Александр Леонидович Аввакумов
Бог примет всех
В некогда сельском правлении, разместился поселковый Совет рабочих и крестьянских депутатов. В помещении собралось много людей из числа арендаторов дач. Все сидели неподвижно, с широко открытыми глазами, и изредка перекидывались словами.
– Чего это вы нас сюда согнали? – спросил Иван Ильич, мужчину с красным бантом на пиджаке.
Мужчина, молча, пожал плечами.
– Не знаю. Комендант Сорокин приказал собрать, вот и собрали.
– А где он сам? Он здесь или на выезде?
– Я откуда знаю, – со злостью ответил мужчина. – Он мне не докладывает. Сидите, ждите.
В дверь вошел еще один, не знакомый Варшавскому мужчина. Он окинул собравшихся людей взглядом и прошел к столу. Мужчина откашлялся и громко произнес:
– Граждане! Прошу вас поочередно подойти к столу и записаться. Это не просьба – это приказ коменданта. Всем ясно?
– Извините меня, грешного. А позвольте узнать, кто вы такой? Сейчас каждый человек с красным бантом на груди – начальник.
Мужчина улыбнулся, обнажив желтые прокуренные зубы.
– Я член ревкома. Вопросы еще есть? Раз нет, подходите и записывайтесь, граждане буржуи.
Прошел час, затем другой, а Сорокина по-прежнему не было. Однако собранные им люди покорно ждали.
– Послушайте, господа большевики, – громко произнес Иван Ильич, – долго вы нас тут будете держать? Для чего собирали?
– Не раздражай меня, старик, – зло ответил мужчина с бантом на груди. – Всем ждать, это приказ!
Солнце склонилось к горе. С гор потянуло сыростью и холодом. Местные парни, которые еще неделю назад снимали головные уборы перед собравшимися людьми, сейчас выглядели бодро. У всех были винтовки, многие сидели у входа в здание и курили. Послышался шум автомобильного мотора, который с каждым мгновением становился все громче и громче. Вскоре машина остановилась у дверей Совета. В машине сидел военный в суконном шлеме с красной звездой. К машине подошел член ревкома и что-то стал говорить начальнику, похоже, он докладывал о выполненном приказе.
– Что за народ? – громко спросил прибывший военный.
– Буржуев местных собрал, товарищ комендант, как вы и приказали.
– А-а, – зловеще протянул военный. – Что ж, здравствуйте, господа буржуи! Очень приятно таких людей встречать в наших рядах.
Комендант, похоже, был пьян, и все время переминался с ноги на ногу, стараясь упереться своей широкой спиной о стенку, так как его качало из стороны в сторону. На красном лице то и дело мелькала какая-то непонятная ухмылка.
– Я должен объявить вам печальную весть, господа буржуи. А впрочем – для многих может быть и радостное известие. Вы тоже имеете возможность послужить делу революции. Да, да вы не ослышались, послужить рабоче-крестьянской Красной армии. Вы все отправляетесь на фронт рыть окопы. Думаю, что вы оправдаете наши надежды. Тот, кто самостоятельно оставит эту повинность, будет расстрелян прямо на месте. Расстреляны будут и его родственники. Вам всем понятно? Отказники есть? И еще, никаких поблажек никому. Больной, старый – вы все одинаковы. Только смерть вас может освободить от этой повинности!
Все молчали. Слышно было лишь хрипящее дыхание священника отца Павла, который страдал болезнью легких.
– На окопные работы, по советскому декрету, отправляются мужчины только до пятидесяти лет, здоровые. А кого вы хотите отправить? Здесь все старики, больные, – громко произнес Иван Ильич.
Лицо коменданта моментально налилось кровью. Он, похоже, не ожидал подобного ответа от этого уже немолодого человека.
– Что ты сказал, буржуй недорезанный? – выругавшись матом, произнес комендант. – Это ты кому указываешь, вошь тифозная! Я что сказал, все мужчины, без исключений. Больные и старые, – все равно. Все должны отправиться сегодня ночью. Больных хоть на койках тащить будете! Если кого оставим здесь, лишь только мертвых. Еще есть какие-либо возражения? Кому еще, что не понятно?
Трепет пробежал среди людей.
– Господи! Их везут на расстрел! – завопила одна из женщин.
Курившие молодые парни с винтовками в руках вскочили на ноги и стали оттеснять женщин от мужчин. Плакали дети, плакали женщины, оглашая округу криками и проклятиями. Раздалось несколько выстрелов и снова стало тихо.
***
Иван Ильич воротился с Ниной домой. На улице стало совсем темно, поднялся холодный ветер. Он был таким сильным, что казалось, что под его натиском не устоит практически ничего. Анна Ивановна стала торопливо собирать белье и еду. Когда хозяин дома вошел в зал, она растеряно посмотрела на дочь, а затем на супруга.
– Иван, я думаю, что тебя быстро отпустят с этих земляных работ, – успокаивая его, произнесла жена. – Да и Нина обещала, что завтра непременно поедет к Катерине и поговорит с ней о тебе. Ты же не посторонней ей человек, а сосед. Ведь она знает, что ты врач, а не землекоп.
Хозяин нервно усмехнулся.
– Аня, а кто там землекоп? Может, отец Павел землекоп, или профессор Филиппов? Так что, нет среди нас землекопов. У меня в больнице остаются около десятка больных, а один – с явными признаками сыпного тифа, но им видно все равно. Мне сказали, что красные от кого-то узнали, что я бежал из ЧК, вот решили проверить, правда, это или нет.
Жена, молча, села на стул. Эта новость буквально ошеломила женщину.
– Когда это было, Иван. Ты же не политический….
– Ах, мама, ну что за вздор говоришь – политический, да у них все политические, кто не за них. У них разговор короткий – враг, стена и яма.
Нина внимательно посмотрела на отца. Таким беспомощным и растерянным она его еще не видела. Иван Ильич, словно заведенный кем-то болванчик, молча, ходил по комнате из угла в угол. Она всегда ждала в будущем самого лучшего, но теперь вдруг ей пришла в голову мысль: ведь правда, начнут там разбираться, – узнают, что отец сбежал из ЧК, здесь и бывшая соседка не поможет, вон она как этих двоих, без суда и следствия. У нее похолодело в душе. Все скрывали друг от друга ужас, тайна подавливавший сердце.
В дверь без стука вошел почтальон. По-хозяйски окинув зал, он остановил свой взгляд на Иване Ильиче.
– Что не идете? Все уж собрались, одного вас ждут. Если не хотите неприятностей, собирайтесь. Приказано вас привести.
Нина властно ответила:
– Это все? Тогда можете идти. Мы сейчас выходим.
Почтальон помялся у двери и зло ответил:
– Это вы бросьте, барышня. Сейчас господ нет. Поскорее велели вам двигаться. Понятно?
Почтальон вышел из дома и в сердцах хлопнул дверью.
– Ну, Анечка, давай прощаться. Увидимся ли еще или нет, один Бог знает. Прости, что не так.
Он улыбнулся и раскрыл свои объятия жене. Анна Ивановна всхлипнула и прижалась всем телом к нему. Посмотрев на нее, он снял со своего пальца обручальное кольцо и протянул его плачущей жене. Та испугано отшатнулась от него в сторону:
– Ванечка! Что это ты! Зачем мне твое кольцо? Ведь это…. Это только у покойников берут!
– Извини. Может быть, так надо!
Она промолчала и снова бросилась к нему на шею. В дверь снова заглянул почтальон.
– Вы что меня не поняли? – Грозно произнес почтальон и поправил ремень берданки, которая все также висела у него за спиной.
Иван Ильич оторвал от себя супругу и, взяв вещевой мешок, вышел из дома.
***
Евгений лежал на охапке соломы, которую ему принес его ординарец. Вечер выдался довольно прохладным, и он для того, чтобы не замерзнуть, укрылся буркой. Недалеко от него спал подъесаул, положив под голову седло. Где-то недалеко слышались голоса казаков, находившихся в боевом охранении. Северный ветер гнал по небу обрывки облаков. Варшавский, уже в который раз вспоминал свой разговор с командиром полка.
….. Полковник Никонов оторвал свой взгляд от карты и посмотрел на вошедшего в кабинет поручика Варшавского. Штаб полка размещался в этом доме вот уже третьи сутки. Бывшие хозяева побросали все свое имущество и спешно выехали в Крым, в надежде перебраться заграницу.
– Что у вас, поручик? – спросил его полковник.
– Вчера вечером вы обмолвились о вылазке в тыл красных. Я и мои люди готовы выполнить это поручение.
Полковник удивленно посмотрел на Евгения, словно не понимая, о чем говорит этот молодой офицер.
– Вы представляете всю опасность этой вылазки. Если, что-то произойдет, мы не в силах будем оказать вам, хоть какую-то помощь. Вы это понимаете, поручик?
– Так точно, господин полковник. Я и мои люди готовы выполнить это задание. Вы знаете, у меня есть опыт борьбы с красными и моя группа уже неоднократно громила их тылы.
– Поручик, но с красными можно бороться и здесь. Я готов дать вам батальон, вот и боритесь.
– Господин полковник! Разве кто-то из нашего командования отменял тактику партизанской войны Дениса Давыдова. Красные, опьяненные успехами на фронте, забыли об охране своих тылов, они сейчас практически не защищены. Вот по ним я и хочу ударить.
– Варшавский! Скажите, чем вызвано ваше решение? Сейчас, когда положение армии желает лучшего, и каждый здравомыслящий человек стремится каким-либо образом сохранить свою жизнь, вы добровольно желаете принять участие в этом непростом рейде. Вы думаете, что обязательно вернетесь обратно?
Поручик улыбнулся.
– Я уверен в этом, господин полковник. У меня с красными свои счеты. Они лишили меня не только дома, но счастья в личной жизни. Это одно, а другое, какая разница, где погибать, там или здесь. Я хорошо знаю, что меня ожидает в случае пленения, поэтому я в плен не сдамся.
Полковник снова удивленно посмотрел на поручика.
– Вам не кажется, Варшавский, что вы втягиваетесь в жизненно опасную авантюру.
Евгений усмехнулся.
– Господин полковник! Я не один в своем стремлении пройтись по тылам красных. Сейчас они опьянены успехами на фронте и наверняка, уже считают, что война закончена. У меня был подобный рейд в тыл красной армии в 1919 году.
– Хорошо. Я не против вашего рейда…
Варшавский щелкнул каблуками и вышел из кабинета. Заметив ординарца, Евгений приказал ему собрать офицеров отряда. Вскоре все собрались в его небольшой комнате.
– Господа, сегодня в ночь выступаем. Подготовьте людей, рейд будет не из легких. Скажу честно, что не все вернуться из него, поэтому отберите лишь добровольцев, хочу быть уверенным с теми с кем пойду в рейд. У кого какие вопросы, господа офицеры? Если вопросов нет, выступаем через час.
Офицеры, молча, разошлись, оставив Варшавского одного. Он взял лист бумаги и сев за стол, начал писать письмо своим родителям. Написав полстраницы, он неожиданно смял его и бросил в корзину для мусора. Еще месяц назад, поселок в котором проживали родителя Евгения перешел в руки красных.
***
У поселкового Совета стояло несколько подвод. По улице медленно двигались трое – старуха и дочь, которые поддерживали под руки отца Павла. Они то и дело останавливались, чтобы больной мог перевести дыхание. Священник тяжело хрипел и кашлял. У него явно было воспаление легких. Комендант Сорокин стоял на крыльце и карандашом отмечал, прибывающих граждан.
– Давай, садись на подводы, – приказал он. – С теми, кто не явился, разберемся чуть позже.
Все стали, молча, усаживаться на подводы.
– Доктор! Варшавский! Иван Ильич! Помогите! – кто-то позвал Ивана Ильича.
Он подошел к подводе, на которой лежал отец Павел. Он быстро осмотрел его, пощупал пульс и жестким, не допускающим возражений голосом громко произнес:
– Гражданин Сорокин! Этого больного нужно оставить, его нельзя вести. Вы же сами видите, в каком он состоянии, он не работник.
Лицо коменданта изначально побледнело, а затем налилось кровью. Рука стала судорожно искать на поясе кобуру. Наконец, он нащупал ее и достал «Наган».
– Что ты сказал, буржуй! Прекратить здесь рассуждать, кто может работать, а кто нет. Здесь я все решаю – я для вас Бог! Понял ты! Еще одно слово и я пристрелю тебя прямо здесь. Моя рука не дрогнет! – закричал комендант и для убедительности сунул ствол «Нагана» Варшавскому под нос.
Иван Ильич, словно не слышал этого грозного предупреждения.
– Я вас только предупредил, товарищ Сорокин, что больной не вынесет дороги. Вся ответственность ложится на вас.
– Ты меня не учи, я ученый! Пусть лучше молит своего Бога о спасении. Если еще произнесешь, хоть слово – убью!
Нина хотела попрощаться с отцом, но ее остановил штык красноармейца, который уперся в ее грудь. Обоз тронулся. На перевале подул холодный ветер. Небо на востоке побледнело. За мостом, подвода, на которой ехал Варшавский, догнала такой же, как их обоз, на подводах, которых сидели люди из соседнего дачного поселка. Рядом – пролетка с пьяными красноармейцами.
– Эй, братишки! – закричал один из красноармейцев. – Есть что выпить?
– Есть, но не про твою честь, – прозвучал ответ, который потонул в громком хохоте.
Взошло солнце. Внизу, у бухты, голубел город, окутанный дымкою, сверкали кресты православных церквей, серели острые пики минаретов. Вскоре копыта лошадей застучали по булыжной мостовой. Услышав крик, Иван Ильич повернулся. Сбоку дома, мимо которого проезжала их подвода, красноармейцы выводили из подвалов арестованных: офицеров, казаков, гражданских, судя по одежде не пролетарского происхождения. Конвоиры кричали на них, ругали матерными словами:
– Стройся вдоль стенки. В затылок! Куда прешь, борода? Вот я тебе! Что не понимаешь, а еще генерал!
Красноармеец в буденовке замахнулся прикладом на худощавого, сгорбленного генерала с седой бородой. Чей-то голос громко произнес:
– К стенке строят, расстреливать будут!
– Глупости говоришь. Видишь, строят в два ряда, значит, расстреливать не будут.
Обоз остановился. К ним подкатил автомобиль. В нем находились матросы. Развивались по ветру гвардейские желто-оранжевые ленточки матросских бескозырок.
– Кто командир? – спросил один из матросов у красноармейцев.
– Комендант Сорокин! А вы кто будете?
– Это который? – спросил матрос, проигнорировав вопрос. – Рыжий что ли?
К матросу бросилась одна из женщин. Она была хорошо одета, в шляпке и вуали.
– Товарищ красный матрос! Мой муж арестован, а он советский служащий, вот его документы, сами можете убедиться.
– Иди к черту! – отмахнулся матрос от нее. – Если он арестован, то значит, было за что. Здесь нет случайных людей. А сейчас, проваливай, не путайся под ногами!
Матрос подошел к Сорокину и отвел его в сторону.
– Гнать всех в окопы! Никаких разговоров и поблажек. Перед революцией все равны! – донеслись до Ивана Ильича слова матроса.
Всем велели спешиться и построиться в две шеренги.
***
Луна исчезла за набегающей тучей. Стало темно и от этого как-то неуютно. Где-то вдали глухо ухнул филин. Варшавский ударил шпорами коня, отчего тот вздрогнул крупом и медленно двинулся вперед.
– Шашки на гало! – громко скомандовал Евгений. – Вперед! Ура!
Где-то сбоку ударил пулемет, но словно поперхнувшись, замолчал. Сотня на скаку ворвалась в село, рубя налево и направо, обезумевших от ужаса красноармейцев. Из-за забора в нижнем белье выбежал красноармеец, он на какой-то миг остановился и, вскинув винтовку, выстрелил в Евгения Варшавского. Пули просвистела около уха. Евгений вскинул шашку и опустил ее на голову противника. Он почувствовал, как шашка, прорубив кость черепной коробки, уперлась в ключицу. Боец тихо охнул и, выпустив из рук винтовку, упал под копыта коня.
– Руби, краснопузых! – выкрикнул казачий подъесаул, достав шашкой очередного красноармейца.
Где-то в центре села по наступающим кавалеристам ударил пулемет. Несколько казаков повалились с лошадей. Варшавский соскочил с коня и, сунув поводья ординарцу, бросился в темноту. Продираясь сквозь кусты вишни и терновника, он оказался в тылу пулеметчика, который вел огонь по казакам. Достав из-за пояса гранату, он швырнул ее в красноармейцев. Яркая вспышка озарила ближайшие дома. Евгений выскочил из кустов и двумя выстрелами из «Нагана» застрелил раненого красноармейца, рука которого потянулась к винтовке. Через минуту его окружили спешившиеся казаки, которые по его команде приступили к зачистке села.
На востоке заалела заря. Евгений сидел на крыльце дома, на котором все еще висел красный стяг. Достав из портсигара папиросу, он закурил.
– Ваше благородие, – обратился к нему казак, – что будем делать с пленными?
– Сколько их? – спросил он.
– Около пяти десятка набирается, – ответил казак. – Вон стоят голубчики.
Варшавский взглянул в сторону и увидел небольшую толпу. Одетые, в белое нижнее белье, они сгрудились в кучу. Многие из них были ранены и темные пятна крови были отчетливо заметны на светлом нижнем белье.
– Это не ко мне, – ответил он, – спроси об этом подъесаула. – Он знает, что с ними делать.
Казак козырнул и исчез внутри дома. Он вскоре вернулся, и, хлопнув нагайкой по голенищу сапога, велел вести пленных к оврагу. Из дома вышел Петр и посмотрел на Варшавского.
– Ваше благородие. Не хотите поупражняться в стрельбе по живым мишеням?
– Увольте, господин подъесаул, я не палач, я офицер. Я пленных не расстреливаю…. В бою, порубал бы, а так извольте…
– Как пожелаете, поручик, – ответил Петр. – Думаю, что они вас не пощадили бы?
– Я это знаю. Да, Бог им судья.
Бросив папиросу, Евгений направился к ординарцу, который держал под уздцы его лошадь. Где-то рядом, затрещали винтовочные выстрелы. На востоке небо посветлело, и первые лучи солнца, словно разбросанные бриллианты, засверкали в мелких каплях росы.
– Подъесаул! Собирай людей, уходим! – громко приказал Евгений.
Минут через десять, казачья сотня уже выходила из села. Позади, скрепя рессорами, двигалась повозка, на которой лежало несколько раненых в бою казаков.
***
Фрунзе сидел за столом. Он только что закончил свой доклад и сейчас слушал донесения командующих армиями. Иногда он жестом руки останавливал докладчика и что-то быстро записывал в свою тетрадь мелким убористым подчерком. Неожиданно он остановил доклад командующего 13-ой армии.
– Скажите, что вы предпринимаете по ликвидации банды белых казаков у себя в тылу? Насколько я знаю, она спокойно действует у вас в тылу около двух недель.
– Товарищ Фрунзе. Мы не однократно пытались ее ликвидировать, но они словно призраки исчезали из наших сетей. Впрочем, спросите об этом представителя ВЧК. Это она занимается поиском и ликвидацией этой группы поручика Варшавского.
Катерина поднялась из-за стола. Ее русые волосы, рассыпались по плечам, придавая ей какой-то сказочный образ. На ее щеках появился легкий румянец, что придавал ее лицу еще большую привлекательность.
– Скажите, это правда, что командир этой белоказацкой банды ваш жених? – спросил ее Фрунзе.
Катерина улыбнулась.
– У меня один жених, – это революция и других милых у меня больше нет. Я знаю Варшавского. Их семья жила напротив нашего дома и в детстве, мы часто ходили, друг к другу в гости. Наши родители дружили и мечтали соединить нас, но революция развела нас по разным баррикадам. Могу сказать, что мне удалось внедрить к нему несколько своих людей. Я располагаю сведениями об их дислокации, пока эти места не позволяют провести мероприятия по полному уничтожению этой группы.
Фрунзе пристально посмотрел на Катерину. Он много слышал об этой женщине. Он хорошо знал, что она за его спиной информирует ЦК о планируемых операциях, жалуется Ленину и Сталину о его попытках реабилитировать белых офицеров и казаков, добровольно отказавшихся от вооруженной борьбы с Красной армией.
– Выходит, что вы выступаете добровольным наблюдателем за тем, как эта шайка убивает наших товарищей? – спросил ее командующий фронтом и посмотрел на командармов.
– Почему же спокойно, товарищ Фрунзе. Я открыто борюсь с буржуазией…. И еще одна причина, товарищ командующий фронтом, нами выявлена контрреволюционная организация. Сейчас, проверяем, связана ли она с группой Варшавского.
– Что за группа, почему я не знаю ничего о ней? Численность, состав?
– Пока не могу ответить на ваш вопрос.
Фрунзе замолчал и посмотрел на Катерину.
«Что за группа? – подумал он. – Или это очередной маневр ВЧК? Не перегнуть бы палку в этом вопросе».
– Садитесь. Я жду от вас подробного доклада по ликвидации группы Варшавского, а заодно и о выявленной вами подпольной организации.
Они возвращались из штаба фронта. Молчавший все это время командующий 13-ой армии повернулся к ней лицом и задал ей вопрос, который не давал ему покоя.
– Скажите, что за подпольная организация в моей армии? Почему я не знаю о ней?
– Даю вам честное слово, что вы первый узнаете о ее ликвидации, – ответила ему Катерина.
В тот же вечер силами сотрудников ВЧК было арестовано двадцать шесть бывших офицеров императорской армии, через два дня все они были расстреляны.
***
Варшавский дремал, покачиваясь в седле. Он иногда открывал глаза, но усталость, словно, непомерный груз, снова и снова закрывала его налитые свинцом веки. К нему подскакал казак и, придерживая танцующего коня, стал докладывать:
– Ваша благородь! Впереди монастырь!
– Проверьте, если там нет красных, то там и отдохнем.
Казак стеганул по крупу коня нагайкой и устремился вперед. Евгений поднял руку и, повинуясь его команде, сотня остановилась в ожидании возвращения разведки. К нему подъехал подъесаул.
– Казаки устали, поручик. Нужно хоть немного отдохнуть….
Варшавский промолчал, он тоже подумал об этом, наблюдая, за уставшими от длительного перехода людьми.
– Будем ждать разведку, что она скажет….
Прошло около получаса, прежде чем вдали показалась разведка.
– Все тихо, ваш благородие, – произнес казак, приложив руку к фуражке.
Евгений махнул рукой, и отряд двинулся вперед. Из ворот монастыря вышел настоятель и остановился, поджидая, когда к нему подойдут всадники.
– Здравствуйте, владыка. Пустите передохнуть в столь непростое время?
– Милости просим, – ответил настоятель и осенил казаков крестным знамением. – Проезжайте, чем богаты, тем и рады.
Отряд медленно втянулся в ворота монастыря. Казаки со смехом и шутками стали распрягать лошадей.
– Подъесаул, выставите боевое охранение, – скомандовал Варшавский и, передав поводья, направился вслед за настоятелем.
Евгений умылся и сел за стол.
– Как вы здесь? Красные у вас уже бывали или нет? – спросил он настоятеля. – Говорят, что зверствуют они в отношении иноков?
– Пока Бог миловал, – тихо ответил настоятель и велел подавать на стол. – Скажите, поручик, это ваши люди постреляли красноармейцев из продотряда?
Варшавский усмехнулся.
– Мне без разницы, кто они, батюшка, из продотряда или нет. Они просто красные и этого вполне достаточно чтобы их уничтожать…
– Ожесточились люди, брат на брата идет….
Варшавский, молча, приступил к трапезе. На первое подали наваристый борщ.
– Похоже, хорошо братия живет, – произнес Евгений и усмехнулся. – Мясо ест…..
Теперь усмехнулся настоятель.
– Всю скотину пустили под нож, – словно оправдываясь, ответил он. – Не ждать же пока красные отберут у братии. Вот так и живем одним днем.
– Спасибо за обед, владыка. Где бы у вас отдохнуть, устал я очень.
Настоятель крикнул и в дверях показался молодой послушник.
– Отведи гостя в келью, пусть отдохнет.
Варшавский поднялся из-за стола, перекрестился и направился вслед за послушником.
***
Нина приехала в город с надеждой увидеться с Катериной и переговорить с ней об освобождении отца. Однако встретиться с ней не удалось. Член ВЧК тринадцатой армии выехала в штаб фронта. Нина ходила по городу, не зная, что ей предпринять. Знакомых и родных у нее в городе не было. Немного подумав, она направилась к тюрьме, которая находилась на окраине города. По улице красноармейцы гнали толпу арестованных. Она сразу увидела высокую фигуру своего отца. Его длинные волосы, спутанные ветром, седыми косицами падали на его узкие плечи.
– Папа! Папа! – закричала она. – Папа!
Иван Ильич не сразу услышал голос дочери. Рядом с ним, с лопатой на плече, шел седобородый генерал и два священника в черных рясах. Ворота тюрьмы открылись, словно человеческий рот перед приемом пищи, пропуская внутрь арестованных.
– Папа! Папа! – снова закричала Нина.
Иван Ильич, увидел дочь и хотел выйти из строя, но штык красноармейца уперся ему в грудь.
– Куда прешь, буржуйская сволочь! – закричал на него конвоир. – Не положено!
– Солдатик, родненький! – обратилась она к нему. – Отпусти его на минутку.
– Отойди в сторону, белогвардейское отродье, а то стрельну! – заорал на нее красноармеец и передернул затвор винтовки.
Нина отошла в сторону и, прислонившись спиной к стене, горько заплакала. Она не заметила, как около нее остановился автомобиль с красным флагом.
– Нина! Варшавская! Ты как здесь? Откуда? – она сразу узнала Катерину.
– Катенька родная, помоги! Папу забрали, гонят на окопные работы. Вы же сами знаете, что он врач, какие для него могут быть окопы. Помоги, Катя, ведь ему шестьдесят пять лет. Посмотрите сами, какие старики там, есть совсем больные… Отец Павел… он из нашего поселка. Он совсем больной….
Катерина вышла из машины и, поправив портупею, направилась к воротам, которые еще были открыты. Она что-то сказала красноармейцу, который быстро исчез в подъезде серого административного здания. Нина хорошо видела, как к ней подбежал мужчина в буденовке. Она что-то ему сказала. Тот кивнул головой и направился в сторону Ивана Ильича. Мужчина крепко схватил его за руку и вывел за ворота.
– Ступай! Давай, двигай отсюда!
Катя подошла к нему, и они вместе направились в сторону Нины.
– Вот вам и ваш папа, – ответила она Нине. – Езжайте домой, так будет лучше для всех вас.
Катерина села в автомобиль и коснулась рукой плеча водителя. Машина, громко чихнув несколько раз и обдав их черным удушливым дымом, тронулась с места и помчалась по булыжной мостовой.
– Это что? Твои хлопоты? Выходит, по протекции Катерины освободили?
– Ну, папа, погоди…
– Что значит, погоди? Выходит, смилостивилась Советская власть над стариком Варшавским. А там отец Павел умер, он то, кому мешал? Тоже врага нашли…
– Хватит, папа, давай пошли. Тебя освободили, что еще нужно?
– А других?
Иван Ильич взглянул на ворота, которые уже закрылись, и молча, направился вслед за Катей.
***
Через две недели Нина перебралась на жительство в город. Переезд был вынужденным, так как комендант Сорокин не давал ей прохода, объясняясь в любви. Он вечно был пьян, груб и при очередной его попытке объясниться, Нина грубо оттолкнула его от себя.
– Я же вас просила, гражданин комендант, больше не приставать ко мне с вашими объяснениями. У меня есть молодой человек, которого я люблю. Да вы и пьяный всегда….
– И где он твой, хахаль? Неверное, там. На той стороне, – произнес он и рукой указал в сторону моря. – Знаем мы вас, благородных… Стервы вы все! И ты сука буржуйская….
– Не хамите мне, а в прочем, о чем это я. Вы же без хамства и унижения не можете жить. Вы еще свой револьвер достаньте и ткните им мне под нос. Да, он офицер и, не чиня вам…
Лицо Сорокина налилось кровью. Он закрутил своими выпуклыми глазами из стороны в сторону, вселяя страх Нине. Затем, он стал судорожно шарить по ремню в поисках кобуры. Наконец он нащупал ее….
– Вот что, мамзель! – с трудом произнес Сорокин. – У вас теперь два пути в этой жизни или вы станете моей супругой, или я вас просто уничтожу. Просто разотру в пыль! Вы поняли меня или нет? Так что подумайте над моими словами, я не шучу. И еще, я уничтожу не только вас, но и всю вашу семью. Вам это понятно?
– Вы меня не пугайте, гражданин Сорокин. За меня есть, кому заступится.
– А я вас и не пугаю. Я сделаю все, чтобы ты сама ко мне пришла.
Он хотел схватить ее за руку, но Нина вырвала свою руку и, развернувшись, направилась в сторону своего дома. Около калитки ее ожидал отец. Тюрьма сильно сказалась на его состоянии: он замкнулся в себе, мало говорил с домочадцами, старался не выходить из дома, словно боялся нового ареста.
– Папа! Ты, почему не дома? – спросила его Нина.
– Тебя жду, дочка. Сегодня утром княгиня Меньшикова рассказала мне, что тебе не дает прохода наш комендант Сорокин. Правда, это?
Нина испугано вздрогнула и посмотрела на отца.
– Откуда она это знает?
– Не важно, Нина. Я боюсь за тебя. Эти хамы могут надругаться над тобой. Тебе нужно срочно уехать из поселка.
– А как же вы? Я не могу бросить вас…
– Мы старики и свое уже отжили. Что он нам может сделать, этот Сорокин? Убить? Повесить? Так мы и так скоро умрем и без его помощи. Я намедни подумал об этом и написал письмо своему старому и доброму товарищу профессору Лапину. Прошу, чтобы он помог тебе на первое время, а там ты уж сама доченька определишься в этой жизни. Езжай прямо сейчас, в ночь, пока все спят. Я с Охримом договорился, он тебя и довезет до города. Вот возьми, здесь адрес профессора и немного денег.
– Как же так, папа? Почему вы все решили за меня?
– А потому, дочка, что завтра может быть уже поздно. Сорокин, словно пес, который сорвался с цепи и с наслаждением кусает людей. Он пьян от власти и это очень опасно. Защитить тебя здесь некому.
Они проследовали в дом. В зале на диване сидела мать с красными от слез глазами. Рядом с ней стоял большой баул с ее личными вещами. Нина бросилась к матери, и они крепко обнялись.
– Езжай, дочка. За нас с отцом не беспокойся.
Мать заплакала, вызвав непроизвольно слезы у дочери. К дому подъехала пролетка.
– Вы готовы? – спросил Иван Ильича, Охрим. – Давайте, прощайтесь, ехать нужно.
Город встретил Нину дождем. Немного поплутав по улицам города, они нашли нужный им адрес. Высадив свою пассажирку, Охрим, направился обратно в дачный поселок.
В отделе народного образования, куда пришла Нина – работа била ключом. Профессор Лапин, оказался неплохим организатором. Его хотели утвердить комиссаром по образованию, но он отказался, сославшись на то, что он не большевик. Лапин привлек к работе лучших местных педагогов. Нине отвели номер в гостинице «Астория». Это была когда-то лучшая гостиница города, но сейчас она смотрелась грустно и неприветливо. Из коридоров исчезли ковры, полы были заплеваны и белели окурками; никто их уже давно не подметал и не мыл. Горничные и коридорные куда-то исчезли. Вечерами коридоры наполнялись криками и матом, который разносился по пустым помещениям.
Жили в гостинице в основном советские служащие. Иногда в ней останавливались матросы и красноармейцы. Именно в эти дни, проживавшие в гостинице женщины, предпочитали не покидать свои номера. За эти несколько дней, что Нина жила в «Астории», она дважды видела Катерину, которая с пламенными речами выступала на митингах. Работа полностью захватила Нину, не оставляя ей возможности для личной жизни.
***
Поезд, медленно катил. Со стороны он очень походил на уставшего от работы человека. Он иногда издавал тяжелые вздохи, словно жалуясь на свою непростую судьбу. Машинист, вглядываясь в дорогу, заметил завал на путях. Он попытался затормозить поезд, но тот упорно катил вперед.
