Владимир Олегович Шалев
Ров
Сводка.
Солдат Соединенных штатов Америки Нилл Томпсон умер 11 сентября 1917 года.
По решению президента Вильсона, американская армия вступила в войну, и тем самым официально подключила к военным действиям последний континент населённый людьми.
V
Часть первая.
Я шёл по улице Френель.
<…> Оборванная страница <…>
Прижавшись друг к другу мы лежали на кровати. Нас укрывало самое тяжёлое одеяло, какое только могло найтись в этом городе. В этом обречённом на долгую тьму Париже. Но сейчас это было неважно. Сейчас уже ничего не важно, кроме нас, двух тел, прикованных друг к другу в доме близь Сены. Месяц, неделю, и даже вчера ещё было будущее, сейчас нет ничего. Значит, важно лишь настоящее.
Комнату заполонял мрак, не пугающий и не расслабляющий. Обыкновенный мрак, самую каплю пленящий. Он родился благодаря плотным шторам, наглухо закрывающие единственное окно в спальне. Я любил солнечный свет, и также любил свинцовые тучи, проще говоря, любые выражения погоды. Но квартира была не моей, а даже, если бы я был здесь хозяином, окна всё равно были бы зашторены. Ведь это нравилось ей, моему Солнцу.
Я встал с кровати и молча подошёл к окну. Приоткрыв шторы, я просунул в них голову. Было важно заслонить собой поступающий в комнату свет. На улице царил хаос стихии. Каштаны, высаженные вдоль реки, буквально плясали: ветер мотал их из стороны в сторону. Спорная антенная башня почти полностью спряталась в водно-воздушном месиве, было видно лишь основание, а макушка неравномерно исчезала. Самое интересное, что хватило бы одного мгновения, одного порыва ветра, чтобы скрыть ее из поля зрения так, будто её и не было. И через минуту проявиться обратно на этом совершенном и непредсказуемом полотне. Гроза выпускала молнии, подобное искрам, вылетающим из-под ударов мьёльнира по наковальне. Люди всегда старались предать неизвестному смысл, чтобы оно меньше их пугало. Посмотрим, буду ли я жив, скажем, через год. И стану ли я верить в предложенных богов.
Окно, состоящее из деревянной, плохо выбеленной рамы, забрызгивало дождем. Ветер сносил капли в стекло и размазывал их, как кляксы, по которым провели ладонью. После клякс на стекле оставались разводы. Забавно сейчас наблюдать за своими мыслями: при виде забрызганного окна я сразу подумал о том, что его опять придётся мыть. Послезавтра или может после выходных… как странно всё… хочется крепко зажмурить глаза, вдавить в них руки… и открыть… и видеть. Видеть всё теми глазами, которые наблюдали эту квартиру неделю назад. Всего-то одну неделю. Странные люди существа, понимают что имели, лишь тогда, когда лишаются этого.
– Обними меня крепко-крепко, – проговорила она из-за спины.
Я вздрогнул. Видимо, она давно уже стояла рядом, но не нарушала потока моих мыслей. А лучше бы нарушила. Я развернулся и вцепился в неё. Прижал к себе, слегка поднял и, обхватив руками талию, понёс на кровать. Так мы и упали, она вкрутилась носом мне в плечо, а я просто ещё крепче прижался к её телу. Такому горячему и живому. Будто в последний раз его ощущал. Не мог я перебарывать этот внутренний драматизм, хоть сейчас он и был обоснован. Надо держать себя в руках. Как странно представлять, что она может оказаться не рядом. Не где-то в зоне досягаемости, не где-то там, куда бы я смог прийти. Но страннее ощущать то, что возможно мы так лежим последний раз. Что больше мы вообще ни соприкоснёмся. Мозг непрерывно толкал эту дурную мысль вперёд всех остальных. Но где-то в глубине души я не мог поверить в то, что могу умереть.
Мы лежали молча, но по ощущениям непрерывно говорили. Мне уже надо было вставать и идти, но я не мог.
– Если устанешь ждать меня, не жди. Может, ты будешь ждать того, кто уже мёртв.
– Заткнись, я буду ждать, и не говори ничего такого, – импульсивно перебила она и вцепилась в спину ногтями.
– Знай, что ты всё выдержишь, потому что я уже крепко сижу у тебя в голове и сердце, и везде где можно, и где нельзя. А значит мы вместе, даже когда меня нет, – сказал я.
Мы встали и вышли в прихожую. Она поцеловала меня, я поцеловал её. Надев пальто и зашнуровав ботинки, я выпрямился. Она обняла меня. Мы опять вцепились губами друг в друга, я сказал, что люблю её и вышел из квартиры.
Часть вторая.
Опять засвистело. Нет, ни летний ветер, задувающий в форточку, и не холодный и продирающий насквозь морской шквал Северного моря. Я закрыл голову руками. Справа от меня резким взрывом вырвало клочок земли. В небо взлетела ива.
А ведь ещё вчера с её веток капали тёмные от пасмурного неба капли. Странно, что перед тем, как бросится наземь, я оглядел иву. Мгновение назад тёмный мох укрывал её корни, мягкий как качественная перина, и если утопить в нём ладони, он их приятно принимал. Удивительно, что бросился я не к ней, а на грунтовую насыпь, находящуюся от ивы метрах в восьми. Хотя после вчерашней атаки ничего удивительного не осталось в этом лесу. Впрочем, как и на этой планете. Цинизм в таких условиях вырабатывается меньше, чем за неделю. Может, и наивно так думать, но вчера мне стала ясна суть этой войны, и то, что абстрактные русские нас сейчас не вытащат. Они не прилетят на своём Илье Муромце и не изничтожат немецкие укрепления. Их командование подобно нашему в своей дурости и абсурдности. Но у них хотя бы телефонные кабеля по фронту прокинуты, ещё с первых лет этого столетия.
Истощился человеческий запас разумных империй. Может, остались только Швейцария, или Америка. Но готов делать ставку, что их тоже втянут, а если не втянут, то последствия разборок соседей лягут тяжёлым крестом на их жизнь. Интересно, будет ли на моём месте лежать убитый американский солдат? Звучит, как вздор, но меня бы это не удивило. Сейчас очевидно, что планируемая маленькая война обернулась огромной мясорубкой.
Ивушка-то не велика была, может, лет десять-двенадцать, как здесь появилась. По меркам этого леса – пара минут. А ведь внедряясь в историю, можно понять, что уже много столетий назад, могла эту иву, пронзит оружейная пуля. А до того, рассечь холодный меч. Теперь ее уже ничего не потревожит. Где олени, носящиеся здесь со времен английских сказок. Где лисы? Где зайцы? Убиты все, а кто не убит – скоро умрёт.
Я отряхнулся, точнее размазал мокрую глину о штаны. Эти проклятые красные штаны. И вся Франция сейчас была этими штанами. Красное сукно проступало наружу, хоть они и были, как можно качественнее измазаны глиной. Как вам это понравится, немецкие снайперы, лежащие среди других ив. В глазах, в тесноте моргающих зрачков плыли виды вчерашней атаки: оврага, заваленного телами так, что по ним можно было идти. Вповалку валялись там и мы, и враги, и союзники, и их союзники. И не было в большем счёте между нами разницы. И вправду ад пуст, и в самом деле воздаётся за грехи. Только Бог тоже погиб в этом овраге.
Рядом пробежал в атаку офицер, а за ним устремились солдаты. Его выделяли белые перчатки, конечно уже не белые, а грязно-глиняные. Я стряхнул с волос дёрн, вскочил и двинулся за ними.
Наша армия совсем не рассчитывала столкнуться с немцами здесь, в Арденнах. Мы даже не выставляли разведку, и вчера случайно вышли на ожидающие нас германские окопы. И я был там вчера, и сейчас опять иду туда. Нас совсем не учили окапываться или отступать. Только вперёд – как Наполеон. А лучше было бы ещё вчера отступить и закрепиться подле Крюна. А завтра, если не сегодня, нас оттеснят за это же Крюн и дальше. Некоторые, кто выжил после вчерашней атаки, ночью ушли в сторону Люксембурга. Но из-за отсутствия карт и разведки они скорее всего придут к позициям врага. Покамест командование не осознает бессмысленность этих, буквально штыковых атак: помирать нам и помирать в этих лесах.
***
…Ну я и сказал ему, что мол, в тех руинах и лежит винтовка эта, которую я якобы выронил при отступлении, – проговорил солдат напротив меня. – А он, дурак, взял и поверил, и ушёл в том направлении.
– Ты дурак, – вымолвил я. – Человека на наивности провёл.
– Да знаю я, самому вон тошно, делать-то чего теперь?
Солдаты вокруг молчали, никому не хотелось идти в неизвестность.
– Ладно… – протянул я, собирая общее внимание. – Опиши мне эти руины, или куда ты там вообще его заслал.
– Ну, это там, через холм – он махнул рукой в сторону леса. – Через него перемахнёшь и сразу на поляну выйдешь, а за ней справа болотинка будет, берёзами поросшая, а за ней дома разбитые… – объяснял он. – Вернее сказать дом, там хутор раскинулся, большой, наверное, был, токмо от него осталось меньше половины. Он к тебе лицом будет стоять, если правильно из леса выйдешь. Там левее маленькое кладбище, по нему и поймёшь, что дом тот нашёл.
Я молча кивнул, пронзая его взглядом, перекинул мешок через плечо и двинулся в сторону леса. Странный все-таки этот мужик: напуганный и чего-то недоговаривающий. Когда я проходил мимо крайних деревенских домов, кто-то окликнул меня сзади. Я обернулся и увидел солдата, который сначала отправил того бедолагу в неизвестные руины, а теперь и меня.
– Погоди едва, – начал он, переводя дух. – Дай, хоть перед тобой… Совесть чиста будет… А то ведь секунда – и помрём все.
– Ну говори, бежал же зачем-то.
– В общем, слушай, не ходи туда, место странное.
Я насупился и сделал лицо человека, который готов слушать любой бред, ведь весь этот бред связан с его жизнью..
– Дай, я тебе быстро распишу, что да как было. – Его голос переменился, и он начал говорить, как будто вспоминал давнее прошлое, про которое вспоминать не хочется. – Пацанёнка я туда не посылал, просто по глупости начал с ним толк о том, кто и как отступал, а потом он ушёл, ничего не сказав. Я ведь, правда, там винтовку увидел, только не свою конечно, это я так, ему добавил, иначе бы не поверил. А он ведь зелёный совсем и падок в подобное верить, вдобавок, он своё оружие где-то протерять умудрился, чудак. Я, когда отступал, забрёл в этот домик, и у окна к подоконнику была приставлена винтовка эта злосчастная. Через проём её увидел, ринулся к ней, запнулся и влетел лбом в косяк, – он сдвинул копну волос и показал свежую рану в знак доказательства.
Наверное, он подумал, что я совсем ему не верю и считаю его сумасшедшим, коих здесь в достатке хватает. Но, во-первых мне было безразлично, что так идти, что эдак, а во-вторых, глаза у него были ясными, не было в них мути безумства, которая бывает у по-настоящему больных. Поэтому я ему поверил: здесь война, всякое случается, придём – посмотрим.
– Но суть в том, что проснулся я, как ото сна, и во сне видел страшное. Что-то такое неописуемое, что как глаза открыл, так и побежал без оглядки, подгоняемый самим чёртом. Так и было.
– Ладно, я тебе верю, но всё равно пойду туда, – глухо проговорил я.
– Если уж и после такого решишься, то удачи тебе, Ф… – он замялся, пытаясь вспомнить моё имя, хотя он не мог его знать.
– Эрик, – подставил я.
– Хорошо, а я Макс.
Мы пожали руки. Они были у него почти такими же, как у меня. Грязными, резаными и уставшими, только у него ещё потными. Он сжал мою руку и сказал: «Удачи Эрик».
В лесу, поднявшись на холм, я оглянулся. Сквозь деревья были видны дома: бельгийские, французские и даже немецкие. На этой смежной земле почти не было определённого национального стиля. Да и не важен он был. Особенно для обыкновенных обывателей, фермеров или лесорубов, каменщиков или скотоводов. Для тех людей, которые живут где-то в глуши и в отдалении от столиц, в лесах и горах. Для тех, кто словом «граница» обозначает конец своего участка или своей деревушки. Они жили здесь ещё до разделения земель линиями, обозначающими разные государства. Жили долго и больше жить не будут. Деревушка успела пару раз перескочить из одних кровавых рук в другие, такие же кровавые. Одна армия забирала её у другой, а потом следующая делала точно также, когда предыдущая ослабевала.
Сквозь берёзы светило солнце. Оно единственное наблюдало за всем в гордом безразличии, даже Швейцария была более сострадательна. Я развернулся и направился в чащу, дабы успеть вернуться засветло.
Стоя в березняке, в болоте, я увидел этот дом. Подойдя ближе, я убедился, что Макс говорил правду. Он очень точно описал дом. Точнее, остатки от дома. Крыши не было, стены первого этажа едва доставали до моего роста. О втором этаже и чердаке не шло и речи, все было разворочено снарядами. Дом был типичным для нашего времени. Странным выглядело только кладбище. Если дом был изодран и изломан, то кладбище было словно из другого мира. Каменный заборчик, обелиски, кресты – всё цело. Лишь пару отломанных досок виднелись у некоторых надгробий, которых словом было немного – меньше десяти. Даже вьюн, похожий на американскую пассифлору, казался свежим и обновлённым.
Я вошёл в дверной проём, миновал печь и увидел человека, сидящего у противоположного оконного проёма. В руках он держал винтовку. Его голова с красной фуражкой была наклонена вниз. Он был однозначно мёртв.