Александр Леонидович Аввакумов
Бог примет всех
– Ну что вы стоите, Лиза? Одевайтесь….
– Уходите, Евгений…
Она обняла его и поцеловала в губы.
– Бог даст, еще увидимся.
Он вышел из дома и оказался в старом саду. Опираясь на трость, Евгений направился в дальний конец сада. Со слов хозяйки, там должна была быть калитка. Он услышал звон разбиваемого стекла, обрывки выкриков. Сейчас он не сомневался в том, что на Лизу донесла торговка молоком, стараясь спасти свой дом от возможного подселения к ней рабочей семьи.
«У меня есть еще пятнадцать минут, а там они бросятся в погоню за мной, – размышлял он. – Что они сделают с Лизой? Зачем я себя спрашиваю об этом? Они ее уничтожат, как уничтожили тысячи ей подобных».
– Гражданин! Остановитесь! Это ЧК!
Евгений продолжал ковылять к калитке, делая вид, что этот выкрик предназначен кому-то другому, но не ему. Он остановился лишь тогда, когда на его плечо легла тяжелая мужская рука.
– В чем дело? – произнес Варшавский, оборачиваясь к чекисту.
– Ваши документы, гражданин, – произнес мужчина средних лет, одетый в потертую кожаную куртку. – Я к вам обращаюсь!
Он еще что-то хотел сказать, но не успел. Евгений выстрелил ему в живот, не вынимая оружия из кармана шинели. Мужчина, схватившись за живот, медленно повалился около старой яблони. Он лежал среди спелых яблок, как-то неестественно поджав под себя ноги в стоптанных сапогах. Похоже, выстрел услышали в доме. В дверях показалась мужская фигура с зажатым в руке револьвером. Выстрел не позволил ему выйти из дома. Мужчина рухнул в кухню, дав Евгению еще лишнюю минуту, для побега. Он успел закрыть за собой калитку, прежде чем за его спиной раздался выстрел.
***
Нина достала из кармана жакета записку и вновь перечитала ее. Сунув ее обратно в карман, она подошла к женщине, которая торговала семечками.
– Гражданка! Вы не подскажите, как мне найти дом номер двадцать один?
– Да, вон он, – ответила она и рукой указала на угол двухэтажного дома, который был в метрах пятидесяти от них.
– Спасибо.
Она направилась к указанному ей дому, обходя большие и глубокие лужи, которые практически покрывали всю дорогу. Она остановилась напротив дома, стараясь угадать окна квартиры, в которую она направлялась. Она вошла в парадный подъезд дома, отметив про себя, былое его убранство. Поднявшись на второй этаж, она остановилась напротив двери, на медной дощечке которой была выгравирована фамилия обладателя этой квартиры. Она нажала на кнопку электрического звонка. Дверь осторожно приоткрылась, и она увидела седого небритого мужчину неопределенного возраста.
– Здравствуйте. Мне бы профессора Меньшикова?
– Кто вы барышня?
– Я от комиссара Горелова. У меня письмо к профессору.
Мужчина на какой-то миг словно оцепенел, стараясь вспомнить человека с фамилией Горелов.
– Прохор Михайлович! Этот человек учился раньше у вас, а в 1918 году спас вам жизнь.
На лице мужчины появилась улыбка. Видно он только сейчас понял, от кого пришла эта миловидная девушка.
– Проходите. Прошу извинить за внешний вид….
Он пропустил Нину и закрыл за ней массивную дверь. Квартира профессора была довольно большой. Пока он переодевался, гостья прошла по всем комнатам. Она сразу отметила про себя отсутствия женской руки. То тут, то там на мебели были видны следы пыли.
– Прохор Михайлович! Как давно вы живете один? – спросила его Нина.
Он вышел из спальни и с любопытством посмотрел на нее.
– Почему вы так решили, что у меня нет жены?
– Я просто спросила вас. Прошу прощения….
– Чая не желаете? Чай у меня знатный, из старых запасов.
– Давайте, я вам помогу. Где у вас кухня?
Нина передала ему письмо Горелова, а сама направилась на кухню, где стала готовить чай. Когда она зашла в зал с подносом, на котором стояли чашки и маленькие вазочки с вареньем, профессор уже закончил читать письмо.
– Вы знаете, милочка, о чем мне пишет комиссар Горелов?
– Нет, – коротко ответила девушка, расставляя чайные принадлежности на столе. – Интересно, о чем?
– Вы, оказывается, спасли ему жизнь, вот бы не подумал, глядя на вас. Он пишет, что вы смелая, образованная и главное честная девушка. Он просит меня взять вас на работу.
Девушка покраснела. Легкий румянец сделал ее лицо еще привлекательней.
– Вы когда-нибудь занимались химией? – неожиданно для нее, спросил ее Прохор Михайлович.
– Только в объеме школы…
– Для начала это даже хорошо. Как вы смотрите на то, чтобы работать лаборанткой в нашей лаборатории. Оклад небольшой, но с голода не умрете. Можете пока жить у меня, а там посмотрим.
Она не ожидала подобного предложения и, покраснев в очередной раз, дала согласие.
***
Евгений укрылся за деревом, в надежде, что чекисты, выскочившие вслед за ним на улицу, не заметят его. Однако этого не произошло. Высокий худой мужчина указал им на дерево и чекисты стали окружать его. Варшавский достал из кармана шинели гранату и, сдернув чеку, швырнул ее в сторону врага. Грохнул взрыв, двое чекистов так и остались лежать на булыжной мостовой.
– Врешь, не возьмешь! – шептал он, стреляя из револьвера по чекистам.
Они словно по команде перестали стрелять.
«Видимо, ждут подмогу», – решил Евгений.
Он сделал шаг, и сразу прозвучало несколько выстрелов. Пули впились в ствол дерева.
«Вот и все, – подумал Евгений. – Поджали они меня, поджали. Если бы не раненая нога можно было попытаться вырваться из окружения, но с такой ногой остается, лишь достойно умереть».
Он увидел, как из переулка показалось несколько человек с винтовками. Евгений нажал на курок, отметив про себя, как упал на землю один из них. Он сунул руку в карман и нащупал патроны. Их было мало, всего три патрона.
«Вот и все, отвоевался ты Варшавский, – подумал он, вставляя патроны в барабан револьвера. – И так, два патрона для красных. Последнюю пулю, для себя».
Раздалось несколько выстрелов, которые прижали его к дереву. Он отбросил трость в сторону, так как понял, что она ему больше не понадобится. Чекисты все плотнее и плотнее стягивали вокруг его кольцо окружения. Видя, что Евгений не стреляет, они стали активно совершать перебежки, все ближе и ближе приближаясь к дереву. Варшавский выглянул из-за дерева. Заметив перебегающего от дерева к дереву чекиста, нажал на курок «Нагана». Человек, словно споткнулся о невидимую преграду, упал на мостовую.
«И так, у меня осталось все два патрона, один из которых мой», – подумал он.
Пуля чекиста угодила ему в плечо. Он ойкнул и выронил револьвер.
– Кажется, попал! – донесся до него чей-то голос.
Варшавский поднял левой рукой револьвер и выстрелил на голос. Похоже, он тоже попал, так как до него донесся нечеловеческий крик. Так мог кричать лишь раненый человек. Он сполз по дереву и сев на землю прижался спиной к стволу. Он посмотрел на небо, которое окрасилось в багровый цвет.
«Завтра будет дождь или сильный ветер, – почему-то подумал он. – Впрочем, какая разница, если все это я завтра не увижу».
Он прижал холодный ствол револьвера к своему виску. Он уже отчетливо слышал топот сапог, это к нему бежали чекисты.
– Раз, два, три, – сосчитал он и нажал на курок.
Выстрела он не услышал, патрон дал осечку. Кто-то выбил из его руки револьвер и навалился на него всем телом. От сильной боли, Евгений потерял сознание. Варшавский пришел в себя, почувствовав чье-то прикосновение к лицу. Он открыл глаза. Перед ним, наклонившись над ним, стоял мужчина, лет шестидесяти и пристально смотрел на него.
– Вот и хорошо, – произнес он. – Я думал, что вы впали в кому. Ранение у вас серьезное молодой человек. Пуля раздробила ключицу и застряла в теле. Вам срочно нужна операция, нужно извлечь пулю. Только кто вас будет здесь оперировать, им проще расстрелять человека, чем вылечить.
– Мне сейчас уже все равно. Я хотел застрелиться, но меня подвел патрон, дал осечку. Так, что я не имею никаких претензий к возможной жизни.
– Бог, мой! Это вы о чем? Вам еще жить и жить.
– Я не хочу жить, я хочу не существовать!
Дверной глазок открылся и Евгений увидел, что кто-то внимательно наблюдает за тем, что творится в камере. Дверь с грохотом открылась и в дверях показалась крупная фигура надзирателя.
– Варшавский! На выход! – громко скомандовал надзиратель.
– Я не могу, у меня нет сил, подняться, – ответил он.
Надзиратель развернулся и скрылся за дверью. Евгений посмотрел на мужчину.
– Они сейчас придут с носилками, – произнес мужчина.
– Мне все равно.
Дверь снова с грохотом открылась. В камеру вошли два красноармейца с носилками.
– Давай, гад! Карета подана, ваше благородие.
Они положили его на носилки и вынесли из камеры.
***
Евгений с трудом сидел на стуле, который предложила ему Катерина Игнатьевна. Она внимательно наблюдала за тем, как врач делал ему перевязку. Когда тот закончил, она рукой указала ему на дверь. Когда они остались в кабинете один на один, она улыбнулась Варшавскому.
– Вот видишь, Евгений, я не такая страшная и гадкая, как обо мне писали ваши газеты.
– Зачем весь этот спектакль, если меня все равно расстреляете.
Она села за стол напротив него и долго всматривалась в его лицо.
– Ты знаешь, Варшавский, ты мало изменился, все такой же. Ты мне не поверишь, но мне в последнее время не хватало тебя. Я так хотела увидеть тебя, поговорить… Ты знаешь, что
нет существа более жестокого, чем мужчина, который когда- то сходил по тебе с ума, а теперь, больше не любит. Нет ничего ужаснее для женского сердца, чем наблюдать за тем, как тот, кто говорил тебе: "Ты – моё всё ", теперь делает вид, что тебя больше нет.
Евгений улыбнулся. Если честно, то он также хотел увидеть Катерину, поговорить с ней, понять, откуда вдруг у нее появилась такая патологическая жестокость. Вот теперь она сидит напротив него, разглядывая его, как какое-то ископаемое.
– Ты знаешь, Катя, я часто себя спрашивал, почему я полюбил тебя, а никакую другую женщину. Ведь еще тогда в поезде, я понял одно, что мы с тобой совершенно разные люди. Потом, когда ты появилась на Южном фронте, я никак не мог смириться с твоей жестокостью. Вот тогда у меня и появилось желание поговорить с тобой. Наверное, это глупо, но несколько раз мог убить тебя, но что-то в самый последний момент мешало мне сделать это. Тогда я понял, что мне трудно жить, трудно смериться с твоим отсутствием в моей жизни, когда ты была так необходима мне.
Катерина засмеялась. Смех ее был таким не естественным, что Евгений поморщился от него, как морщится человек от зубной боли.
– В какой-то момент я решил, что больше не собираюсь прощать тебя за то, что тебя больше нет в моей жизни. Я был сыт твоей нелюбовью по самое горло. Я оглох, от звенящей тишины, разрезающий воздух острым лезвием шашки. Я раньше не знал, что во мне может быть столько нежности… Подумать только – всего один человек раскрыл во мне целую лавину любви, готовую накрыть всё и всех вокруг! Он просто был!
Катерина слушала его внимательно. Теперь ей стало понятно, почему этот человек готов был умереть. Его толкала к смерти неразделенная любовь.
– Хочешь, я тебе помогу? Спасу твою жизнь?
Евгений усмехнулся.
– Зачем мне такая жизнь, в которой нет любви, нет России. Вы всегда будете ненавидеть меня за мою искренность, которая требует смелости. Требуется невероятная отвага. Чтобы обнажить свое сердце. Имей достаточно мужества для того чтобы ты лично убила меня, ведь счастье и любовь стремятся в открытое сердце.
Катерина засмеялась.
– Чего смеешься?
– Я почему-то вспомнила наши вечные споры о любви, мужестве, героизме. Могу сказать лишь одно, ты не изменился. Кругом кровь, революция, а ты все живешь романтической жизнью. Видишь ли, мог застрелить и почему-то пощадил своего врага, не убил. Ты думаешь, я тоже должна тебя пощадить? Сколько ты порубал моих хлопцев, сколько повесил? Нет, Евгений, этого я тебе простить не могу! Так, что извини. И спасать я тебя тоже не буду. Я тебя просто проверила, бросила тебе соломинку надежды, думала, ухватишься. Ошиблась, прости. Я знала, что тебя просто не купишь, не напугаешь смертью. Так оно и произошло.
– Расстреляйте меня быстрее. Поверь, я уже больше не могу смотреть, как вы насилуете Россию. Ведь она для вас, большевиков, лишь маленький шаг к мировой революции. Мне страшно представить, сколько вы еще прольете нашей крови…. Не смотри на меня, ведь самое страшное – это когда человек снова зажигает огонь ненависти в твоем потухшем сердце. Не проникай в мою душу, ты там все равно ничего не увидишь. Я солдат и воевал, как солдат не жалея себя и врага. Скажи, что тебя заставляло убивать безоружных людей. Вы убили моего отца лишь за то, что он лечил людей! О боже, ты вся в крови, Катерина. Смотри не утони в ней!
Варшавский замолчал и отрешенно посмотрел на окно, на карнизе которого сидела какая-то маленькая серенькая птаха. Катерина, поймав его взгляд, повернула голову в сторону окна. Птичка, взмахнув крыльями, улетела.
«Как и моя жизнь – взмахнут рукой, и полетит моя душа….», – подумал Евгений.
– Конвой! Уведите арестованного! – строго скомандовала Катерина.
Его подхватили под руки и выволокли в коридор, где он потерял сознание от боли.
***
Евгений не спал всю ночь. Сильные боли в плече и ноге не давали ему возможности занять какое-то удобное положение на полу. В небольшой камере находилось около пятидесяти человек. Среди них были не только офицеры Добровольческой армии, но гражданские люди, которые не подпадали под понятие пролетариата. Несмотря на осень, в камере было душно. Сильно воняла параша, которую не выносили уже третьи сутки.
Варшавский снова попытался задремать, но сосед по камере, молодой прапорщик во сне пнул его ногой. Удар хоть и был не очень сильным, однако в глазах Евгения заплясали разноцветные круги, которые слились в какое-то темное пятно. Он застонал от боли и отодвинул от лица подошву сапога прапорщика. Сколько прошло времени, он не знал, но боль стала затихать. Он словно провалился в какую-то темную бездонную яму. Перед глазами поплыло село Лежанка. Почему именно это село, он не знал.
Бух, бух ухали орудия. Это красная артиллерия обстреливала из села цепи Корниловского полка, который атаковал позиции красных. Над головами атакующих офицеров прожужжала шрапнель и высоко, впереди них, разорвалась белым облачком. Все смолкли, уже неслышно стало криков «ура», цепи словно наткнулись на какую-то невидимую глазу стену, замерли на месте. Где-то совсем рядом послышалась частая стрельба, заливался непонятно чей-то пулемет.
«Все ясно, первая цепь была встречена огнем красных пулеметов, – решает он. – Сейчас наступит их черед».
Конь под ним танцует, словно хорошо понимает, что через минуту-другую седок заставит его броситься под огонь пулеметов. Варшавский находит глазами полковника Свиридова. Он видит его по белевшее от напряжения лицо. Наконец полковник выхватывает из ножен шашку. Конная лава с визгом и криками помчалась на красных, обходя их с флангов. Красные дрогнули, и стали поспешно отходить. Бросая орудия и пулеметы. Евгений в этом бою зарубил пулеметчика китайца, у которого перекосило ленту пулемета и он, бросив его, побежал вдоль улицы. Из хат стали выводить пленных красноармейцев. Их было около шести десятков пестро одетых людей, многие из них были одеты в шинели, без шапок, без поясов, головы и руки у всех их опущены. По дороге их обогнал полковник Свиридов. Осадив коня, он остановился. Встав на стременах, он громко закричал:
– Желающие пустить пулю, этой красной сволочи есть?!
Варшавский оглянулся на своих офицеров.
«Вдруг никто не пойдет?» – пронеслось у него в голове.
Вышли человек пятнадцать.
– Евгений! Присоединяйтесь!
– Прошу прощение, господа. Я офицер, а не палач. В пленных не стреляю….
– Слюнтяй! Гимназист. Хочешь чистеньким быть.
Он взял коня под уздцы и направился в сторону от оврага, в котором и должно было все произойти. Прошла минута. До него долетела команда – пли! Раздался сухой треск выстрелов, крики, стоны… Пленные падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли офицеры Корниловского полка.
Некоторые расстреливавшие офицеры, молча, отходили от оврага, другие, медленно перешагивая через тела поверженных им врагов, добивали раненых штыками и прикладами. К Варшавскому подошел штабс-капитан, лицо у него как у побитого.
– Что не нравится? И мне не нравится, но это война, поручик. Может быть, эта сволочь, что лежит в овраге, моих родителей в Ростове перестреляла!
– Давайте без истерик, капитан. Сейчас, можно стало все оправдать, любое убийство, любой расстрел. Но я пленных все равно убивать не буду.
День медленно клонился к ночи. Сотня двинулась из села, оставив пехоту в домах, в которых еще утром отдыхали красные. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами…
***
Утро выдалось холодным и дождливым. Дождь словно барабанщик, монотонно стучал в зарешеченное окно. С моря дул сильный ветер, который гонял по небу темные свинцовые тучи. Где-то в тюремном дворе сухо щелкали винтовочные выстрелы. Все арестованные хорошо знали, что это расстреливали их арестованных товарищей.
Евгений сидел на полу, прислонившись спиной к стене. Сильно болели недавно полученные раны. Особо беспокоила раненое плечо. Где-то в дальнем конце тюремного коридора послышались гулкие шаги конвоя. В камере вдруг стало очень тихо, так как все сидевшие в ней люди, хорошо знали, что так шагала тюремная расстрельная команда. Каждый из них почему-то в этот миг подумал о Боге и просил его о пощаде. Шаги стихли около соседней камеры.
– На выход!
Кто-то громко зачитывал фамилии, приговоренных к казне людей.
– Дяденька! Помилуйте! Неповинный я! – раздался детский голос. – Да, я ей Богу нигде не был. Не убивайте меня!
– Прощайте господа! – эхом разнеслось по коридору.
Сидевший напротив Варшавского молоденький прапорщик, вдруг зарыдал, уткнув свое лицо в фуражку.
– Не плачь! – строго произнес Евгений. – Ты же офицер, а не гимназист! Слезами их не разжалобишь!
– Поручик! Разве вы не боитесь смерти? – спросил он Варшавского. – Странно. Я думал, что все боятся смерти!
– Куда нам деваться, прапорщик. Бойся не бойся, все равно расстреляют. Просто, советую вам смириться с этим, и не вздумайте падать перед ними на колени.
Снова зазвучали выстрелы. Напряжение в камере нарастало. По коридору снова, уже в который раз загремели шаги конвоя. Шаги приближались. Многих арестантов охватил ужас. Дверь со скрипом открылась и в камеру, в сопровождении двух красноармейцев, вошел мужчина средних лет одетый в кожанку. Он, молча, достал из внутреннего кармана куртки листы – расстрельные списки.
– Гаранин! Гупало! Швецов! – монотонно перечислял он фамилии арестованных.
Последним в списке оказался прапорщик. Он испуганно посмотрел сначала на красноармейцев, а затем перевел свой взгляд на Варшавского.
– Смелее, прапорщик, – стараясь взбодрить его, произнес Евгений. – Смелее….
Он мотнул головой и последовал вслед за другими арестованными. Прапорщик остановился около двери и снова посмотрел на Варшавского. Махнув обреченно рукой, он вышел из камеры. Тюремный двор снова наполнился грохотом выстрелов. Евгений закрыл глаза, стараясь не думать о том. Что его ожидает через полчаса. Рядом с ним, тихо молился мужчина, в прошлом, имевшим небольшой винокуренный заводик.
– Отче наш…. – донеслось до поручика.
– Не переживайте, – тихо произнес Евгений. – Бог примет всех….
– Я тоже так думаю, – ответил мужчина. – Примет ли он души убийц, сказать не берусь.
В очередной раз загремели подкованные сапоги караула. Дверь камеры с грохотом открылась, и все тот же мужчина в кожанке вошел в камеру.
– Ну что, господа буржуи, вот и пришел ваш последний час, – произнес он и громко рассмеялся. – Ну, кто готов?
Варшавский с трудом поднялся с пола. Он, молча, застегнул шинель и с вызовом посмотрел на чекиста.
– Я готов, господин чекист, – громко произнес он и качнулся в сторону.
Его поддержал мужчина, с которым он разговаривал минуту назад.
– Будьте добры, помогите мне дойти до стены, – обратился к нему Евгений.
Тюремный двор был не очень большим. На небольшой площадке у стены в разных вывернутых позах лежали убитые. Налетел ветер, поднимая волосы убитых, он шевелил их одежды, а они неподвижно лежали, словно стараясь запомнить лица тех, кто лишил их жизни.
К убитым подъехала телега. Управляла ей уже не молодая женщина, одетая в черный жакет Она ловко слезла с телеги, подошла к телам и стала рассматривать их. Тех, кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать им больно. Евгений видел, как она, плача, укладывала одно мертвое тело за другим. Тяжелые непослушное тела, словно, не хотели лежать на телеге, свешивая с нее, то руки, то ноги Телега, скрипя колесами, тихо уехала… Их выстроили в ряд у стены. Евгений посмотрел на окна административного здания тюрьмы. В одном из них он увидел Катерину, которая наблюдала за казнью. Увидев, поручика Варшавского, она отошла от окна.
– Приготовиться! – громко скомандовал чекист.
Красноармейцы вскинули винтовки. Из-за тучи выглянуло солнце и весело заплясало на гранях штыков. Он снова посмотрел на окно, но там никого не было. Солнце сверкнуло, заставив Евгения закрыть глаза.
– Пли!
Залп вышел не совсем дружным и точным. Упало шесть человек, в том числе и Варшавский.
– Пли! – последовала новая команда.
Что-то сильно толкнуло Евгения в грудь. Он медленно сполз по стене, окрасив ее своей кровью.
– Всех добить!
Он открыл глаза и посмотрел на безусого красноармейца, который уперся в его грудь штыком. Последнее что услышал Евгений, был хруст входящего в его тело штыка. А где-то, совсем рядом, шумело море.
