Александр Леонидович Аввакумов
Бог примет всех
Они сели за стол. Молодая женщина в белом переднике разлила по бокалам темное красное вино. В свете горящих свечей, вино заиграло в хрустале разноцветными искрами. Княгиня подняла бокал и, улыбнувшись гостям, произнесла тост за победу добровольческой армии. Все выпили. Нина посмотрела на княгиню. Женщина сидела, словно на царском троне. Ее красивое лицо с тонкими изящными чертами, носило на себе отпечаток многовековой культуры. Судя по всему, ее еще не коснулось лихолетья: бриллианты в ушах, белые руки, изящное платье.
– Ниночка! Сыграйте нам что-нибудь, – неожиданно для девушки к ней обратилась княгиня. – Не откажите, будьте так добры…
Нина села за рояль и коснулась клавиш, которые мягко и легко ответили ей на ее прикосновение. Она заиграла Чайковского. Затасканная мелодия под ее пальцами стала новой, хватающей за душу. Княгиня низко опустила голову, плечи ее стали тихонько вздрагивать. Нина бросила играть и присела рядом с ней.
– Ну, Мария Александровна, не надо, – тихо произнесла девушка. – Еще ничего не кончилось, наши войска еще погонят красных назад. Нужно стать выше судьбы! Нужно бодро нести все, что бы ни послала жизнь…
Нина взяла в руки ее руку и стала нежно гладить.
– Дорогая девочка, они убили моего Бориса, – тихо произнесла княгиня дрожащим от слез голосом. – Они сожгли его в топке паровоза. Ужасная смерть, сколько мучений…. Я не хочу больше жить в этой страшной стране, где нас так ненавидят. Что же им сделали такого, что они вот так жестоки к нам. Что творится на белом свете? Боже! Почему ты отвернулся от нас, разве ты не видишь, как мучится твой православный народ?
Нина поднялась со стула и подошла к Ивану Ильичу. Она опустила руки ему на плечи.
– Может, домой пойдем папенька? Митя обещал навестить нас сегодня.
Отец посмотрел на дочь.
– Ты иди, а мы еще немного побудем здесь. У княгини всегда мило, много хороших людей.
Кто-то из гостей ударил кулаком по столу. Все обернулись в его сторону.
– Я все-таки верю в русский народ! Верю! Вынес он самодержавие – вынесет и большевизм!
Это было произнесено так не естественно, что вызвало у гостей саркастические улыбки.
– Да бросьте вы, батенька. Какой русский народ! Где вы его видели? Нет народа, есть палачи русского народа! – произнес Конев, сосед Варшавских. – Вы знаете, что творит этот русский народ? Я бы воздержался об этом говорить.
– Врете вы, я верю в русский народ! – снова завелся мужчина. – Нам трудно понять, почему он так жесток к нам. Ленин назвал это классовой борьбой. Они уничтожают лишь тех, кто с ними борется, а я не борюсь! За что они меня должны уничтожить? Вот и я так думаю, не за что!
В комнате стало тихо. Неожиданно налетел ветер, который поднял штору. Все вздрогнули от этого порыва. Горевшие на столе свечи погасли, и в комнате стало темно.
– Вы плохо их знаете, уважаемый. Они убивают не зато, что с оружием в руках борешься с ними, они уничтожают нас как класс, который они назвали – буржуазией.
Возразил кто-то из присутствующих. Нина вышла из дома. Красный полумесяц уходил куда-то за море. С севера дул холодный ветер.
***
Катерина, молча, обходила остовы сгоревших вагонов. Только сейчас она стала реально понимать, что ей неимоверно повезло в тот весенний день. Если бы не приказ Фрунзе о прибытии на совещание в штаб фронта, ее бы ожидала незавидная доля. Сзади нее шел ее ординарец, молодой человек с «Маузером».
– Сколько их было? – обратилась она к ординарцу.
– Говорят, чуть больше сотни, – ответил тот. – Говорят, что белые появились так неожиданно, что матросы даже не успели организовать оборону.
– Говорят, говорят, – передразнила она ординарца. – Пьянствовали, сволочи, небось, вот и прозевали.
Она развернулась и направилась к станционному зданию, около которого на земле лежали около тридцати трупов, снятых с растущих рядом деревьев.
– Организуйте проверку домов в поселке. Подозрительных, всех сюда!
Вскоре до слуха Катерины донеслись крики, выстрелы. Она поднялась с сиденья автомобиля и посмотрела в сторону железнодорожного поселка. Из него двигалась большая толпа, окруженная вооруженными красногвардейцами. К ней подбежал ординарец и, тяжело дыша, сообщил, что в поселке было обнаружено сорок дезертиров, несколько раненных белогвардейцев.
– Кто укрывал белогвардейцев?
– Здесь все они, мы их тоже повязали. Что прикажите делать с ними?
Катерина вышла из автомобиля и поднялась на крыльцо, еще дымившегося здания станции.
– Товарищи красногвардейцы! Перед вами стоят враги нашей революции. Они еще пытаются огрызаться, словно собаки, загнанные в угол истории. Сегодня ночью белоказаки напали на станцию и порубали наших товарищей – моряков. Это тех, кто доказал свою верность революции своей кровью. У всех их остались дома жены, дети, которые ждали их домой, а теперь их нет. Я ставлю вопрос ребром, как нам с ними поступить? Многие упрекают нас в излишней жестокости, но есть поговорка, что клин жестокости можно выбить только аналогичным клином.
Чекистка замолчала. Она окинула взглядом людей и, поправив кожаную куртку, продолжила:
– Товарищи! Так ответим своим красным террором на террор наших врагов! Смерть врагам революции!
Площадь огласилась криками женщин, так как среди приговоренных к смерти жителей поселка оказалось много женщин. Красноармейцы развернули пулеметы, установленные на тачанках, и открыли огонь. Пули, словно косы, сметали с площади людей. Кто-то попытался бежать, но и их доставали свинцовый ливень.
– Добейте раненых, – выкрикнула Катерина и, взобравшись в салон автомобиля, коснулась рукой плеча водителя.
Тот мотнул головой. Мотор машины взревел, и автомобиль покатил со станции.
***
Следующий день принес новые новости. Жители из поселка стали передавать друг другу, что красные заслали к ним своих лазутчиков, которые должны организовать несколько боевых групп и обеспечить захват населенного пункта малой кровью. Сколько этих лазутчиков и где они скрываются, никто из сельчан не знал. Однако эти слухи вселили в жителей страх, люди попрятались по домам, поселок притих, словно вымер. Поздно вечером в окно дома Варшавских постучал незнакомец, одетый в офицерскую шинель. Хозяин дома, набросив на плечи пиджак, подошел к двери.
– Кто там? – громко крикнул Иван Ильич и, взяв в руки керосиновую лампу, подошел к окну.
Он отодвинул занавеску и ахнул от удивления.
– Леонид? Ты откуда? – спросил он его.
Это был младший сын его родного брата. Молодой человек снял с себя шинель и, потирая озябшие руки, прошел в дом. Он с интересом осмотрел комнаты и сел в кресло.
– Ты откуда, Леня? – снова спросил он племянника. – Почему ты здесь, а не на фронте?
–Оттуда, – тихо ответил Леонид. – Что, напугались, дядя? Славная у вас дачка, славная. Давно снимаете?
В углах губ племянника задрожала дразнящая улыбка.
– Когда мы будем здесь, мы ее непременно реквизируем под клуб коммунистической молодежи.
– Как это так, реквизируем? На каком основании, а нас куда? Погоди, погоди, ты красный?
Словно не слыша вопросов Ивана Ильича, Леонид продолжил:
– Думаю, что недельки через две наша армия займет ваше село.
– Вон ты о чем, Леня? Выходит, ты из красных теперь будешь? А я то, не сразу понял, о чем ты говоришь.
– Да, – коротко ответил племянник и засмеялся, глядя на побелевшее лицо родственника. – Не всем же воевать в добровольческой армии. А Евгений, выходит, воюет за белых, я правильно вас понял, дядя. Это его головорезы порубали матросов на станции Лозовой? Ну что, Иван Ильич, бегите в контрразведку сообщайте им, что к вам пришел красный агитатор….
– Не паясничай, Леня. Ты же знаешь, что я никуда не пойду…
Услышав разговор, из спальни вышла супруга и дочь Нина, которые были удивлены, увидев в зале Леонида. Иван Ильич, по-прежнему недоброжелательно поглядывал на племянника. Он посмотрел на женщин и улыбнулся.
– Что смотрите? Давайте, арестовывайте меня, расстреливайте…. А мне плевать, что вы обо мне думаете, просто плевать и все. В этой жизни побеждает лишь тот, кто сильней, а сильнейшие это мы – красные. Да не пугайтесь, я не сошел с ума, я просто научился по-другому смотреть на жизнь.
– Погоди, Леня, – остановила его Нина, присаживаясь на диван. – Зачем мы тебя будем арестовывать? Это же бред какой-то. Неужели ты бы нас арестовал, если бы мы пришли к тебе в дом?
– Не знаю, – ответил он. – Все зависит от обстоятельств. Кого нужно, того и арестовываю, а прикажут, то и расстреливаю….
– И много ты расстрелял? Одного, десять, сотню…
– Многих, Нина, многих, не считал. Контры много еще у нас в России. Мы как ассенизаторы, чистим наше общество от буржуев и царских прихвостней. Чистим и не можем очистить.
– Что с тобой, Леня? В кого ты такой? Отец у тебя всю жизнь преподавал в университете, людей учил, а ты….
Леонид громко рассмеялся. Он словно наслаждался страхом этих людей.
– Прекратите, дядя. Трудового народа мы не трогаем, его мы убеждаем, и знаем, что он постепенно весь перейдет к нам. А буржуазия, – да, с нею церемониться мы не станем, она с нами никогда не пойдет, и разговаривать мы с нею не будем, а будем поголовно уничтожать! Всех! Детей, стариков и женщин, чтобы больше не рожали врагов революции. Это называется классовой борьбой, про которую говорит Ленин.
– Погоди, Леня, погоди. Уничтожать? Я что-то тебя не пойму. Как же – физически уничтожать? Ты же сам, из какого сословия будешь? Думаю, явно не из пролетарского….
Леонид встал и стал шагать по комнате. Он явно пришел к Варшавским не затем, что бы спорить здесь о белых и красных. Несколько часов назад разъезд конных казаков порубал шашками всю их группу. Ему единственному удалось бежать, воспользовавшись темнотой. Он пришел к своим родственникам, чтобы укрыться на время облавы, однако, страх и злость заставили его вступить в этот никому не нужный спор.
– Леонид, насколько я знаю марксизм, для него важно уничтожение условий, при которых возможна буржуазия, а не физическое ее уничтожение. Как ты можешь вот так спокойно говорить об этом? Что и нас Варшавских всех под топор? Что молчишь? Меня, твоего отца и мать?
Леонид пренебрежительно взглянул на нее.
– Э, милая Нина! Кто вам сказал, что революцию можно делать чистыми руками! Марксизм это, прежде всего – диалектика, для каждого момента он вырабатывает свои методы действия.
– Как же так, Леня? – произнес молчавший до этого Иван Ильич. – Ведь вы сами при Керенском боролись против смертной казни. Я хорошо помню, читал речь Ленина, в которой он говорил, что совесть пролетариата никогда не примирится со смертной казнью. И что же теперь? Как быть народу, который поверил вам, большевикам?
Племянник насмешливо блеснул глазами. Он достал из кармана галифе папиросы и закурил.
– Да неужели вы, дядя, не понимаете, что революция – не миндальный пряник, что она всегда делается так. Неужели вы никогда не читали про Великую французскую революцию, не слышали, про великих ее вождей – Марата и других? Они тоже мало ли что говорили, главное – они не предали революцию, – произнес Леонид. – Вы считаете, что мы предали революцию? А вы, верные ее знаменосцы до сих пор несете это знамя? Но нас много, за нами стихия, а сколько вас? Что, возразить не чем? Да нас миллионы, мы море, перед которым рушатся стены.
– Да, я соглашусь с тобой Леонид. Вас действительно много, потому что хамов всегда было больше, чем хороших и грамотных людей. Вы хорошо используете низменные чувства народа. А ваш лозунг – грабь, награбленное имущество, стал не только лозунгом, но и программой вашей партии. Вы не партия народа, а партия бандитов….
Леонид выпустил струю дыма в потолок и с насмешкой посмотрел на Варшавских.
– По-вашему, «хамы» делают революцию, льют потоками чужую кровь – да!
Иван Ильич встал с кресла и посмотрел на дочь и жену, а затем вдруг круто остановился перед племянником.
– Скажи, Леня, пожалуйста, для чего ты сюда пришел? Что ты хотел здесь найти – кров, сочувствие, спасение?
Родственник застыл на месте. Он удивленно посмотрел сначала на дядю, а затем на его жену и племянницу.
– Зачем же тебе нужно было пробираться через фронт, подвергать себя опасности? Ведь для таких как ты, отдых создается просто – выгони буржуя из его особняка и отдыхай себе вволю от расстрелов и пыток. Набрался сил и снова, стреляй…. Вот что, голубчик! Я не доносчик и на тебя не донесу. Но …уходи, милый мой, от нас сейчас же. Мы разные люди, а ты чекист…. Мне стыдно, что ты стал палачом!
– Погоди, папа, не гони его. Пусть Леня останется до утра. Куда он сейчас в ночь то пойдет.
– Нет! – с бешенством в глазах закричал Иван Ильич. – Сейчас и на всегда – вон! Доносчик, палач! Я не позволю поганить наш дом. Вы что, самого Иуду готовы в постельку уложить и укрыть теплым одеялом. Нет! От него за версту пахнет мертвечиной!
Леонид, молча, направился в прихожую, где стал одевать шинель. Он достал из кармана шинели «Наган» и крутанул рукой барабан.
– Погоди, Леня!
Нина быстро отрезала половину большого хлеба и подала ему.
– Вот возьми…
Он взял хлеб и, хлопнув дверью, вышел.
***
За окном было темно, лишь иногда где-то в бархатной темноте, мелькал одинокий огонек. Высоко в небе висел золотисто-желтый блин луны. Паровоз протяжно загудел, извещая о том, что впереди находится большая узловая станция. Катерина отошла от окна вагона и села на диван. Из-за вагонной перегородки до нее доносились мужские голоса, прерываемые громким смехом. Это свободные от наряда красноармейцы играли в карты. Бронепоезд, к которому были прицеплено несколько пассажирских вагонов, стал мягко тормозить, лязгая чугунными буферами. Она взглянула на часы, которые лежали перед ней на столе. Они показывали начало двенадцатого ночи.
«Наверное, можно немного отдохнуть, – подумала она. – День был тяжелым…».
Она сняла с ног хромовые сапоги, пошитые по заказу и кожаную куртку. Положив рядом с собой «Маузер», Катерина прилегла на диван и закрыла глаза. Сон не шел. За перегородкой по-прежнему громко говорили бойцы. Она поднялась с дивана и несколько раз стукнула рукояткой пистолета в стенку. Голоса на какой-то миг затихли, но это продолжалось не долго.
– Что разорались, черти! – произнесла она, открыв дверь в соседнее купе. – А ну, прекратить!
Красноармейцы притихли, они хорошо понимали, кто к ним обращается. Слухи об ее жестокости шла впереди Катерины. Она прилегла на диван и попыталась заснуть, но у нее ничего не получалось. Память, словно какой-то поржавевший механизм стал с трудом откручивать события в обратную сторону.
«Как все началось, что ее заставило стать непримиримым борцом за мировую революцию», – в который раз подумала она.
Она неоднократно пыталась найти ответ на этот вопрос, но его не было. Катя хорошо помнила зиму 1905 года. Она, хрупкая девушка, одетая в черный шерстяной жакет, со здоровым румянцем на щеках, пытается поднять боевой дух небольшой группы рабочих, оборонявших последнюю баррикаду в городе. Силы были явно на стороне правительственных войск и, по сути, эта баррикада уже ничего не решала. Против небольшой горстки рабочих, губернатор бросил регулярные силы армии, однако расходиться по домам никто из них не собирался.
– Друзья! Кто считает, что мы проиграли войну с царизмом, пусть уходит. Я никого из вас не держу. Мы проиграли только бой, но не войну! Сейчас они снова пойдут в атаку, чтобы опрокинуть нас, но пока жив кто-то из нас, они здесь не пройдут! Да здравствует пролетарская революция! Смерть царизму!
Из-за поворота улицы показались группы солдат, которые, прижимаясь к стенам домов, короткими перебежками, стали продвигаются к баррикаде, над которой, развевался на ветру красный флаг. Несколько рабочих, бросив винтовки, скрылись в ближайших подворотнях. Когда до ближайших солдат осталось метров пятьдесят, Катерина громко выкрикнула «Огонь» и нажала на гашетку пулемета. Молоденький офицер схватился за прострелянную грудь и упал на покрытую снегом мостовую. Воздух разорвал треск выстрелов. Пулемет замолчал, закончились патроны. Солдаты, словно догадавшись об этом, устремились в атаку.
– Ура! Ура! – несется вдоль улицы.
Солдаты все ближе и ближе. Один из них взбирается на баррикаду и срывает красный флаг. Он не успевает бросить его вниз, пуля из револьвера Катерины сбивает его с баррикады. Озверевшие от крови солдаты не щадят никого – раненных рабочих добивают штыками. Ей тогда повезло. Она и еще двое рабочих скрылись в подворотне дома, и ушли дворами. Именно после этих событий за ней закрепляют новый псевдоним – Рысь.
***
Шум в соседнем купе, снова отвлек Катерину от воспоминаний.
– Свиридов! – громко крикнула она. – Свиридов! Зайди ко мне!
Дверь открылась, и в дверях показалось заспанное лицо ординарца. Он расправил китель и посмотрел на сотрудника ЧК.
– Пусть прекратят этот шум. У меня уже голова раскалывается от их хохота. Если не прекратят, то я найду, чем заткнуть их глотки.
– Есть, товарищ…, – ответил ординарец и исчез за дверью.
Что он им сказал, Катя не знала, но шум моментально прекратился. Она снова закрыла глаза и стала вспоминать те далекие годы. Она перебиралась с одной квартиры на другую, но оторваться от преследования охранки ей не удавалось. Каждый прожитый день – ожидание ареста. Однажды ей передали письмо Владимира Ильича Ленина. Он обращался к ней с просьбой материально помочь газете «Искра». Это была первая подобная просьба вождя.
– Поймите, сейчас, когда мы вынуждены на время отойти от активной деятельности, нам как воздух нужна газета для рабочих. Однако, в настоящий момент, партия не располагает средствами для поддержания «Искры». Если у вас есть хоть малейшая возможность помочь газете, помогите ей.
Используя связи отца, Катя нашла средства, которые передала Ленину, для издания газеты «Искра». Владимир Ильич высоко оценил этот жест.
– Катерина! Вы просто не представляете, как выручили партию, – произнес он при встрече с Катериной. – Чтобы мы делали без этих денег?
Но это произошло чуть позже, а сейчас она много выступала перед рабочими от имени Ленина, который для нее стал просто кумиром. Однажды ей передали письмо от Ленина, в котором он критиковал ее высказывания. Письмо обожгло ее, обида, засевшая в сердце, стала потихоньку разъедать ее из нутрии. Она ни как не могла понять, что она сделала такого, что вызвало гнев вождя.
«Вам хорошо критиковать меня, – размышляла она. – Сидите там, в Швейцарии, пьете пиво, а я здесь. Попробовали бы пожить хоть немного здесь, находясь на нелегальном положении».
Несмотря на прошедшее время, эта обида до сих пор жила в ее сердце и иногда, словно застрявшая заноза, напоминала о себе душевной болью. Чувствуя, что не сможет уснуть, Катерина встала с дивана и подошла к окну. В свете мощного прожектора установленного на крыше станции, она увидела массу народа с мешками и чемоданами, которые пытались прорваться к стоявшему на путях составу. Постояв с минуту, она задернула занавески и снова села на диван.
Катя невольно улыбнулась, вспомнив, как тогда написала скандальное письмо Ленину, в котором потребовала, что бы он считался с ее мнением, потому что ей виднее здесь, в России, что и как, говорить. Она тогда не особенно рассчитывала, что Ильич ей ответит, но он ей написал. Владимир Ильич принес ей свои извинения и признал свои ошибки. В конце своего письма Ленин отметил ее преданность делу революции и пожелал ей успехов. Однако ее письмо сыграло с ней плохую шутку. По просьбе Ильича ее не выбрали в Центральный Комитет партии, невзирая на признанный партией героизм, проявленный на баррикадах.
После победы большевиков в октябре 1917 года Ленин в очередной раз оставил ее на задворках политической власти. В новое советское правительство она почему-то не вошла. Обида вновь захлестнула Катерину, она просто не знала, что ей делать дальше. Товарищи по партии, которые все это время отсиживались в Европе, теперь заняли все руководящие посты в правительстве. О ней вспомнили лишь, когда началась гражданская война. По решению ЦК, ее отправили на дальние рубежи представителем ЧК. Она должна была следить за комсоставом 8-й южной армии.
«И ради этого я все эти годы лезла под пули, вела пропагандистскую работу, рисковала здоровьем и свободой? – часто думала она. – Где она элементарная справедливость?»
Именно, на Южном фронте, она встретилась со Сталиным, в лице которого и приобрела надежную поддержку. Катерина полностью разделяла мнение Сталина, которое шло в разрез мнению Ленина и Троцкого об использовании белых офицеров в Красной Армии. Это не осталось незамеченным со стороны этих людей. Вскоре ее сняли с должности представителя ЧК при 8-ой армии. Тогда она почувствовала, что жизнь ее находится в реальной опасности, она ждала ареста со стороны Троцкого и расстрела. Как-то вечером, она позвонила Ленину домой. Как не странно, ей ответили. Трубку сняла Надежда Константиновна Крупская.
– Надежда Константиновна, помогите мне, пожалуйста. Я прошу вас, организуйте мне встречу с Владимиром Ильичом. Мне эта встреча, просто, необходима.
Ей удалось встретиться с Лениным через три дня. Они долго разговаривали: его интересовало положение на фронте, ее встречи со Сталиным и Львом Троцким, ее мнение об этих лицах. Похоже, Ленин простил ее. Вскоре Катерину вновь назначили представителем ВЧК 13-ой армии. Почему Ленин снова направил ее в армию, можно было лишь догадываться. Выступая 6 декабря 1920 года на совещании московского партийного актива, Ленин заявил:
– Сейчас в Крыму 300 000 белогвардейцев разных мастей – офицеров, казаков и другой буржуазии. Все вы отлично понимаете, что это источник будущей спекуляции, шпионства, всякой помощи капиталистам. Но мы их, не боимся. Мы говорим, что возьмем их, распределим, подчиним и переварим. Как все это будет происходить, покажет время.
Катерина без лишних слов поняла поставленную перед ней задачу. На следующий день, она направилась в Крым добивать остатки Белой Армии.
***
Ночь была тихой, как перед грозой. Листья замерли и даже пыль, словно уставшая за день, прижалась к земле. На северо-востоке все время слышались глухие буханья. Гул канонады то затихал, то усиливался. Все было ясно, что это била артиллерия. Часа через три, из города потянулись первые подводы с раненными солдатами. С каждой минутой поток все нарастал и нарастал. К дому Варшавских медленно шагая, направились три офицера. Высокий молодой офицер с лентою патронов через плечо, подошел к двери.
– Хозяйка, откройте! – произнес он. – Откройте!
Иван Ильич, шлепая по полу ночными тапочками, направился к двери.
– Кто там? – по привычке спросил он.
– Вам привет от Евгения, – прозвучало из-за двери.
Он быстро открыл дверь. Перед ним стоял офицер с винтовкой в руках, из-за пояса торчали две ручки ручных гранат. Чуть в стороне чернела казенная двуколка и еще две фигуры с винтовками.
– Скажите, здесь живет доктор Варшавский? – спросил офицер. – Мы от Евгения.
– Да. Это я, – ответил Иван Ильич. – Кто вы?
Офицер сунул руку во внутренний карман кителя и достал оттуда конверт.
– Вот, пожалуйста, возьмите. Вам письмо от сына.
– Спасибо, штабс-капитан. Зайдете, выпейте хоть стакан чаю?
– Благодарю вас, но меня ждут товарищи.
– Так ведите и их.
Двуколка, нагруженная большим бочонком, спустилась с горы. Штабс-капитан поднялся на террасу с еще двумя офицерами. В зал вошла Нина с наброшенным на плечи шерстяным платком.
– Присаживайтесь, господа, я уже поставила самовар. Отдыхайте.
Иван Ильич вскрыл конверт и стал жадно читать письмо. Письмо было написано наскоро, взволнованным подчерком. Евгений писал, что их полк экстренно направляется в Керчь, где красные хотят прорвать их оборону. Он быстро прочитал и протянул конверт Нине.
Хозяин дома посмотрел на офицеров.
– Скажите, господа, а почему вы не с полком?
Штабс-капитан улыбнулся вопросу и посмотрел на своих товарищей.
– У нас другая задача, господин Варшавский, – ответил он.
– Скажите, почему наши войска отходят или я ошибаюсь?
– Нет, Иван Ильич. Просто гонят нас большевики. Да и гнать-то, в сущности, некого. Армии, если сказать вам честно, больше не существует, расползлась по швам и без швов. Надеяться больше не на кого. Союзники нас предали, французы отдали большевикам Одессу, – ответил ему подпоручик и посмотрел на своего старшего товарища.
– Вы не профессиональный военный, – заметил штабс-капитан, – поэтому все вам и кажется, так страшно. Во всякой войне бывают разные колебания в ту или иную сторону. Вы не беспокойтесь, вот соберемся с силами, подойдут резервы, и погоним красных, как стадо овец. Их только раз разбить, а дальше работа будет лишь кавалерии.
– С таким командным составом никого не разобьем, это точно, – произнес третий офицер, смуглый артиллерист, с родинкой на шее и шрамом на щеке от сабельного удара. – Наше горе – командиры уже сидят на чемоданах и готовы бежать заграницу. Им глубоко наплевать на наш народ.
Штабс-капитан вскочил со стула и нервно зашагал по комнате.
– Вы правы! Ох, уж этот командный состав! Совсем как при царе-батюшке: бездарность на бездарности, штабы кишат франтами-бездельниками, которые и носа не кажут на фронт. Грандиозное воровство опутало войска: наши солдаты сидят в окопах в рваных шинелях, а в тылу идет распродажа обмундирования, все мужики в деревнях ходят в английских френчах и армейских ботинках.
Он остановился, глубоко вздохнул и продолжил:
– Фронт трещит. Бросили наш полк недавно, нас три тысячи штыков против пятнадцати тысяч красных! Смешно! Порубили они нас в капусту! Рубили десятками и сотнями. Рубили без разбора – больных и раненных шашками в захваченных лазаретах. А в ночь с 16 на 17 на железнодорожном вокзале города по приказу комиссара 9-й дивизии Моисея Лисовского было расстреляно около сотни раненых офицеров Виленского полка, не успевших эвакуироваться. А почему? Да о них просто-напросто забыли? А я хорошо помню все это! Сволочи! Пока буду жить, буду стрелять, и вешать это хамье!
Он сел за стол и достав из кармана папиросы, попробовал прикурить. Было видно, как дрожат его руки.
– Знаете, господа, с немцами и австрийцами мы были рыцари. А против большевиков мне совесть моя разрешает все! Меня пьяные матросы били по щекам, плевали в лицо, сорвали с меня погоны, Владимира с мечами. На моих глазах расстреливали моих товарищей. В нашей родовой усадьбе хозяевами расхаживают мужики, рвут фамильные портреты, плюют на паркет…. Не могу, господа, увольте… Жена, моя нищенствует! Расстреливать буду, жечь, пытать…. Развалили армию, отдали Россию жидам. Без рук, без ног останусь, – поползу, зубами буду грызть и стрелять!
Нина разлила чай по чашкам, поставила на стол вазочку с кизиловым вареньем и села на диван.
– А у меня такой ненависти к большевикам нет, – тихо произнес подпоручик. – Но я человек деятельный, сидеть в такое время, сложа руки, не мог. А выбора у нас действительно нет: либо большевики, либо мы. Когда в Питере, за покушение на Ленина, большевики расстреляли пятьсот ни в чем не повинных заложников, я почувствовал, что с этими людьми жить не смогу. Кровь залила Россию… Нужно уходить за кордон…..
– Бежать? Куда? – громко произнес штабс-капитан. – Мы недавно расстреляли двух таких, которые тоже решили уйти за кордон.
– Вот передайте моему сыну небольшую записку, произнес Иван Ильич и протянул ее штабс-капитану. – Скажите, что все у нас хорошо.
– Если встречу, то непременно. Спасибо за чай. Он сейчас громит тылы красных, бьет их и в хвост, и в гриву. Мы все удивляемся его мужеством.
– Насколько я слышал, он все пытается встретиться с какой-то женщиной, что представляет ВЧК в 13-ой армии. Кто она для него, никто из офицеров не знает, – произнес подпоручик, вставая из-за стола.
Офицеры вышли и направились к двуколке. Колеса загремели по каменистой дороге, по которой двигались на юг, отходящие войска добровольческой армии.
***
Небо сначала посерело, а затем приобрело цвет топленого молока. По земле пополз густой туман. Видимость упала до ста метров. Варшавский оторвал от глаз бинокль и посмотрел на казаков, которые буквально срослись с винтовками. Все ждали атаки красноармейцев.
– Никак идут, ваше благородие, – произнес стоявший рядом с ним пулеметчик.
Евгений снова приложил к глазам бинокль. Сквозь рваные клочья тумана показались плотные цепи красноармейцев.
«Сколько же их», – успел подумать Варшавский, заметив идущих за первой цепью, вторую.
– Огонь по моей команде. Подпусти их ближе!
Тишина, висевшая над полем, похоже, пугала красных. Цепь постепенно стала ломаться и вскоре превратилась в десятки небольших групп, которые осторожно двигались вперед. Судя по их сгорбленным фигуркам, страх все больше и больше вселялся в их души. Отдельные красноармейцы останавливались и оглядывались назад, словно старались определить расстояние до своих позиций.
«Боятся, – подумал Евгений. – Все мы смертны и красные и белые».
– Огонь! – громко выкрикнул Евгений.
Шквал свинца буквально снес первую цепь атакующих бойцов. Красные попятились назад, сначала медленно, а затем уже бросились бежать, бросая на бегу оружие.
– В атаку! Вперед! – выкрикнул Варшавский и, выхватив из ножен шашку, ударил кВ бока коня шпорами.
Вслед за ним из кустов выскочили казаки. Все бросились догонять бегущих красногвардейцев. Началось простое истребление врага. Обезумевшие от страха красные метались по полю стараясь спрятаться от атакующих их казаков. На этом порыве, сотня ворвалась в небольшой поселок, улицы которого были забиты обозом. Пленных не брали по одной причине, что просто не знали, что с ними делать дальше. По поселку носились напуганные грохотом лошади, то тут, то там шла ожесточенная стрельба, которая перерастала в рукопашные бои. Вскоре все стихло. По улицам бродили казаки, полупьяные от крови и боя.
Раздался протяжный вой, а затем раздался сильный взрыв, который разметал избу. Это по населенному пункту ударила артиллерия красных. Поселок заволокло дымом горящих хат.
– Отходим! – громко прокричал Варшавский.
Казаки стали быстро покидать поселок, гоня впереди себя, захваченный красный обоз.
– Господин поручик! Смотрите, что мы нашли в одной из подвод, – произнес один из казаков.
Евгений подошел к подводе и откинул в сторону укрытый шторой мешок. Он был набит носильными вещами: шубами, меховыми шапками, между ними были аккуратно уложен немецкий фарфор.
– Вот сволочи, награбили! – возмущенно произнес Варшавский. – Вот она, пролетарская правда – грабь, убивай…
Развернувшись, Евгений направился к лошади, которая мирно щепала траву. Она иногда вздрагивала своим крупом от грохота рвущихся в поселке снарядов. Он ловко вскочил в седле и, ударив коня плетью, помчался в голову колонны, которая медленно втягивалась в глубокую балку. Впереди послышалась стрельба. Варшавский придержал коня, ожидая донесения.
