Владимир Николаевич Кантур
Странные куклы
Отец взглянул на мать.
Ну, что? Попробуем? Ты же экономист.
Была экономистом. Ну, давай – попробуем.
Тогда так: я сейчас отвезу траву, и напишу соучредителю о нашем предложении. Как я понял, вы от займа отказываетесь, поэтому буду бить на то, чтобы они открыли у нас свой фирменный магазин. Вы у них будете администрацией. Как считаете, может, пару – тройку аптек открыть? Будете директором и замдиректора сети аптек.
Зачем это нам? – спросил отец – мы за богатством не гонимся. Нам бы дачку какую-нибудь прикупить, да в земле покопаться… Голову на место поставить, отдышаться, на погоду посмотреть… Эх…
Мать быстро глянула на отца, но промолчала: она ценила мир в семье больше денег. В качестве раздумий она озвучила слух о том, что начальник полиции уходит на пенсию, и что в народе ходят разговоры о волне новых штрафов, так как его зам ещё не наворовался, и будет выслуживаться перед начальством. Я на это ответил, что они к правопорядку не будут иметь никакого отношения, и мать со мной согласилась.
В общежитии сел за комп, и стал сочинять письмо Глебу Олеговичу.
Уважаемый, Глеб Олегович. В связи с освобождением мест продаж в нашем городе, прошу Вас рассмотреть возможность открытия фирменного магазина на освободившихся территориях. Как Вы слышали, в нашем городе сгорело много торговых точек, а фактический владелец, начальник полиции, уходит на пенсию, и, поэтому, теряет влияние на восстановление своего бизнеса через подставных лиц. Я ручаюсь за качественное администрирование новой аптеки, так как предлагаю в качестве администраторов своих родителей. Моя мать имеет экономическое образование и опыт продаж. Отец всю жизнь был связан с транспортом на государственном предприятии. Такой тандем, на мой взгляд, является оптимальным для ведения дел Вашей фабрики в нашем городе. Считаю открытие фирменной аптеки делом беспроигрышным из-за того, что в данное время у торговой точки в нашем городе временно не будет конкуренции. Можно рассмотреть вариант открытия нескольких аптек, но я не представляю финансовых возможностей Вашей организации по вложению свободных средств в аренду и ремонт помещений, предназначенных для продаж. Если сгоревшие здания находятся в собственности формальных владельцев бизнеса, то возможен вариант аренды помещения у ЖБИ в нашем городе, так как больше половины людей города работают именно там, и, поэтому, проходимость торговой точки будет обеспечена. Если Вы посчитаете, целесообразным открытие аптеки, то начинать действия по аренде помещений или выкупа земли под торговые точки нужно в ближайшее время, так как новость об отсутствии конкуренции в данном секторе – это открытая информация, и, мне кажется, места продаж скоро будут заняты другими претендентами. С уважением…
Перед сном позвонил Валентин. Конечно, бесцеремонный тип. Сказал, что в воскресенье в двенадцать часов будет встреча с Виталием Аркадьевичем. На мой вопрос, сколько это будет по времени, он ответил, что Виталий Аркадьевич прочитает, написанный им, Валентином, текст, и будет отвечать на вопросы населения. Что, все варианты ответов он ему тоже передал, и Виталию Аркадьевичу осталось их только выучить и вовремя ими пользоваться. Встреча, поэтому, не должна продлиться больше часа. Понимаю. Похвастаться некому. Сказал, что я должен быть там, если у меня нет ничего срочного. Я ему ответил, что приду.
Когда я подходил Дому Культуры, то увидел неожиданное для меня оживление у входа. Кто-то кого-то ждал, кто-то обсуждал постановления правительства и политику Америки. Мне казалось, что народу будет меньше. Раньше так не развлекались. Наверное, почувствовали новую струю. Внутри было тише, а в зале почти не разговаривали. К вору в законе относились насторожено – мало ли что ему в голову взбредёт. Минут через десять на сцену вышел Валентин, и крикнул мне, чтобы я всех приглашал в зал. Я вышел на улицу и крикнул, что выступление начинается. Потом, то же самое громко сказал в фойе. Народ стал подтягиваться к залу. Ещё минут через пять на сцену опять вышел Валентин, и взял приготовленный микрофон со стола, приготовленного для Виталия Аркадьевича. Я расположился в зале на заднем ряду с краю, так, чтобы видеть всю аудиторию.
– Здравствуйте, уважаемые избиратели – начал он. – Я представляю первичную ячейку партии в вашем городе, и буду вести эту встречу Виталия Аркадьевича с вами – жителями этого города. Виталия Аркадьевича вы все хорошо знаете. Он житель вашего города, и в лихие девяностые ему удалось не потерять себя во всеобщей сумятице и брожении умов в то нелёгкое время. Он был один из немногих, кто планомерно выстраивал свой бизнес, не смотря на свои, в то время, молодые годы. Чего он добился на сегодняшний день, вы все хорошо знаете. Благодаря Торговому центру, цены в городе удерживаются в разумных пределах на все товары первой необходимости. К сожалению, дальше развивать наш город ему не дают, так как он натыкается на бюрократические заслонки. Непонятно куда деваются деньги, выделенные государством на развитие региона, и выяснить это не представляется возможным. Виталий Аркадьевич морально созрел до того, чтобы побороться с местной бюрократией, и попытаться улучшить жизнь рядовых граждан города.
Валентин протянул руку в сторону кулис.
– Виталий Аркадьевич, просим к столу.
Хлопать Валентин не рискнул – испугался молчания в зале. Когда Аркадьич шёл по сцене, он был похож на взъерошенного воробья. Это выглядело бы смешно и умильно, если бы не излучаемая им разрушительная сила схватки на смерть. Он сел за стол, грузно потоптался на нём задом, положил руки на стол, и опёрся на них, пригнувшись, как боксёр. Исподлобья окинул взглядом зал. Расправил лист бумаги, который держал в руке.
– Ну, меня здесь все знают – громко, но невнятно сказал он.
По залу прокатилась негромкая волна звуков и шевелений.
– Повсюду вставляют палки в колёса. Это вы сами видите. Куда ни сунься – везде надо дать, что-то подарить, что-то пообещать.
Кивнул головой куда-то за стену.
– Вон сидят. Никому ничего не надо. Каждый присосался к кормушке, и шевелиться не желает.
Он прибавил голос.
– А шевелиться надо. Что государственная партия, что функционеры – проплачены сверху. А откуда эти деньги берутся? Они же их не зарабатывают. Я рискую: вкладываю деньги, нанимаю людей, строю магазины, склады, а они, что делают? Ну, если ты сидишь и получаешь деньги, то ты должен чего-то делать, я спрашиваю?
Слова Виталия Аркадьевича были поддержаны искренними аплодисментами.
Будущий вождь ещё повысил голос.
– Деньги-то на развитие приходят. Где они? А?
Голос потонул в овациях.
– Без вас я не смогу пройти во власть, значит, всё будет по-старому. Если бы я не отвечал за свои слова, то у меня бы не было бизнеса. Это, по-моему, всем понятно.
Кандидат встал из-за стола и стал рубящим движением руки подтверждать каждое своё слово.
– Надо разогнать всю эту шоблу.
Было видно, что Аркадьич сам прислушивается к словам, которые произносит. До него вдруг стал доходить смысл его поступка вхождения во власть. По мере нарастания понимания, он становился всё спокойнее и решительнее.
– В нашей стране каждый сам за себя – условия такие, но можно, ведь, при необходимости объединиться. Помните, раньше группировки были? Там только вместе и можно было что-то решить. По одному – бесполезно. А сейчас? Чем хуже? Что? Нельзя объединиться? Этим фраерам плевать на всё: на людей, на страну, на будущее. У них деньги заграницей, дети заграницей, бизнес заграницей. Что им наша Родина? Пользуются, как дойной коровой.
Зал зашумел. Вдруг прозвенел старческий визгливый голос: «Что ты всё – «разогнать», да «разогнать». Делать-то, что собираешься»? Вождь уменьшился в размерах: он вспомнил этот визгливый голос времён своей подростковой школьной юности.
– Вокруг прудов – немерянно. Никто не следит. Все заболочены. Я этим заниматься не буду – у меня своих дел невпроворот. Объединиться надо. Деньги посчитать, сколько будет стоить очистка, запускание малька и охрана. Это к государству не относится, но с техникой я смогу помочь. Потом, вот ещё, что. Живём в лесу. Пилорам – через двор, а дерево до ума никто не доводит. Надо мебельную фабрику организовывать. Если я стану депутатом, то, по роду своей деятельности, буду знать, что где нужно в нашем регионе. Смогу помочь со сбытом.
В монолог вмешался Валентин, стоящий у края сцены.
– Приходите к нам. Вы знаете, где я нахожусь. Вступайте в нашу партию, и организовывайте производственные объединения. Партийные товарищи смогут вам помочь с открытием компаний и с продвижением продукции на потребительский рынок. Вот у нас есть живой пример – Валентин показал в мою сторону – молодой человек работал на сезонной работе, а сейчас работает менеджером на фармацевтической фабрике.
Я встал, и, молча, помахал рукой. Валентин продолжал.
– Партия – это живой организм, состоящий из живых людей. Какой вы её сделаете, такой она и будет. Ну, опять передаю слово кандидату в депутаты, Виталию Аркадьевичу.
– Что говорить? И так всё понятно. Я – деловой человек. Пока все в сборе, напишите, кто в каком деле хочет участвовать, и оставьте свои номера телефонов. Валентин примет ваши заявки, и у него в кабинете будете проводить общение по открытию предприятий. Если ещё кто чего придумает, то тоже запишите для обсуждения.
Народ потянулся к сцене, где, к тому времени, Валентин успел разложить листы бумаги. Среди продвигающихся вперёд, я увидел фермера, которого затащил в партию. Оказалось, что врал я тогда ему не зря.
Мне показалось, что про мебельную фабрику Аркадьич придумал сам: Валентин – ни ухом, ни рылом – про наши пилорамы. Выступление кандидата, в результате, свернулось до обсуждения коммерческих перспектив, и планов их реализации. Аркадьич находился в своей стихии, а труд Валентина по написанию сценария выступления, опять оказался лишним. Но, опять же, по стечению обстоятельств, Валентин нахаляву сейчас получит новых партийцев, и это будет выглядеть как личный вклад Валентина в развитии ячейки партии. Странная закономерность. Я увидел, что делать мне здесь больше нечего, и вышел из зала. Феноменология, как сказал Платон. То, что было когда-то у меня в голове, приобрело самостоятельную жизнь, и стало развиваться по своим собственным законам, не обращая внимания на моё участие. Жизнь всегда пытается структурироваться тем или иным образом, а люди приписывают эту функцию мира себе. Наивные. Гордость и ограниченность.
32
Поехал в общагу. Надо было проверить, не пришёл ли ответ по будущей работе, и хотелось ещё заняться выяснением прошлого, к которому я причастен. В дороге было ощущение какого-то нового мира. Что-то в социалке щёлкнуло, и началась другая фаза жизни. Наверное, это произошло из-за включения людей в непривычную деятельность нашего города. Новое объединение сил. Не знаю, сможет ли теперь возникшая волна перемен откатиться обратно в старое русло. Посмотрим.
В комнате, пока не было Сани, поужинал и взял безликую.
Камера. За окном ночь. Смотрю на маленькую безликую и знаю, что Дмитрий Львович не взял куклы себе в квартиру, а оставил их в кабинете. Мне этого достаточно: там его вещи, и между ними и им самим нет расстояния. Мне легко – я просто вспоминаю, что рассказывали мне люди, работавшие на Коломенском Тракте. Истории людей предстают не в словах, а сразу в образах. Скрываемая тревога людей у костра, пустое место человека без самого человека, домыслы инженера, в которые он сам не верит, допросы сыскной полиции. Тревога. Страх непредвиденностей, которые могут закончиться мучениями и смертью. Расспросы местных людей. Страшная сказка, ставшая действительностью. Страх встретить огромную змею – хранительницу древнего капища – одну из тех, о которых рассказывали деревенские. Непонятная древняя сила, покрывающая это место. Загадочная земля. Загадочная жизнь, и люди, от страха верящие в предсказуемость явлений. Молебны и крестные ходы, которые ничего не меняют. Плёнка человеческих отношений на лице Земли, которая может быть сметена любой случайностью. Опасная действительность, не имеющая границ. Неузнаваемая. Неподвластная.
В комнату вошёл Саня. Я спрятал безликую под одеяло. После приветствий Саня разделся и пошёл в душ. Я положил безликую в ящик.
После душа Саня выглядел бодрым и довольным.
– Ты знаешь – сказал он – я тут по твоему телу света нарыл джьоти йогу. Там всё открыто написано. Наверное, там, как и везде, есть свои неозвученные прибамбасы, но, в целом, самому разобраться можно. Только я не вижу светящихся людей. Своя рубашка ближе к телу, что ли. Плохонькое, да своё?
– Мне кажется, что всем этим можно заниматься, когда перестанешь быть на чьей-либо стороне. Свои – чужие, притягательно, – отвратительно, правильно – неправильно. Когда ты переводишь всё в свет, то не можешь туда забрать свою доблесть или эрудированность. В свете исчезают все твои сильные качества, и от тебя не остаётся ничего. На животном уровне все это чувствуют, и не лезут в область, стирающую всё индивидуальное.
– Если такие традиции есть, значит, их передают. Значит, есть тот, кто передаёт. Там как-то по-другому. Но, кажется, люди действительно туда бояться лезть потому, что чувствуют, что у этого мира нет избирательности. Он может стереть всё, за что держишься.
– Вывод? Надо избавляться от своих крючков.
– У меня родители и мелкие. Бросить их и заниматься своей персоной я не хочу.
– Вот, у каждого есть что-нибудь такое, что не даёт выйти на финишную прямую… У меня тоже.
– Но, читать об этом приято, ё-моё.
– Конечно, иметь возможность приятно. Но, практика показывает, что её никогда не используешь. Проблемы будут появляться и появляться… А потом не хватит сил, как у родителей.
– Значит, надо всегда быть к этому готовым.
– Ага. Если проблемы не утащат в свой мир.
– Значит, не надо поддаваться на проблемы.
– Чтобы не поддаваться, нужно ко всему относиться как к игре. Но пока сам серьёзен, этого не получится. Я пробовал. Начинаешь беречь свою шкуру. Зацикливаешься на себе, и перестаёшь реагировать на изменения, которые к тебе не относятся. А вот это и есть своё – чужое. В результате – не до света – ситуацию бы выправить. Из этого следует, что пересматривать нужно себя, а не обстоятельства. Когда прекратишь быть настоящим и станешь актером, тогда можно и в свет двигать. А до этого – всё только красивые сказки.
– Это лукавством попахивает. Нет честности.
– Почему? Ты не можешь взять чужие черты характера: иначе ты перестанешь быть собой. Я имею ввиду, честность по отношению к себе. Не нагнетаешь свои переживания значимостью, и видишь свои возможные варианты реагирования. Мне кажется, что это и есть игра. Ты играешь сам себя потому, что тебе всё равно кого играть. Одно не лучше другого. В этом и заключается равное отношение ко всему. Когда ровное отношение перестанет быть теорией, тогда ты и будешь готов заниматься своей джьоти. Причём, заметь, это не исключает твою заботу о семье. Всё по-честному: ничего не исключается и не противопоставляется.
– То есть, до света нам ещё плыть и плыть.
– Похоже.
Открыл ноут. Глеб Олегович молчал. Нашёл эту джьоти. Действительно: всё расписано. Странно. Или всё это – липа, или люди – тупые обезьяны. Вспомнил себя до кукол. Ни то, ни другое. В бытовом беспредельном мире, с покорением космоса и фундаментальными научными открытиями, для человека – эта джьоти – бред. Для меня сегодняшнего – групповой бред – это вера в то, что бытовой мир – единственный, и его можно расширить до понимания тонких энергий. Сидя на дне лужи, не ощутишь, что такое воздух: вся аппаратура приспособлена для воды, и помочь в этом не способна. В воде даже в голову прийти не может, что воздух – это совсем другое. Ладно. Пора спать: что ни день, то запарка.
На следующий день по дороге на работу позвонил Глеб Олегович.
– Слушай, я прочитал твоё сочинение. После такой аргументации этим делом придётся заниматься тебе. У нас работа со всей страной, а ты с этим справишься не хуже любого из отдела по развитию предприятия. Какой смысл гонять наших людей, когда ты в своём городе местный. Ты сможешь взять это на себя?
– Ради родителей всё сделаешь.
– Тогда смотри: я тебе на телефон скидываю э-мейл и номер отдела по развитию. Ты пишешь заголовок «новые аптеки», когда будешь сбрасывать информацию. Там этим занимаются несколько людей, поэтому такого заголовка будет достаточно – они разберутся. Находишь места продаж, пишешь, и туда приезжают юристы. Нужно будет прощупать, сколько они хотят за аренду. Сам понимаешь, нужны проходные места – абы чего – не смотри.
– Глеб Олегович, люди на сгоревших местах озлоблены. Они, наверное, прикидывают, смогут ли начать бизнес заново. Если будут сдавать или продавать, то заломить могут любые цены. Надо по новым местам узнавать. Например, в доме культуры спросить можно.
– Ну, вот видишь. Лучше тебя в твоём городе никто не справится. Тогда, я тебе скидываю адреса, а ты пишешь, куда ехать специалистам. Всё. Добро. Счастливо.
– До свидания.
Не ощутил ни радости, ни досады по этому поводу. Пришли новые обстоятельства – надо их исчерпать. Наверное, так начинается равное отношение ко всему.
На работе прикидывал потенциальные места аренды, а на следующий день поехал по намеченным местам. Первым делом, появился на месте своей первой работы. У начальника гаража узнал, где располагается контора по аренде помещений, и пошёл к ним знакомиться. Как и предполагал, помещение нам предложили на выбор. Цена, исходя из моей осведомлённости, была вполне приемлемая. Потом поехал в кинотеатр и Дом Культуры. И там, и там, козырял цифрами, предложенными ЖБИ, и, тем самым, ставил планку, умеряя аппетиты администрации, и, одновременно, облегчая их задачу сдачи помещений, так как опыта в этом деле у них не было. Всё получалось легко. Вот, что значит, не ограничивать себя привычным.
Комп у меня был в общаге, так что ночевать поехал туда. Сани не было. Решил посмотреть продолжение моего индивидуального фильма. Достал безликую.
– Дмитрий Львович – говорил я – вы же понимаете. Что я бы мог не говорить вам правду, а сказать, что Карпа медведь задрал. В лесу его одежду можно было просто сжечь, а сказать, что со страху место не запомнилось, где это произошло с медведем. Я человек грамотный, и, в своё время, много чего прочитал из разных областей жизни. Это мой друг с детства, и мне о нём врать – язык не поворачивается.
– Понимаю. Дело было трудоёмкое и очень нудное, но я задался целью проверить истории твоих деревенских рассказчиков. Действительно, были публикации об этом тракте. Мало того: я телеграфировал во Владимировскую управу, и справлялся о необъяснимых исчезновениях людей, ссылаясь на статьи в прессе. В управе данные факты были подтверждены. К сожалению, всё это косвенные улики. В ближайшее время я передам дело в суд на рассмотрение, и, думаю, по совокупности фактов данного дела, тебя в ближайшее время отпустят. Сам же я как человек, не удовлетворён своим расследованием. «Нет тела – нет дела», но по-человечески – непонятно.
– Ну, Дмитрий Львович, об этом можно будет поговорить, когда на свободе окажусь, а пока я буду ждать, чем дело завершится.
– Да. Конечно. Будем ждать, что скажет суд.
Написал на фабрику о местах, расценках, и к кому обратиться по аренде помещений. Выслал им, взятые мной, номера телефонов. Вроде бы, ничего не забыл. С этим делом было покончено, и осталось только ждать результатов. Я чувствовал, что данное дело решится без осложнений, и вмешивать в него магию было бы перебором. Создавалось ощущение, что естественное течение событий и так было пущено по насильственному пути, и теперь неизвестно, чем это всё аукнется в будущем. Возможно, если бы я меньше боялся, то в половине случаев всё можно было бы решить обычным путём. Ну, да, ладно – что сделано – то сделано.
33
После работы на следующий день перед заездом на склад фабрики пошёл домой сообщить родителям о своих действиях по созданию им рабочего места. Кто-то из них, по моим прикидкам, должен был быть дома, а, может, и все. Подойдя к подъездной двери, остановился, так как кто-то позвонил. Это был Валентин. Поговорить было лучше здесь без свидетелей.
– Приветствую. Это Саша.
– Виталия Аркадьевича убили. Пару часов назад. Вот так.
Ткань действительности разорвалась, и образовалась дыра.
– Да. Понял.
– Когда выезжал из дома на трассу. Из гранатомёта по машине.
–Да…
Вместе со щелчком в телефоне ощутил сзади удар лопатой по голове. Мир дёрнулся, и поплыл в сторону. Рука инстинктивно схватилась за ручку двери для опоры. Не помогло. Открывающаяся дверь с рукой продолжали плыть в сторону и вверх. Из раскрытой двери на улицу вырывалось пронзительное тявканье соседского шпица, становясь навязчивым звоном в отражениях подъездных стен.
Большие окна, светлые стены. В комнату вошёл оптимистичный врач средних лет. Наверное, он меня и разбудил.
– Ну, как самочувствие? Посмотри-ка на мой палец.
Врач нагнулся, и поводил своим пальцем перед моим лицом. Я честно подвигал глазами, следя за его пальцем.
– Что со мной?
– Сквозное ранение. Пробита шея, задета сонная артерия, большая кровопотеря. Тебя к нам доставили оперативно. Артерию зашили. Судя по теперешним твоим реакциям, временное кислородное голодание на функционировании мозга не отразилось. Как на штырь напоролся. Тебе повезло. Если бы не твоя соседка, мозг мог бы пострадать от кровопотери. Это, не говоря о контрольном выстреле. Шефа-то твоего убили. Знаешь?
– Это не мой шеф. Как раз в это время мне об убийстве Виталия Аркадьевича говорили по телефону.
– Тебе повезло – ещё раз сказал весёлый доктор – сегодня будем переводить в общую палату.
Я ощущал себя жирафом с длинной забинтованной шеей. Ровно горела боль. Экспериментировать не хотелось. Судя по услышанным обстоятельствам, я лежал в нашей больнице. Никогда не видел её изнутри – не было повода. Чувствовал легкость. Наверное, кровопотеря. Всё уже произошло. Хотеть не хотелось. Стены, окна, жалюзи. Готовый натюрморт. Может быть, если останусь жить, когда-нибудь начну рисовать. Творчество. В любом месте, в любое время. Зачем хотеть?
– Вы не знаете случайно, мой телефон не захватили в больницу? Надо родителем позвонить.
– Я сейчас спущусь, и скажу, чтобы позвонили твоим родителям. Диктуй номера.
– Спасибо большое.
Продиктовал. Врач ушёл. Насколько я слышал, специалисты в нашей больнице отменные. Рабочие лошадки. У них нет такой узкой специализации, как в больших городах, поэтому они привыкли брать ответственность на себя, и это, зачастую, спасает людей из-за экономии времени на согласования.
Появился ещё один дядя в белом халате. Следователь. Представился. Стал задавать вопросы, в каких я состоял отношениях с покойным Виталием Аркадьевичем. Я ответил, что видел его два раза. В первый раз от лица партии убеждал его вступить в нашу партию, и во второй раз встретился по поводу его предвыборной кампании для того, чтобы понять, какую позицию он будет озвучивать на выборах. Сказал, что в неформальных отношениях с ним не состоял никогда. Следователь спросил, могу ли я предположить, кто мог в меня стрелять, были ли у меня недруги. Честно ему ответил, что недругов, насколько я знаю, у меня нет. Следователь меня поблагодарил за ответы, и сказал, что нам ещё предстоит встречаться. Кивать я не мог, и просто сказал, что я готов встречаться. На этом мы расстались.
Ну – и – что? Доигрался. Пошла отмашка. Сколько ещё будет лететь маятник в обратную сторону? Ситуация себя выравнивает. По кому ещё ударит? По родителям? По Евдокии с Платоном? Так, нужен телефон. Вместе с проснувшимся желанием понял, что нужно в туалет. Стал медленно садиться на кровати. Боль в шее стала пульсировать. Врачи знают, как сшивать. Я им верил, поэтому продолжал движение. Сел. Шея сильнее не болела. Это радует. На таком уровне боли спокойно можно держаться. Значит, я дееспособный.
– Может, не зря в полках про Барклая разное говорят?..
– Ну это ты брось, – нахмурил чело Ермолов. – С Михайлой Богдановичем я, слава богу, и ранее тесное общение имел, а с 1 июля при нем неотлучно. Одно могу сказать: порядочность и честность его неоспоримы, а служение России – самоотверженно и безраздельно. О храбрости его необычайной и толковать нечего: он из тех редких людей, что опасности не разумеет и страху недоступен. Мое отношение к иноземцам, промышляющим в армии нашей, тебе хорошо ведомо. Так вот Барклая-де-Толли, – Алексей Петрович с почтением назвал его полную фамилию, – я к немцам не причисляю. Для меня он такой же русский, как грузинский князь Багратион. Другое дело, что военный министр, по моему разумению, порою излишне осторожен и не всегда тверд в намерениях, к тому же не имеет дара объясниться, а холодностью в обращении не снискал приязни равных и не привлек к себе подчиненных… Но это уже особый разговор. Кто из нас самих состоит единственно из достоинств? У каждого свои пороки и слабости. Так что, брат Денис, досужим вымыслам о Михайле Богдановиче не верь и пресекай, коли таковые услышишь.
Убедительные доводы Ермолова заставили о многом задуматься Давыдова и, в конце концов, во многом переменить свое мнение относительно главнокомандующего 1-й армии.
– А есть ли какие новости с военного театра? – спросил он Алексея Петровича, прежде чем с ним распрощаться.
– Три новости разом получены, – ответил Ермолов и, чуть помедлив, добавил: – Две из них добрые, а одна худая… Впрочем, вот сам погляди, – он уверенно взял из вороха бумаг на столе несколько густо исписанных листов и подал Денису.
Это были две победные реляции.
– А что за худая весть?
– Генерал Кульнев пал в битве, – глухо молвил Ермолов. – Всею душою скорблю по нем. Потеря для отечества нашего невосполнимая…
Известие это поразило Давыдова в самое сердце…
…20 июля на рассвете в дождь и туман доблестный Яков Петрович вихрем налетел на два французских полка и начал их теснить, нанося неприятелю большой урон. Однако в горячке боя не заметил, что под покровом того же тумана на него двинулись все силы маршала Удино. Обстановка переменилась и стала грозить Кульневу окружением. Основные силы корпуса в поддержку к нему не поспешили. Из резерва подошел лишь один полк при шести орудиях. Но и с этими войсками Яков Петрович, приободрившись, снова предпринял атаку. Однако явный перевес неприятеля на этот раз преодолеть не удалось. Французы обошли небольшой кульневский отряд с флангов и вынудили его отступить за Дриссу. Яков Петрович с гродненскими гусарами обеспечивал переправу и несколько раз под своим личным водительством бросал эскадроны в контратаки и опрокидывал нападающего неприятеля. Потом с последними гусарами тоже преодолел реку и под вражеским огнем не спеша стал отводить отряд от берега. Он слез с коня и шел самым последним, замыкая колонну. Французское ядро, с шипеньем и свистом перелетевшее Дриссу, вздыбило землю прямо под ним и оторвало напрочь обе ноги выше колен. Умер он на руках у своих гусар.
Аркадьич не мог не сжечь. Мент не мог не отомстить. Я не мог не суетиться. Свобода выбора – вопиющая чушь и дьявольский морок. Морковка перед мордой осла. Теория для самомнения дураков. «У меня есть выбор»… идиоты… и я идиот…
После туалета стал медленно ходить по коридору. Рана раной, а мышцы надо держать в форме – никто за меня жизнь жить не станет. Пока ходил, в сознании наплывали, отталкивая друг друга, глыбы образных пространств. Ничего конкретного. Они как-то по-новому укладывались во мне без моего ведома, и это было хорошо: естественные комбинации лучше надуманных напряжений. Внутренние движения становились проявленнее и конкретнее. Аркадьевича больше нет. Кто я без моего главного протеже? Менеджер в фирме на постоянной работе. Может быть, один из администраторов сети аптек, которой пока нет. Будущий студент. Возможно, покойник в ближайшем будущем. Последний вариант пристальней рассматривать не хотелось – не было сил. Хотелось верить, что запал мента иссяк. Все наказаны. Хотя, хрен его знает. Кто я для него? Провокатор. Какую степень тяжести он вкладывает в мою роль – неизвестно. В меня стреляли. Всем всё понятно. Это его остановит? Его друзья не настолько друзья, чтобы пытаться заминать очевидное и вылетать с работы. Хотя – хрен его знает – ещё раз подумалось мне. Но бояться я больше не хотел. Хотелось его встретить и сказать: «я всё знаю, и срать я на тебя хотел, мелкий щенок». Он сейчас действительно был мелким – даже бить не хотелось. Умру я или нет – не важно – все умрём, но я теперь буду жить без оглядки полноценной жизнью. Страх больше не будет меня обесточивать, и заставлять совершать суетливые мелкие поступки. Это моё решение, и в нём нет, и не может быть никакого выгадывания под названием «выбор». Присваивающий Саша умер. Иметь что-либо от выбора больше некому. Пошёл в палату. Медленно лёг. Заснул с ощущением правильности.
Разбудила меня тётечка в белом халате с подносом в руках. На подносе была еда. И очень приличная еда, несмотря на то, что госучреждение. Гора гречки с кусками печени, яблоки и компот. Там же на подносе лежали таблетки.
– Ешь всё. Тебе нужно железо. Потом выпьешь железосодержащие таблетки и витамины. Ты парень здоровый – поправишься быстро. Поешь, и будем переходить в общую палату.
– Спасибо. А главврач сейчас на месте?
– Да. Он до трёх точно будет. А, что?
– Хочу отказ от стационарного лечения написать. Врач, который приходил, сказал, что я, как будто бы на штырь напоролся. Мне лучше дома лежать. А на перевязки буду в поликлинику ходить.
– Значит так: ты сейчас поешь, я посуду отнесу, а потом будешь поступать по своему желанию. Мне освободиться надо.
– Хорошо.
Медсестра перенесла еду с подноса на тумбу около кровати, на неё же положила таблетки и ушла. Есть было больно, поэтому ел и глотал медленно. Теперешняя работа, будущая работа. Надо отсюда выбираться. Через некоторое время пришла сестра, взяла поднос с пустой посудой, которую я поставил на него, и пошла на выход. Я двинулся за ней. Она увидела, что я от неё не отстаю, и показала подбородком на дверь с надписью «Главный врач». Во время прогулки по этажу видел эту табличку, но не хотел ломать распорядок дня, и нарываться на конфликты. Сказал спасибо, и постучал в дверь. Открыл. В кабинете сидел седой мужчина с документами в руках. Он глянул на меня и отложил бумаги.
– Ну, боец, с чем пришёл?
– Да, вот, хочу написать письменный отказ от стационарного лечения. Ответственность за последствия беру на себя.
– Мы не в праве тебе помешать, но мало ли какие могут быть осложнения. Головные боли, головокружения, потеря сознания.