немаловажную потребность.

– Как это – саманные?

– Турецкий, я гляжу, подзабыл, да? Саман по-ихнему солома и есть. Турки тоже с глиной замешивают, потом раскладывают по деревянным формам и сушат. Получается нечто вроде большого кирпича, который, не мудрствуя лукаво, и называют, как солому, саманом. Но я бы не сказал, что кладки очень уж прочные. Пока сухие, стоят. Когда вдруг ливень или, допустим, наводнение, разбухают и разваливаются. А твои казаки чем удивят?

– Местные делают, как они говорят, лампач. Технология схожа. Долго сохнут, потому лучше весной начинать. Среди здешних казаков знатные, скажу я тебе, мастера! Секрет имеют свой, мне пока неведомый. Ни ливни, ни грозы, ни наводнения лампачу не страшны. Курени отменно прочные строят. Даже потолки из этого месива лепят на особые деревянные каркасы. Используют мудрёные щепные конструкции. Так, знаешь ли, выходит сказочно. Кабы своими глазами не видел, ни за что бы не поверил. Вековые наработки. Зимой тепло, летом прохладно.

– А как ты думал! Это же глина. Волшебный материал. Тут она должна быть превосходная.

– О да, жирная такая. Мы на неё и плитку кладём. Тоже секретный рецепт. Яйца, мука, из рыбы варим клей, туда же добавляем. Мёртво схватывает. И дома стоят, словно крепостцы. – На этот раз настал черёд выказать удивление Богдану, отчего густые красивые брови его взметнулись подобно крылам ворона, и, заметив сие обстоятельство, Олег даже зарделся от гордости, принялся объяснять с ещё большим усердием: – Глину для начала ногами надо хорошенько замесить. Мои гусарийцы не без удовольствия оголялись до самой ляжки. Всей хоругвью толкли. Устали от кочевой жизни, говорят, ноги размять захотелось. И знаешь, у кого колени болели там, или ступни, всё прошло. Лекари говорят, от глины. Она, понимаешь, ещё и целебная.

– А у нас на Украине, – Хмель тем не менее позиции сдавать не собирался, – кизяки ещё в глину добавляют.

– Да что ты говоришь! – Олег от души рассмеялся, по-доброму, как это делают самые близкие друзья, они в очередной раз обнялись, потом Олег слегка посерьёзнел, тема-то важнецкая, простодушно признался: – Здесь этого стратегического добра пока маловато. Вот скотоводство расширим, тогда и кизяками обзаведёмся. Зато в прибрежных плавнях камыша и рогоза полно. Вместо соломы. Ещё прочнее.

– Хозяйственником становишься, боярин. Молодец! Воевать только не разучись. Скоро проведают про твой Рыдванец какие-нибудь ногайцы, тут же припожалуют поживиться на дармовщинку.

– Рыдванец?

– Ну, как же, ты ведь у нас Рыдва? Али ошибаюсь?

– От кого проведал? Так меня только один человек называл, – Альгис немного смутился, поздно сообразив, что Хмель сюда именно этим человеком и послан.

– Не пугайся, мы одни. Собственно, чего ты? Всё правильно. Звать тебя боярин Рыдван, так в грамоте сказано. Сам читал. Что, не получал?

– Но где видел сию бумагу, не говори, что в Стамбуле.

– Где ж ещё-то? Там сейчас, почитай, весь тайный приказ пасётся. И наши, и поляки, и болгары, и венгры, кого только нет, – Хмель по старой привычке огляделся по сторонам, нет ли где поблизости тайного соглядатая, не подслушивает ли кто, убедившись, что никого такого нет, продолжил говорить, но голос-таки приглушил и ближе к уху Олега склонился: – На днях скороходы доставят. В двух экземплярах. Особо секретный от Алексея Михайловича, царя-батюшки, для боярина Олега Рыдвана, и от пана Сигизмунда, короля-батюшки, для ротмистра Ольгерда Смигаржевского.

– Всё-таки Смигаржевского. Это великая честь для меня, Хмель. И, пожалуй, память великая.

– Хочешь, от себя ещё выпишу. А что, я тоже не последний человек в нашем деле. Как-никак будущий гетман моей ридной нэньки. Но это, братец Олег мой Лелег, сам понимаешь, ныне глубокая тайна.

Оба замолчали на некоторое время от серьёзности высказанного. Олег вообще помрачнел, когда понял, что Хмель и про Лелега от князя, дорогого учителя, друга и отца, узнал. И который теперь так далеко, что жизни не хватит для новой встречи. Когда неожиданно над противоположным берегом Днестра показалась ярко светящаяся в лучах заката парочка черногузов, он вдруг ясно, до мелких деталей вспомнил, как высвобождал раненого аиста из коварного кустарника кизила, как храбро защищала своего суженого аистиха, как они потом втроём не без приключений добирались до Рашкова. Господи, да неужто те сейчас кружат над нами? Черногузы, будто услышав его мысли, сделали вираж в их сторону, потрещали клювами, после чего полетели куда-то в глубь молдавской территории. Может, привет передадут… ей?

– Послушай, Богдан, а ты не знаешь…

– Знаю, братик, всё знаю, – Хмельницкий нахмурил брови, на лице мелькнула тень, что сразу же приметил Альгис, сердце у него так и зашлось. – Мои люди перехватили посланца с бумагами от Порты. Ильяш вызвал в Стамбул обоих сыновей. Так ему великий визирь, мать бы его… велел.

– Сыновей?

– Ну да, одного из них будут готовить на Княжество. Следом и второго.

– А дочь? – голос у Олега, то есть Ольгерда, совсем сделался не командирский, даже задрожал, как при неврастеническом припадке. – Не томи, говори.

– Ты мужественный человек, принимай, как есть. Михаэлу, невесту твою, когда Ильяша арестовали, прямо из дворца похитили, перебив и стражу, и кое-кого из родни самого Ильяша, взявшихся за сабли. Я уже разослал своих шпионов, куда только можно. Не сегодня-завтра сведения прибудут. Но, судя по всему, к Сигизмунду отвезли. Так, по крайней мере, варшавские осведомители в Стамбул докладывали.

– Он, собака, на Михаэлу давно глаз положил. Своих мало. Кобель блудливый. Изрублю гада! – Ольгерд даже зубами заскрежетал, кулаки сжал, глаза сощурил. – Кто же похищал, может, ведаешь?

– Да… без любимой тобою татарвы не обошлось. Не всех, видать, повырезал тогда, – Богдан вдруг умолк на секунду, взгляд сделался отрешённым, как будто раздумье негласное посетило. – Ты уверен, что Хабибрасул подох?

– На колу-то? К голове пук соломы просмолённой привязали да подожгли. Подох, конечно. Почему спросил?

– Напоролись как-то на рассвете мои сорвиголовы на крупный татарский отряд. Произошло всё неожиданно, как для них, так и для моих. Мои оказались шустрее, среагировали мгновенно, дали по татарам традиционный дружный залп из мушкетов. Страшная, скажу тебе, вещь, залповая стрельба. Ну и, как полагается, дёру во все копыта. Татар-то было числом в десятеро больше. Пока то да сё, мои в сумерках растворились. Но потом в один голос твердили, что верховодил у татар не кто иной, как… Хабибрасул.

Призадумался новоиспечённый пан Ольгерд Смигаржевский. Всяких чудес на войне насмотрелся. Был случай, басурманин трое суток на колу просидел да жив остался. Потом как зверя диковинного возили повсюду, людям показывали. Любопытно, что до пленения страдал редкостным для всадника недугом – почечуем. Дык после кола хвороба напрочь ушла. Один из лекарей тогда ещё пошутил, что процедуру сию надо ввести в широкую медицинскую практику.

– Нет, не он это, – Ольгерд, прикрыв глаза, пытался просмотреть эфирный фантом Гиреева родича, эманаций, характерных для живого существа, не почувствовал. – Мёртвый, вне сомнений. Этот – кто-то другой.

– Выясним, – Хмель опять оживился, решив сменить тему. – Когда это он успел разглядеть её, Михаэлу твою?

– Сигизмунд? Успел когда-то, обносок. Наверно, в то время, как Ильяш с посольством приезжал. Михаэла наверняка с ним была. Старый осёл! Для пущего впечатления с собой дочку брал. Такую не показывать, а прятать от людских глаз надобно. Господи, дай сил!

– Не казнись, брат. Вас оберегает сам Архангел Михаил. Икону-то не потерял?

– Бог с тобой, Хмель, скажешь тоже! Мы уже и церквушку в честь него ставить начали, на берегу, подвальный этаж покрыли, там она, с другими образами, со свечами. Как зеницу ока стерегут казаки. Да и батюшка у нас такой, что…

– Отец Александр? Слышал, как же. Очень любопытная личность, по секрету скажу тебе. Не догадываешься, кто послал его сюда?

– Мелькала мысль. Чую, непростой батюшка. Но разговорить не получилось. Удивительно умеет отвести диалог, даже не начавшийся. Скрытен необыкновенно, хотя рот не закрывается ни на минуту. Шутками, прибаутками да побасенками сутки напролёт сыплет направо-налево. И что интересно, везде он. И тут, и там одновременно. Обо всём ведает, все мысли прочёл, выводы сделал. Дьячки у него, кабы не рясы с крестами, точно подумаешь, оборотни. Появляются из ниоткуда, так же незаметно исчезают.

– Ты бы знал, что творил в молодости. Тот ещё живодёр. Турок нарубил столько, что можно было бы целый город заселить. Да и шляхты столько же. Потомственный казак! В нужные руки Архангел тебя отдал. Великолепный организатор. А проповедник, в народе говорят, от Бога. Причём напрямую, из божьих уст да в маковку.

– Да я и сам знаю. Теперь-то уж точно знаю, – Олег горестно усмехнулся, опять вспомнив князя Яноша, свои раздумья вещие о том, что лишь в делах богоугодных да при верных сподвижниках души обоих будут время от времени соединяться. – Буду просить его молиться за солнышко моё. Как я сам ему, Отцу нашему небесному, поклоны бью денно и нощно. Да за близких друзей.

– Кто сейчас в Яссах господарь, дай бог памяти, Штефан Второй Томаш?

– Он, родимый. Вроде неплохой человек.

– Все неплохие. Особенно, когда с народа кровь пьют, – Хмель брезгливо передёрнул плечами. – Но да ладно, человек действительно вроде наш. Новый султан ждёт его в Стамбул скоро. Вручать право на царствование. Но имею сведения, что и Сигизмунд прислал ему требование прибыть на переговоры. Хитрый шишига. Будет агитировать в свою пользу шпионить у османов.

– Так он поедет?

– Куда ж ему деваться-то, несчастному? Постой, не хочешь ли…

– Именно! – блеснул глазами боярин Рыдван, Хмель даже прищурился. – С хоругвью да при полном параде!

Возникла пауза. Громко каркало вороньё, тучей кружившееся поодаль, за холмами. Причём туча была такая, будто гроза на подходе, даже солнце затмила. Богдан поднял голову, приставил к бровям ладонь, чтоб не слепило. Рассмеялся.

– Сейчас бомбы метать начнут. Это они дикие виноградники атакуют. Обожрались наверняка, захмелели. Ягоды нынче сладкие, перебродили уже. Надо бы нам, братик, прятаться. Что же не ведёшь в хоромы царские? Что, али не выстроил?

– Да я со своими гусарами.

– Вот те раз, боярин. Дык какой же правитель, коли дворца своего нет? Молодую жену, что ли, в казарме поселишь? Или вообще в конюшне, там почище будет, казаки ведь за конями ухаживают лучше, чем за собой. Негоже сие, негоже. Пора начинать дистанцию выстраивать. С народом, но на расстоянии. Иначе на голову сядут. Это не в поле против татар. Тут, брат, дипломатии начинаются. Политес, так сказать. Саблей махать поменьше, головой работать почаще. «Ой, чий-то кинь стоить, сывая грывонька».

Хмель пел, и глаза его блуждали за облаками. За тучей вороньей, там, в самой синеве, где виделось что-то своё, Олег того так и не разобрал. Душевно звучал голос будущего гетмана, красиво, образно. Да он талантлив безмерно! Тронуло за душу, да так, что чуть не прослезился, естественно, размышляя о своей ненаглядной Богом данной Михаэле. Но боли в сердце уже не было. Наоборот, чисто так сделалось, ясно.

– Пожалуй, ты прав. Хоругвью, прямо в логово зверя. Я казаков пришлю для сего похода, человечков этак с полтыщи. С татарвой разбираться тебе уж негоже, боярин. Хоть и чешутся, я гляжу, ладони, с сабелькой покуражиться. Ладно, дорогой, пошли, в самом деле, куда-нибудь схоронимся. А то чернилами обляпают с ног до головы. Вона, сюда уже кружат. Кишки после жардели^[30] у них необыкновенно слабые.

– Неплохо было бы прямо к дворцу на «чайках», а? – Олег, всё ещё находясь в медитативном делирии, выхватывал из потока информации, что лилась довольно-таки бурно из околоземных кармических источников, самые оптимальные варианты разрешения ситуации. Чернильный вороний бомбомёт в данную минуту волновал его меньше всего.

– Хм… Идея, однако, не лишена изящества, – Богдан, сразу адекватно поймав мысль, посерьёзнел, призадумался, потом вдруг просиял лицом и даже прихлопнул себя по ляжке. – Знаю, как! Правда, ещё нет сведений, куда он Михаэлу отвезёт. Может, в Варшаву, а может, и в Краков, где вырос, где правителем его сделала тётушка, бездетная Анна, вдова короля. Муж-то помер, не оставив наследников. Но там и там дворцовые пристани вельми удобны для швартовки.

– Так и есть. И в Кракове, и в Варшаве прямо к дворцам Висла воды подносит. Михаэла, скорее всего, в Кракове. Иначе Констанция со света сведёт, – Ольгерд лихорадочно засверкал глазами, воспламенившимися от вариативных прозрений, многие из которых имели мрачный негативный окрас. – Соперниц по любовному треугольнику сановные дамочки обыкновенно приговаривают к смерти. Констанция ревнивица ещё та. Красавица из красавиц, конкуренции не потерпит. О, бедняжка моя, Михаэла, зачем не увёз тебя с собой тогда, из Ясс? Не прощу, если что, ни себя, ни всех, кто под руку попадёт!

– Да, – Хмель и сам начал играть желваками, поскольку с характерами дочерей Габсбургов знавался не понаслышке, там было, чего опасаться. – В Кракове Сигизмунда не любят, многие вообще презирают. Он ведь практически предал свой город. Хотя… из соображений государственных правильно сделал. Географически Варшава стоит гораздо выгоднее, в центре политических течений и торговых путей. Но Краков, красавец Краков – это вотчина польских королей, порождение ренессанса, там и замок в Вавеле соответствующий, невиданной роскоши.

– Да знаю, видел я его. Сигизмунд в нём жил как у Христа за пазухой. Уезжать не хотел. Краков ещё славен своим университетом. Центр европейской науки и передовой мысли. Штаб-квартира реформации. Прежний король заботился о престиже. Этот же наоборот.

– Что ты хотел, радикальный католик, иезуитами воспитывался. А иезуиты против любого процветания. Ретрограды и консерваторы. Контрреформация, короче. Бытует словцо такое.

– Он, каналья, в университете чуть ли не иезуитскую резиденцию обустроил. Учёных разогнал. Был там у него астроном, известный на весь мир, Никола Коперник, слыхал, нет?

– Что-то слышал. Он его хотел в инквизицию сдать, на костёр?

– Нет, слава богу. До того не дошло. Палки в колёса вставлял. Инквизиции-то особой в Кракове нет. Так, шайка-лейка, больше языками треплют. Не Испания. Никола всё же славы добился. Он ведь гений. Так вот за вытрэбеньки с университетом и за все антиреформы народ, наверно, и не возлюбил. Так что ты прав, вряд ли кто подумает, что Михаэлу туда, в Вавель заточит. Но, может, на это и расчёт?

– Это мы уточним в ближайшие дни, я ж говорил. Но то, что Висла и там, и в Варшаве, нам на руку. Мне всё же сдаётся, в Варшаву отвезли. Он ведь наглый. Дворец огромный, потайных комнат полно. Спрячет, жена и не прознает. Он к ней очень даже нежен.

– И это не есть хорошо в нашем случае. А если так спрячет, что никому и ведомо не будет? Может, как в Краковском замке, пещера Дракона какая-нибудь?

– На сей счёт не беспокойся, брат. Мои люди и в королевской гвардии имеются. Караульное начальство, не хухры-мухры.

– У меня знакомые среди них тоже есть. Послушай, а «чайки» смогут?

– Тоже обдумаем. У всякой реки найдутся и притоки, и протоки. А у притоков свои притоки. Мои «чайки» и по ручьям проплывут, и по болотам, – Хмель улыбнулся, очевидно, поймав какое-то остросюжетное воспоминание, помолчал с минуту, махнул рукой и, чтобы отвлечься, переменил тему. – Ты помнишь, какой была Варшава до Сигизмунда?

– Помню, конечно. Так, городишко пыльный и невзрачный, большой фольварк^[31].

– Вот! А сейчас? Если б своими глазами не видел, не поверил бы. Перекроил по своему вкусу. Именно он Варшаву сделал столицей во всех отношениях. И в этом тоже суть его личности.

– Европеец, как же. Сын Швеции. Хотел и её Польшей сделать, наверно. Мать полька. Но великолепие столицы, я думаю, заслуга больше Констанции. У неё вкус отменный. Натура утончённая. К тому же умеет самодержавно сластолюбивым супругом управлять. Но, к его чести, утончённому сему правлению пан Сигизмунд не противится. Эстет.

– С размахом личность. Беда, слишком ретрограден. Иезуитская начинка. Но мы это используем. Лишь бы Михаэла продержалась. Надо будет королеве продуманную шифровку отправить, чтобы под защиту взяла девоньку. А то ведь эстет этот инстинкты свои контролирует слабо. Да не бледней ты.

Друг и вправду от последних слов Хмеля почувствовал, как земля зашаталась. Зубы скрипнули от боли душевной.

– О-о-о! Да ты, братик, совсем того, по уши. Ну да это же счастье. Правду люди говорят: человек без любви и не человек вовсе, так, пустышка. Дорого бы я отдал, чтобы вот, как ты, влюбиться в какую-нибудь паненку. Так, чтоб без памяти и до конца жизни. Дай обниму тебя, боярин. Ничего, на нашей стороне правда и справедливость. Бог нам поможет. А знаешь что, пойдём до той иконы. Поклонимся Святому Михайле, архангелу воинства небесного. К коему и я, и ты свято принадлежим.

Часть IV

Если Вам довелось побывать в шляхетном королевстве, но не удосужилось опустить свои мудрые ладони в старосветскую Вислу, полного впечатления о волшебной красавице Польше, считайте, не получили. Россия без Волги, Молдавия без Днестра, Германия без Одера, так и Посполитая немыслима без уникальной по миловидности синеглазой своей феи-реки. Как все непостижимые прекрасницы, сия морганатическая панна по происхождению самоцветная горянка. «Мой идеал», – говаривал Пушкин в беседах с добрым его приятелем Евгением о целомудренных девах гор, в угоду провиденью меж ледяных вершин рождённых.

Величественные, укрытые великолепными зелёными коврами, изумрудная сокровищница Европы, Моравско-Силезские Бескиды, Сарматские горы, они же Карпаты, великодушно подарили нам её, родив у подножия до простоты загадочной Бараньей Горы. Равно и братца двоюродного, вышедшего из такой же таинственной Чентыёвки, которого многие знают, как Тирас, Нистру, Днестр, бурливого, непокорного у истока и малодоступного к пониманию на всём остальном протяжении. Обе реки усиленно подпитываются притоками, сбегающими с тех же Карпатских гор. Водой уникальной, прямо из космоса энергетической подзарядки.

Блаженна та земля, по которой они текут, реки гор. Над ними проносятся века, бушуют исторические страсти, встают золотые рассветы, полыхают рубиновые закаты, заселяются, обустраиваются, живут и порой сходят с ума племена, народности, нации и государства. Заключаются политические договоры, появляются плоды наук, сталкиваются лбами добро и зло, зарождаются, потом истребляются «предрассудки вековые и тайны гроба роковые». Но они как текли, так и текут. Независимые, никому не подвластные, прекрасные и многозначительные. «Судьба и жизнь в своём чреду».

Хмель послал бывших при нём троих скороходов по городам Сороки, Хотин, Белгород с шифровками, в коих велел своим резидентам изучить карты, привлечь специалистов, произвести рекогносцировку, составить точнейший маршрут для похода в Краков и Варшаву с использованием рек, притоков, проток, ручьёв, глубина которых предполагала бы проход «чайки» с нормальным грузом. С учётом бесценного опыта прошлых предприятий, так как подобные дерзости казаки проделывали неоднократно против турок, шведов, поляков и литовцев, и даже против русских. Имелась соответственная эмпирическая база данных.

Через пару недель гонцы доставили толковые отчёты о проделанных географо-разведывательных изысканиях, по сути, коли б не были так зашифрованы, достойных представления пред учёным светом. Полноценные карты необходимых участков водных бассейнов Вислы, Днестра с соответственными промерами глубин, ширины русел, речных долин, состояния дна, степени заболоченности прибрежных площадей и тому подобное. С указанием светлого-тёмного времени, продолжительности сумерек, метеорологического прогноза, наличия естественных маскировочных укрытий, растительности, холмов, скалистых образований. Маршрутов составили несколько. Хмель с Ольгердом скрупулёзно проанализировали доставленный исследовательский материал и выбрали, по их мнению, оптимальный. Может, с прагматической точки зрения не самый экономный, но по соображениям секретности, безопасности то, что надо.

Двадцать «чаек» поднимаются вверх по Днестру до Самборских угодий. Там вблизи городища Рудки от Днестра отходят несколько рукавов, теряющихся в заболоченных лугах, которые во время половодий превращаются в целые озёра. Но и теперь имеются участки с требуемой глубиной, этакие озерца, между которыми за несколько ночей тамошние казаки прорыли небольшие каналы, по которым из Днестра лодки свободно доберутся до речушки Вишня. Она, в свою очередь, является правым притоком речки Сан. Вишня пересекает украинско-польскую границу между сёлами Старова и Загорбы. В Сан вливается напротив польского городка Родымно.

Сан уже покрупнее. Также течёт с Карпат. Чистый, прозрачный, прохладный, рыбный. Видно, как мелькают многочисленные серебристые стайки, за ними судачки гоняются, щуки. Местами лежат, словно притопленные брёвна, сомы. Раки-труженики тщательно дно пропалывают, очищают от гнили и падали, чтоб мириадам беззубок дышалось вольготно и свежо. Огромное такое количество перловиц немудрено, у них полно пропитания. Речка-то норовистая, шуток не любит, мигом зазевавшегося перепончатокрылого в придонный корм обратит, богатый хитином и хитозаном, необходимыми для воссоздания клешней и панцирей, а также выработки перламутра, благодаря которому в ясные ночи река словно светится. Берега сплошь обросли ракитником, ивняком, ещё какими-то кустарниками. Местами русло петляет в самых настоящих ущельях. Красоты необыкновенные. Вплоть до Сандомира, напротив которого приток сливается с Вислой. И это как раз посередине между Краковом и Варшавой.

Тем временем строительство крепости на Днестре пан ротмистр не прерывал ни на минуту. С момента прибытия сюда прошло почти три месяца. Совместно с батюшкой Александром наладили связи с хозяйственниками близлежащих поселений и городов. Как на своём левом берегу, так и в правобережье, с молдаванами. Правый берег – это Кодры, молдавская тайга. Лесозаготовки, охотничьи угодья, древесный уголь, дёготь, живица, грибы и ягоды, кикиморы и лешие.

Главным на первых порах было, конечно, добиться бесперебойной поставки древесины. Сей вопрос был решён как нельзя лучше, рыбные деликатесы весьма ценились при дворе молдавских господарей, посему лесозаготовители старались отбирать для приднестровских казаков древесину самую лучшую. Бартер, премудро подогреваемый ещё и золотыми монетами, сказочно процветал.

Помимо леса, отец Александр усиленно собирал информацию об удивительном строительном материале, который у молдаван сначала именовался кохилец, потом прижилось и распространилось котелец. Плотный известняк, спрессованные раковины ископаемых морских моллюсков кокхилий, окаменевшие тела которых отчётливо видны на распилах. Ещё его называли строительным камнем. Прочные котельцовые блоки популярно использовались при возведении капитальных зданий, дворцов, храмов. Для будущего города сей камень, конечно, был очень потребен. Хмель батюшке Александру по секрету строго наказал заняться возведением достойного дворца для будущих князя и княгини, при этом выразительно поглядывал в сторону Олега. Ещё велел средств не жалеть, в разумных пределах, разумеется. Насчёт каких-то там разумных пределов отцу Александру намекать было излишне. Каждая копейная и мечевая денга, медная пула, не говоря уж о гривне, полтине, рубле или молдавском талере, были на строжайшем учёте. Монахи отслеживали финансовые потоки похлеще шатёрничего царской казны.

Котелец добывали в ту пору близ поселения Криково неподалёку от Кишинёва в глубинных шахтах. Дороговизна удовольствия проживать в котельцовых домах не вписывалась в общенародный масштаб. Лишь зажиточные каймакамы, ворники, прочие наместники господарей, богатые бояре, феодалы, имея соответствующий достаток, могли позволить себе сие моллюсковое чудо. Вообще-то подобный камень пилили неподалёку, у пещерного монастыря Сахарна. Но известняк в тех шахтах значительно уступал Криковскому. Посему батюшка Александр основательно готовил хозяйственный десант на Криковском направлении. Но первостепенная задача, конечно, правобережные Кодры, круглосуточная лесозаготовка. Остальные богатства, шелковистые медвежьи шкуры, роскошные лосиные рога, охота на кабана, гадание на цветке папоротника, любовные шашни с молодыми кикиморами – это на потом, когда первый жирок завяжется.

Хмель помогал совершенствовать фортификацию, создавать комплекс укреплений для засеки. Народ по всему фронту трудился с азартом и вдохновением, чему способствовало хорошее жалование, которое положил всем без исключения строго засекреченный боярин Рыдван, он же пан Ольгерд Смигаржевский, он же, теперь в прошлом, Альгис-паша. И он же загадочный Лелег. Оставался ещё фонд финансов, ссуженных казной скаредного Сигизмунда, а также из стратегических сокровищ царя Алексея Михайловича. Впрочем, Их Величества не очень-то щедрились. Основная часть золотого запаса была захвачена в боях во время дерзких экспроприаций в шляхетных поместьях и турецких городишках.

– Между прочим, в Краковском Вавеле замковые подвалы полны злата и серебра, – как бы между прочим пробормотал с причмокиванием Богдан, обгладывая увесистую куриную лытку, которую держал правой рукой в то время, как левая регулярно подносила ко рту огромный серебряный кубок с красным виноградным вином, весьма недурным на вкус и, судя по раскрасневшимся щекам, с немалым количеством градусов. – Что оно там, золото это, без движения лежит? Всё одно иезуиты проср…

Они обедали в просторной избе зажиточного казака, упросившего боярина временно у него пожить. Он же и прислуживал за столом. Угощения, конечно, царские. Икра чёрная, судачки, запечённые в сливках с сельдереем, зайчатина, курятина, гусятина, маслята под невероятно душистым, свежего отжима постным маслом. Брынза овечья, брынза коровья, мамалыга, традиционный соус муждей с чесноком. Стопкой высились плацинды с мясом, творогом и брынзой, рядом в глиняных тарелках аппетитными тушками мититеи, толстокожие гогошары в мёде. Миска чищеных грецких орехов. И кувшины с несколькими сортами вина, только что принесенными из погреба. Запотевшие, холодные, слышно было, как вино разговаривает и дышит. Живое!

Тоже одно из чудес света, молдавское вино. Волшебное, целительное, продлевающее молодость и чувство собственного достоинства. Моложавая, миловидная казачка, хозяйка дома споро подносила всё новые угощения. Не впервой уже сменила кувшинчики с пустых на полные. Улыбалась, чертовка, словно жемчугами сыпала по комнате, нахально очаровывала чёрными глазищами, в которых чего только ни сверкало, в основном, конечно, бесовские искорки. Того и гляди, душу чью воспламенят.

На первых порах ротмистра это смущало, он украдкой косился на хозяина, седовласого с длинным оселедцем и обвисшими, словно пакля, усами, а также бровями, как у старого луня, из-под которых наблюдали хитрющие очи. Но, кроме почтения, взгляд не излучал ничего иного. Периодически ухмылялся на проделки благоверной, но совершенно не сердито. Казак очень хорошо понимал, какие у него гости в доме. Он бы совсем даже не возражал, чтоб супругу один или оба сразу почтенных господаря ублажили. Сам-то уже охладел из-за лет немалых, дремучих, из-за ран, испещривших тело вдоль и поперёк грубыми рубцами, безобразными шрамами. А жёнушка молодая, в соку, жалко её. Ить ласки хочется голубушке. Ох-хо-хо-х. Может, и дал бы Господь опосля деток.

Пока Рыдва пунцовел от подобных мыслей, Хмель опустошал кубок за кубком. Потом начал хозяюшке недвусмысленно подмигивать. Та, как бы невзначай, задерживалась подле него, потом и вовсе стала прижиматься то бедром, то, склонившись, вообще грудями. Прибежал какой-то шустрый казачок, в дверь постучал, войти не решился. Хозяин сам шустро этак метнулся. Через пару минут, постучавшись, вернулся.

– Пробачьтэ, добродию, мэни трэба йты. Молдаваны лес прывэзлы.

– Ступай, милый, – Богдан встал, похлопал по плечу старого казака, задержал взгляд в его очах, по-прежнему беззлобных, одно добродушие и благолепие. – Если какая помощь нужна, скажи.

– Та шо вы, добродию, яка допомога? Вы нэ хвылюйтеся. Усэ гаразд, – казак улыбнулся так лучезарно, что Богдану захотелось его обнять, что, собственно, он и сделал через хвылыночку.

Когда вышел, хозяйка-казачка без обиняков уселась на будущего гетмана колени, обняла за могучую шею, и они слились в долгом, жадном поцелуе. Олег молча удалился, быстро зашагал вслед старому казаку, что был у него ни много, ни мало управляющим строительными работами. Когда догнал, слегка опешил, не ожидал увидеть на лице управляющего выражение полного счастья. Подумал: «С этими людьми надо ухо востро держать. Пока не прочувствую до конца. Если, конечно, сие вообще возможно».

Двоих старшин, охранников, собравшихся было следом за ним, жестом остановил, потом кивнул головой в сторону избы, где расслаблялся Хмель. Те молча поклонились, заняли прежнюю позицию у двери. Не спеша спустился к Днестру. Прошёл мимо костров, вокруг которых сидели гуртами казаки, простые работяги в каких-то замысловатых одеждах, то ли молдавских, то ли вообще турецких. Ватаги мальчишек носились по берегу, кто с деревянными сабельками, кто с такими же деревянными пистолетами и мушкетами. Витал ядрёный запах варёного лука и рыбы. Наверно, уха на ужин поспела. Рдеющие облака тянулись к западу, пытаясь согреться в остывающих лучах ускользнувшего за горизонт светила. За ивняком в невидимых болотцах заливались лягушки, кто-то таинственно ухал вдали. Где-то на другом берегу взвыл, как оборотень, разбойный волк.

Над поверхностью воды зарождался туман, сперва тоненькой прослойкой, потом уже заметный, с надменной поволокой. Интересно, сколько в мареве этом воды? Это же целые облака, огромные, сырые, тяжёлые. Пудов, наверно, тысяча, а может, и больше. Столько же и вверху, днём, когда всё небо укрывают от палящего зноя. Там вообще миллионы центнеров. Откуда у природы силища такая?

Он прошёл дальше, где людей уже видно не было. Диковинные деревья смущали таинственностью, кусты кутались в белёсые шали. Над ним чёрными росчерками метались летучие мыши. Звёзды показались, мерцать начали. Мелкие, невзрачные, не такие, как в России. Да и в Польше крупнее гораздо. Наверное, здесь из-за тёплых испарений воздух полупрозрачный. Словно вуаль на личике девушки. Господи, где ты сейчас, Михаэла, жива ли? Нет, конечно, жива, что это я мысли такие допускаю в голову!