Александр Иванович Вовк
Три исхода одного знакомства. Повесть и рассказы
И сразу стало заметно отсутствие у него некоторых зубов. И одет не очень… И не такой пружинистый как прежде. Но всё ещё решительный, шумный. Наверное, и деловой настолько, что готов всех замучить, лишь бы свои горы свернуть. Таким он и был всегда.
– Забыл, что ли, где наши однокашники всегда встречались? – уже на весь вагон хохотал Виктор. – Служба раскидала нас не только по всей стране, но и по всем заграницам. Мы уже не успевали отслеживать, кто да где? И не до разбирательства нам было! Не до переписок, не до соплей! Одна служба невпродых! Но Москва всех нас иногда сводила! Правда, нам тогда казалось, будто те встречи случайны! Но всё происходило закономерно! Да и встречались всегда либо на нашем ракетном полигоне в Капьяре, либо в Москве. А уж в ней – непременно в ГУМе! Там ещё шампанское на разлив продавали… Милое дело, если за встречу! За чьи-то ордена! За чьи-то стремительные повышения и завидные успехи! А жен своих всегда отпускали по этажам пошататься, назначив встречу у фонтана… Охотно записывали чужие адреса, будто писать кому-то собирались…
– Ты прав! – весело подтвердил я, не углубляясь душой в воспоминания. – Москва всегда была главным пересадочным узлом. Потому в ней и встречались! Разве что Дальневосточники у нас реже бывали… Полигон-то у них свой… Да и самолётами они всегда, самолётами! Поскорее бы домой! Ведь потерянное время ни за какие деньги не вернёшь!
– Ну, да! – затрубил на весь вагон Виктор. – Только Москва для тех, кто лично пощупал размах всей страны, кто на пузе поползал по ее лесам, пустыням да непролазным чернозёмам, представляется деревней с ГУМом посредине! Уж в ней никак не спрячешься! В ней мы своих за версту обнаруживали…
Вот так, шатаясь туда-сюда, и в вагоне, и в разговорах своих, мы опять восторженно сливались с Виктором в одно целое, изливая радость незапланированной встречи. Я продолжал его тянуть к себе, а Виктор и не отказывался, но и не соглашался. Я поначалу думал, будто он с женой приехал или ещё с кем, но нет, – отрицает. Да жена помехой и не стала бы… Но если действительно один, то ещё проще.
– Так что, Виктор, поехали ко мне? Зачем тебе слоняться где-то до ночи? Из наших-то теперь никого не встретишь! Если кто и надумает через Москву, то чаще самолётами… Все аэропорты далеко от центра, потому вряд ли встретимся. Да по мне и хорошо, что не встретимся! Знаешь, теперь даже из наших ребят, идеей когда-то закаленных, прошедших через огонь и воду, кое-кто скурвился… Да и спешат они теперь – кто в Турцию, кто в Египет, в Лондон, Париж… И я уже не разберусь, то ли они и в наше время пламенными патриотами лишь прикидывались, то ли позже так дешево разменялись… В общем, честь свою офицерскую, на мой взгляд, окончательно утратили. Сапожников, помнишь такого, вообще, сука, в Канаду перебрался. Петров, не поверишь, евреем заделался! Подался свою новую историческую родину, Израиль, то есть, от нас с тобой защищать! Раньше бы его разглядел, так сразу бы и удавил! Видимо, давно они предать нас собирались, но только теперь это выгодным стало! Только теперь, когда всё рухнуло! А присяга своему народу для них оказалась пустой формальностью, но не делом мужской чести. Уроды они моральные! Приспособленцы!
– Ну, ты и распоясался! – захохотал Виктор. – Ты, кажись, у Богородских бань в своё время обосновался? А то, может, перебрался поближе к кремлю?
– Ничего общего с ним не имею… У тех самых бань так и обитаю! У Богородских! Как получил квартиру после окончания академии, когда направили в наш третий НИИ, так и закрепился…
– Знаешь, неудобно к тебе, пожалуй… – выразил сомнения Виктор. – Что Светлана твоя скажет? Женщинам такие гости, как я, что в горло кости!
– Этого как раз не бойся! Со Светкой я давно развёлся! – и, увидев удивление Виктора, стал оправдываться. – Понимаешь… В общем, всё это давно история поглотила… Кому-то бес в ребро… Или, как говорится, не долго мучилась старушка…
– Ты что несёшь, дружище? Это Светка-то твоя – старуха? – не выдержал Виктор объяснения того, что мне казалось просто невозможно объяснить словами. – Жива хоть Светлана?
– Да жива, конечно! Ещё как жива! Только не в моей, слава богу, жизни… А вторая моя тоже хороша оказалась… Представь только, кинула меня, стерва! Не покинула, а именно, кинула! Как и положено кидать в этой сучьей Москве. Здесь такие действия давно относятся к правилам хорошего тона! Мол, не зевай, если не лох! Недаром в Москву всякая дрянь сползается! Но теперь она, моя вторая половинка, вполне состоялась. Ведь от рождения красивая, стерва, настолько, что у меня мозги от неё сразу сварились! Да разве только у меня? Умеет она мужиков окручивать! Потому и взобралась, наконец, на заветную для неё вершину! Можно сказать, на объемный чей-то денежный мешок… Знаешь, я ее как-то за рулём хорошенького Бентли видел! Вот такие дела! Повезло ещё, что квартира за мной осталась! А то встречал бы тебя сейчас жалким бомжом на Белорусском вокзале. Или на другом, где разрешили бы пресмыкаться!
– Ну, ты и орел, однако! Свою законную жену по миру пустил, а каких-то жучек за те же действия распекаешь! Чем кумушек считать… – слишком резко подвёл итоги моим оправданиям Виктор.
– Ничего ты не знаешь, а меня сразу во всех грехах… Ты бы столько лет, как я, попробовал!
– Врешь ты всё! – перешёл в наступление Виктор. – Я одно знаю! Настоящие мужики раньше так не поступали! Какая, к чёрту, любовь? Какая несхожесть характеров, если ты добровольно поклялся с женщиной жить и детей растить? Я бы тех, кто нам про этот секс и прочий разврат напел, всех бы давно на кол посадил! После такого промывания мозгов смотришь на дурканутых сограждан и диву даёшься! Они ведь, особливо, молодёжь наша, всё за чистую монету приняли! Они верят, будто какая-то любовь, да еще развратная, да без какой-либо ответственности, это и есть самая достойная жизнь! Будто любовь должна мужиком управлять, а не он ею! Будто он на волнах качается, словно дерьмо в проруби! Прямо-таки эпидемия идиотизма! Парни дружно скурвились – жениться больше не хотят. Семья, видите ли, – обуза! Им бы трахаться непрерывно, как они теперь говорят, тогда и жизнь, считай, состоялась! Моральные уроды, губящие не только себя! Впрочем, черт с ними, с законченными идиотами! Их уже в люди не вернуть… Жалко только, народ они губят! Вырождается он стремительно! И на что будет способен, если из уродов состоит?
– Лихо у тебя получается! – не выдержал и я. – Парни во всём, как оказалось, виноваты! А ты на девок-то погляди! Погляди… Они же сами себя товаром считают! И вполне с этим согласны! Главная задача, кому выгоднее продаться! Разве не так? Вот ребята и пользуются! А девичья честь… Гордость… Поздно об этом говорить!
– Ага! Ты еще, как оказалось, член союза обиженных самцов! А я так думаю! Если бы водились ответственные мужики, так и бабы спрос на женственность унюхали бы, а не становились дешёвками, со всем смирившимися! Вот чем, Паша, кормится тот бес, который тебе в ребро! – Виктор ткнул меня в бок и весело спросил. – Болит хоть ребро или всё забылось?
– Болит иногда! – сознался я. – Но не ребро! Душа болит, когда вспоминаю своё умопомрачение… Но ты чересчур уж красиво всё про жизнь нынешнюю рассудил… Прямо-таки, любо-дорого тебя слушать! Будто в нашей молодости было что-то иначе?
– Паша! Ты мне голову не морочь! Не прикидывайся ягнёнком! Наши девки нам не за деньги отдавались! У них чувства были! А ходоки выдающиеся, как ты говоришь, среди нас действительно были! Что же теперь скрывать? Трижды с тобой согласен! Вспомни того же Серёгу Вилонькова… Только сразу вспомни, что из него в итоге вышло! Ведь загубил свою жизнь, шляясь от одной к другой! Ни службы, ни карьеры, ни семьи… А всё потому что цель его жизни изначально была неверной, и никто ему этого вовремя не объяснил! Я же, исходя из своего опыта, так этот вопрос понимаю, если у мужика одни похождения на уме, то мужик он пропащий! Ни одно стоящее дело я бы ему не доверил! Впрочем, ему мужские дела, за которые нас собственная гордость тогда прошибала, и не нужны были. У него же мозги неправильно отрегулированы! Ни стране своей пользы, ни семье, ни армии… Пустоцвет!
– Виктор! Я тебя прямо не узнаю! Будто не ты на нашем курсе самым отчаянным ходоком считался?
– Прошу не перегибать! От преувеличений обычно суть теряется! А она в том, что ходоком я никогда не был! Ведь баб в качестве своих побед я никогда не коллекционировал! И счет им не вел, как некоторые! И не распространялся о них нигде! Значит, и не позорил я их! Оно и понятно! У меня уже тогда некоторые принципы имелись! Мужские принципы! Нечего девкам мозги пудрить! В том числе, и разведенкам. У них итак судьбы исковерканы…
– Согласен… – признался я. – Помню такую позицию… Но и меня зря не суди! Меня обстоятельства развестись вынудили!
– Я и не сужу! – вдруг совершенно спокойно согласился Виктор. – И в жизнь твою своими грязными сапогами не лезу! Я поверх голов гляжу… Обобщаю, размышляю, предсказываю! И очень мне страшно за мою страну становится! Дети ничьи, куда ни глянь, с душами искалеченными… Население тает… Да и то, что от него осталось, от населения нашего, ни в чем не разбирается… Это уже не великий народ, как мне сдаётся, способный горы сворачивать… А ведь падение его начиналось с пустяков! С пренебрежения теми самыми мужскими принципами… С особой любви ко всему лёгонькому да сладенькому! К заграничным шмоткам… С того, что личные машины, дачи или моторные лодки для многих становились главной целью жизни!
Помолчали, продолжая приближаться к моему дому. Всё же потом Виктор, стараясь сгладить неуместное между нами препирание, опять возобновил разговор:
– Так ты, Пашка, одиноким соколом теперь считаешься, что ли?
– Не совсем одиноким! С пауками живу! – усмехнулся я.
– Пауков стал разводить, что ли? – расхохотался Виктор. – И на фига они тебе сдались?
– Сами завелись! А вымести их недосуг!
Виктор всё хохотал. Даже прохожие поглядывали удивленно:
– Значит, нет на тебя хорошего старшины, Пашка! – и дополнительно поинтересовался. – Ты всё ещё работаешь где-то или от безделья на военной пенсии разлагаешься?
– Как тебе сказать? По четным – я вроде бы пенсионер, а по нечетным – сторож. Пристроился, знаешь, в одной фешенебельной высотке консьержем… Сам понимаешь, деньги даже пенсионерам иногда нужны!
– Допускаю! А что если попутно мы с тобой заглянем в какой-нибудь шинок? Я хоть коньячок за встречу прикуплю, то да сё! У тебя ведь без старшины и женской руки дома наверняка одни макароны, да и те не продутые! Скажешь, не так?
– Макароны у меня в порядке! А зайти можно! Это совсем рядом. Мне и самому кое-что там требуется! – пообещал я.
Пока шли да ехали, успели-таки многое рассказать о себе и что-то выслушать о жизни товарища, потому кое в чем уже ориентировались и не очень опасались случайно угодить в болевую или запрещенную точку. Ведь для бывших друзей после стольких лет – это одна из главных проблем. А вторая проблема всегда связана с долгой взаимной притиркой. Но нас она не волновала, поскольку Виктор в тот же день уезжал.
Оказалось, что в сорок пять после выхода на пенсию, Виктор так и остался в Осиповичах, где в ракетной бригаде и завершал свою военную службу. Полковника он так и не получил, в отличие от меня. И это мне понятно! В войсках с продвижением всегда значительно сложнее, нежели в НИИ, в академии или военном училище. Жалко, конечно. При всех его достоинствах, Виктору просто не повезло. У военных так часто бывает. По правде говоря, он достоин высокого воинского звания более меня, но реально вышло наоборот!
В Осиповичах Виктор живет с Ириной, своей первой женой, которую я с курсантских лет ещё помню. И, говорит, будто всё у них замечательно. Было бы ещё лучше, если бы нынешняя жизнь детей не раскидала. Теперь они не просто далеко, но даже в разных странах, за государственными границами, черт бы их побрал, все нынешние границы! С каждым разом повидаться всё трудней. Всё они, очередные «великие», что-нибудь новенькое для нас вворачивают, чтобы как-то разъединить! «Чтобы за это у них большие рога в заднице выросли!» – ругнулся Виктор.
– Ко всем моим проблемам в этот раз, – пояснил мне Виктор, – я, направляясь к дочери, впервые не смог поехать вместе с любимой супругой. Давление у нее держится опасное! Решили не рисковать. Дорога всё-таки неблизкая! Но вот и дома ее оставил, как будто в безопасности, а душа всё равно ноет, словно зуб больной. Что у нее там, да как? И она за меня, разумеется, переживает… Уж этого ни ей самой, ни сердцу ее не запретишь! Потому всё равно волнуется, хотя и осталась дома! Потому и давление повышается! Разве только физически меньше устаёт, нежели в дороге…
А дочь их давно, ещё, когда Виктор служил в Кировограде, который хохлы позже умудрились переименовать в некий Кропивницкий, прикипела сердцем к тамошнему парню. Ещё школьницей была. Так потом любовь в нужном направлении их и повела. И хорошо всё вышло! Парень настоящим оказался. Деловым и верным. Когда отслужил, вместе они создали семью. Теперь у Виктора и Ирины от них двое внучат. Дружная заботливая и образцовая, можно сказать, семья. Им бы денег побольше… Хотя отец семейства и не лодырь, да где теперь за честную работу достаточно платят? Только там, где страну втихую распродают! Это – со слов Виктора, разумеется. Будто я сам того не знаю!
Наверное, всё у моего друга так и есть, как он рассказал. Не верить ему у меня оснований никогда не было. Он не из тех, кто имеет интерес приукрашивать. Не та порода! Всё у него настоящее! Всё на высшем уровне! Всё своим горбом и мозгами! Потому от людей скрывать нечего! Всегда чист и прозрачен! Мы еще в курсантские годы хорошо это понимали, потому и признавали его авторитет и власть над собой.
Мне Виктора с тех давних пор наблюдать всегда нравилось. Особенно, на боевой работе. Прочно врезалось в память, как последний раз встретил его на очередных учениях в Капьяре. Я тогда в контрольной группе полигона был, а Виктор приехал со своим дивизионом на ракетные стрельбы. Помню, задача была в самом разгаре, все на взводе, разгоряченные, а он, начальник стартового отделения, как истинный дирижер своей многочисленной «гвардии», командует, никого из виду не упускает. Кому команда от него, кому помощь или контроль! А сам – в танковом шлемофоне, сдвинутом на затылок. Из под шлемофона русая челка выбилась. Резкий, пружинистый, с русским мужественным лицом, напоминающим актёра Стриженова в молодости. Но Виктор всё же более решительный. Я бы сказал, более обстоятельный! Смотришь на него и не сомневаешься, что он для героических ролей только и создан. Девки, если бы в такие минуты его видели, штабелями бы падали, настолько он по-мужски был чертовски красив…
И вот пронеслись над нами многие лихие годы! И что от нас осталось? Такие героические люди, как Виктор, отслужив положенный срок за совесть, а не за награды, многие дела, неподъемные для большинства, вперед продвинули за счёт своего здоровья. И вполне заслужили от родины самых высоких орденов и почестей. Однако теперь стали не угодны. И чем выше следовало оценить заслуги того или иного офицера, тем меньше те заслуги оценены! Советских офицеров, пенсионеров, теперь, кажется, будто и не обижают, но давно подразумевают, что они классово чуждые… Они ведь со своими идеалами до сих пор не расстались! И не смирились с предательским разрушением страны! Значит, опасны!
Вот только без них, офицеров советского замеса, никакая армия боеспособной оставаться не может, ибо сила армии и непобедимость держится на высочайшем духе, мастерстве и, главное, на беззаветной преданности Родине. А теперь, скажите мне, на чём эта боеспособность держится? На материальной заинтересованности?
Так это – наивный вздор! В него могут поверить лишь абсолютно уж несведущие! Построенная на таком фундаменте армия годится лишь для помпезных парадов, но после первого вражеского выстрела неминуемо разбежится… Причем, в первую очередь исчезнут высшие офицеры, а без положенного с их стороны управления всё произойдёт как в войне США с Ираком. Там тоже иракские офицеры и генералы, заранее подкупленные американцами, предали страну и разбежались, забыв о долге перед народом.
Вот и получилась парадоксальная война! Хоть США свою победу над Ираком и отпраздновали, только Ирак они победить не смогли! Его победили собственные генералы и старшие офицеры Ирака! А ведь без предательства всё могло получиться иначе! Всем же известно, что американцы трусливы, уповают всегда на технику и вооружение и воюют лишь при отсутствии противодействия!
Да, можно сказать, что во многом Виктору в службе не повезло. Время было такое! Я-то хоть полковник. Ушел в положенные пятьдесят. Помню еще, как жена накануне моей пенсии напрягалась что ни день, боялась самых зловещих последствий. Потому что хорошо знала, что такое военно-пенсионный синдром. Он сродни стеклянному стакану, в который резко вливают крутой кипяток. Ни стекло такого удара не выдерживает, ни настоящие офицеры! Они-то привыкли вечно жить в бешеном ритме и напряжении, работать всегда на износ, под непомерным грузом той ответственности, которая на гражданке и не снилась никому. Потому внезапно обрушившееся спокойствие, вынужденное бездействие и штатская расслабленность для них, как нож в сердце! В самом прямом смысле, ибо быстро до инфарктов доводит.
Только зря волновалась моя жена – я тому синдрому всё же не поддался. Потому что удалось без раскачки окунуться с головой в совершенно новую для меня, но тоже весьма напряженную жизнь. Сумел-таки переключиться на новые непосильные для безмятежных обывателей задачи. И некогда мне стало терзаться от того, что неожиданно оказался никому, кроме своей семьи, не нужен. Нужен! Ещё как, оказалось, нужен!
О чём это я? Ах, да! Виктор был красавцем особым! Одухотворённым! Целеустремленным! Именно на таких мужиках земля наша во все времена и держалась. И не их вина, что однажды она рухнула. Они, если бы вовремя разобрались, что происходит, наверняка бы ее удержали! Вот только их самих к тому времени повязали либо нищетой, либо удалением от любых рычагов управления. А они-то опять, как отцы в сорок первом, были готовы свои жизни положить, чтобы страну отстоять. Да только враги сей раз значительно хитрее оказались. И подготовились лучше прежнего. Они с нашего тыла зашли… Можно сказать, от самого Кремля, в котором давно обосновались. Мы ведь, то есть, советский народ, как ни странно, многих непримиримых и злобных своих врагов, всю пресловутую пятую колонну, жившую рядом с нами многие десятилетия, наивно принимали за своих… Зато они отлично вжились и приспособились. А мы им, по простодушию своему, во всём доверяли! Всё разрешали! Всюду допускали! Вот и получили нож в спину!
Опять я что-то не о том… Опять меня занесло!
Наконец я улучшил момент и спросил Виктора о его сыне. Очень уж мальчишка у него интересный, помню, рос. Весь в отца! Я того Мишку и сейчас хорошо помню. Ох, и бедовый был парень! Даже взрослому мужику не всегда удавалось понять некоторые его почины!
Как-то раз, когда мы с Виктором учились в ленинградской артиллерийской академии, а поступал он туда из Забайкалья, его Мишка задумал на выходные слетать к оставленным в Улан-Уде друзьям. Такое путешествие надо себе ещё представить! А вернее, его и представить невозможно! Как это слетать? Восьмиклассник! Без денег! Без документов! Без билетов! Через все рубежи, контроли и запреты…
Казалось мне и тогда, и теперь, – ну кто его при всех перечисленных обстоятельствах мог пропустить в самолет? Кого и как он уговаривал или обманывал? Где прятался? Что объяснял для того, чтобы наземные службы, экипажи, всякие контроли, словно, под гипнозом распахнули пред ним непреодолимые для обычных людей препятствия? Невероятно! Просто невозможно в это, зная все трудности перелёта, поверить!
Но Мишка слетал! Слетал, как и задумал! За выходные! Туда и обратно! Правда, вернулся с небольшим опозданием, уже в понедельник. Туман, оказалось, подвёл, нелетная погода. Однако и это Мишка предусмотрел, потому родители не спохватились, не взволновались. Они же на все сто были уверены, будто их сын все выходные дни и ночи провёл в гостях у хорошего товарища на другом конце Ленинграда. Сотовых телефонов тогда не было – попробуй, проверь!
Теперь же, как сообщил мне Виктор, Мишка давно окончил политехнический. И уже даже начальником участка на одном из московских оборонных заводов вот-вот обещали поставить. Должность, в общем-то, немалая… Хорошо всё складывалось! А он вдруг переметнулся в сварщики. Да ещё не на своём заводе, поскольку там главный инженер посчитал Мишкин пассаж за предательство. «Что же с предприятием станет, если все руководящие кадры в рабочие подадутся? – искренне возмущался он. – Ответственности побоялся! За длинным рублём погнался! Учила тебя страна, учила… Деньжищи большие на тебя тратила, а ты – в рабочие! И ведь не стыдно?» А Мишке стыдно и не было, потому он напористо отбивался:
– А почему стыдно быть рабочим? Я своей стране в таком качестве еще больше пользы принесу, чем начальником участка! А, может, даже больше, нежели вы!
Это Мишка, разумеется, зря сказал, завёлся, но в остальном он хорошо знал, что делал. Ведь поначалу даже жене своей не открылся – не стал лишний раз её напрягать. Только ведь Галина, жена его, всё равно обо всём проведала. Сердцем своим бабьим почуяла перемены в Мишке. Правда, по собственной ошибке все стрелки на баб перевела. Как так? Почему ее суженный стал чаще дома бывать по выходным? Почему больше времени с детьми проводит? Почему не убегает на завод чуть свет, и не возвращается позже всех? Что-то здесь не так! И учинила Мишке допрос с пристрастием. Он понял, что не удалось любимую жену уберечь от лишнего напряжения, стало быть, скрывать содеянное дальше, смысла нет. Но семейное напряжение всё равно повысилось! Хотя Галина, как узнала, что ее супруг теперь простой сварщик, так и расхохоталась.
Смотрел на нее Мишка удивленно, никак не ожидая подобной реакции, смотрел, да и поддержал. То есть, тоже расхохотался.
Потом обнял свою любимую и уточнил:
– Ты чего это, Галка, целым фонтаном заливаешься? Я как будто ничего весёлого не сообщил!
Только рукой махнула на него Галина, да опять принялась хохотать. Уже не от радости, а над собой. Она-то поначалу решила, будто Мишка ее где-то вторую семью себе завёл, а дома своим образцовым поведением туману напускает и следы запутывает. Теперь же убедилась, что напрасно в своём Мишке сомневалась, вот и растаяла от вернувшейся в дом уверенности и счастья. Сбросила с тем смехом всё нервное напряжение последнего времени.
А то, что Мишка сварщик, так это же – не беда! Ей даже лучше. Быть первоклассным рабочим ещё престижнее, нежели вечно затюканным начальником участка. Начальник всегда на нервах, всегда в ответе за всех и вся. А радужная перспектива у такого начальника, как ни поверни, всего одна. Да и она на всю последующую жизнь давит тяжелым грузом ожидания – лишь бы стать главным инженером, а потом, если большому начальству сумеешь угодить, можно даже директором. Это уже, как-никак, номенклатура! Президиумы! Инфаркты! В общем, прекрасная мечта! Но лишь с видимой внешней стороны! И лучше бы такой мечтой вовсе не болеть!
– Так простым сварщиком и остался? – соскочило с моего языка обидное словцо.
– Вот уж нет! Кто тебе сказал, будто Мишка сварщик простой? Он сварщик выдающийся! Даже с титаном работает! А это, я тебе скажу, высший пилотаж! Мастерство! Титан, он ведь даже без сварки легко воспламеняется, потому что химически активен, но если подогреть… В общем, за такую работу без высочайшей подготовки и браться-то страшно… И допустят к ней не каждого! Тут простой сварщик весь завод спалит и сам сгорит! Недаром у Мишки зарплата как у министра! И ордена уже есть… Подводные лодки, сверхлегкие самолёты, элементы космических кораблей – везде его руки приложились…
– Ордена – это хорошо! А дети-то у них появились? – спросил я Виктора, искренне интересуясь судьбой приятного мне во всех отношениях Михаила.
– А как же! – откликнулся Виктор. – И в этом вопросе у него полный порядок! Даже более того!
– Как это – более того? Что ты имеешь в виду? – не совсем понял я.
Вижу, Виктор и смеется, и мнётся одновременно. Сомневается, значит, стоит ли меня посвящать в семейные тайны. Но всё же ответил:
– Трое у них детей! Старший – мальчик, младшая – девочка. И еще в наличии есть японочка! Тоже любимая дочурка! А для полного комплекта у моего Мишки (надо же, всех обскакал!) – две жены!
– Как? Ничего не понимаю! – сознался я. – Это уже запредельщина! Две жены! Японочка-дочка! Ты, Виктор, разыгрываешь меня, что ли? Ведь так нельзя! Мы пока не в Мозамбике и не в Пакистане!
– Это точно! Там, говорят, значительно лучше! – вместо ответа захохотал Виктор. Потом скомандовал мне. – Ты наливай, наливай, Пашка! Без коньяка едва ли разберёшься в том, что мой Мишка когда-то наворочал! А японочка, я тебе признаюсь, просто прелесть! Чудо неземное, а не ребёнок. Ей скоро четыре годика исполнится. Умница не по годам! Но когда она по своему, по-японски, начинает лопотать, тут я сразу – пас! Прошу её на русский перейти, так она так радостно хохочет, что прямо-таки заливается от смеха! Думает, будто дед с ней так играет, а сам-то всё знает, всё понимает! Только, куда уж нам! Я по-ихнему ни бельмеса не разумею! А она – и так, и сяк легко болтает!
– Боже ты мой! О чём это ты? Вроде я пока не перепил, чтобы весь этот бред за истинную монету принимать!
– А ты не сомневайся, Пашка! Пей, если что! Впрочем, я и сам до сих пор ко всему не привыкну, хотя давно уже признаю, что никакой это не мираж! Это, я бы сказал, вполне абсолютная действительность! Незнакомая тебе и мне, но реальность! Мишка ведь – он большой мастер на всякие необычные кульбиты!
Виктор продолжал смотреть на меня смеющимся взглядом, к которому, казалось мне, примешивалась большая, но скрываемая ото всех тоска. Вот он между делом опрокинул в себя рюмку. Долго доставал из болгарской баночки микроскопический помидорчик, долго смаковал его, потом не выдержал и продолжил:
– Ладно, слушай, как ловко мой Мишка свои семейные дела наладил! Только не требуй от меня подробностей! Учти, что я и сам не всё знаю. И понимаю до сих пор не всё. Да и принимаю, в общем-то, не всё! Но как песню без слов оставишь? Да к тому же песня эта не моя! Кое-что я от своей супруги всё-таки узнал, кое-что у Мишки выведал, тем до сих пор и богат. А в целом в моём восприятии этой невозможной реальности до сей поры не расходится некоторый туманчик!
Я замер в ожидании чего-то невероятного. Может, даже космического. Тут уж вполне возможны пришельцы какие-никакие, космонавты японские или иноземные… Только они и могут стать достойным объяснением всяких японочек в образцовой русской семье и двоеженцев в наше время. В то самое время, когда русские мужики даже одной женой ленятся себя обременять. Это только испанских детей, помню я, Советский Союз еще до своей большой войны от их гражданской войны спасал. К себе перевез много тысяч, по детским домам и семьям те детки разошлись… Прижились! Настоящими советскими людьми выросли! Многие из них даже взрослыми в свою Испанию не вернулись. Они уже Советский Союз своей родиной по праву считали. Но тогда другие времена были! И совсем другое отношение у прогрессивных людей друг к другу было.
– Ты же помнишь, наверное, – продолжил рассказ Виктор, – страсть моего Мишки ко всему живому? Он еще карапузом был, когда за жизнь червяков всерьез сражался. Знаешь, они ведь после дождя все по асфальту расползаются. Ну и давят их, разумеется, кто ни попадя! А Мишка трех-четырёхлетний был готов с кем угодно за них бороться! На кого угодно со слезами бросался: «А если вас так! Они же тоже живые, как и вы!» Все смеялись, а ведь уже тогда, как ни крути, в Мишке проявлялись ростки зарождающегося мировоззрения и собственной жизненной позиции. Позиции защитника всех несчастных. Он же брошенных котят и собачат со всей округи домой тащил… Мы с женой были в ужасе от той педагогической проблемы. Сознаюсь, не знали, что нам делать? Вроде прививаем доброту, а когда она у сына отчётливо проявилась, оказалось, что нам такая доброта самим не по силам. Парень-то, понятное дело, добрый, отзывчивый, но нам-то куда всю эту живность в нашей крохотной общежитской комнатке девать? Задумаешься тут! Схватишься за голову! А Мишка ведь всех своих спасенных и пригретых существ отлично помнит! За всеми ухаживает! Все у него на учете и под защитой! Как нам-то быть? Язык не поворачивался, чтобы сына переубеждать. Чтобы объяснять ему, будто есть доброта хорошая, выгодная нам, а есть доброта иная. Которая напрягает. И требует жертв, на которые мы сами пока не способны, воспитатели хреновы! Ой, хорошо я помню те педагогические тупики, в которые загонял своих родителей Мишка.
Помолчали. Виктор вдруг предложил налить еще. Видимо, чтобы я не глядел на него. Чтобы не заметил, как увлажнились его глаза от простых житейских воспоминаний. От тех давних и пустых, как нам тогда казалось, непритязательных событий, но которые теперь кажутся столь дорогими, прямо-таки бесценными.
Я налил коньяк. Виктор поднял рюмашку, манерно качнул ею в мою сторону, приглашая следовать за ним, и залпом опрокинул в себя. Потом сделал вид, будто поперхнулся. А уж под это вполне допустимо утереть выступившие некстати слёзы. Я ведь даже в тяжелейших ситуациях не помню его слёз, а тут такие пустяки, и столь неожиданная реакция… Расчувствовался друг! Стареем, что ли? Или понимаем больше? А, может, просто знаем теперь, что выше всего ценится? Понимаем, чем следует особо дорожить!
– Так вот! – продолжил через некоторое время Виктор. – Как-то в метро, это мне сын сам всё рассказал, обратил он внимание на миниатюрную куколку-японочку. Потом оказалось, что родом она совсем даже не из Японии, хотя и узкоглазенькая. Она из Северной Кореи. Да нам-то, какая разница, откуда та студентка какого-то московского вуза? Сидит одна-одинёшенька на длинной вагонной лавке, качается в такт разгонам и торможениям. А сидит одна, поскольку все от нее шарахаются. Ещё бы! Она слёзы льет двумя полноводными ручьями. Ты же понимаешь, отчего вокруг нас москвичи все чересчур интеллигентные! Ты же москвичей лучше меня знаешь, так почему они отворачиваются? Тем более, почему не пристают с расспросами и своим участием? Вот так спросишь, думают они, на свою голову, так потом не отвяжется! Кого в Москве чужие беды задевают? Чай Москва – не глупая провинция, чтобы каждому свою душу открывать! И кто вообще сегодня способен червяков спасать? Конечно, один мой Мишка!
