Александр Дюма
Три мушкетера

XIII. Монастырь Бетюнских Кармелиток

В жизни великих преступников есть какое-то предопределение; они преодолевают все препятствия, избегают всех опасностей до той минуты, которую провидение назначило пределом беззаконного счастья их.

Так было с миледи: она прошла между крейсерами обеих наций и прибыла в Булонь без всяких приключений.

Когда она приехала в Портсмут, то выдавала себя за англичанку, изгнанную из ла Рошели преследованиями французов, а приехав в Булонь после двухдневного пути, она объявила, что она Француженка, и что англичане, по ненависти к Франции, не давали ей покоя в Портсмуте.

Впрочем, у нее был самый надежный паспорт: это красота ее, важный вид и пистоли, которые она раздавала очень щедро. Избавившись от соблюдения принятых формальностей, благодаря любезной улыбке и светскому обращению старого губернатора порта, который поцеловал ее руку, она остановилась в Булони только для того, чтобы отдать на почту письмо следующего содержания:

«Его эминенции кардиналу Ришелье, в лагерь перед ла Рошелью.

Ваша эминенция можете быть спокойны; герцог Бокингем не поедет во Францию.

Булонь, 25 вечером.

Миледи де***»

Р.S. По желанию вашей эминенции, я отправляюсь в монастырь Бетюнских Кармелиток, где буду ожидать ваших приказаний».

В тот же вечер миледи отправилась в путь: когда стемнело, она остановилась переночевать в гостинице, на другой день выехала в 5 часов утра и через 3 часа прибыла в Бетюн.

Она спросила, где монастырь Кармелиток и отправилась прямо туда.

Настоятельница вышла к ней навстречу; миледи показала ей приказ кардинала и она велела отвести ей комнату и подать завтрак.

Миледи забыла уже все прошедшее и думала только о счастливой будущности, которую готовил ей кардинал за услугу ее, хотя имя ее вовсе не участвовало в этом кровавом деле. Различные страсти, беспрестанно волновавшие ее, давали жизни ее столько различных оттенков, что ее можно было сравнить с облаком, отражающим то лазуревый цвет, то огненно-красный, то черный мрак бури, н оставляющим на земле только следы опустошения и смерти.

После завтрака настоятельница пришла к ней; в монастыре мало развлечений и добрая старушка спешила познакомиться с новою гостьей своей.

Миледи хотела понравиться настоятельнице; это было для нее нетрудно при редких качествах ее; она старалась быть любезной и очаровала добрую настоятельницу разнообразностью разговора и прелестью своего обхождения.

Настоятельница, принадлежавшая к дворянской фамилии, особенно любила придворные истории, которые так редко доходят до отдаленных частей королевства и еще реже проникают за стены монастыря, преграждающие вход всем мирским слухам.

Миледи хорошо известны были все интриги аристократического круга, в котором она жила постоянно в продолжение пяти или шести лет; она начала рассказывать доброй настоятельнице про сплетни Французского двора и про ханжество короля; рассказывала соблазнительные истории придворных вельмож и дам, которых настоятельница знала всех по именам, слегка коснулась любви королевы и Бокингема, и говорила много, стараясь заставить и ее сказать что-нибудь.

Настоятельница только слушала и улыбалась, не говоря ни слова. Но так как миледи заметила, что эти рассказы занимали ее, то она продолжала их и начала говорить о кардинале.

Но она была в большом затруднении, не зная, была ли настоятельница роялистка или кардиналистка, и потому она держалась середины. Настоятельница, со своей стороны, была еще осторожнее; она почтительно склоняла голову каждый раз, когда гостья ее произносила имя кардинала.

Миледи думая, что ей будет очень скучно в монастыре, решилась сказать что-нибудь посмелее, чтобы узнать, как ей держать себя. Желая победить скромность доброй настоятельницы, она начала говорить об успехах кардинала сначала очень осторожно, потом подробно рассказала любовные связи его с г-жею д’Егильон, с Марион де-Лорм и с другими светскими женщинами.

Настоятельница слушала уже внимательнее, мало-помалу одушевлялась и наконец, улыбнулась.

– Хорошо, – подумала миледи, – ей нравится мой разговор; если она и кардиналистка, то, по крайней мере, без фанатизма.

Потом она начала говорить о гонениях, которыми кардинал преследовал врагов своих. Настоятельница перекрестилась, не одобряя и не охуждая кардинала.

Это утвердило миледи в том мнении, что монахиня была скорее роялистка, нежели кардиналистка. Она делалась все смелее в своих рассказах.

– Я ничего не понимаю в этих вещах, – сказала, наконец, настоятельница; – но хотя мы очень отдалены от двора и от всех светских происшествий, у нас есть очень печальные доказательства того, что вы рассказываете; одна из наших пенсионерок очень много пострадала от мщения и гонений г. кардинала.

– Одна из ваших пенсионерок, – сказала миледи; – ах, Боже мой! бедная женщина! как мне жаль ее!

– Да, нельзя не пожалеть о ней; она все перенесла: тюрьму, угрозы и дурное обхождение. Впрочем, – прибавила настоятельница, – г. кардинал, может быть, имел причины действовать таким образом и, хотя она кажется совершенным ангелом, но не всегда можно судить о людях по наружности.

– Хорошо! – подумала миледи; – кто знает! Может быть, я здесь узнаю что-нибудь; кажется, я попала на дорогу.

И она старалась придать своему лицу самое невинное выражение.

– К несчастью, – сказала миледи, – действительно говорят, что не надо верить наружности; но чему же верить, если не лучшему созданию Творца? Что касается до меня, то я, может быть, буду ошибаться во всю жизнь мою, но всегда доверюсь тому, чья наружность внушает мне симпатию.

– Так вы поверили бы, – сказала настоятельница, – что эта женщина невинна?

– Г. кардинал преследует не всегда за преступления, – сказала она; – есть некоторые добродетели, за которые он преследует строже, чем за другие пороки.

– Позвольте заметить, что мне кажется это очень странным, – сказала настоятельница.

– Что? – наивно спросила миледи.

– Что вы так говорите.

– Что же вы находите удивительного в моих словах? – спросила, улыбаясь, миледи.

– Вы дружны с кардиналом, потому что он прислал вас сюда, и между тем…

– И между тем я худо говорю о нем, – докончила миледи.

– По крайней мере, вы не сказали о нем ничего хорошего.

– Это потому, – сказала она, вздыхая, – что я не друг его, а жертва.

– Но это письмо, которым он рекомендует вас мне?..

– Это приказ оставаться здесь, как в заключении, пока он прикажет освободить меня.

– Отчего же вы не бежали?

– Куда мне идти? Разве вы думаете, что есть на свете уголок, где бы кардинал не мог найти, если бы только захотел? Если бы я была мужчиной, то это было бы еще возможно, но что может сделать женщина? Скажите, пыталась ли бежать эта молодая пенсионерка, которая живет у вас здесь?

– Нет; но это – другое дело; ее, кажется, удерживает во Франции какая-то любовь.

– Если она любит, – сказала миледи, вздыхая, – то она еще не совсем несчастлива.

– Итак, – сказала настоятельница, смотря с участием на миледи; – вы тоже из числа гонимых жертв?

– К несчастью, да, – отвечала миледи.

Настоятельница взглянула на миледи с беспокойством, как будто ей вдруг пришла какая-то новая мысль.

– Вы не враг нашей святой веры? – спросила она нерешительно.

– Вы думаете, что я протестантка! – вскричала миледи: – О, нет, клянусь, что я самая ревностная католичка!

– В таком случае, – сказала настоятельница, улыбаясь, успокойтесь; дом этот не будет для вас слишком суровою тюрьмой; мы сделаем все что можно, чтобы вы полюбили свое заточение. Притом вы увидите эту женщину, преследуемую, вероятно, из-за какой-нибудь придворной интриги, Она очень мила и любезна.

– Как ее зовут?

– Одна знатная особа рекомендовала мне ее под именем Кетти. Я не старалась узнать, настоящее ли это имя ее.

– Кетти! – вскричала миледи, – как, вы уверены?

– Что ее так зовут? Да, а разве вы знаете ее?

Миледи обрадовалась при мысли, что, может быть, это была ее прежняя горничная. При воспоминании об этой девушке она вспомнила о своем бешенстве, и желание мщения исказило черты ее; но она тотчас придала опять изменчивому лицу своему спокойное и кроткое выражение.

– А когда мне можно видеть эту молодую даму, к которой я чувствую уже большую симпатию? – спросила миледи.

– Сегодня вечером, – отвечала настоятельница, – или даже днем. Но вы говорили, что пробыли четыре дня в дороге, сегодня вы встали в пять часов и верно хотите отдохнуть. Ложитесь и усните; к обеду мы вас разбудим.

Хотя миледи, поддерживаемая сердечным волнением при мысли о сделанном ею открытии, могла бы обойтись без сна, но она приняла предложение настоятельницы; в продолжение 12 или 15 дней она испытала столько различных ощущений, что если железное тело ее и могло еще выдерживать утомление, то душа нуждалась в отдыхе.

– Итак, она простилась с настоятельницей и легла, убаюкиваемая приятными мечтами о мщении, которые возвратились к ней при имени Кетти. Она вспомнила, что ей обещано было кардиналом разрешение действовать почти неограниченно, в случае, если она успеет в исполнении своего предприятия. Она исполнила все, следовательно, д’Артаньян был теперь у нее в руках.

Ее пугало только воспоминание о муже, графе де ла-Фар; она считала его уже умершим, или, по крайней мере, думала, что он где-нибудь вне Франции, и вдруг встретила его в лице Атоса, лучшего друга д’Артаньяна.

Но если он был другом д’Артаньяна, то верно помогал ему во всех происках, посредством которых королева расстроила предположения кардинала; если он был другом д’Артаньяна, то значит, он был врагом кардинала; и потому она надеялась опутать его в тех же сетях, в которых предполагала погубить д’Артаньяна.

Убаюкиваемая этими приятными мыслями миледи скоро заснула.

Ее разбудил чей-то приятный голос. Она открыла глаза и увидела настоятельницу, вместе с молодою женщиной, белокурой, с нежным цветом лица, смотревшей на нее с выражением участия и любопытства.

Лицо этой молодой женщины было ей совершенно незнакомо; обменявшись обыкновенными приветствиями, они рассматривали друг друга с величайшим вниманием; обе они были прекрасны, но красота их была совершенно различная. Миледи улыбнулась, заметив, что далеко превосходила эту женщину важным видом и аристократическими манерами. Впрочем, платье послушницы, в котором была эта женщина, так много скрывало ее красоту, что она не могла выдержать сравнения с миледи.

Настоятельница представила их друг другу и как она, по обязанности своей, должна была идти в церковь, то оставила их вдвоем.

Послушница, видя, что миледи не вставала с постели, хотела уйти вместе с настоятельницей, но миледи удержала ее, говоря:

– Как, вы только что пришли и хотите уже лишить меня удовольствия видеть вас; признаюсь, я надеялась, что мы часто будем вместе в продолжение короткого времени, которое я должна провести здесь.

– Очень рада, – отвечала послушница; – но я думала, что не вовремя пришла: вы спали после утомительной дороги.

– Чего могут желать спящие? – сказала миледи. – Приятного пробуждения. Вы доставили мне это удовольствие; позвольте же насладиться им вполне.

И взяв ее за руку, она посадила ее на кресло, стоявшее возле постели ее.

– Боже мой! – сказала послушница: – как я несчастлива! вот уже шесть месяцев, как я живу здесь без всякого развлечения, а теперь, только что вы приехали сюда, и я могла бы приятно провести время в вашем обществе, я должна буду, по всей вероятности, скоро оставить монастырь.

– Как! – сказала миледи: – так вы скоро уедете!

– По крайней мере, я надеюсь, – отвечала послушница с радостью, которой нисколько не старалась скрывать.

– Я слышала, что вы много страдали от гонений кардинала, – сказала миледи; – это еще больше должно сблизить нас.

– Так наша добрая настоятельница правду сказала, что вы также жертва этого злого монаха?

– Тише! – сказала миледи, – даже здесь нельзя так говорить о нем; все мои несчастья произошли от того, что я сказала почти то же, что вы сейчас сказали, одной женщине, которую я считала своим другом и которая изменила мне. Вы также жертва измены?

– Нет, – отвечала послушница; – я жертва преданности женщине, которую я любила, за которую я готова пожертвовать жизнью даже и теперь.

– И она оставила вас, не правда ли?

– Я была так несправедлива, что верила этому; но два или три дня тому назад я убедилась в противном, и благодарю Бога, мне тяжело было думать, что она забыла меня. Но вы, кажется, свободны и если вы хотите бежать, то это зависит от вас.

– Куда мне бежать, без друзей, без денег, в провинции, которой я совершенно не знаю, и в которой я никогда не бывала.

– О, что касается до друзей, сказала послушница, – они будут у вас везде, где бы вы ни были: вы очень красивы и, кажется, очень добры!

– И, несмотря на то, я одна и меня преследуют, – отвечала миледи, с самою кроткою улыбкой.

– Надо надеяться на Бога, – сказала послушница; – доброе дело всегда приносит хорошие плоды; может быть, встреча со мной послужит вашему счастью, как я ни ничтожна, потому что если я выйду отсюда, то я найду нескольких сильных друзей, которые освободив меня, могут освободить и вас.

– О, хоть я и сказала, что я одна, – продолжала миледи, – надеясь разузнать что-нибудь от послушницы, но у меня также сколько знакомых между знатными лицами; но эти лица сами дрожат перед кардиналом, сама королева не осмеливается поддержать кого-нибудь против страшного министра, я знаю, наверное, что ее величество, не смотря на свое доброе сердце, не один раз принуждена была отдавать в жертву гнева кардинала людей, преданных ей.

– Королева может и притворяться, что оставляет их, – не надо верить этому, чем больше их преследуют, тем больше она думает о них, и часто в ту минуту, когда они меньше всего ожидают этого, она доказывает им, что помнит о них.

– Да, сказала миледи, – я верю вам: королева очень добра.

– Вы знаете нашу прекрасную и благородную королеву, если говорите о ней, – вскричала с восторгом послушница.

– Тоесть, – прервала миледи, – я не имею чести знать ее лично, но я знаю многих из самых преданных друзей ее, я знаю де Пютанжа; в Англии я познакомилась с Дюссаром; знаю де Тревиля.

– Де Тревиля! – вскричала послушница; – вы знаете де Тревиля?

– О, очень коротко.

– Капитана королевских мушкетеров?

– Да.

– О, в таком случае, – сказала послушница, – вы увидите, что мы скоро познакомимся коротко, даже подружимся; если вы знакомы с де Тревилем, то вы верно бываете у него?

– Часто, – сказала миледи, – видя, что ложь помогает ей.

– У него вы, вероятно, встречали кого-нибудь из его мушкетеров.

– Всех, которые обыкновенно у него бывают, – отвечала миледи, для которой разговор этот становился очень занимательным.

– Скажите, кого из них вы знаете; они почти все мои друзья.

– Я знаю Сувиньи, де Куртиврона, де Ферюсака, – сказала с замешательством миледи.

– Не знаете ли вы Атоса? – спросила послушница.

Миледи побледнела как полотно, и, как она ни умела владеть собой, но не могла не вскрикнуть, схватив послушницу за руку и пристально смотря на нее.

– Что с вами? О, Боже мой! – спросила послушница: – разве я сказала вам что-нибудь неприятное?

– Нет; но это имя поразило меня, потому что я знала прежде этого дворянина, и мне показалось странным, что вы его знаете.

– О, да, очень хорошо знаю и не только его, но и друзей его Портоса и Арамиса.

– В самом деле! я также знаю их, – сказала миледи, у которой мороз прошел по всему телу.

– Если вы знаете их, то вам должно быть известно, что они добрые и храбрые товарищи; отчего же вы не обратитесь к ним, если вам нужна защита?

– Тоесть, – сказала с замешательством миледи, я ни с одним из них коротко не знакома, но знаю их потому, что мне часто говорил о них друг их, д’Артаньян.

– Вы знаете д’Артаньяна! – вскричала послушница, схватив миледи за руку и смотря пристально ей в глаза.

Но заметив странное выражение лица миледи, она спросила:

– Извините, если я спрошу вас, каким образом вы его знаете?

– Я знаю его как друга, – отвечала миледи.

– Вы обманываете меня, – сказала послушница; – вы были его любовницей?

– Вы сами были его любовницей, – вскричала миледи.

– Я!

– Да, вы; теперь я знаю, кто вы: вы г-жа Бонасьё.

– Послушница отступила назад с удивлением и ужасом.

– Отвечайте мне, не скрывайтесь, – сказала миледи.

– Да, – сказала послушница; – мы, кажется, соперницы?

Лицо миледи приняло такое дикое выражение, что во всяком другом случае г-жа Бонасьё убежала бы с ужасом, но теперь ревность придала ей силу.

– Скажите же, – продолжала она с энергией, которой, казалось, нельзя было ожидать от нее, – были ли вы его любовницей?

– Нет! – отвечала миледи таким голосом, что нельзя было сомневаться в искренности ее: – никогда! никогда!

– Я верю вам, – сказала г-жа Бонасьё; – но отчего же вы так вскрикнули?

– Как! вы не понимаете? – отвечала миледи, оправившаяся уже от своего смущения.

– Как же мне понять? я ничего не знаю.

– Вы не понимаете, что так как д’Артаньян мой друг, то он поверял мне все свои тайны.

– В самом деле?

– Вы не понимаете, что мне все известно: похищение ваше из маленького домика в Сен-Жермене, отчаяние его и друзей его и бесполезные поиски их. И как же мне не удивиться, когда, совсем неожиданно, я вдруг встречаю вас, мы так часто говорили с ним о вас; он любит вас всею душой и заставил меня тоже полюбить вас, хотя я вас никогда не видала. Ах, любезная Констанция, наконец, я нашла вас, наконец, я вас вижу!

И миледи протянула руку к г-же Бонасьё. Эта несчастная, успокоенная словами ее, видела теперь в ней уже не соперницу, а искреннюю и преданную подругу.

– О, простите меня, простите! – вскричала она, наклонившись к ней на плечо: – я так люблю его!

Они обнялись. Без сомнения, если бы физические силы миледи равнялись ненависти ее, то г-жа Бонасьё не вышла бы живою из этих объятий.

Но, не будучи в состоянии задушить ее, миледи улыбнулась ей.

– О, моя прекрасная! добрая малютка моя! – сказала миледи: – как я счастлива, что вижу вас! Дайте мне насмотреться на вас. И, говоря эти слова, она действительно пожирала ее глазами. – Да, это точно вы. Я узнаю вас.

Несчастная женщина никак не могла подозревать жестокой ненависти, скрывавшейся под личиной этого доброго выражения лица, под блеском этих глаз, в которых она видела только участие.

– Вы знаете, сколько я страдала, – сказала Бонасьё, – потому что он говорил вам, сколько он страдал; но страдать за него – это блаженство!

Миледи отвечала машинально:

– Да, это блаженство.

Она думала совсем о другом.

– Но наконец, – продолжала г-жа Бонасьё, – мои мучения скоро кончатся завтра, может быть, даже сегодня вечером, я увижу его, и тогда все прошедшее будет забыто.

– Сегодня вечером? завтра? – сказала миледи, выведенная из задумчивости этими словами: – что вы хотите этим сказать? вы ожидаете каких-нибудь известий от него?

– Я ожидаю его самого.

– Его самого? д’Артаньян будет здесь?

– Да, он сам.

– Но это невозможно! он при осаде ла-Рошели с кардиналом; он может приехать не раньше, как после взятия города.

– Вы так думаете; но разве есть что-нибудь невозможное для моего д’Артаньяна, такого благородного и честного дворянина!

– О, я не могу поверить этому!

– Читайте же, – сказала Бонасьё, увлеченная гордостью и радостью своей, подавая миледи письмо.

– Почерк г-жи де Шеврез! – подумала миледи. – Я была уверена, что между ними есть отношения.

И она с жадностью прочла следующее:

«Любезное дитя мое, будьте готовы; друг наш скоро будет у вас; он приедет затем, чтобы освободить вас из тюрьмы, в которой вы должны были скрываться для безопасности; приготовьтесь же к отъезду и никогда не отчаивайтесь в нашей помощи.

Милый гасконец наш показал себя храбрым и верным, как обыкновенно; скажите ему, что одна особа очень благодарна ему за сообщенные известия».

Да, да, сказала миледи: – это очень ясно; не знаете ли вы, какая это известия?

– Кажется, он предупредил королеву о каких-то новых замыслах кардинала.

– Да; вероятно, это так, – сказала миледи, возвращая г-же Бонасьё письмо и задумчиво опустив голову.

В это время послышался топот лошади, скакавшей в галоп.

– Ах, – вскричала г-жа Бонасьё, бросившись к окну; – неужели это уже он?

Удивленная миледи осталась в постели; столько неожиданного случилось с ней в короткое время, что в первый раз еще она растерялась.

– Он! он! – бормотала она, – неужели это он? и она лежала, смотря бессмысленно.

– К несчастью, нет! – сказала г-жа Бонасье, – это кто-то незнакомый; но он, кажется, едет сюда; да, вот он едет тише, остановился у дверей, звонит.

Миледи вскочила с постели.

– Вы уверены, что это не он? – спросила она.

– Да, совершенно уверена.

– Может быть, вы не рассмотрели.

– Я узнала бы его по одному перу его шляпы, по одному концу плаща его.

Миледи продолжала одеваться.

– Все равно: вы говорите, что этот человек идет сюда?

– Да, он вошел.

– Это или к вам, или ко мне.

– Ах, Боже мой. как вы взволнованы!

– Да, признаюсь, я не так доверчива, как вы, и очень боюсь кардинала.

– Тише? – сказала Бонасьё: – идут!

В самом деле, дверь отворилась и вошла настоятельница.

– Вы приехали из Булони? – спросила она миледи.

– Да, – отвечала она, стараясь сохранить свое хладнокровие: – кто меня спрашивает?

– Какой-то господин, который не хочет сказать своего имени и говорит, что прислан от кардинала.

– Он хочет меня видеть? – спросила миледи.

– Он хочет видеть даму, приехавшую из Булони.

– В таком случае просите его, пожалуйста.

Настоятельница и Бонасьё вышли.

Миледи осталась одна, устремив взгляд на дверь: минуту спустя на лестнице послышался звук шпор, потом дверь отворилась и посланный вошел.

– Миледи вскрикнула от радости: это был граф Рошфор, низкое создание кардинала.