полная версия

Юрий Александрович Штаб
Второй шанс

Мы остановились перед входом. Славик видимо сказал какую-то шутку, потому как в зале раздался смех. Мой выход, по-видимому, должен был сопровождаться специальным объявлением, так что, пока оно не прозвучало, то мы и продолжали топтаться у входа. Во мне опять стала подниматься волна глухого негодования – у меня не было ни малейшего желания становиться развлечением для праздной публики. С неожиданной горечью я понял, что природа человеческая мало изменилась за последние столетия – как и в средние века, казнь собирала толпу любопытных зевак. Спасибо и на том, что лицемерные рассуждения о гуманности навсегда исключили костер, кол или крест из возможных способов лишения человека жизни, оставив им место лишь в музеях.

До меня донесся обрывок фразы Славика: «…сейчас он появится в студии!». Зал взорвался аплодисментами. Сколь часто я слышал этот звук и как же он меня раздражал во время шоу! Вот уж не думал, что именно под такой аккомпанемент мне придется прощаться с жизнью. Охранники синхронно шагнули вперед, а вот я уперся.

– Мужайся, Виктор, – начал увещевать меня один из них. – На тебя же камеры смотрят, неужели ты хочешь, чтобы вся страна узнала о твоем малодушии?

Я понимал, что меня все равно заведут внутрь, но перестать сопротивляться было выше моих сил. Одна только мысль о том, что Славик с такой же равнодушной вежливостью будет расспрашивать меня о моих ощущениях, с каким он общался с конкурсантами, приводила меня в бешенство. Правда, со скованными руками я нормального сопротивления оказать не смог и меня все же втащили в зал.

Обстановка меня ошеломила и оглушила. В глаза били яркие софиты, гудели какие-то механизмы, зрители обменивались замечаниями. Их было очень много. Казалось, что зрительский сектор еще расширили. Может, так оно и было. Мне как-то не хотелось прикидывать, сколько раньше рядов кресел было в студии и сколько их стало теперь.

Я совершенно автоматически шел туда, куда вели тюремщики. Меня поставили посреди зала перед небольшой микрофонной стойкой и я наконец-то увидел Славика. Он скромно стоял возле зрителей, уступив сегодня мне звание главного действующего лица этой передачи. Он начал речь. Я слушал краем уха, до моего замутненного сознания долетали лишь обрывки фраз. Кажется, он поздоровался, потом о чем-то спрашивал. Я пару раз наугад кивнул, а в голову лезли совершенно удивительные мысли.

Мне вдруг стало искренне жаль знаменитых людей. Страшно подумать, что им приходится каждый день сталкиваться с гипертрофированным вниманием к своей персоне. Я совершенно не мог понять, как же они умудряются мириться с бесконечными вспышками фотоаппаратов. Лично меня они буквально ослепили, а ведь звезды терпят это годами. Только теперь я начал находить извинение слишком агрессивному поведению некоторых знаменитостей по отношению к папарацци.

Перед глазами мысленно вставали картины прожитой жизни. Это происходило совершенно бессистемно. То вспоминались события детства, то вдруг приходила на ум переписка со Сверчком и его рассказ о знакомом, который в обычной жизни был менеджером, зато в компьютерной игре стал императором. Потом вспомнилась драка с Тарасовым и его последний визит, когда он умолял меня не участвовать в шоу. Я попытался стряхнуть липкую пелену забвения со своего сознания. До меня дошло, что это моя же психика заботливо пытается оградить меня от кошмарных событий сегодняшнего вечера, но сейчас мне нужна была ясность мыслей.

Я хотел увидеть Стаса. Мне особенно нечего было ему сказать, так как любое мое слово мгновенно оборвало бы даже самый тихий шепот в зале и заставило всех внимательно прислушиваться к тому, что я говорю. В такой атмосфере с другом не попрощаешься. Но мне все же очень хотелось последний раз хотя бы встретиться с ним взглядом. Убедиться в том, что действительно существует человек, которому съемки в реалити-шоу принесли удачу. Зарядиться его спокойствием и уверенностью в себе.

Я внимательно обвел взглядом весь зал и там, где проходил мой взор, люди замирали и с непонятным мне любопытством и восторгом глядели на меня. Несколько человек зачем-то помахали мне рукой. Лица их мне неизменно оказывались незнакомы, либо же память у меня заметно сдала буквально за этот вечер. Стаса в студии не было. Ведь не было? Или же память моя и в самом деле стала меня подводить?!

Не оказалось и родителей. Хотя последнему обстоятельству, наверное, стоило порадоваться – не думаю, что им следовало видеть то, что совсем скоро произойдет. Еще хотелось надеяться, что по телевизору они эту трансляцию также смотреть не будут.

Я постепенно опять начал погружаться в пучину отвлеченных размышлений и давних воспоминаний. Славик что-то говорил, поворачиваясь то в объектив одной из камер, то к зрителям в зале. Я не прислушивался, чем он там будоражит умы аудитории. Может быть, ведущий иногда адресовал свои реплики и мне, но я не обращал внимания. У меня не было ни малейшего желания с ним разговаривать. В конце концов, я не обязан из кожи лезть вон, стараясь сделать этот эфир максимально интересным и интригующим.

Потом рядом со Славиком появился врач. Его нетрудно было узнать по белому халату. Он прочитал небольшую лекцию на тему того, как организм человека реагирует на действие электротока, акцентировав внимание слушателей на том, что весь процесс казни абсолютно безболезненный. Потом ответил на несколько вопросов сидящих в студии людей. Я его не особо внимательно слушал, размышляя о том, что организаторы могли бы всю эту прелюдию провести еще до моего появления в зале.

Похоже, что время нашего представления подходило к своему завершению. Я рассеянно мазнул взглядом по человеку в форме, который вышел на передний план. Мне лицо его было смутно знакомо, но абсолютно не хотелось рыться в памяти, чтобы понять, кто это такой. Скорее всего, кто-то из прокуратуры. Он держал в руке бланк. В зале повисла мертвая тишина. Я обвел взглядом студию – на мне сошлись взгляды всех присутствующих, кроме новоприбывшего, который пялился в свои документы.

Такое пристальное внимание рассеяло мою меланхолию. Во мне опять стала просыпаться ярость. Когда же это все закончится?! Охранники, все это время неотступно стоявшие по бокам от меня и почувствовавшие мое напряжение, крепче вцепились мне в запястья, по-прежнему скованные наручниками. Ну да, еще не хватало, чтобы я сейчас кинулся на кого-нибудь из находящихся в зале. Такому повороту событий обрадовались бы телевизионщики, да и телезрители тоже, но тюремному начальству такие скандалы были вовсе ни к чему. Я подозревал, что Андреевич и так далеко не в восторге от того, что процедуру пришлось сделать публичной в угоду Второму каналу.

Мне начали зачитывать приговор. Я опять не прислушивался – не трудно было догадаться, что примерно мне собирались поведать. Слова теперь вовсе потеряли для меня всякий смысл и я стоял, отрешенно глядя вдаль, стараясь ни на чем не фокусировать взгляд. Мне казалось, что я неплохо держусь, хотя и это уже было совершенно не важно.

– Виктор, желаете ли вы сказать что-нибудь напоследок? – спросил Славик.

Второй канал был явно не готов предоставить мне возможность умереть спокойно. Хорошо еще, что не предложили озвучить последнее желание. У меня настолько пересохло в горле, что я не смог бы выдавить из себя ни звука, даже если бы и захотел. Да и что нужно говорить? Я оказался в ситуации, когда все привычные жизненные устои рухнули и мое мировоззрение стремительно стало меняться. Что бы я ни попытался поведать окружающим, они смогли бы это понять, лишь оказавшись в схожих условиях.

Я не собирался ни у кого просить прощения, ни в чем не хотел раскаиваться, ни с кем не желал прощаться. «Телеканал обещал помочь мне избежать смерти, а вместо этого, нажившись на моей популярности, отправляет меня на электрический стул. Не верьте телевизору!» – выдать такую фразу мне не позволяло пересохшее горло. Зрители должны были и так понять всю иронию ситуации. Проблема была лишь в том, что, люди, не доверяющие телевидению, и так вряд ли имели привычку смотреть реалити-шоу.

Я отрицательно покачал головой. По залу пробежал разочарованный вздох, а охранники, получив невидимую для меня команду, потащили меня к электрическому стулу. Может, приговор исполнили бы и раньше, но изготовление и транспортировка такого агрегата заняла, надо полагать, не один день. Я не сопротивлялся, когда мое тело фиксировали и проводили все прочие необходимые манипуляции. Опять яркими всполохами засветились вспышки фотоаппаратов. Это уже была пытка – так назойливо светить человеку в глаза, поэтому я был даже благодарен, когда на лицо мне надели темную маску. Напряжение в зале достигло своего апогея и люди стали переговариваться, не в силах сдержать эмоции. Несколько раз прозвучал нервный смех. Время вдруг потянулось слишком медленно и я пожалел, что до последнего сохранял хоть какую-то ясность ума. Пережидать эти бесконечные секунды было бы проще, если бы мой мыслительный аппарат все-таки отказал. Мне вдруг захотелось вырваться, но это было выше человеческих сил. Я вскоре дождался фразы:

– Включить ток!

20. Стас

Ну вот я и победил… Сначала я и в самом деле не относился к проекту всерьез. Но чем ближе к апогею подходила эта безумная, скандальная, полная интриг, дурацких слухов и взаимного недоверия гонка, тем больше росло мое беспокойство. Как ни крути, но свобода почти для любого из нас казалась невероятно заманчивой. Были, конечно, в тюрьме заключенные, которые о ней и не мечтали, но такие изначально не стремились попасть на шоу. Участники вылетали один за другим, а я, к немалому своему удивлению, продолжал бороться за победу. Чем конкурентов оставалось меньше, тем сильнее кружил меня водоворот надежд и опасений. Я же старался придерживаться привычной линии поведения и сохранял показное равнодушие, хотя делать это с каждой неделей было все труднее.

Когда нас оставалось трое, а затем двое, то и у меня руки помимо воли начинали тянуться к телефону. В ухо как будто кто-то нашептывал: «Голосуй! Голосуй! Ты еще не тратил на это денег, твои ресурсы пока не истощены, а вот конкуренты уже на грани разорения и ты легко сможешь их обогнать на финишной прямой. Вот он, твой шанс! Разве несколько лет жизни не дороже твоих сбережений? Потрать их, возьми кредит, займи у родственников, у знакомых, да у кого угодно – и ты победишь!».

Гольцев несколько раз говорил, что у него есть сводный рейтинг по голосованиям за весь период шоу и он уже сейчас может предсказать, кто же в итоге победит. Славик в предпоследней серии обещал, что после выявления победителя, в специальном выпуске, посвященном съемкам, телезрителям предоставят рейтинг каждой из серий, чтобы они воочию увидели, кому они более всего благоволили в течение шоу.

Несколько раз я в последнюю секунду сдерживался, чтобы не спросить у них – кто же фаворит. Задавать такой вопрос было нельзя – правду я бы не узнал, зато свидетельство такого нетерпения обязательно стало бы достоянием публики. Никогда еще не было так трудно держать язык за зубами. Один из моих конкурентов не выдержал и стал донимать Гольцева этим вопросом. Тот, конечно, ничего толком не сказал, лишь подразнил его намеками, а потом включил видеозапись этого разговора в один из выпусков. Голосовать за себя я так и не стал. Это обязательно стало бы известно, а я пришел к выводу, что важнее сохранить ореол спокойствия и равнодушия, который, по моим соображениям, привлекал ко мне зрителей. Их любовь могла обеспечить мне куда большую поддержку, чем мои индивидуальные, достаточно скромные, несколько десятков или даже сотен голосов. Можно было долго ломать голову над тем, был ли верен мой расчет, но для меня главным стал результат – я победил, а чем мне удалось привлечь зрителей, было уже совсем не так важно.

Медленно, невероятно медленно текли последние дни заключения. Сразу после объявления результатов меня отправили в одиночную камеру, чтобы я точно дожил до освобождения. Я не возражал, хотя и не мог понять мотивацию людей, которые попытались бы мне отомстить. Первые пару дней скуку скрашивали разные проверки и медицинские исследования, которым меня подвергали так же, как и всех остальных, чей срок заключения заканчивался.

Я не привык к камере-одиночке, поэтому с нетерпением ждал времени прогулок или приема пищи. К тому же, неописуемое наслаждение приносило осознание того факта, что за нами больше не следят неусыпные глаза видеокамер Второго канала. В продолжение всего периода съемок они меня сильно раздражали, хотя я старался и не подавать виду. Чем меньше оставалось сидеть здесь, тем длиннее казались каждые сутки, проведенные взаперти.

Когда я попал в тюрьму и немного освоился, я начал жить размеренно. Мне было известно, что за решеткой придется провести не один год, поэтому я постарался наладить свой быт, чтобы заключение не стало настоящей пыткой. Обзавелся друзьями, стал ходить в тренажерный зал, увлекся онлайн-играми. Как стайер старается растянуть силы для преодоления дальней дистанции, так и я поставил перед собой цель жить не спеша, чтобы терпения хватило на весь срок.

Но теперь, когда до миража свободы можно было дотянуться кончиками пальцев, выдержка стала мне изменять. Иногда начинало казаться, что не было никакого шоу и моего триумфа в нем, а значит сидеть мне здесь еще очень долго. Было бы глупо искать подтверждений реальности у охранников или заключенных или же звонить Гольцеву, чтобы спросить: «А я на самом деле выиграл? Когда меня выпустят?». Поэтому, чтобы убедиться в том, что это – не сон, я включал компьютер и пересматривал последний выпуск «Второго шанса». До сих пор я с трудом мог поверить в свою победу.

Я хорошо помнил видео, показанное в полуфинальном выпуске. Интервью с вылетевшим Серегой и то, как он взбесился, когда его спросили, кому же он теперь желает удачи в финале. Помнил и его упреки, в том числе в мой адрес, но не чувствовал никакой вины перед остальными участниками. Это было тяжелое испытание, но каждый из них шел туда по своей воле, а с вылетом отнюдь не кончалась жизнь. Многим это шоу стоило слишком дорого. Илья вскрыл себе вены, Антон в одночасье остался без друзей, а Серега еще нескоро восстановит психику. Не говоря об остальных игроках, чьим надеждам не суждено было сбыться. Однако мои мысли занимал по большему счету только Виктор.

Когда я узнал, что все его апелляции не дали эффекта и он все же будет казнен, меня как будто ударили кувалдой по голове. В это невозможно было поверить. Мне тогда лишили общения с остальными заключенными, выпускали на прогулки в другое время и кормили отдельно. Все это объяснялось тем, что я мог возбудить в ком-то слишком сильную зависть и потому мне лучше пока посидеть в безопасном одиночестве.

Я не бунтовал – проходил всевозможные медицинские проверки и мысленно развлекал себя мечтами о будущем. Я прокручивал в голове разные варианты того, как я попрощаюсь с друзьями, а затем мы будем созваниваться или переписываться. Со временем мы встретимся, ведь у меня не было сомнений, что Виктора помилуют, Серегу вылечат, а Антона рано или поздно выпустят. Вот в этот момент, когда я целиком и полностью поверил в придуманную мной самим сказку, пришел Гольцев.

Он ошарашил меня новостью, что никакой пересмотр не состоится и приговор Виктора будет приведен в исполнение. В голове водоворотом завертелись мысли о том, что шоу еще, наверное, не закончилось и меня продолжают снимать камеры наблюдения. Журналист просто хочет увидеть мою реакцию и растиражировать ее в каком-нибудь специальном выпуске, посвященном съемкам шоу. Но Гольцев покачал головой и предложил залезть в интернет или позвонить начальнику тюрьмы, чтобы убедиться, что это – не розыгрыш. Я выбрал первый вариант – новостные ленты самых разных сайтов наперебой сообщали, что приговор в самом нашумевшем судебном разбирательстве последних лет остался неизменен.

Витька перестали выпускать из камеры, отрезали интернет, забрали мобильный телефон, так что увидеть его или хотя бы услышать больше не было ни малейшей возможности. Поводов откладывать казнь не нашлось, ведь решение суда давно было утверждено и фактически для претворения этого вердикта в жизнь нужно было лишь назначить дату. Я же повел себя подобно страусу, прячущему голову в песок, в безумной надежде, что если я не буду знать, когда состоится казнь, то она и вовсе не состоится.

Поведение мое было, безусловно, глупым, но трудно требовать от человека разумных рассуждений, когда он узнает, что его друга планируют убить в ближайшее время. А между тем, этот день приближался, что дало Гольцеву замечательный шанс еще раз меня шокировать. Во время следующего визита он заявил, что я должен почтить казнь своим присутствием и сделать это нужно сегодня. В этот момент мне впервые за весь срок, проведенный в тюрьме, полностью изменила выдержка.

– Я думал, ты проявишь больше участия к судьбе друга и не забудешь, на какой день назначена казнь. Да во всех последних новостях это было указано! – сказал Гольцев. – Идем, только тебя и ждут. Ты, можно сказать, чуть ли не главная фигура в сегодняшнем спектакле, после Виктора, конечно. Я немного рановато пришел, но тебя еще стилисты должны привести в порядок.

Я испугался, мне не хотелось туда идти. Мне не было страшно, когда я чуть не начал войну с тюремными «авторитетами», собираясь заступиться за Виктора и переломать кости Дыму. Тогда вскипевшая ярость помогла не чувствовать страха – я готов был бороться до последнего, ведь в такой борьбе мои руки, без преувеличения, многого стоили. Однако в итоге Витек настоял на возможности разобраться без моей помощи. Тогда я стоял на выходе из спортзала, ожидал, кто же выйдет оттуда и терзался неизвестностью, но если бы вышел Дым, то ему бы не поздоровилось. К счастью, целым и невредимым, хотя и разрисованным чужой кровью, ко мне вышел Виктор и на этом конфликт был практически исчерпан. На этот же раз я прекрасно понимал, что теперь борьба бессмысленна и вся моя верность, и все боевое искусство окажутся бесполезны. Я не хотел идти туда и бессильно смотреть на казнь, будучи не в состоянии ему помочь. Но в то же время я не хотел сидеть здесь, зная, что сейчас должно произойти. Гольцев заметил мое замешательство:

– Пойдем, не сидеть же тебе взаперти. Ты обязательно должен быть там.

Я попятился от него. В голове даже мелькнула бредовая мысль, что стоит за что-нибудь ухватиться, чтобы он меня не потащил с собой. Потом я немного взял себя в руки и сообразил, что не станет же шоумен тащить меня за шиворот, да и не те у него силы, чтобы со мной совладать. Я отказался наотрез. Гольцев перепробовал все возможные варианты. Он взывал к моему, ставшему знаменитым, хладнокровию, уговаривал, доказывая, что Виктору захочется увидеть лучшего тюремного друга, требовал послушания, поскольку он организатор шоу, которое подарило мне свободу.

Он распинался достаточно долго и совершенно безрезультатно. Увидев, что я не собираюсь менять решение, Гольцев даже пригрозил, что аннулирует мое освобождение, но в это я не поверил. Во-первых, в моем договоре не было никаких пунктов про присутствие на казни, а во-вторых, это был бы слишком большой скандал – многомиллионная армия зрителей могла бы возмутиться: «Почему не освобожден победитель, за которого мы все вместе заплатили целое состояние?». Да, в этой ситуации телезрители были клиентами, заказывающими умопомрачительно дорогую услугу, так что даже Гольцев и весь Второй канал едва ли решились бы не выполнить своих обязательств.

Но заставить Вову отказаться от вожделенной затеи было непросто – он стал надо мной насмехаться, утверждать, что я трус и слюнтяй, у которого в трудную минуту сдали нервы. Я с большим трудом сдержался, чтобы не выбить ему зубы, и признал, что он прав. В качестве последнего аргумента он пообещал, что пришлет несколько охранников и меня приведут под конвоем. Я не остался в долгу и дал слово, что устрою в студии грандиозный скандал. Я пригрозил открыть такие секреты нашего шоу, что ему после этого вовек не отмыться, даже если я всю оставшуюся жизнь вынужден буду провести в тюрьме. На казни должны были присутствовать журналисты самых разных компаний, так что мои слова мгновенно стали бы известно целому миру.

– Ну ладно, ладно, успокойся, – примирительно развел руки в стороны Гольцев. – Вот скажу тебе честно – мне еще ни на одном шоу не приходилось работать с такими строптивыми и норовистыми людьми. Виктор и сам постоянно мне перечил, упрямился и скандалил. То ли дело в том, что вы, вынужденные жить здесь в неволе, пытаетесь хоть в чем-нибудь проявить характер и поступать наперекор приказам, то ли еще в чем-то.

По его глазам я понял, что он готов уступить. Наверное, понял, что мои нервы тоже не железные и если я сейчас сорвусь, то еще непонятно успеют ли ему прийти на помощь, как в свое время Тарасову.

Он ушел, а меня тут же стали терзать сомнения – это был точно последний шанс увидеть Витька. Еще минуту назад я готов был драться насмерть, чтобы никуда не идти. Сейчас же я начинал подумывать о том, чтобы попытаться вынести дверь или хотя бы достучаться до охранника с тем, чтобы меня пустили попрощаться с другом. Но если бы Гольцев вернулся, то я бы не согласился с ним пойти. Этой дилеммой я мучился весь вечер и даже всю ночь, хотя к утру прекрасно понимал, что казнь уже давно состоялась. Однако поверить в это я просто не мог.

Я так и не сумел уснуть и провел ночь, меряя шагами комнату. От недосыпания и переживаний целый день болела голова и я продолжал бродить по комнате из угла в угол. Мне не хотелось никуда не выходить, поэтому еду мне приносили в камеру, хотя я почти не притронулся ни к завтраку, ни к обеду, ни к ужину. С наступлением следующей ночи меня все-таки сморил беспокойный, полный кошмаров и регулярно прерывающийся сон.

Оставалось мне здесь сидеть совсем недолго. Теперь, после казни, я считал большой удачей то, что меня отправили дожидаться освобождения в отдельную камеру, которая давала мне тишину и покой. С завершением шоу я навсегда простился с Виктором, возможно, что навсегда – с Серегой, надолго – с Антоном, и мной овладела страшная усталость. Навещали меня только охранники, приносившие еду и Гольцев. Когда Вова пришел в третий раз и сказал, что завтра меня выпустят – я с удивлением понял, что прошло уже больше двух недель с того момента, как меня назвали победителем шоу «Второй шанс».

Мое возвращение к свободной жизни Гольцев хотел превратить в отдельное и тоже очень яркое шоу. Он не зря выпускал меня в субботу, так как на воскресный вечер была запланирована серия, подводящая черту под всей этой эпопеей. Он желал завершить проект на мажорной ноте – видеозаписью моего освобождения. В этом выпуске должен был присутствовать и я, но уже в качестве свободного человека, специально приглашенного в студию.

И вот наступил день моего триумфа. С самого утра ко мне неоднократно заходили то Гольцев, то Славик, то визажисты. Выпустить меня должны были к полудню, а пока я мог в последний раз проделать все привычные ритуалы: сходить позавтракать, потом на прогулку и на тренировку. Была бы моя воля, в спортзал я бы не пошел, так как на посещение было отведено всего минут пятнадцать, за которые все равно ничего толком успеть нельзя, но Гольцев настоял. Он хотел сделать видео, в котором я посещу все места, которые занимали мой досуг во время заключения.

И я бродил по тюрьме, а за мной, как зеваки за экскурсоводом, плелись журналисты. Виктор рассказывал, да и сам я потом в записи видел, как в начале шоу он также проводил экскурсию по тюрьме. На этот раз моя очередь подошла. Несколько раз в течение этой прогулки Славик организовывал короткие интервью. Он расспрашивал о том, что было самым трудным за время заключения и позже, во время борьбы за победу, просил поделиться планами на будущее. Я отвечал, а сам ломал голову над тем, какие каверзные вопросы ожидают меня в завтрашнем специальном выпуске. В том, что они будут непростыми, сомневаться не приходилось.

Я с легкостью расставался со своей камерой и сокамерниками, со столовой, с прогулочным двориком и со спортзалом. Не думаю, что когда-нибудь буду за всем этим скучать. Сложнее было попрощаться с Антоном – любопытные объективы видеокамер не то чтобы не давали искренне поговорить, но все-таки раздражали. Он оставался здесь практически один, ведь, как и я, он не завел других друзей, кроме членов нашей компании. Я спросил у него про Серегу, но он сказал, что увидеть его мне вряд ли удастся. Испытания оказались слишком серьезными для его психики, так что было вовсе неизвестно, когда к нему начнут пускать посетителей.

– Честно говоря, я не думаю, что он был бы рад тебя видеть, – добавил Антон. – Впрочем, адрес его больницы я тебе по почте скину, при случае можешь навестить.

День подходил к полудню. Скоро должна была начаться наиболее торжественная часть мероприятия. На улице, за воротами меня уже добрых пару часов ожидала большая толпа людей – целый ворох журналистов и просто праздношатающихся зевак. Обо всем этом мне любезно поведал Славик. Для меня же было важным лишь то, что в этой толпе стояли мои родители, сестра, двоюродный брат, дочь и даже бывшая жена.

Дело не обошлось без обязательных благодарностей в адрес Второго канала. Также мне пришлось пожелать удачи моим, уже бывшим, конкурентам. Эти слова я предпочел бы не произносить – мне они казались похожими скорее на издевательство, но Гольцев в этом вопросе оказался просто непоколебим. И вот все приличествующие моменту слова сказаны, и я направился к закрытым пока воротам тюрьмы. Хотя, согласно стандартной процедуре, освобождаемого выпускали через обыкновенную дверь, меня, как местную знаменитость, решили удостоить особой чести – передо мной откроют широкие транспортные ворота. Такая себе триумфальная арка для победителя, торжественно шагающего навстречу свободе. Хорошо еще, что ее хотя бы цветами не стали украшать. Обычно возле них постоянно дежурил охранник, но на этот раз никого поблизости не оказалось.

Я подошел к ним в полном одиночестве, операторы остались позади и снимали мой марш со спины. Заняв почти всю ширину ворот, на них гордо красовался плакат с эмблемой Второго канала. Ну, разумеется, никто не должен забыть, чьими стараниями я вырвался на волю. Мне стало смешно, но я не пытался подавить улыбку. Ведь сейчас меня увидят все, кто ожидал моего освобождения, а победителю, наверное, полагается улыбаться.

Сама перегородка плавно и беззвучно начала отодвигаться в сторону, а я подсознательно ждал, что сейчас еще и туш грянет, но этого не произошло. Что же, может быть, торжественную музыку потом добавят, когда ролик будут показывать в завтрашнем выпуске. Сразу за воротами меня ждал Славик. Он улыбнулся, пожал мне руку и поздравил. Не успев сделать и трех шагов, я оказался окружен журналистами, которые стали наперебой забрасывать меня вопросами. Автографов пока никто не просил – и на том спасибо. Я отвечал на вопросы, жмурился из-за солнца и слепящих вспышек фотоаппаратов, а сам старался пробраться туда, где стояли мои родные.

Навстречу мне, я отлично видел, пытался протиснуться мой двоюродный брат. Нам наконец-то удается пробиться друг к другу, мы обнялись, сорвав еще один букет фотовспышек. Дальше двинулись уже вместе. Моих родственников оттеснили назад, к проезжей части, зато они стояли рядом с двумя машинами, в которых мы отсюда и скроемся. Я обнялся с близкими, брат же в это время пытался оттеснить хоть немного назад особо настырных журналистов. Это оказалось сложной задачей даже для него, несмотря на рост под метр девяносто и крепкое телосложение. Мы расселись по машинам и уехали. Несколько автомобилей с наиболее настырными «акулами пера» рванули вслед за нами, а когда мы подъехали к своему подъезду, то оказалось, что и возле него дежурят люди. Пришлось еще раз с трудом прорываться к квартире, перемежевывая ответы на вопросы просьбами посторониться и разрешить пройти.

Я вряд ли смог бы последовательно вспомнить, кто и что говорил во время поездки, да и потом, дома. Высказать всем нам нужно было очень много и, наверное, это лихорадочное возбуждение не так быстро уляжется. Весь этот день я провел, не покидая родных пенатов, в кругу самых близких людей. На следующее утро мне нужно было съездить на встречу со Славиком, обсудить вечерний эфир. На улице меня поджидало несколько наиболее рьяных журналистов. Пришлось некоторое время потратить на общение с ними, благо, я вышел немного пораньше, предвидя такую ситуацию.

Я знал, что нужно немного потерпеть и меня вскоре оставят в покое. Опыт младшей сестры, изрядно увлеченной реалити-шоу, подсказывал, что подобная слава очень быстротечна – скоро появится какой-нибудь новый, еще более скандальный и экстравагантный проект, после чего герои прошлых саг неизбежно уйдут в тень. Обычно для них это становится неприятным сюрпризом, а то и настоящей трагедией, но лично я с удовольствием заживу обычной малоприметной жизнью.

Я вышел пораньше еще по одной причине. Хотел немного побродить по городу, свыкнуться с мыслью, что теперь я волен ходить куда вздумается и когда захочу. Поневоле пришла на ум одна из первых серий шоу, в которой Виктор повествовал об условиях содержания в тюрьмах на разных этапах развития цивилизации. По сравнению с его рассказом, современная «зона» была больше похожа на базу отдыха.

Путь, которым я двинулся к Славику, не был самым коротким. Я проделал часть дороги пешком, затем сел на автобус. Солнцезащитные очки здорово изменили мою внешность. На съемках шоу я ведь в них ни разу не появлялся. Так что никто меня пока не узнал. До заключения мне не один раз приходилось слышать, что отбывшим срок сложно заново научиться жить в обществе. Эта адаптация для них скорее похожа на привыкание к условиям существования на другой планете. Я пока не мог судить, насколько трудно мне будет влиться в темп обычной городской жизни, но то, что окружающий мир заметно изменился, не вызывало никаких сомнений.

Не так и долго я пробыл в тюрьме, но слишком многое за это время успело измениться. Когда я увидел первую машину, разрисованную логотипами молочной компании, я сначала подумал, что это их фирменный транспорт, из чувства рьяного патриотизма покрашенный в корпоративные цвета. Потом, насчитав таких автомобилей на дороге не один десяток, я понял – торговые компании освоили новый вид рекламных плоскостей. В окне моего автобуса, ну прямо как на экране телевизора, шла одна бесконечная бегущая строка и ладно это были бы только автомобили. Но нет! Стены домов, заборов, остановки – все изобиловало от предложений самых разных товаров и услуг, какие только можно было себе вообразить.