Влас Дорошевич
Последнее слово реализма

Полуляхов остановился.

– Это был скверный удар! – сказал он тихо. – Может быть, о нем лучше не рассказывать?

– Это ваше дело. А по-моему, – начали, рассказывайте все.

– Рука, что ли, дрогнула. Но я тихо ударил. Топор застрял в черепе. Когда я поднял топор, чтоб ударить еще раз, – на топоре поднялся и мальчик. И кровь мне плеснула в лицо. Такая горячая. Я даже пошатнулся. Точно ошпарило!

У меня захватило в груди дыханье.

Если бы не боязнь показать свою слабость перед этим убийцей, – я крикнул бы:

– Воды!

Полуляхов посмотрел на меня и сказал:

– Я говорил, барин, что этого не стоит слушать!

И вот теперь я сижу, так же задохнувшийся от ужаса, как тогда. После театра, как после рассказа каторжника. Оказывается, это одно и то же.