Йека Петрова
Песнь цветов
До сей поры считали в доме Василисы Фанину доброту даром, но за то любили её не меньше и не больше – им с братом доставалось поровну любви. Третьяк был мальчишкой вспыльчивым: мог дать сдачи, если надо, и обозвать в ответ обидчика – не грубо, но хлёстко – так, что тому ничего не оставалось, как только открыть рот и бессильно сопеть. Он честно пытался объяснить Фаньке, что можно иногда (лишь изредка, разумеется!) дать по носу тому, кто дал тебе по лбу, но та насилия не признавала – даже лёгкого пинка или смачного щелчка. И, хоть Третьяк и попрекал сестру за мягкосердечность, сам с лёгкостью вступался за неё. Так было, напомнит цветок, до этого самого вечера. (С тех пор, как цветочница спряталась за терновым занавесом, даже самые порядочные жители превратились в непорядочных.) Этим вечером, ещё не поздним, но уже предвещающим темноту, Фаня пришла с прогулки, села на стул и расплакалась. На её лице красовался большой красно-синий синяк.
– Эй, нюня! – завопил Третьяк. – Кто тебе фонарь под глазом поставил?
– Сашка, – всхлипнула девочка. – Не знаю, за что она меня; все вдруг переменились, озлобились…
– «Перюмюнились, озлоблились» – передразнил её брат.
– Не говори с ней! – вступила бабушка. – Она же больна, ты что, не видишь?
– Чем больна?
– Милосердием, – презрительно начала Василиса, – доброжелательностью, – с отвращением поморщилась она, – участливостью, сердечностью, человеколюбием – тьфу!
– Быть нюней – это не болезнь! – возразил Третьяк и запрыгал вокруг сестры. – Фаня – нюня, Фаня – нюня! Бе-бе-бе, ле-ле-ле, ме-ме-ме!
Женщина, не помня себя, с размаху дала внуку подзатыльник, и тот, оскорбившись, убежал.
– Ты ли это, бабушка? – удивилась девочка. – Не бей его больше никогда.
– И как это у меня рука поднялась, – пролепетала Василиса, начиная наматывать по комнате круги. – Да что же это происходит – такая злость берёт! А всё почему? Потому, – повернулась она к Фане, – что ты такая жалкая букашка! Ты б ту монету нашла – не продала б ведь – за даром отдала, – и Василиса тут же накрыла рот ладонью, а сверху ещё второй рукой прижала – чтобы наверняка.
– Бабушка? – испугалась Фаня. – Ты какого-то нездорового цвета стала.
Василиса осторожно отстранила руки от лица.
– Вот, – она достала ключ от кладовки. – Пусть будет только у тебя. Запрись изнутри, если мы с Третьяком совсем с ума сойдём. Выходи, когда станет безопасно. И беги к дядюшке Фролу – добрее человека тебе не сыскать. Треть-я-як! – позвала она внука. – Неси всю нашу одежду.
Целый вечер семья нашивала колокольчики на все наряды, кроме Фаниных, чтобы и шагу нельзя было ступить без звона.
– Теперь, – закончив дело, сказала Василиса, – ты будешь знать, когда мы далеко, а когда – близко. Ежели совсем дурными станем – беги, не жалея нас! Пусть Фрол увезёт тебя далеко – туда, где о тебе позаботятся. Он знает, знает… ох, как дурно мне.
– Ба, я есть хочу! Мы ужин пропустили из-за Фани, – заверещал Третьяк, – вот бы ей второй фонарь поставить, чтоб освещала улицу вместо нытья!
– Мало тебе подзатыльника было? – сурово процедила Василиса.
– Не нужно подзатыльников, бабушка, – Фаня погладила брата по спине.
Третьяк фыркнул и встал из-за стола.
– С меня хватит. Я иду гулять!
– Никуда ты не идёшь, будем ужинать.
– Отстань, ба! Я большой уже, сам решаю за себя!
И мальчишка наспех накинул пальто, наискось натянул шапку, набросил шарф и выскочил во двор. Василиса выбежала за ним, прихватив с собой старый веник.
Фаня подошла к окну, прислонилась к стеклу и прищурилась. Глядит: Третьяк полез на сосну, а бабуля одной рукой его за штанину вниз пытается стащить, а другой – по мягкому месту шлёпает веником.
В это самое время, продолжит петь цветок, дядюшка Фрол мастерил игрушки в лавке, и каждую поделку показывал своему псу Галопу. Ежели Галоп всего разочек тявкнет – значит, игрушка хорошая, дважды – нужно переделать. Дядюшка был обычного цвета, без намёка на трясину, но только потому, вероятно, что в последние дни часто общался с собакой и редко – с людьми.
– Смотри, Галоп, как тебе паровоз? Красивый, правда?
– Тяв-тяв! – отвечал ему пёс.
– Ты прав, дружок, колёса нужно тоже разукрасить.
И только Фрол потянулся за кистью, как кто-то постучался в дверь.
– Может, покупатель? – обрадовался дядюшка, подмигивая псу.
– Тяв-тяв, – засомневался Галоп.
Надев поверх рубахи праздничную жилетку с причудливой вышивкой (приглядевшись, в схематичных узорах можно было признать ягоды и цветы, пташек и коней, снежинки и деревья), Фрол встретил гостью.
– Фаня, деточка! Проходи, проходи, пожалуйста.
Девочка загляделась на игрушки, которых было так много, что свободного места почти не осталось.
– Дядюшка Фрол! – воскликнула она, указывая на поделки.
– Ах, это… Обычно ведь я едва поспеваю за всеми желающими – только закончу игрушку, как находится на неё покупатель, а теперь никто и даром не берёт. Вчера вот за день двенадцать домов обошёл – никому не нужны мои поделки! Ни за плату, ни за просто так – от души. Завтра, может быть, отвезу игрушки за город. Но для тебя, моя дорогая, оставлю несколько. Выбирай, что нравится.
– Дядюшка Фрол, а куда вы поедете?
– Сначала – в одну крошечную деревушку. Там домов – штук десять, не больше. Потом – в другую крохотную деревушку, а затем…
– А меня с собой возьмёте?
– Возьму, если бабушка отпустит.
– А почему ваша бабушка не отпустит вас? Она очень строгая?
Дядюшка рассмеялся.
– Моя бабушка там, за самой вершиной облаков, – он посмотрел наверх и отправил в небо воздушный поцелуй. – Твоя бабушка, Фаня, боюсь, не отпустит тебя. Детей со свежими синяками редко отпускают куда-то. Ты в столб, что ли, врезалась?
Галоп недовольно затявкал.
– Ну ладно тебе, чего мне жалеть её? Уже, небось, дома зажалели.
– Я не врезалась в столб, дядюшка Фрол.
– А что, в дерево?
– Нет. Одна девочка ударила. Я ей мандарин предложила, а она мне – в глаз! И потом стала кричать, что я надоела всем, потому что не могу быть такой, как остальные – нормальной.
– Наверное, она не любит мандарины, – тут Галоп ухватился за дядюшкину штанину. – Ай! Фу!
– Галоп, смирно, – мягко произнесла девочка, и пёс послушался. – Бабушка с Третьяком совсем с ума сошли – весь двор истоптали, веник поломали, дом перевернули вверх дном. А я заперлась в кладовке, слушала звоночки.
– Какие звоночки?
– На всю одёжку, кроме моей, нашили вчера колокольчики. Бабушка велела мне, если станет тяжко, спрятаться в кладовке и слушать, рядом ли они с Третьяком. Если далеко – можно бежать к вам, чтобы вы мне помогли. Вы сами знаете, как.
