Александр Леонидович Аввакумов
Бог примет всех
Спутник Нины вполголоса разговаривал с водителем, обрывая фразы, чтобы она не поняла, о чем они говорят. Фамилия комиссара была Крюгер, но он просил его называть по псевдониму – Горелов. Его горбоносый профиль в пенсе качался с колыханием машины. Иногда он оборачивался и улыбался Нине милою, застенчивой улыбкой. Его короткая верхняя губа открывала длинные зубы, цвета старой слоновой кости. Девушка не была врачом, но даже не вооруженным взглядом неопытного человека, было хорошо видно, что он обречен, что болезнь буквально выгрызает его изнутри.
По обрывкам фраз, Нина догадалась, что Крюгер обсуждал вопрос о выборах в Центральный совет рабочих профсоюзов, в котором оказалось много меньшевиков и беспартийных.
– На днях на пленуме Народного образования выступил представитель профсоюзов. Вот была речь, Семен!
– И о чем он говорил, товарищ Горелов?
– Ты только представь себе, говорил о диктатуре пролетариата. Говорил, что вот эти представители трудового народа выгоняют жителей из квартир, снимают с людей ботинки, говорил, что в этом и заключается вся диктатура пролетариата
– И что? Что с ним? Его арестовали?
– Пока нет, но ВЧК взяло его на карандаш. Вот она интеллигенция.
Лицо комиссара стало неприятным и колючим.
– И главное, он открыто заявил, что рабочий класс в самый ответственный момент в своей истории лишен права свободно думать, читать, искать, и виновны в этом – большевики.
– И откуда он? – спросил его водитель.
– Из буржуа будет…. Ведь только они достаточно грамотные люди, умеют говорить и много знают.
Горелов замолчал и, обернувшись к Нине, улыбнулся ей.
– Ничего, Семен, ничего. Скоро мы их все просветим. Кто сам босой, тот не будет плакать над ботинками, снятыми с богача.
– А наденет их, и будет измываться над другими разутыми, ведь на всех ботинок не хватит, да и размеры у всех разные, – неожиданно для них произнесла Нина.
– Вот и зубки показала буржуазия, – со смехом произнес Горелов. – Все сидела, слушала и вдруг, сразу в дамки.
Горелов вытянул ногу, подтянул голенище сапог и, дразня ее, спросил:
– Скажите, барышня, как вам мои сапоги?
Под колесами автомобиля выстрелило, и машина запетляла по дороге.
– Похоже, приехали, – произнес водитель и, открыв дверцу, выбрался на дорогу.
Мимо них проскакали два всадника с винтовками за плечами.
– Махновцы! Кругом одни махновцы, все митингуют и митингуют. И главное – получается. Крестьяне двумя руками за батьку. Когда мы от них избавимся, один Бог знает.
Вскоре водитель поменял колесо, и они снова тронулись в путь.
***
Они дошли пешком до ближайшей деревни. По дороге их остановил конный разъезд махновцев и отобрал у них автомобиль. Горелов предъявил в ревкоме свои бумаги и потребовал лошадей. Дежурный по ревкому – солдат с рыжими усами сразу же заявил:
– Где я вам возьму лошадь? Вы что не знаете, что все люди сейчас в поле. Идите к махновцам, может, они вам лошадей найдут.
– Ты понимаешь, дурь деревенская, с кем ты говоришь? Я комиссар Горелов! Да я тебя к стенке за подобные слова!
Солдат ухмыльнулся.
– Вот сейчас смотрю я на вас товарищ комиссар и думаю, а чем вы лучше махновцев? Они оружием трясут, требуют сена для лошадей, вы грозите расстрелом…. Ну нет у меня лошадей, неужели вам не ясно?!
– Нам нужна пролетка! – настойчиво твердил комиссар. – Или вы обеспечите нас транспортом, либо я вынужден буду арестовать вас.
– Сидите здесь, а я пойду, поищу…
В комнате стало тихо. Хорошо было слышно, как мухи бились о пыльные стекла запертых окон. На красивом, инкрустированном ценными породами дерева столе с залитыми чернилами стояла чернильная склянка с затычкой из газетной бумаги. По стенам помещения висели портреты Карла Маркса, Ленина и различные воззвания.
Горелов, уткнув бритый подбородок в поднятый воротник шинели, дремал в углу под портретом Урицкого. Желтели в полуоткрытом рту длинные зубы. Нина вышла на крыльцо. По горячей пыли бродили куры, из сверкавшей солнцем степи неслось жужжание косилок. Водитель тоже вышел, закурил и умиленно произнес:
– Вот Нина видите, какой человек этот Горелов. В чем душа держится, а все туда. Его прислали из Москвы сюда на лечение, а он тут же запрягся в работу. Ты бы знала, какой он работник, какой организатор. Ты думаешь, он простит махновцам нашу машину – никогда. Он обязательно позвонит в Москву и доложит об этом случае.
– Москва – далеко, а махновцы – рядом. Они ведь тоже за красных.
– Знаешь, Нина, у Махно, как он говорит народная армия, в основном в ней крестьяне, то есть не сознательная часть, а у нас Красная армия, то есть пролетарская. В этом вся разница.
– Странно, когда большевикам нужны были союзники в борьбе с Деникиным и Врангелем, Махно был хорошим, а сейчас…
– У каждого дела есть начало и есть конец. Ты права, Махно дрался за нас, а сейчас он против любой власти, в том числе и против советской власти, вот и выходит, что он из союзников превратился во врага.
– Как же так? – спросила она мужчину.
Он не ответил. На дороге показалась пролетка, на которой сидел мужик с лохматой бородой и с озлобленным лицом. Разбудив Горелова, они поехали дальше. Запыленное красное солнце склонилось к закату. Мимо них снова промчался отряд полупьяных махновцев, размахивающих шашками.
– Скажи, здорово вас обижают махновцы, – обратился Горелов к извозчику.
– Мужика всякий обижает. Все с нас тянут, что большевики, что махновцы. Все кричат о народе, но о народе и не думают…
– Какие вы мужики все близорукие, – обращаясь к Нине, произнес Горелов. – Не умеете вы нас ценить. Кабы не мы, по всей матушке-Руси шныряли бы вот такие шайки махновцев, петлюровцев и концу бы их царству не было.
– А что, они и при вас шныряют, а вы вот комиссары сидите смирненько и смотрите.
– Ничего мужик, скоро закончится их власть. Стянем мы сюда силы и прихлопнем их все одним ударом и махновцев и недобитых буржуев. Верь в это…
– А мне лично без разницы. Нагоните вы свои войска, а кто их кормить будет? Так что, нам мужикам без разницы кого кормить, большевиков или махновцев…
Мужик замолчал и, ударив кнутом по крупу лошади, погнал ее дальше по дороге.
***
Евгений Варшавский шел по улице города. В тот вечер ему почему-то особенно не хотелось возвращаться домой, а вернее на съемную квартиру, которую он снимал на окраине города. Неделю назад, возглавляемая им боевая группа из пяти офицеров, пустила под откос воинский эшелон, вывозивший из Крыма хлеб в голодающую Москву. Все одиннадцать вагонов сошли с рельс и, сложившись, как карточный домик повалились под откос. Побродив немного по улице Никольской, он свернул на площадь. Здесь митинговали. На сколоченную из горбыля трибуну один за другим поднимались выступающие люди. Прилично одетый господин, вскарабкался на трибуну и начал что-то громко говорить, вызвав у всех недовольные выкрики и свист.
Варшавский остановился и оглянулся по сторонам, стараясь отыскать молодого человека, который шел за ним уже двадцать минут. Не найдя его, он посмотрел на краснолицую женщину, которая бойко продавала жареные семечки, одновременно кокетничая с одноруким солдатом. Мимо него пронеслась босоногая стайка мальчишек с красными бантами на картузах. Не обращая ни на кого внимания, крутил ручку шарманки горбоносый старичок.
«Где же он? – подумал Варшавский, рассматривая стоявших людей. – А, может, он передал меня своему сменщику. Если это так, то это значительно хуже. Этого я уже срисовал, а нового чекиста, я еще не видел».
Он вышел с площади и медленно побрел дальше. Второго чекиста он заметил лишь через три квартала. Мужчина лет двадцати пяти шел за ним, делая вид, что ищет нужный ему дом. Евгений остановился около тумбы и стал читать расклеенные на ней афиши. Взгляд его остановился на фильме с участием Веры Холодной. Он колебался недолго и, взглянув на своего сопровождающего, он отправился в кинозал. В фойе, несмотря на предупреждающую надпись, было сильно накурено. Респектабельные котелки соседствовали с голубоватыми студенческими фуражками, солдатскими папахами, с дамскими шляпками. После первого звонка, он прошел в зрительный зал. Чекист сел сзади него.
Одна за другой лампочки в зале начали гаснуть. Пианист, высокий худой блондин, заиграл марш. Вдруг свет снова вспыхнул. На авансцене стоял плечистый человек в зеленой гимнастерке, перетянутой светло-желтым ремнем. Он зычно выкрикнул:
– Граждане и товарищи! Попрошу приготовить документы. Проверка!
Публика недовольно загудела.
– Ищут кого-то, – догадалась пышная дама с большим бюстом.
К выходу, работая локтями, пробирались махновцы. Один из них сильно толкнул Варшавского в плечо.
– Гражданин! Осторожней нельзя?
– Не видишь, что ли? Пропускай! – крикнул махновец молоденькому красноармейцу.
– Предъявите документы!
– Это еще, какие документы? – огрызнулся махновец. – Сейчас, как дам в глаз, сразу увидишь мой мандат.
– Документы! – строже повторил красноармеец, преграждая проход винтовкой.
Махновцы остановились. Один из них схватился за ствол винтовки.
– Ты что, год, измываться вздумал?! Прочь с дороги! – заорал махновец, страшно выкатив глаза. – Прочь с дороги, задавлю вот этими руками!
Засунув руки в карман, он прямо пошел на красноармейца. Жест его не сулил ничего хорошего.
– А, а, а, – закричала одна из женщин. – У них бомбы!
Кто-то выключил свет, и началась давка. Все бросились к выходу, работая руками и ногами. В темноте грохнуло несколько выстрелов, которые еще больше усилили панику. Варшавский, воспользовавшись всем этим, ринулся из зала. Ему удалось выбраться сначала в фойе, а затем людским потоком его вынесло на улицу. Он тут же метнулся в ближайшую подворотню, преодолел забор и выскочил на улицу. Остановив извозчика, он поехал домой.
***
Евгений подходил к дому, когда заметил молодого паренька, который сопровождал его еще утром. Дальше идти было опасно, похоже, чекисты уже знали, где он проживает. Варшавский торопливо свернул в первый, попавший по дороге переулок. Осмотревшись по сторонам, он направился в обратную от дома сторону.
– Гражданин! Остановитесь! – раздалось у него за спиной.
Евгений сжал рукоятку револьвера и, сделав вид, что это обращение не к нему, продолжил свой путь.
– Гражданин! Я к вам обращаюсь, остановитесь!
Варшавский остановился, взвел в кармане курок револьвера и медленно повернулся на голос. Позади него стояли два красноармейца с винтовками за спиной.
– Извините, у вас огонька не найдется? – спросил один из красноармейцев.
Евгений молча левой рукой, достал зажигалку и протянул ее бойцу. Тот закурил цигарку и вернул ее обратно хозяину.
– Спасибо, – поблагодарил ее красноармеец. – Скажите, вы здесь живете?
– Нет, я живу в другом месте. Здесь живет моя женщина.
– Вот слышишь, Гришка, как говорят господа, был у женщины. А ты все баба, баба…
Варшавский хотел развернуться и идти дальше, как один из бойцов предложил своему товарищу:
– Гришка, что-то мне не нравится этот офицер, может, отведем его к чекистам, пусть проверят. Ты слышал, что говорил наш командир? Свили говорит здесь свое гнездо враги революции…
– Да какой я вам враг? – ответил Варшавский. – Посмотрите, разве я похож на врага?
– А черт тебя разберет, похож ты или нет? Пойдем, барин, пусть там решат, кто ты – друг или враг.
Евгений сделал вид, что подчинился требованию красноармейцев. Он прошел метров двадцать и вдруг неожиданно для них выхватил револьвер. Он увидел, как вздрогнул один из них, а затем, схватившись за живот, медленно повалился к его ногам. Второй боец, выронил винтовку и упал перед ним на колени.
– Не убивай! – прошептал он.
Варшавский поднял винтовку с земли и передернул затвор. К ногам выпал патрон. Он лежал в пыли, сверкая на солнце. Убедившись, что в винтовке нет патронов, он отбросил ее в сторону.
– Живи, – произнес он и побежал по улице.
Лишь когда он скрылся в одной из подворотен, красноармеец закричал. Он поднял патрон, передернул затвор и выстрелил в воздух. Минут через пять, около него оказались товарищи по службе.
– Ушел, гад! – произнес он со злостью. – Как я его не заметил. Он товарищ командир стрелял из кустов.
– Кто он? Махновец, офицер, уголовник?
– А, Бог его знает. Не рассмотрел я его…. Уж больно все быстро произошло, – оправдываясь, произнес красноармеец.
– Куда он побежал? – спросил его командир.
– Куда, куда? Прямо…
Красноармейцы рассыпались в цепь и медленно побрели по улице.
***
У самого поселка, бричку, в которой ехали Горелов, Нина и Семен, перехватили махновцы.
– Документы, – потребовал один из них, что был в лохматой папахе.
Горелов с уверенностью человека, имеющего хорошие документы, небрежно протянул ему бумагу. Махновец начал читать по слогам:
– Политический комиссар. Выходит советчик. Нам такой документ не нужен. У нас нет никаких политических комиссаров. Я правду говорю, хлопцы?
Горелов насмешливо спросил:
– Это почему?
– Мы на вашу советскую власть плюем. Нам эти документы ни к чему.
– Тогда для чего вам наши документы?
– А ты, не шипи, как змея. Плюем мы на вашу власть. Мы только батьку Махно одного знаем. Он нам и приказал: «Бей жидов, спасай Россию!» Что вам здесь нужно? Приехали сюда свои порядки устанавливать?
Он озорным взглядом посмотрел на Горелова.
– Что не нравится? – и как заученный, привычный всем лозунг, произнес, – Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не почернеют. Ты кто?
Горелов вспыхнул и резко ответил:
– Я тебе показал документ кто я! Чего тебе еще надо?
– Молчи! – произнес он и замахнулся на Горелова нагайкой. – Кто ты?
– Кто, кто? Коммунист!
– А ты кто такой?
Всадник улыбнулся.
– Да неужели ж сам не видишь? Русский, русский я! Не еврей и не комиссар! А ты, кто такая? Жидовка?
– Нет, я русская…. Разве не похожа?
Махновцы спешились и окружили повозку.
– Слезай! Все долой!
Горелов, сгорбившись и уткнувшись подбородком в воротник шинели, продолжал неподвижно сидеть. Вдруг взгляд махновца остановился на его носе и бледном лице
– Вы езжайте хлопцы, я здесь сам разберусь с этим комиссаром и его бабой…
Махновцы вскочили в седла и понеслись в сторону поселка.
– Ты…, – зловеще произнес махновец. – Поди-ка сюда, жидовская харя!
Он достал из кобуры револьвер и, помахивая им, схватил Горелова за ворот шинели. Сидевший на бричке Семен, соскочил на землю и стелой помчался в придорожные кусты. Нина быстро переглянулась с Гореловым, и дальше все замелькало, сливаясь, как спицы в закрутившемся колесе. Горелов охватил сзади махновца и бросил его на землю. Нина соскочила с брички и, подобрав полы длинной юбки, бросилась на помощь Горелову. Махновец, словно лев, бился под комиссаром. Было сразу видно, что он гораздо сильнее напавшего на него человека. Рука с револьвером моталась в воздухе из стороны в сторону. Нина схватила руку, стараясь прижать ее к земле. Махновец изогнулся и сбросил с себя Горелова. Оттолкнув в сторону Нину, он поднял револьвер. Девушка схватила валяющийся на земле кнут и изо всей силы ударила им по руке махновца. Револьвер вывалился и утонул в дорожной пыли. Она успела поднять его раньше мужчины.
– Стой! – закричала она и направила оружие в грудь махновца.
Тот вздрогнул и с опаской посмотрел на девушку, в чей руке плясал револьвер.
– Не дури, барышня! Не дури!
Он отступил шага на два, готовясь к новому нападению. Нина повернулась к Горелову и в этот момент, махновец бросился на нее. Локоть его больно ударил ее с размаху в челюсть, а затем последовал удар в живот. Девушка упала. Мужчина упал на нее и мертвой схваткой стал сжимать ее горло. Грохнул выстрел. Махновец глухо застонал, руки его ослабли. Нина вскочила на ноги и, подняв револьвер, выстрелила ему прямо в широкое, скуластое лицо. Он дернулся, как будто ожегся выстрелом, и, сникнув ее с себя, застыл в каком-то неестественном положении.
– Как вы? – обратилась она к Горелову, который с трудом поднимался с земли.
Он промолчал, словно, не расслышав вопроса, и отрешенно посмотрел на девушку.
– Вот и вы открыли счет загубленных жизней, – наконец произнес он. – Нужно уходить и уходить, как можно быстрее. Если они нас здесь застанут, порвут на куски. Он снял с убитого винтовку и забросил ее за спину. Опираясь на плечо Кати, они направились дальше, к поселку, до которого было уже не так далеко.
***
У «Астории» стояла телега, нагруженная печеным хлебом, а на горячих хлебах лежал в развалку ломовой извозчик. Мимо него равнодушно проходили люди. Нина вышла из гостиницы и, поправив шляпку, направилась на работу. На ее лицо еще оставались следы командировки, которые она пыталась спрятать под черной вуалью.
– Товарищ! Да что же вы такое делаете? Ведь вы ведь весь хлеб примяли, посмотрите, что с ним стало.
Мужчина смерил ее взглядом и сплюнул.
– А тебе то что, барышня? Вы слышали, поезд с зерном взорвали? Так что, люди сейчас любой хлеб с удовольствием съедят. Так, что проваливайте, барышня…
Около нее остановился автомобиль.
– Нина! Садитесь, – предложил ей Горелов. – Вы на работу?
– Да, – ответила девушка, садясь на заднее сиденье автомашины.
– Я вот на совещание еду, твоя бывшая подруга проводит. Ох, и злая она баба…
– Да, откуда она злая, товарищ комиссар. Я ее с детства знаю, женщина, как женщина…
– Плохо вы ее знаете, если говорите так. Она – зверь в юбке. Вы бы видели, что она творит над пленными казаками и офицерами. Страшно, даже мне хотя я видел многое в этой жизни.
Нина с удивлением посмотрела на Горелова.
– Крым мы начали штурмовать с двух направлений, – начал он издалека, – через Перекоп и через Сиваш. Перекоп штурмовали три волны. Первую волну составляли отряды батьки Махно. Она практически вся погибла. Вторая волна махновцев, встретив отчаянное сопротивление белых, стала отходить назад. Вот тогда, Катерина Игнатьевна и легла за пулемет. Она расстреливала каждого, кто поворачивал обратно к берегу. Сколько она там их положила, знает лишь Бог.
Он остановился и сильно закашлял. Достав из кармана шинели носовой платок, он сплюнул в него. Катя успела увидеть кровавое пятно, прежде чем Горелов сунул его обратно в карман.
– Тут к ней подбегает командир полка и тычет ей в грудь, стволом нагана. Убью, кричит за своих хлопцев. Другая бы испугалась, а она достает из кобуры «Маузер» и хладнокровно стреляет ему в грудь. Вперед, командует и если кто из вас подлецов попытается повернуть назад, убью на месте. Только третья волна махновцев прорвала оборону белых на Перекопе.
Горелов замолчал и посмотрел на Нину, которая была в шоке от его рассказа.
– Надо же, – тихо произнесла она. – Откуда у нее такая жестокость…
Она зрительно представила бегущих назад людей и ливень свинца из пулемета Катерины, который сметает их.
– И еще. Ее наградили за успешный штурм Перекопа. Теперь она герой, первая женщина, награжденная орденом Боевого Красного Знамени. Сейчас она обратилась в Москву, требует от правительства какого-то решения в отношении частей батьки Махно.
– А какое здесь может быть решение? Батька ведь союзник Красной армии?
– Временный союзник, Нина, временный. Нельзя допустить в Крыму двоевластия. Ты же сама видела, что творится на местах. Мы за власть рабочих и крестьян, а они, против власти. Так что расходятся наши с ними дороги.
Машина остановилась около здания, где работала Нина. Она, подобрав подол юбки, стала выходить из автомобиля.
– Погодите, Нина. Мне нужно с вами поговорить.
Они медленно направились вдоль бульвара.
– Нина, я не забыл, что вы спасли мне жизнь. Хочу ответить вам взаимно. ЧК разыскивает вашего брата – Евгения. Они подозревают вас, что вы помогаете ему скрываться от них. Вам грозит большая и вполне реальная опасность. Вам нужно срочно уехать из города. Надеюсь, что наш разговор останется тайной. Ваш брат является одним из организаторов белого подполья в Крыму.
– Как уехать? Куда уехать?
– Куда угодно: в Москву, Киев, Петроград. Главное подальше отсюда. Я вам все сказал.
Он повернулся и направился обратно к автомобилю, оставив Нину в полной растерянности.
***
Нина вздрогнула и посмотрела на двух вошедших в помещение мужчин. Один из них был одет в матросскую форменку, второй в кожаную куртку.
– Нам бы гражданку Варшавскую, – спросил тот, что бы в кожанке. – Как нам ее найти?
– Зачем вам она? – спросила сотрудница.
– Мы из ЧК, – ответил в форменке и оглядел помещение, в котором более пятнадцати женщин сидели за столами и работали. – Ты что, глухая? Давай, шевелись быстрее!
– Вон она сидит за последним столом слева…
Они, молча, направились к ее столу. Нина не сразу узнала в одном из них Леонида, старшего сына соседей. Она не видела его больше года. Он возмужал, разошелся в плечах. Лицо его рассекал сабельный шрам и, судя по его цвету, получил он этот удар не так давно. Он улыбнулся девушке и сел на стул рядом с ее столом.
– Узнала, Нина? – спросил он ее.
– Узнала, Леонид. Какими судьбами? Если скажешь, что искал меня – не поверю.
Он немного смутился и тяжело вздохнув, произнес:
– Врать не буду, Нина. Служба привела меня сюда.
Он посмотрел на своего товарища, словно советуясь, что делать с ней дальше.
– Вот получил приказ доставить тебя в областное ЧК, так что собирайся, поехали.
– Если вы хотите меня спросить в отношении брата, то я ничего не знаю. Я не видела Евгения больше чем полгода.
– Вот там все и расскажешь, если спросят.
Нина поднялась из-за стола и, убрав документы в ящик стола, направилась вслед за чекистами.
«Прав был Горелов, нужно было сразу уезжать из города, а я направилась на работу, – подумала она, шагая в окружении мужчин. – Видно Евгений здорово им насолил, если они решили меня арестовать».
Она села в автомобиль и тот, чихая черными клубами дыма, медленно тронулся с места. В какой-то миг, страх сковал ее душу, но это продолжалось не долго. Туман страха редел в голове. Непонятно было, откуда взялась это предательская слабость в теле. Она посмотрела на Леонида. Тот сидел неподвижно, не обращая на нее никакого внимания. Красный свет заходящего за горы солнца, бросал на дорожные камни сквозь листья придорожных кустов неподвижно-черные узоры. Было тихо, только равномерный звук работающего двигателя нарушал эту тишину. Из-за поворота выскочило несколько всадников, и устремились вслед за автомобилем.
«Махновцы, – мелькнуло у нее в голове, – пытаются догнать автомобиль».
За спиной все нарастал яростное улюканье преследователей, а затем над головой засвистели пули. Леонид достал из кобуры «Наган» и сделал несколько выстрелов. Похоже, что он попал в кого-то из махновцев, так как они рассыпались по степи и снова открыли огонь из карабинов. Машина неожиданно резко вильнула в сторону и ударилась в камень.
– Уходим! – выкрикнул Леонид и, схватив Нину за руку, потянул ее в кусты.
Бежавший рядом с ними чекист в форменке, вдруг споткнулся и упал лицом вниз. Леонид нагнулся над ним, стараясь помочь ему подняться с земли, но вдруг резко отпрянул от товарища. Ладонь правой руки была красной от крови.
– Побежали! – произнес он. – Ему уже ничем не поможешь.
По лесу гулко раздавались мужские голоса, трещали кусты под копытами лошадей. Иногда, словно удар пастушьего кнута, по лесочку перекатывался звук выстрела, но это уже было в стороне оттого места, где они укрылись от погони.
***
Они вышли из леса и остановились на дороге.
– И что ты теперь собираешься делать со мной, Леня? Потащишь меня в ЧК на аркане или застрелишь меня прямо здесь?
Он немного помолчал, видимо прикидывая, как ему поступить с девушкой.
– Скажи, Леня, что случилось такого, что ты стал служить красным? Обида на царскую власть? Ведь вы жили достаточно хорошо – не голодали, ты окончил гимназию, поступил в технический институт. Что не дала тебе прежняя власть такого, что дала тебе новая – советская.
– Пойдем туда, куда направлялись, – произнес он. – Приказ, есть приказ. Ты и твой брат – Варшавский, никогда не поймете меня. Вы страшны тем, что у вас еще осталась идея, ради которой вы готовы отдать свою жизнь.
– Вот мы ехали, и я все думала, глядя на тебя, зачем вы эту грязь разводите вокруг себя? Это хамство, это издевательство над людьми? Ведь такого циничного надругательства над жизнью никогда еще, нигде не было. Вы так все обставили, что только хамы и карьеристы могут идти к вам, и те, кому власть, как вино. И все человеческие слова отскакивают от вас, как горох от стены.
Он слабо усмехнулся и, остановившись на секунду, указал ей на дорогу.
– Удивительные вы люди, буржуа! Как ты не понимаешь, Варшавская, все кругом до самого основания изменилось. Все прежние отношения сломались, нет больше их, Нет! Раньше была, как ты говоришь, была светлая хорошая жизнь и ей якобы не давали развиваться маленькая кучка мерзавцев. Мерзавцев мы убрали, но жизнь пошла, как мы хотели. Неужели ты не понимаешь, что произошел взрыв, который никто не ожидал! Вся грязь полетела вверх, и огонь очищения запылал по нашей стране. Подумай, какие нужны были силы для такого взрыва, какая должна быть ненависть к вам….
Теперь уже она усмехнулась.
– Да, мы с тобой разные люди и говорим на разных языках, Леонид, – произнесла Нина. – Для вас главный вопрос, нужны эти люди, как ты говоришь буржуа, революции или нет. Раз, они не нужны, тогда и нечего с нами разговаривать. Все к стенке! У вас у чекистов страшная работа, голова пьянеет от власти и крови. Вы еще сами не знаете, сколько вас таких, как ты исполнителей самих расстреляют.
Опять, в голосе Нины зазвучали митинговые ноты, как будто она говорила все это не ему, а невидимой и сочувствующей ей толпе. Девушка замолчала. Она огорченно опустила голову. Леонид поднял брови, почесал в затылке…
– Может, ты и права в чем-то, Варшавская. Кругом враги – махновцы, недобитые белые, буржуи. Как жить то? Я помню октябрьские дни в Москве. Теперь смешно даже вспомнить, как мы, интеллигенты, были мягкосердечны, как боялись пролить лишнюю каплю крови, как стыдились всякого лишнего орудийного выстрела, чтобы, упаси боже, не задеть купола храма Василия Блаженного или Ивана Великого. А солдатам нашим было совершенно непонятно, и они, конечно, были абсолютно правы…. Что с тех пор произошло с нами, кем мы стали?
– Вот-вот и я об этом, – тихо произнесла Нина. – Сейчас вы утопили страну в крови, вы даже не заметили, как превратились в палачей своего народа.
Девушка замолчала, молчал и Леонид. Они медленно шагали по дороге.
– Ты знаешь, Варшавская, я сейчас живу в банкирском особняке. Так вот недавно мне попалась в руки книга Достоевского «Преступление и наказание». Полкниги солдаты выдрали на цигарки…. Стал я читать. Смешно стало. «Посмею? Не посмею?». Сидит интеллигент и копается в душе у себя.
– Вот у тебя товарища сегодня убили, завтра тебя, и кто вас вспомнит, кто помянет?
Леонид замолчал. Впереди показались пригороды города. Нина сорвала несколько полевых цветов и, прижав их к груди, произнесла:
– Вот и город…
– Вот что, Нина. Я отпускаю тебя. Хоть ты и считаешь меня жестоким, но я не такой. Да среди нас много морфинистов, кокаинистов, это естественно для нас. Не каждому такая работа по плечу. Но выбора нет. Вспомни об этом, когда тебя захлестнет ненависть к нам. Домой не возвращайся…
Нина остановилась посреди дороги. Ей очередной раз здорово повезло в этой жизни.
***
Фитилек в стакане с лампадным маслом тускло освещал милую, знакомую до боли, закоптелую кухню. Нина, с голыми руками и плечами, сидела на табурете и рассказывала матери о своей схватке с махновцем. Мать, слушая ее, перевязывала ей ободранную о ветви руку. Анна Ивановна ахала и любовно смотрела на дочь в свои круглые очки.
– Нина, Нина, – тяжело вздохнула мать, – видел бы тебя отец. Война не женское дело. Значит, Ленька теперь у красных служит, в ЧК.
– Да, мама, там.
В глазах Анны Ивановны мелькнул какой-то беспощадный огонек. Она прошла по кухоньке и с недоброю улыбкой переспросила Нину:
– Значит в чекистах ходит?
– Ах, оставьте его мама, пусть служит, где хочет. Спасибо, что хоть отпустил, не довел меня до ЧК.
– Марию то давно видела? – спросила ее мать.
– Дня за два до ареста.
– Смелая она девушка. Рассказывали мне, что когда она работала учительницей на донецком руднике, она публично не подала руки врачу, присутствующему при смертной казни. Говорили, что ее за это уволили и выслали куда-то на север. Интересно Мария служит у махновцев. Что же, и теперь она не подает руки людям, причастным к казням мирного населения?
– Ну, мама, я не хочу с тобой об этом говорить…
– Почему же не поговорить о ней… вы ведь раньше были подругами. Надо же, как жизнь изменилась: одна соседка политический комиссар у красных, другая у махновцев. Похоже, мир сошел с ума.
– Мама! Вы все на кухне и на кухне. Отчего вы не переберетесь на летнюю половину дома?
– А там, дочка, красноармейцы – пограничники живут. Как отец погиб, так они сразу и заняли весь дом. С мезонина глядят в подзорную трубу на море. Беда с ними, Нина. Воруют кур, колют балясины от террасы, рубят деревья. Что им стоит сходить в горы и набрать хворосту? Ведь круглые сутки ничего не делают. Нет, лень. Вчера два табурета сожгли…
Нина вдруг вспыхнула.
– Так нужно их начальнику заявить об этом безобразии!
Анна Ивановна усмехнулась.
– Говорила. А он мне: представьте с поличным, я такого расстреляю. И ведь, правда, расстреляет. Жалко, он же за табурет убьет человека.
Они сели за стол и стали ужинать. Ужин был как никогда – скудный. Маисовая каша без масла. Хлеба не было.
– Как ты здесь живешь мама, с кем встречаешься?
– У нас новый председатель ревкома. Прежнего председателя выгнали за пьянку и за то, что в нем практически отсутствовала местная беднота. Теперь в ревкоме главный человек – Гребенкин. Ох, свиреп! Первым делом он выселил из дома графиню и разместил в ее доме ревком. Отобрал у всех состоятельных людей коров, лошадей, завладел всей их одеждой. Сейчас раздает все это бедным мужикам.
Она замолчала и посмотрела на дочь, которая внимательно слушала последние местные новости.
– Да и местные мужики то стали такими настойчивыми. Таскают людей в ревком по самым пустяковым поводам. Многие так отъелись, что не узнать. Им сейчас все равно, как мы живем.
Разговор прервал инженер Заботин – высокий, с большим кадыком на чахоточной шее. Увидев Нину, нахмурился. Немного поколебавшись, протянул ей руку.
– Какими ветрами? – спросил он девушку. – Говорят, служишь большевикам?
– Вот приехала навестить маму…
Не получив ответа на второй вопрос, он развернулся и вышел с кухни.
***
Жаркое солнце заливало землю. Воздух словно смеялся, лаская своими порывами бирюзовое море. Не верилось, что скоро наступит осень. Откуда-то издали доносились голоса мужчин, которые о чем-то спорили между собой.
