Алекс Коста
За стеклом
Крестный отвернул пробку, и та «сладко», магазинно захрустела.
– Она! – торжественно сказал он, чуть попробовав на язык.
– А! О! Э! – послышалось с разных сторон.
Я почувствовал всеобщий восторг. И даже, кажется, получил похлопывания по плечу, типа «ну брат, ты даешь». На несколько секунд, шестилетний ребёнок стал героем среди взрослых мужчин.
Я до сих пор не знаю, так ли сыграло то острое и невероятно сильное ощущение признания, или, с самого начала, я был – на той стороне.
Важнее то, что я принял «ту» сторону. И хоть на утро, получил от бабушки «предателя» и осуждающее «смотри, как дяде Олегу плохо» … даже тогда я понимал, что это стоило того.
Я не знаю, существуют ли другие тайные общества. Знаю только, что тайное общество алкоголиков – существует. В нем нет устава и предводителей, почти нет никаких правил, кроме одного – круговой поруки.
Так, во время следующего застолья, в подарок за принесенную бутылку, я получил от того самого дяди Олега, которому было очень плохо на следующее утро, стакан красного молдавского вина из «той самой» бутылки, с белой плетёной оболочкой.
И хоть, прежде чем передать мне стакан, дать двести грамм выпивки шестилетнему ребенку, он очень серьёзно сказал мне «попробуй и больше не пей», понимаете… дать шестилетнему ребёнку стакан вина за принесенную бутылку водки… такое возможно только в самой зависимой секте этого мира.
Мне горько об этом говорить и вспоминать, но и моя бабушка, сделав меня соучастником в припрятывании водки, добавила свой вклад в мой «членский взнос» в секту алкоголиков. Неосознанно, нечаянно, но с сокрушительной силой. Как и добавил свой «вклад» дядя Олег, с прищуром предупредив, что вино нельзя ни за что пить, протягивая стакан. Что может быть сильнее (в смысле, противоречивей) для ребенка, чем одновременное разрешение и запрет?
Возможно, вы хотите услышать, что тогда, мне, шестилетнему, после стакана красного вина, стало плохо, стошнило, и я на многие годы даже не думал притрагиваться к алкоголю?! Но, нет. Увы! Может быть вы бы и не читали эти строки, если бы вино полилось у меня тогда через нос вместе с желудочным соком, а потом меня долго рвало. Но, оно пролилось, мягко легло, быстро проникнув в каждую клеточку моего сознания. И следующие три часа, я «купался» в своём опьянении. Как будто волшебная музыка заходила куда-то в темечко и струилась через все тело, щекоча пятки.
Потом я, кстати, много лет, искал то самое вино, в плетеных бутылках. Но, так и не нашел. Оно ушло, вместе с девяностыми…
Мне было шесть лет, до полового созревания оставалось восемь-десять. Сейчас, когда прогрессирует здоровый образ жизни, во многом усиливая пассивный алкоголизм, а спирт «Рояль» не существует вот уже как четверть века, мне мало, кто верит. Увы, но так было.
***
Многонациональная, географически распределённая, свободная к вступлению и, самое страшное, самоорганизующаяся секта.
Я не за и не против ограничений в продаже алкоголя. Я знаю только то, что от запретов, секта, зачастую, становится только крепче. В тайное и запрещенное общество куда больше соблазнов вступить. И, к сожалению, эта секта – смертников, членство в ней, как правило, ведёт к потере здоровья и, впоследствии, жизни.
Я вспоминаю историю своего друга, Гены, который был на тридцать лет старше меня, всю жизнь прожил в деревне, не считая трёх лет армии и семи лет тюрьмы. Но, поскольку мы были в одной секте, никаких препятствий между нами не было, ни возрастных, ни мировоззренческих.
Когда ему было шестьдесят лет, он заснул на улице, в снегу, в сильный мороз. Точнее, не заснул, а потерял сознание от опьянения, пока полз домой из гостей. Вы не ослышались… он – полз! И полз без перчаток.
Когда я приехал к нему, спустя несколько дней после этого страшного «марафона», обнаружил темную нетопленую избу и голодную, до одури, собаку Тузика, которая прогрызла сумку, вытащив привезенные мной, сосиски, заглатывая их так, как будто внутри у псины была мощная электромясорубка.
Я осмотрел опустевший дом, не понимая, что произошло. Больше всего меня поразили откосы дверей. Выцветшие обои, светло-зеленого цвета, были все в бурых подтеках, полосах, с кусками висящий плёнки. Я не сразу догадался, что это кровь с обрывками кожи.
Гена жесточайше обморозил руки, пока полз и спал в снегу. И когда все-таки как-то очутился дома, шатаясь от болевого шока и еще не выветрившегося алкоголя, держался за наличники, оставлял на них часть своих ладоней. От ампутации обеих кистей его спасло только то, что хирург в больнице был его знакомым, которому Гена когда-то строил баню. Да, если Гена что-то делал, когда был в завязке, то делал очень хорошо. У него были золотые руки, которых он чуть не лишился.
Кое-как восстановив историю из рассказов деревенских жителей, я поехал в больницу, в ближний областной город.
– Ты уже завтракал? – спросил меня Володя, друг Гены, который взялся меня провожать. Я покачал головой, и мы свернули в магазин.
Позавтракали мы бутылкой водки. Я, будучи «городским», взял в магазине что-то закусить. Володя и его приятель, к которому мы зашли в покосившийся сарай «для трапезы», отказались от закуски.
Давай, ты ж только с поезда! – Володя благородно протянул мне бутылку, хотя я видел, как у него трясутся руки и губы.
Я, было, начал что-то про рюмки и хотя бы одну вилку для закуски, но окинув взглядом висящие на стенах, ржавые круги от пилорамы, большие кривые тиски, истыканные сигаретными бычками, понял, что не стоит развивать тему сервировки.
Я запрокинул бутылку, потом кое-как заел из банки безвкусными консервами, кажется, вылив часть масла на шарф. Но, к тому моменту, мне стало все равно. Зрачки расширились, тело расслабилось, внутри появилось тепло. Сарай, из запущенного, превратился в харазматичный, аутентичный. Володя с приятелем, из деревенских алкоголиков, испортивших свою жизнь, стали выглядеть «братьями, ищущими свой путь и сермяжную правду». Даже отмороженные, почти до ампутации, руки Гены, из тупой трагедии превратились в нечто типа подвига, борьбы за жизнь.
Бутылку мы быстро допили. И, не теряя веселого настроя, в составе трёх «позавтракавших», ввалились в палату гнойного отделения хирургии.
В этой книге я говорил и еще буду говорить о том, как ведёт себя наша память, как даже жуткое прошлое, превращается в увенчанные романтизмом, приключения. У писателей, да и вообще у людей творческих профессий, это происходит с двукратной силой.
Вот и сейчас, когда я это пишу, сцена «больница» представляется мне а-ля военный госпиталь из «Война и Мир». Покалеченные, в грязных бинтах, приторный запах гниющей плоти, смешивающийся с запахами медикаментов и хлорки, десятки глаз, полных разочарования… конечно, по причине вселенской несправедливости и злого рока.
Как например, Гена, который полз по снегу и заснул на морозе. Несправедливость, что он обморозил руки почти что до ампутации… интересно, а что еще должно было произойти в результате совершенных им действий!? Он должен был проснуться на пуховой перине, прекрасным принцем с принцессой рядом!?
Да, это не был госпиталь из «Войны и Мир». И не лечебница из «Пролетая над гнездом Кукушки». Это была захудалая больница небольшого областного города, где повязки меняли раз в несколько дней (в лучшем случае), а из медикаментов, использовались йод и перекись. Люди с бездонными глазами были, в основном, пострадавшими алкоголиками, обмороженными или избитыми.
В начале встречи, Гена вёл себя патетически. Грустно кивал, многозначительно молчал, выражая скорбь по поводу себя, «непутевого». Потом пошли курить, разговорились «как было».
Самым ярким моментом из рассказа Гены, была процедура скобления ему нагноившихся частей рук. И кто не знает, что такое скобление – не дай Бог узнать. Могу сказать только то, что, к счастью, сам знаю только из рассказов, – это приносит дикую боль, страшнейшую из всех видов, боли.
Венцом рассказа Гены был диалог с медсестрой, за пять минут до того, как должна была начаться самая страшная процедура в его жизни:
– Гена, анестезии нет. Потерпишь?
– Дай спирт.
– Тоже нет. И, потом, мы тебе антибиотик вкололи.
– Не трави душу, сестричка, дай два по двести.
– Заплатить есть кому?
– Да, завтра приедут.
– Ладно… закусить только вон… – по рассказам Гены, медсестра выдвинула ящик тумбочки, в котором лежали две слипшиеся конфеты «золотой ключик», почему-то без обёрток. Потом, из шкафа, достала мерный стакан и пузырек с медицинским спиртом.
После такой анестезии, Гена хвалился, что при скоблении, не проронил ни звука. Медсестра, с которой я потом расплачивался за те самые «два по двести», сказала немного другое: Чей-то… да, его крики аж в Нижнем слыхали!
Мы сидели в грязном туалете больницы, курили, я слушал этот рассказ, честно говоря, ожидая какого-то поворота, морали, эпилога. Что-то вроде «начну жить заново» или «теперь завяжу».
Но, дождался я только следующего:
– Слушай, а есть чего? – Гена хотел, привычным жестом, показать вытянутый большой палец и мизинец. Но, из-за туго забинтованных рук, у него не получилось.
Тут, видно, что-то появилось в моем взгляде, осуждение или непонимание, он это прочитал и не сказал ещё что-то. Помолчали. Покурили еще.
Потом тяга к спиртному все-таки пересилила:
– А то, может, я сбегаю к сестричке той? – все-таки, решился он, смотря на меня жалобными глазами.
И конечно, мы сбегали к «сестричке». И не раз.
ШАГ 3. БРОСИТЬ, ПОТОМУ ЧТО – НАДО!?
В этой книге, я стараюсь быть максимально честным. Осознанный отказ от алкоголя – это, в первую очередь, честность с самим собой.
Поэтому, я не хочу и не буду говорить, что алкоголь даёт только плохое. По началу, небольшой отрезок времени, это универсальный союзник, следующий за любыми вашими желаниями. Когда вам хочется снять стресс, он мягко обнимет вас, гладя внутри теплом, успокаивая. Нужно взбодриться, почувствовать себя смелее? Пожалуйста.
Я помню, однажды поехал отдыхать на тропический остров, на новогодние праздники. Но, вместо ожидаемого солнца, там две недели был дождь и сильный ветер. Многие ходили понурыми, расстроенными. Но, только не я.
Туристический остров, где на каждом шагу супермаркеты с выпивкой, бары и рестораны, а между ними располагаются небольшие лавочки с местными напитками. И если вдруг, так получилось, что вы проскочили первое, второе, третье… повсюду стоят фургоны, привлекающие яркими красками и громкой музыкой, в которых смешивают коктейли.
Мне было, чем заняться, помимо солнца! Я бы сказал, что солнце и пляж, при таком окружающем «великолепии», были далеко на десятых местах в моем шорт-листе активностей.
В один из дней я ехал на велосипеде, под проливным дождём, с порывами ветра до пятидесяти метров в минуту. Но, на моих губах была широкая улыбка. Пять минут назад я унял дрожь двойной порцией виски и теперь, внутри, чувствовал приятное обжигающее ощущение со вкусом патоки.
Я крутил педали, в потоках воды, с большой скоростью, в ушах звучал вступительная часть к «Smoke on the water», ухмылялся «какого хрена всем нужно это солнце и море».
Проблема в том, что этот универсальный помощник довольно быстро перерастает вас.
Он растёт очень быстро, но незаметно – с каждой бутылкой, с каждым стаканом, количество которых мало, кто может подсчитать. А многих очень удивляет, что за мирным «пропустить стаканчик» скрывается цистерна этанола, которую человек пропускает через себя в течение нескольких лет.
В один момент, вы понимаете, что теперь вам нужно только одно – он.
На улице дождь, пляжи закрыты из-за штормового предупреждения!? Ничего страшного, пока работает «Seven-Eleven»!
***
Не знаю, как в других культурах, но в нашей алкоголизм часто называют «зелёным змием». Возможно, это из-за мифологии.
Зелёный змий… дайте-ка подумать. По мне, так звучит слишком романтично. Змия хочется приручить, есть ощущение, что он будет жить в клетке, открывая свои оранжевые глаза с тонкими чёрными зрачками и красной сеткой сосудов, – только в те моменты, когда вы об этом попросите.
У меня алкоголизм ассоциируется много с чем. С потерянными возможностями, здоровьем и, самое болезненное для меня, разрывом отношений с несколькими близкими.
Но, первое ощущение алкоголизма или, выражаясь языком психотерапевтов, – его детская проекция, – была в дяде Володе, лучшем друге моего отца и, увы, алкоголике, который не смог остановиться.
На плече дяди Володи была татуировка (хотя, правильнее назвать это кривое сине-зеленое пятно – наколкой), которая изображала игральные карты веером, бутылку и морду странного животного с длинными волосами. В детстве я думал, что это какая-то змея, но в парике. Только, много позже, сопоставив изображения и надпись под татуировкой, я понял, что так изобразили лицо женщины.
Да, там была надпись: меня погубят карты, бутылка, женщина.
Не знаю на счёт карт, но бутылка точно сгубила дядю Володю. К своим неполным пятидесяти годам, он перешёл с дорого коньяка на дешевую водку, потом быстро скатился до портвейна, потом денег и сил хватало только на то, чтобы спуститься за бормотухой в подвал соседнего дома. Он как-то называл эту гадость, то ли шартрез, то ли арманьяк. Не знаю и, надеюсь, не узнаю, что это было. Эту дрянь отказался пить даже мой отец, в одну из последних встреч с Володей, прежде чем мазню «меня погубят», засыпали землей.
Не подумайте, что это был ограниченный и никому не нужный человек. Его работы по чеканке до сих пор украшают многие православные реликвии, многие квадратные метры железа в монастырях и музеях. Дядя Вова был чеканом от Бога. Его любили женщины, и эта любовь была взаимной. У него были друзья. Он очень вдохновлялся рыбалкой, походами и просто природой. Я не знаю, почему он так быстро и глупо ушёл из жизни.
Много лет, когда я встречал упоминание «зеленый змий», я представлял дядю Володю. Я не чувствовал никакой настороженности в этом названии. Зленый змий… дядя Володя у меня ассоциировался с ним, добрым, вальяжным, все понимающим. Что-то вроде Ка-а из истории про Маугли. Только, Ка-а заглатывал обезьян, а дядя Вова – бутылки.
Может быть, поэтому аллюзия на тему «зелёный змий» никогда не действовала на меня устрашающе.
Только в зрелом возрасте, я приобрёл другую ассоциацию.
В тот год, мы с семьёй поехали на небольшой остров в Сиамском заливе. Первые полторы недели все время шёл сильный дождь, а потом, как это обычно бывает в тропиках, засветило яркое солнце.
Мы, обрадованные, выбрались из домика и пошли к пляжу. Я вёз велосипед, на котором сидела моя дочь. Было ранее время и на дороге никого не было.
Примерно на полпути к пляжу, я увидел сбитую собаку. Обычная дворняга, палево-чёрного окраса, лежала на обочине, вытянувшись так, как будто ее там кто-то положил.
– Собачка спит. – непринужденно сказала дочь.
– Навсегда. – пробурчал я, расстроенный.
– Навсег-д-а-а? – спросила она игриво, как умеют только дети спрашивать о таких вещах. – Да…
Я не знаю, почему, но никак не мог отвести взгляд от мертвой собаки. И вот, уже почти пройдя мимо, я заметил что-то темно-зеленое, отделившееся от сваленных листьев пальмы. Почти сливающееся с ними, если бы не розовый кусок мяса, с клочком шерсти в пупырчатой пасти. Я застыл на несколько секунд, потом, очень испугавшись, наоборот, ускорился. ОТ темно-зеленого «бревна» отделилась вытянутая шея и маленькая хищная голова, на которой не было глаз, точнее их было не видно. Потом, одним движением, эта гадость крутанулась и прыгнула метра на три – слава Богу, не в нашу сторону, а в сторону джунглей. Жена, которая шла позади, прокричала «смотри, смотри… какая большая ящерица».
Но, для меня это была не просто ящерица, жрущая труп сбитой собаки.
Вот, какой он – зелёный змий! – первый раз, за тридцать пять лет, я почувствовал, что нашел правильную ассоциацию.
Зеленый змий… почти незаметный, во всяком случае, до тех пор, пока не спугнешь его, поняв, что он уже давно, но почти незаметно, откусывает куски от твоей жизни, которая вот-вот окажется сбитой, будет лежать на обочине.
***
Думаю, «тайный» алкоголизм мне достался с детства, когда я регулярно участвовал в припрятывании «валюты» девяностых, водки из магазина.
Помимо быстро рассекреченного (самим же агентом) места под фундаментом дачного дома, существовали и более неожиданные. Например, дачный душ. Большая бочка, окрашенная в черный траурный цвет, чтобы вода от солнца быстрее нагревалась, – в нее, наверное, влезло бы штук двадцать бутылок. Но, столько никогда не было, там прятали две-три.
Будучи обнаруженным «искателями», бочка получила двойное значение. Для тех, от кого прятали, оно приобрело применение – холодильника. В начале, когда вода наполнялась из ручья, она была холодной и быстро охлаждала бутылки, даже в жаркий летний день.
А для тех, кто прятал, она стала своеобразной черной дырой, источником расщепления материи, куда попадало и, совершенно неведомым образом, пропадало спрятанное.
Я помню комичное и, одновременно, грустное зрелище, как моя бабушка, стоя на стремянке, примерно на высоте двух метров над землей, скребла палкой по дну бочки, тщетно ища то, что накануне там спрятала.
«Куда девались спрятанные бутылки!? Может, легли на бок и скатились к краям!?» – наверное, думала она.
Бутылки действительно «легли», но не на дно бочки, а на «дно» тех, кому я их преподнес, как спасительное лекарство – с самого утра.
Десять минут поиска для бабушки, кажется, были чем-то вроде столкновения с полтергейстом, кое-как балансируя на маленькой площадке лестницы, вглядываясь в черную «бездну» бочки, наполовину заполненной, пахнущей тиной и металлом, водой. Она ничего не могла понять, пока не спустилась и не увидела мой взгляд, по которому определила причину таинственного исчезновения.
Как сейчас помню, она с досадой, сильно бросила палку, которой барахтала в «тайнике», так, что от удара полетели кусочки земли. И ушла, ничего не сказав.
Наверное, это был первый момент в моей жизни, когда кто-то по-настоящему во мне разочаровался. Больше мне не доверяли прятать водку. После истории с бочкой, бабушка тоже поняла, какую сторону я занял.
Потом был долгий период среднего возраста, когда я прятал уже свою выпивку, где только мог, от водосточной трубы до старого фамильного сервиза, которым никто лет сто не пользовался. Поэтому портвейн (кажется, это был он), отдавал плесенью кофейника, куда я его переливал. Правда, учитывая качество напитка, это никак не влияло на вкус.
Как и все подростки, я зажевывал запах, прежде чем вернуться домой, врал про «бутылочку пива», в те моменты, когда с самого порога, не удержавшись, бежал блевать. Брызгался одеколоном, носил с собой зубную пасту, чеснок, полоскал рот водой… только с годами понимаешь, насколько эти попытки утаить выпивку, жалки и наивны.
Я помню, как во время школьной экскурсии, предварительно размявшись литровой бутылкой водки, на троих, я дышал на экскурсовода так, что тот старался отойти подальше, но, не мог, потому что сзади была стеклянная витрина, про внутренности которой он рассказывал.
Учитель, который нас на эту экскурсию повел, отнесся с пониманием и выдал мне ментоловую конфету. В глазах этого прекрасного человека, Сергея Васильевича, я, тогда четырнадцатилетний, в драбадан пьяный, съедаемый ненавистью, неуверенностью и одиночеством, убийственным коктейлем «юность», прочитал – понимание.
Это было неожиданно. Ни осуждение, ни злость, ни тревогу или стыд за меня… понимание! Ни понимание алкоголика к алкоголику, которому грош цена. Сергей Васильевич не был алкоголиком. Нет. ПОНИМАНИЕ.
Мне кажется, в тот момент, я тоже что-то понял. Пусть на миг, пусть это сразу стерлось, и я снова унесся гоготать, задирать девушек и планировать с собутыльниками, где и как раздобыть следующую выпивку. Но, на миг. На секунду. В этом понимании в его глазах, я сам понял, что не виноват, в том, что со мной происходит. И не могу быть виноват. Четырнадцатилетний ребенок, как я могу быть в чем-то виноват!?
И еще, я понял нечто, куда более важное. Пусть я и не виноват, не могу быть виноват, – это не важно. Что-то с этим делать придется мне. Только мне, самому!
Но! И это еще более важно! Я могу ничего с этим не делать. Все окей, может быть общество и осудит того, кто из четырнадцатилетнего пьяненького мальчика вырастет в двадцатилетнего уродливого полумужчину, с кругами под глазами, который потом превратится в окончательно опустившегося тридцатилетнего, с нетвердой походкой, тремором в руках и мешками кожи. Да, общество осудит. Повздыхают родственники, поплачут самые близкие люди, скажут что-нибудь поддельно-обеспокоенное давние знакомые. Но, потом все быстро забудут. Все пройдет, все рассосется. Тело станет дряхлым и умрет.
Поэтому, с этим можно ничего и не делать, если ты только сам этого не хочешь… – кажется, это я на миг понял, пока в какой-то прострации смотрел на синий прямоугольник конфеты, который лег мне на ладонь, чтобы оградить бедную женщину-экскурсовода от жуткого перегара.
Время подросткового алкоголизма незаметно перетекло в профессиональный. Я много работал, ездил по всей стране, проводил переговоры, совершал сделки, придумывал бизнесы, ошибался и срывался… и, конечно, много пил. В качестве награды, за стресс, чтобы унять боль поражения. Почти в любом бизнесе, особенно в России, всего этого настолько достаточно, поэтому пить можно постоянно, даже не нужно придумывать особые поводы и оправдания.
Потом профессиональный алкоголизм стал не очень интересным, все этапы были пройдены, все «плюшки» получены.
Профессиональный алкоголизм сменился на тайный, так как, я «случайно» женился на женщине, которая категорически не принимала пьющих мужчин.
О… это было вступление в высшую лигу! Если перед бизнес-партнерам не так уж и страшно расколоться в выпивке. В конце концов, что такого, если напряженно работающий человек, выпил вечером. Или, в подростковом возрасте, попасться родителям!? Ну, да, пью… вы в этом виноваты!
Но, попасться взрослой женщине, матери своих детей, которой ты, тоже, как взрослый человек, обещал завязать, это… да, это сильный удар по самолюбию. Только не подумайте, что это удар по самолюбию в том смысле, что «как я могу, я же обещал». Нет, это удар по самолюбию человека, который постоянно совершенствуется в своем алкоголизме, думая о том, насколько мутным может быть стекло, за которым он сидит. С самого детства, в разных ситуациях, в разном состоянии, я оттачивал свое «искусство» и вдруг… попасться, когда только перешел в высшую лигу!? Ну, нет!
К тому времени, мое «искусство» и правда достигло апогея. Одежда, сумки, рюкзаки, а соответственно, специальные карманы, ниши, потайные застежки, – все это служило одной цели, – прятать там выпивку различных мастей.
Отныне, бутылки подбирались не по объему и содержимому. Нет, это для дилетантов. Виды и тара моей выпивки носили чисто утилитарный характер.
Хитом моих покупок стали двухсотграммовые фляжки с виски или джином. Плоские, для того, чтобы не выпирали из внутреннего кармана. При этом, по объему – как раз достаточные на два быстрых опрокидывания, по сто грамм каждый. Ра-два, великолепно!
Если мне хотелось напитков слабее и требовался больший объем, то в ход шла заправка моих верных «листериновых» друзей – флаконов с зубным ополаскивателем, которые всегда были со мной, дома и в любом путешествии.
События и места служили поводами «как бы выпить».
В связи с этим, я вспоминаю выпивку «по-булгаковски», которая происходила, пока жена с дочерью гуляли на детской площадке Патриарших.
Все в этом идиотском «спектакле» было рассчитано по секундам.
Мы шли вместе, от Арбатской до Патриарших, совершая воскресную прогулку, заодно выполняя обещание «побыть вместе».
Примерно на половине пути, я останавливался, как вкопанный, для острастки, бил себя по лбу или закрывал лицо обеими руками, изображая стенания.
– Господи… – вздыхал я.
– Что, что, что… что такое!? – беспокоилась моя жена, думая, что у меня начался инсульт или что-то такое.
– Господи… я же забыл…
После слова «забыл», подставлялись разные причины, по которым я должен на пять минут вернуться домой. Забыл сделать что-то важное по работе, забыл закрыть машину, забыл кофе на плите… я уже говорил, мозг алкоголика чрезвычайно изобретателен на тему «как выпить».
– Идите дальше… без меня! – произносил я с миной страдания, означающей, что ненавижу свою «ношу» и что счастливая воскресная прогулка, всей семьей, для меня отныне безвозвратно испорчена.
– Ну ладно, иди. – пожимала плечами, жена. Не понимая, к чему такая экзальтация чувств.
Глубоко вздыхая, разочарованно мотая головой, всплескивая руками, я уходил выключать кипящее молоко или отправлять самый важный, в своей карьере, email.
На самом деле, быстро пройдя в обратном направлении пару домов, я поворачивал за угол, заскакивал в магазин, где меня ждало все «великолепие» воскресного мира.
