Владимир Олегович Шалев
Ров
Часть третья.
– This is for you, – повторил солдат напротив меня.
Я потупил взгляд на него, потом на банку консервов в его руке.
– For you, – отчаянно произнёс он, – this is a gift, potearok, – с трудом попытался выговорить английский солдат.
Я, вспотев от волнения, не мог понять его.
– Podiarok biri.
До меня, наконец, дошел, смыл его слов: «подарок бери». Я аккуратно взял предложенную консервную банку. Лицо парня расплылось в расслабленной улыбке. Он пожал мне руку и попросил подождать здесь. А может, и не подождать, а уйти или станцевать, я не понял его. Но то, что он, улыбнувшись, развернулся и быстро зашагал к своим, уверяло меня в том, что я всё понял верно. Рядом двое наших переговаривались с англичанами. В это невозможно было поверить: я говорил с вражеским солдатом. Даже руку пожал. Невозможно. Меня бросило в жар, щёки горели, по телу ходил озноб. Это не укладывалось в стандарты, заложенные в нас. Рождество и мир. Как странно. Удивительным образом вся пустошь стала светлей, как будто вышло солнце.
Издалека сбоку я увидел трёх солдат; среди них был и тот, с кем я говорил. По телу прошли колкие мурашки. Отчего-то мне стало страшно. Их теперь больше, я без защиты. Оглянулся: ближайшие союзники – метрах в шестидесяти от меня, ещё несколько сидели в окопе. До них – метров пятьдесят. О чём же я думал, когда зашёл так далеко? Почему я здесь? Почему мы не разматываем проволоку? Лицо намокло, но дождя уже не было. Мне было холодно и страшно. Я посмотрел под ноги и понял, что моя рука лежит на кобуре. Резко убрав её, я не мог найти для нее место. Положение спас ряд пощёчин, которыми я себя взбодрил. Ко мне подошли трое парней моего возраста. Один из них, с бело-голубыми глазами, начал говорить.
– С Рождеством тебя! Я – Карл, это – Эдди и Томас.
Когда он говорит, весь взгляд приковывают его необыкновенные глаза. Солдат, вручивший мне подарок, был Томас, его глаза – обычная щебёнка в сравнении с глазами Карла. Другой из них, Эдди, совсем молод: небольшие усы, низкий рост и большие ботинки делают его по-доброму жалким. А ведь Эдди убивал моих друзья буквально вчера.
– Я – Ламмерт, вас тоже с Рождеством, – проговорил я сумбурно.
– To hell with the government, we should not die because of the quarrel of other people, – с гневом сказал Томас.
– Том сказал, что мы не должны убивать друг друга из-за ругани правителей.
– Add also, that England and Germany have always been friends, – сказал Том Карлу и с довольным лицом уставился на меня.
– Он говорит, что наши страны всегда дружили, – сказал Карл, вытирая глаз: в этот момент он закашлялся и выругался.
– С мыслями вашими я согласен, но как-то всё это странно и необычно.
Пока Карл переводил им мои слова, я вдруг понял, что надо тоже сделать подарок. Они переговаривались между собой, а я мысленно перебрал свой вещмешок. Сигареты. Нет, сигары! Точно, высушенные сигары, которые я выложил перед походом. Думаю, мне не придётся даже отпрашиваться, так как сейчас везде полная суматоха.
– Можете подождать здесь, я сбегаю кое-куда и вернусь.
– Of course. We will be waiting for you, – сказал Томас после того, как Карл ему перевёл.
– Сходи, мы будем здесь.
– Отлично, я быстро, luck! – бросил я и быстро пошёл в сторону блиндажа.
До блиндажа путь не близкий, поэтому я почти бежал. Спрыгнув в окоп, я никого не обнаружил, многие вылезли и пытались общаться с нашими врагами. Какой же это абсурд! Что, интересно, творилось в комнате нашего командира? Уже не скрывая эмоций, некоторые вовсю распевали рождественские песни. Выпившие солдаты гуляли сверху. Вмиг граница между двумя армиями, всегда приносящая смерть и боль, превратилась в интернациональную аллею среди разбомбленных рождественских полей.
Как, наверное, рады гражданские, которые могут выйти из каменного заточения, страха и угнетения на воздух, где их не убьют. Долго ли это продержится? На войне я выработал свойство стараться не думать о будущем. Пока что-то есть, хорошо. Потому что, как только начинаешь о чём-то думать, не успеваешь уследить за настоящим. Здесь можно наслаждаться только минутным счастьем. И накапливать это счастье в себе, чтобы пережить многолетнюю тоску.
Дождя сейчас нет, и стало более ясно. Небо почти расчистилось и готово принять ночь. Я подошёл к блиндажу, спустился по лесенке. Блиндаж был пуст, и меня это не удивило. Я сел на кровать: надо собраться с мыслями. Все казалось волшебным: мир празднует, всё состоит из веселья и добра. Это было так странно. Я не испытывал подобного очень давно и даже начал вспоминать то, что казалось давно забытым. Мать, родной дом, какие-то образы из детства. Меня пронзил запах цветущей яблони во дворе нашего дома. Такой непривычно живой запах, нежно струящийся через слои грунта и грязи, из которых я теперь состоял. Я поднялся по лестнице, завернул за угол. Мне на встречу шёл солдат. У меня не было страха, я ничего не заметил и лишь улыбнулся ему. Вражеский солдат, в его руках винтовка, от которой идёт дым. В десяти шагах лежит моё тело, из которого выходят остатки души. Эта душа пахнет цветущей яблоней.
Сводка.
Солдат Германской Империи Ламмерт Гилен-Вольф умер 24 декабря 1914 года.
III
Часть первая.
– Тебя мама просит узнать, что с тёть Зиной, говорит, она сегодня на рынке продаёт. Вот, – маленький запыхавшийся мальчик вручил Ярику авоську, – она ещё это просила передать.
– Спасибо, Мить, беги лучше домой и нигде не задерживайся здесь.
– Ярик, а можно с тобой? – с улыбкой спросил розовощёкий парнишка лет шести.
– Ещё чего, не выдумывай.
– А я тоже на поезде ездил однажды с папкой. Только не помню уже ничего.
– Митя, – Ярик насупил правую бровь, – беги домой и не зли меня, и так поезд задерживают.
– Ладно, – на этой фразе мальчуган поспешно развернулся и неуклюже побежал с вокзала.
На убегающем мальчике была неопрятно натянута рубашка, волосы сострижены почти под ноль. Сапоги были больше размера на три, но это не мешало ему передвигаться. Мальчик Митя был младшим из семи братьев Доставаловых, проживающих в Атаманской станице. Дом главы семейства, сотника Ивана Доставалова, был крайним и имел выход на берег Иртыша. Рядом с хатой Ивана стояло ещё два сооружения, принадлежавших семейству. Это были дома старших сыновей, Василия и Вениамина.
Доски вокзала скрипели под ногами убегающего Мити, он был любимым братом Ярика. Так сложилось, что Ярик во многом был для Мити вместо отца. Приближался третий час дня. С окончания зимы ещё ни разу не было дождей. Поэтому земля, на которой обычно росли одуванчики, стала настолько сухой, что потрескалась мелкими трещинами. Пространство буквально дрожало. Всё, на что падал взгляд, неестественно колебалось. Словно на Ярика были надеты странные очки, линзы в которых заменял раскалённый воздух, подобно тому, какой бывает над костром.
«Красная рубашка. Что за красная рубашка?» – промелькнуло у Ярика в голове. Рубашка на Мите и вправду отливала красным. Она не была красной, как часовня, стоящая подле Железного моста. Рубашка Мити была как будто измазана красно-коричневой краской. Странно, что Ярик заметил это, когда Митька был уже далеко. Во время их разговора он не обратил на это внимания. Более того, Ярик напрочь забыл, как выглядел Митя и то, о чём они говорили. В одно мгновение, краска оказалась кровью. На спине убегающего Мити проступала алая жидкость. Ярик ринулся к брату, начал кричать, но ничего не происходило. Он видел себя со стороны, мирно стоящего и смотрящего на окровавленного брата. Взгляд как будто отделился и парил. Ярик выглядел так, будто ничего не было, только глаза были стеклянными. Душа у него словно пылала, он рвался и кричал, но не мог шелохнуться. Красная рубашка. Взрывы. Запах палёных волос. Безудержный крик и полная тишина. Горящая изнутри голова и огонь, заполоняющий вокзал.
…Окно в железной рамке было расписано морозным узором. За холодным металлом вьюга выла одинокой волчицей. Ветер вместе со снегом буйствовал и частично задувал в кабину. Сквозь сибирскую бурю был виден застывший Иртыш. Он безмятежно стоял, скованный льдами холодного февраля. Его спокойствие было смертельным. Иртыш только казался безобидным старцем, на самом деле он – хладнокровный воин, замораживающий и не дающий пощады. Но всё-таки летом Иртыш становился добрым юношей, разместившим на своих могучих плечах город Омск. Порыв ветра скрыл и Иртыш, и все, что было за пределами поезда. Состав оказался полностью поглощён коконом из снега и ветра. Ярик стоял по левую руку от машиниста возле выхода на балкончик поезда. Он повернулся и сказал:
– Метель о-го-го! Лишь бы с поездом чего не стряслось, тут ведь, если остановиться, то всё – беда, снегом заметёт. – Ярик по-доброму ухмыльнулся.
– Тьфу на тебя, молчал бы уж, – грозно покосился собеседник. – Сплюнь лучше, а то – как вторая бригада: два дня их выкапывали.
– Да ладно тебе, я ж в шутку, – обижено сказал Ярик.
Собеседник Ярика был хорошим мужиком: крепкий, коренастый, – они с ним познакомились ещё года три назад. Ярик по дружбе пробился к нему в кабину. Собеседник был машинистом этой «овечки»1 с невских берегов2. Хоть он и был старше Ярика на десяток лет, но дружба между ними завязалась хорошая. Возраст интересам не помеха.
Паровоз летел сквозь пространство. Были только рельсы и поезд. Огромное, гудящее чудо, сотканное инженерами из листов металла, эффективно работало. Пожирало любой вид топлива, вплоть до сушёной воблы, и разрезало белую пелену омской вьюги.
– Я тут на днях выведал у одного мужичка, что Иртыш значит, – проговорил Ярик.
– Небось, опять какую-нибудь околесицу. Ты так мне уже про Порт-Артур сказывал, про короля англицкого и меч эдакий.
– Да нет же, тут тюрок такой был странный на казачьем рынке, он-то мне и рассказал, – вместо заинтересованности Ярик увидел высокомерное безразличие. Его товарищ непоколебимо всматривался в снежную даль.
– Так вот, он мне сказал, что Иртыш на ихнем говорении – это эдакий буйвол с плугом, – Ярик помялся с ноги на ногу. – Ну как землерой, если прямо.
Возникла тишина. Ярику было неловко в этой паузе, как будто он провинился, сказав глупость. Он быстро соображал, как исправить положение.
– Ну согласись, складно выходит, Иртыш же сильный. Он нашу Сибирь как поле с картошкой перерубает. Заходит в Китае и насквозь прямиком до Оби на север идёт.
– Твоя эта придумка за уши притянута, – консервативно произнёс собеседник, – ровно так я могу сказать, что Тобол – это таволга какая-нибудь. Мне тоже знаешь, это один торговец сказал ещё в позатом году.
– Да ну тебя, неувязный ты сегодня какой-то. Будто б и по правде чёрт укусил, – в сердцах вскрикнул Ярик и вывалился на «палубу» поезда.
Он открыл дверку, и из прохода сразу забил жёсткий ветер. Обида была сильней комфорта, поэтому Ярик плюнул и вышел на мостик. По правую руку от него были чёрные конструкции паровоза, а слева начинался Омск.
***
Ярик двигался по Атамановской улице. Ему надо было добраться до Бутырского базара, а это почти через весь город. На самом деле он был ещё в Казачьем форштадте, но граница с форштадтом Ильинским была уже на следующей улице. Справа от него стоял монументальный Казачий собор. Белые колонны, выраженную башню колоколов и главный купол с крестом окружал маленький, но крепкий заборчик. С другой стороны дороги, со стороны Иртыша, находился кадетский корпус. Не менее фундаментальное здание стояло на этом месте уже сто один год. Как раз прошлым маем, первого числа, царь отдал приказ о переименовании корпуса.
«1-ый Сибирский Императора Александра I кадетский корпус» – так теперь именовалось это училище. Собор и кадетский корпус окружали похожие колонны, но у корпуса они были более выразительные: казалось, что в них больше истории. Слишком уж много жизней прошло мимо них и пройдёт ещё. У Ярика в кадетском корпусе числился друг-поэт Лёша Грызов. Они не виделись с осени девятьсот тринадцатого года, Ярик даже не знал, учится ли он там ещё.
Улица из Атамановской плавно перетекла в Дворцовую. Ярик пересёк улицу Бухгольца и почти подошёл к Железному мосту. Этот мост был особенным, его построили не так давно через Омку – спокойную речку впадающую в Иртыш. Предыдущий мост, Ильинский, был деревянным и ветхим, почему его и решили сменить. Мост был особым, потому что был разводным. Только процесс происходил не как в Петрограде, а иначе. Мост разворачивался повдоль Омки и пропускал корабли.
Ярик взошёл на мост, голова закружилась. У него было странное ощущение, ноги свело, в глазах потемнело. Ярик прижался к перилам. Придя в себя, он осмотрелся и понял, что стоит на стыке двух частей моста. Он не понимал, как оказался почти посередине моста, но сейчас это было не главным. Его поразило другое: вокруг не было людей. Ни одного человека. Днём, в центре Омска, в одном из популярнейших мест города не было никого. Ярик начал вертеть головой по сторонам, ему показалась, что со спины едет автомобиль. Он побежал, но и с другой стороны загудел гудок, только корабельный. Мост начал поворачиваться. Ярик чуть не упал, но успел вовремя схватиться за перила. Мост поворачивался, всё гудело. Голова гудела. Завизжали машинные тормоза. Ярик схватился за голову, за свою мокрую голову. Ржали кони, Ярику было холодно и при этом жарко. Он стоял лицом к Иртышу, держась за голову и нервно вертясь.