Владимир Хачатуров
Вторая попытка

Смешки в классе на Жанну никак не подействовали: ни румянца ис-креннего девичьего смущения, ни стыдливо потупленных глаз, ни даже, наконец, кокетливого тычка локтем в бок обнаглевшего соседа. Прекрасная половина девятого «а» была таким поведением новенькой крайне шокирована.

– А ты, Сергей Бойлух, совершенно напрасно экранируешь свой кочан учебником биологии. Всем и без телепатии прекрасно известно, что перед большой переменой у тебя один буфет на уме.

– Это и есть твой эксперимент, Брамфатуров? – не скрыла своего разочарования Вилена Акоповна.

– Никак нет. Для сеанса нам необходимо избрать жюри из трех человек, разумеется, с вами, Вилена Акоповна, во главе. Желающие молча… повторяю: молча излагают свое задание на бумаге и отправляют в виде записки жюри. Задание должно быть простым, не содержащим вопросов, не приказывающим вспомнить экспериментатора те или иные стихи, поговорки, считалки, анекдоты. Все должно быть предельно конкретно, ребята. Возьми то-то, сделай с ним се-то… Жюри выбирает задание, вызывает автора на сцену. Автор выходит, кладет свою руку экспериментатору на запястье и начинает изо всех сил думать в строгой последовательности шагов над своим заданием. Все ясно?

– Что тебе, Асатурян? – обратилась к тянущему руку Седраку Антилопа.

– Вилена Акоповна, я думаю, что для чистоты эксперимента Брамфатуров должен покинуть класс, пока мы тут все подготовим…

– Правильно! Верно! Пусть выйдет, а то он такой у нас проницательный, что обо всем догадается по выражению наших лиц…

– Я не против, я выйду, Вилена Акоповна. Но с одним условием – в сопровождении внушающего доверие лица. Не ровен час, нарвусь на Лидию Парамоновну, так хоть будет кому подтвердить со стороны, что я не верблюд…

– Ладно, – согласилась биологичка. – Кто хочет пойти с Брамфатуровым – проконтролировать, чтобы он не подслушивал и не подсматривал? Задние парты прошу не беспокоиться…

– А можно мне? – подняла руку новенькая.

Одна половина класса уставилась на Жанну из Мариуполя, другая – на Борю из Еревана. Во взглядах какой из половин сквозило осуждение, а в которой – усмешка, догадаться не трудно.

Вот как случилось, что спустя пару минут Брамфатуров и сопровождающее его лицо в виде новенькой предстали пред взыскательными очами завуча Лидии Парамоновны Вахрамеевой.

– Лидия Парамоновна, это не то, что вы думаете, это научный эксперимент на уроке биологии. Разоблачаем телепатию как антинаучный способ чтения мыслей, – доложил начальству, не дожидаясь наводящих вопросов, Брамфатуров.

– Это не объясняет, почему вы прохлаждаетесь в коридоре во время урока! – с места в карьер отмела оправдания завуч. – Ну, с тобой все ясно, Брамфатуров. Но вот от тебя, Погосова, я этого не ожидала! Трех дней не прошло, как тебя приняли, а ты уже болтаешься во время урока по коридорам с сомнительными личностями…

– Спасибо за комплимент, Лидия Парамоновна, – поблагодарил Брамфатуров. – Только она не болтается, а приглядывает за мной по поручению Вилены Акоповны, чтобы я за ради чистоты эксперимента ничего не подглядел и не подслушал…

– Какого еще эксперимента, Брамфатуров?

– Тема эксперимента: сублимация идеомоторных реакций организма Homo Sapiens в телепатические претензии отдельных представителей того же самого вида. В общем, жуть, Лидия Парамоновна…

– Так, не поняла. Вилена Акоповна выгнала тебя с урока за телепатию?

– Типа того, Лидия Парамоновна. Только не выгнала, а попросила подождать за дверью, пока они припрячут свои мысли так, чтобы я их не нашел. А чтобы я не подглядел и не подслушал – куда, ко мне приставили Жанну из Мариуполя – следить за чистотой эксперимента.

– Какого еще Мариуполя?!

– Имени Жданова. Город такой в Донецкой области. Порт на Азовском море. Четыреста тысяч жителей. Металлургические заводы «Азовсталь» имени Ильича. Морской и грязевый курорт. Основан в 1779 году. Награжден орденом Трудового Красного Знамени в 1971-м… Ну что, вспомнили, Лидия Парамоновна?

Обе представительницы лучшей половины человечества уставились на представителя худшей половины в полном безмолвии. Но если во взоре молодой и неопытной можно было различить изрядную долю недоумения смешанную с внушительной толикой восхищения, то более зрелая особа просто не находила слов.

– Лидия Парамоновна, хотите, скажу, что вы сейчас думаете и о ком? – предложил Брамфатуров.

– Нет! Не смей! – едва не подпрыгнула от столь неожиданных перспектив завуч. – Только попробуй!.. Да, только попробуйте слоняться мне тут по коридорам. Стоите и стойте… там, где стоите, пока вас не позовут…

Лидия Парамоновна развернулась и скрылась за углом, ведущим к лестнице, не оглядываясь. Железная леди…

– Страшный ты человек, Брамфатуров, – произнесла новенькая без всяких признаков кокетства в тоне, позе и выражении глаз.

– Зато жутко интересный, правда, Жанночка?

– Скажи, а о чем я сейчас думаю, ты тоже знаешь?

– Догадываюсь. Но произносить вслух не буду. Замечу тебе только одно: Боря Татунц, несмотря на весь свой скепсис и цинизм, парень нежный, ранимый и влюбчивый.

– Я ему, между прочим, ни в чем не клялась и никак обещаний не давала…

– Что ж, весьма предусмотрительно и благочестиво с твоей стороны.

– Благочестиво?

– Ну да, в точности по Христу: «А Я говорю вам: не клянись вовсе… Но да будет слово ваше «да, да», «нет, нет»; а что сверх того, то от лукавого».

– «Да» я тоже не говорила!

– Никому никогда и ни по какому поводу? Прости, но что-то не верится…

– Эй, Мессинг, все готово, заходи, – позвал, открыв дверь, легкий на помине Татунц. Перевел невеселый взгляд, оттененный беспечной ухмылкой, на новенькую: – Ну и ты, Жанна из Жданова, заваливай…

Задание оказалось не из трудных, а Галя Шильникова – прекрасным индуктором. Так что потыркался попервоначалу Брамфатуров неразумным щенком, потом освоился, приноровился к реакциям проводника и сделал все, как по писанному: забрал у Седрака Асатуряна его дневник, попросил Вилену Акоповну поставить в него пятерку, отнес обратно, вручил и в ножки будущим страданиям будущего медалиста поклонился. Опля!

Аплодисменты, смех, остроумные реплики с мест. Кабинет биологии находился на первом этаже, в противоположном от учительской крыле здания. Правда, на том же этаже находился служебный кабинет директрисы, но поскольку ему предшествовала приемная, в которой восседала за неизбывной пишмашинкой секретарша Леночка, то звуконепроницаемость была обеспечена, в том смысле, что ржать можно было в волю. Если было над чем или над кем.

– А ну замолчали все! Вам что, захотелось самостоятельную работу о пестиках и тычинках на дом получить?

Такой доли никто из 9-го «а» даже врагу бы не пожелал. Смех стих, овации смолкли, реплики стушевались.

– А теперь, Брамфатуров, расскажи нам, как ты это сделал.

– Не надо, Брамфатуров, не рассказывай! Оставь нас в приятном заблуждении относительно человеческих возможностей…

– Артур Янц, два! Дневник ко мне на стол!

– За правое дело и пострадать приятно, – пробормотал Янц, вставая и препровождая дневник на экзекуцию.

– Брамфатуров, мы ждем, – напомнила Антилопа, расписываясь в отгрузке «неуда» блудному внуку Поднебесной.

Если кто и ждал еще, помимо училки, то только не звонок. Пронзительная трель возвестила о благой вести: начале большой перемены. 9-а моментально превратился в цыганский табор, срочно меняющий место своей дислокации. Однако не тут-то было.

– Звонок для учителя, – напомнила Антилопа школьную аксиому. – Предупреждаю, не дадите Брамфатурову разоблачить телепатию, поставлю ему двойку, а вам всем задам на дом самостоятельную…

– А если дадим разоблачить, Вилена Акоповна, Брамфатурову пять поставите?

– Зависит от убедительности разоблачения.

– Вов, давай разоблачай быстрее, а то так кушать хочется, что курить охота!

– Вилена Акоповна, осмелюсь напомнить вам французскую народную мудрость: Un homme affamé ne pense qu’à pain^[40]. Объяснять им сейчас, что такое идеомоторика – все равно, что chantez à l’âne, Il vous fera des pets^[41]. Не верите? Regarder à notre marchand! Il vaudrait miuex le tuer que le nourrir^[42]…

Биологичка, напряженно вслушивавшаяся в грассирующую речь, вдруг рассмеялась, приведя класс из индифферентного недоумения в оскорбленное.

– По-моему, это на наш счет прохаживаются, – задумчиво произнес Татунц.

– Во-ов?! – послышалось с разных концов кабинета разно окрашенные возгласы: от просительных до угрожающих.

– Attendez, enfants^[43], – отмахнулся Вов. – Вилена Акоповна, я предлагаю провести открытый урок разоблачения телепатии.

– Почему открытый?

– Потому что слухи все равно поползут. Они уже ползают где-то в районе учительской…

– Что ты этим хочешь сказать?

– Ничего, кроме того, что стены имеют уши, а языки не имеют костей. Но это нам даже на руку, Вилена Акоповна. Пусть посудачат, посплетничают, а мы по антинаучным суевериям открытым уроком разоблачения вдарим! Вон и стенгазету можно будет к этому благому делу подключить, правда Маша?

Маша тряхнула головой и показала кулак. Правда, не в смысле «но пасаран», а в значении «ты у меня доиграешься по-французски над нами издеваться».

– Je suis d’accord^[44], – согласилась биологичка. – Вот после разоблачения на открытом уроке ты свою пятерку и получишь.

– Как, всего одну?! – изумился класс.

– Две! – не стала скаредничать Вилена Акоповна.

– Ну хотя бы одну из этих двух поставьте ему сегодня, Вилена Акоповна! Неужели вам его не жалко? Вон он как с вами по-французски старательно лопочет!

– Ну хотя бы одну – условную – сегодня поставлю, – окончательно смягчилась биологичка.

– Vive le biologie!^[45] – пробормотал восторженно Брамфатуров и поплелся за дневником.

Большая перемена

Русская средняя школа № *09 занимала, согласно типовому проекту, три корпуса. Проект, по слухам, имел кубинское происхождение, что подтверждалось отсутствием гардеробной и присутствием благодатной прохлады во время летних каникул. Впрочем, не исключено, что именно эти два обстоятельства и послужили причиной возникновения слухов. Как бы то ни было, но таких школ в новостройках города насчитывался уже не один десяток. Очевидно, конструктивные преимущества кубинской архитектурной мысли перевешивали жалкую горстку отдельных недостатков. В трехэтажном корпусе под бдительным присмотром дирекции, администрации и учительской грыз гранит науки средний и старший школьный возраст. В двухэтажном постигал азы младший. В третьем же корпусе, примыкающем к середине застекленной галереи, связующей первые два, располагались актовый и физкультурный залы, а также его величество буфет. Туда-то и направили свои стопы отдельные представители 9-го «а» сразу после описанного нами вкратце урока биологии. Впрочем, не они одни. Всяк взалкавший учащийся спешил воспользоваться оказией большой перемены, чтобы утолив бессовестный желудок, вновь вдохновиться жаждой знаний. Поэтому действовать приходилось коллективно и комплексно. Часть компании взалкавших торопилась занять в буфете очередь, другая часть обеспечивала транспортировку верхней одежды и багажа с учебниками и тетрадями из одного кабинета в следующий, в данном случае – из кабинета биологии в кабинет русского языка и литературы, находившийся на том же первом этаже, впритык к директорской резиденции. Вряд ли такое расположение предусматривалось гипотетическими кубинцами, скорее всего это было местной инициативой, о чем мог догадаться всякий, кто знал, что директриса школы Арпик Никаноровна Нахапетян, помимо административных тягот, несет еще и крест преподавания русского языка и литературы не в каком-нибудь там 8-м «б» или 10-м «в», а именно в 9-м «а» классе.

Герой трех предыдущих уроков, позабыв в пылу ученой рассеянности об упомянутом разделении труда, был немало озадачен, не обнаружив ни портфеля, ни пальто там, где он их в кабинете биологии пристроил. Стоял, уставившись на парту и подоконник, глупо теребя дневник, полный свежих пятерок.

– Вов, – вывел его из задумчивости Грант Похатян, – извини, но мы решили освободить тебя на сегодня и от занимания очередей в буфете и от перетаскивания портфелей.

– А-а? – замялся Брамфатуров, указывая на дневник.

– Бери с собой. Покажешь буфетчице – получишь бесплатный мацун…

– Да ну?

– А ты думал! Новое постановление министерства просвещения: каждый старшеклассник, получивший кряду три пятерки, получает бутылочку мацуна.

– А кто четыре или пять подряд?

– Кебаб, хоровац^[46] и сто граммов коньяка «Наири»…

– И уши от мертвого осла с бантом, – распознал розыгрыш Брамфатуров.

– Вот-вот, – согласился Грант. – Но тебе это не грозит. Потому что следующие два урока у нас – контрольное общешкольное сочинение. За него пятерку раньше двух-трех дней получить, увы, не получиться…

– Увы – в том смысле, что уши мертвого осла мне были бы к лицу?

– Не в том. Я бант имел в виду…

– Бант без ушей не вручается, не увиливай…

Так, мило беседуя, дотопали они до актового зала, пересекли его и попали в буфет, где Брамфатуров в очередной раз продемонстрировал всему честному народу одноклассников свою рассеянность, если только не ранний старческий склероз на стадии взросления и возмужания.

– Вов, ты куда?

– Как – куда? – удивился Вов, извлекая из кармана брюк мятый рубль, выданный ему сегодня утром матерью из расчета, что этого ему должно хватить на три дня. – В очередь…

– Там Чудик с Бойлухом и без тебя справятся…

– А-а…

– А миллионы свои побереги, они тебе еще пригодятся…

– Ты хочешь сказать, что они и для нас возьмут?

– Они для всех возьмут. Пошли – сядем…

Брамфатуров не стал спрашивать: куда. Увидел – воздержался. За сдвоенными столиками расположились в ожидании ленча лучшие люди 9-го «а» во главе с Купцом Авакяном. Присутствовало все мужское население класса, кроме Седрака, Артура Янца, Игоря Деридуха и Бори Татунца.

– Что заказали, ребята, пиццу? – осведомился Брамфатуров, занимая свое место среди сливок общества. – Только ради Бога, не грибную и не рыбную!..

– Вообще-то они сосиски берут, – не слишком уверенно объяснил Павлик Зурабян.

– Хот-дог или в тесте? Эй, ребята, мне, пожалуйста, без кетчупа! И колы тоже не надо, лучше минеральной. Если нет «Джермука», «Бжни», «Нарзана» или «Боржома», то берите сильногазированную «Бонакву»…

– Ты о чем? О пепси-коле?

– Да по мне любая кола помои, что пепси, что кока… Как выражается, мой дед, кола – это просто газированный сапожный крем с сахаром…

– Тебя послушать, Вов, так у нас этих кол на каждом шагу – хоть утопись, – усмехнулся Витя Ваграмян.

– У нас – нет, а вот у Вовы в Америке – именно так: куда ни плюнь, везде кола, – рассмеялся будущий житель штата Калифорния Артур Гасамян.

– Не печальтесь, вьюноши, как раз в этом году в Новороссийске заводик по разливу пепси-колы построят. Замучаетесь в ней топиться…

– Брамфатуров, иди к нам! – позвали с соседнего столика одноклассницы – Лариса, Карина, Тамара и Асмик. – Булочку хочешь?

– С чем? – разборчиво поинтересовался Брамфатуров.

– С какао…

– Уау, здесь подают какао?!

– Здесь всегда подают какао…

– Девочки, а можно я сначала этих мерзких хот-догов отведаю, а потом уже к вам, так сказать, на десерт загляну?

– Ай Вов, – не выдержал Купец, – что еще за хот-доги? Мы никаких хот-догов не заказывали…

– Известно какие, – пожал плечами Брамфатуров. – Вонючая куриная сосиска в продолговатой булочке да с гадким кетчупом.

Все застольное общество перевело недоуменные взоры с Брамфатурова на Гасамяна.

– Это такой американский бутерброд, – пояснил спец по Штатам. – В переводе на русский – «горячая собака»…

– Брр, какой ужас! – донеслось с девичьего столика.

– Тогда за чем стоят Чудик с Бойлухом? Только не говорите, что за бигмаками, это не еда, а энергетическая заправка! Я бы на месте Макдональдса выпускал бы их в ампулах, как глюкозу. Ширнулся и сыт… Уж лучше чизбургер, чем гамбургер…

– Ладно, кончай издеваться! – не выдержал Ерем.

– А он не издевается, Ерем, – спокойным задумчивым тоном произнес Грант. – Не знаю как ты, Ерем, и как тот третий парень, что был с вами, но вот Вова до Америки точно добрался!

– Ага, – поддержал Гранта Гасамыч. – И даже успел пару лет отучиться в каком-нибудь Гарварде…

– За пару лет столько всего не узнаешь, – заметил Грант. – Тут нужны годы и годы интенсивных занятий…

– По физике и биологии? – уточнил Павлик.

– И по телепатии тоже, – дополнил Купец. – Слушай, Вова, а можно этой телепатии научиться?

– Той, которой пользуюсь я, без проблем. Только зачем она тебе?

– Как зачем?! Ты что! Это ведь какая экономия на репетиторах получается! Да и аттестат до ума довести можно без всякой зубрежки. Стой себе да читай ответы в голове учителя, правда, Вов? А ты, Грант, говоришь годы учебы…

– Грант прав, моя телепатия тебе, Купец, в учебе не поможет. Она совсем из другой оперы…

– Какой еще оперы?

Но тут Бойлух с Чудиком принесли, наконец, тарелки с сосисками, с хлебом плюс два стакана с обыкновенной холодной водой.

– Я бы того, кто придумал сосиски в целлофане, похоронил не в гробу, а завернув в его любимый целлофан, – мрачно изрек Брамфатуров, глядя на споро разбираемую снедь. – Это уже не сосиски, не франкфутер, а какой-то иной продукт – сосискообразное, вискозой замученное мясоподобное желе. В общем, երկարակլորախմորածակ^[47]…

– Ну, ծակ или не ծակ, а есть можно, – философски рассудил Чудик, макая горячую сосиску в холодную воду и ловко сдирая с нее предосудительный целлофан.

– А то я не знаю, – сварливо возразил Брамфатуров. – Курятина, соя, да крахмал. Радость плебса…

– Значит, мы все тут плебеи? – оскорбился Ерем, переставая активно жевать упомянутую радость.

– Погоди, Ерем, – вмешался Купец. – Пусть он сперва объяснит, о чем речь. Какая курятина? Какая соя? Какой крахмал?

– Тоже мне, английский лорд нашелся, – пробормотал Никополян и демонстративно отправил в рот полсосиски.

– Только не говори мне, Рач-джан, что там молочная телятина со свежей поросятиной…

– Попробуй – узнаешь…

И Брамфатуров попробовал и узнал. Узнал давно забытый вкус, в гамме которого напрочь отсутствовали, по меньшей мере, два из инкриминированных им ингредиента: не было там ни сои, ни курятины, а крахмал если и присутствовал, то отнюдь не в катастрофических пропорциях.

– М-да, – признался Брамфатуров ничуть не кривя душой ради достижения консенсуса, – ну и балда же я! Ну и дубина же стоеросовая!

– Вот и я о том же, – радостно подхватил Ерем и полез в общее блюдо за следующей сосиской.

– Эй, девятый «а», это правда, что вы сегодня на биологии телепатию проходили? – поинтересовались с дальнего конца буфета отдельные представители конкурирующей фирмы под названием «Девятый В».

– Не телепатию, а телекинез. Вырывание крышек парт силой мысли. Лучше всех получилось у Ерема. Не верите, так он вам ваш стол сейчас взглядом перевернет…

– Если ногой дотянусь, – присовокупил Ерем угрюмой репликой в сторону.

Сергей Бойлух умудрился разразиться смехом, не выпустив сосиску изо рта.

– Верим, верим! Пусть Ерем отвернется!..

– Вов, – позвали девочки по-соседски, – как думаешь, какие темы на сочинении будут?

– А что тут думать, – не переставая жадно жевать, беспечно откликнулся Вов. – Наверняка что-нибудь вроде «Новые люди в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Или «Обломов как самый лишний из всех лишних персонажей русской литературы XIX века». Если только не «Тема «маленьких» людей в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»…

– Вот первое и последнее похоже на правду, – задумчиво заметила Лариса.

– Это потому что про Обломова он сказал с насмешкой, – пояснила Карина. – Мне кажется, что про Чернышевского и Обломова точно будет…

– Почему тебе, свет очей моих, так кажется? – живо переспросил Гранта.

– Потому что Обломова я толком не прочла…

– Тьма сердца моего, – добавил Брамфатуров от себя, но как бы от Карины в плане ответного комплимента.

– Почему «тьма»? – не понял Грант.

– Потому что темнота – лучший друг молодежи. А там, где молодежь, там обязательно любовь, которая успешно обходится светом своих очей, не прибегая к помощи других осветительных приборов…

– Кроме свечки, – внес поправку Витя, на что отдельные личности сочли своим долгом отреагировать сытым смехом.

– Обязательно все надо опошлить! – одернула пошляков строгая Лариса.

– Кстати, о пошлости, Брамфатуров, – подала голос Тамара Огородникова. – Как тебе наша новенькая?

– Никак. Спроси об этом у Бори Татунца.

– По-моему, он в нее влюбился, – поделилась своими наблюдениями Асмик. – А ей явно нравишься ты…

– Полагаю, не ей одной, – самодовольно улыбнулся Брамфатуров и вдруг, без предупреждения, продолжил тему поэтическим языком, прибегнув к услугам великого Гете:

 
Freudvoll
und leidvoll,
gedankenvoll sein,
Langen
und bangen
in schwebender Pein,
Himmelhoch jauchzend
zum Tode betrübt,
Glücklich allein
ist die Seele die liebt.^[48]
 

Две десятиклассницы, сидевшие поодаль, заслышав немецкую речь, прекратили оживленную болтовню и уставились на чтеца. Реакция, обличающая в них учениц класса «б», поскольку все классы под этой маркировкой проходили, в отличие от прочих, не язык будущего потенциального противника, а язык бывшего, уже однажды побежденного…

– Переведи, – потребовали девятиклассницы.

– Не надо, Вов, все и так понятно: ча-ра-ра, – чуть не подавился сосиской Чудик от поэтических перспектив.

– Пожалуйста! – присоединились к девятиклассницам девушки из выпускного класса.

 
– Bitte, meine Freundine^[49]:
La race en amours ne sert rien,
Ne beauté, grace, ne maintien;
Sans honneur la Muse gist morte;
Les amoureuses du jourd’huy
En se vendant aiment celuy
Qui le plus d’argent leur apporte.^[50]
 

– Вова, ты несносен! Мы на русский просили, а не на французский!

– Да? – удивился несносный. – Что ж вы сразу не сказали. S’il vous plaît, mademoiselles, s’il vous plaît^[51]. Вот вам точный перевод:

 
Словно солнце, горит, не сгорая, любовь,
Словно птица небесного рая – любовь.
Но еще не любовь – соловьиные стоны,
Не стонать, от любви умирая, – любовь!^[52]
 

– Это с французского или с немецкого? – уставились в недоумении на чтеца десятиклассницы.

– С фарси, – сказал чтец.

– Опять ты со своими стихами, Брамфатуров! – возроптал Ерем.

– К сожалению, Ерем, это не мои стихи, как впрочем, и вот эти, словно с тебя, Никополян, списанные, о тебе, Хореныч, сказанные:

 
Дитя печали, гнева и гордыни,
С тысячелетней тяжестью в очах…
 

Реакция Ерема если и была предсказуема, то только лишь поначалу. Да, он вскочил, готовый физическим воздействием оградить свою личность от интеллектуальных посягательств третьих лиц, но вдруг задумался, сел, хлебнул из стакана теплого какао и попросил повторить. Брамфатуров повторил. Никополян кивнул, соглашаясь. Его только сроки не устроили: ему хотелось, чтобы тяжесть в его очах насчитывала, как минимум, три тысячи лет, то есть, ровно столько, сколько патриотическая традиция насчитывает за плечами многострадального армянского народа.

– Блажен народ, чье имя отсутствует в анналах истории, – вздохнул Брамфатуров после нескольких безуспешных попыток совместить размер стиха с требуемым числительным. Но тут девочки, потеряв терпение, потребовали еще стихов: не о Ереме, само собой, а о любви, разумеется. Брамфатуров вопросительно взглянул на сотрапезников. Десятиклассницы, уговорив какую-то мелкоту из младших классов поменяться с ними местами, пересели поближе. Чудик хихикнул, Витя усмехнулся, Грант занялся последней сосиской, Рачик-Купец выдвинул условие:

– Только, чур, не спрашивать у Вовы, чьи это стихи. У нас не урок, у нас перемена…

– Причем большая, – тоскливо заметил Бойлух.

– Пусть лучше скажет нам, о чем он там с Антилопой по-французски трепался, – внес альтернативное предложение Витя Ваграмян.

– Пытался донести до нее простую истину о том, что голодное брюхо к учению глухо, только и всего, – пожал плечами Брамфатуров.

– Да? – сделал недоверчивое лицо Виктор, явно стараясь оттянуть экзекуцию рифмой до самого звонка на урок. Однако не тут-то было – любительниц поэзии на мякине прозаических препирательств не проведешь.

– Стихи! Стихов! Любовных!.. – потребовали с соседних столов.

– И желательно на немецком языке, – уточнили десятиклассницы из 10-б…

– Чтоб потом мучить нас еще и переводом?! – запротестовали мальчики. – Ни шиша! Читай, Вова, сразу на русском.

– Не обессудьте, девочки, но угощали меня они, а не вы. А мы – поэты, проститутки, политики, чтецы и декламаторы – народ такой: с кем ужинаем, с тем и танцуем, – принес как бы свои как бы извинения Брамфатуров. – Впрочем, и вы в накладе не останетесь: любовных – так любовных.

 
Я Вас хотел, хочу ещё, быть может,
Хотень в душе угасла не совсем!!!
Но пусть ХОЧУН Вас больше не тревожит,
Я не хочу хотеть уж Вас ничем!!!
Я ВАС хотел, что аж синели дали,
Я Вас хотел и ГЛАЗОМ и РУКОЙ,
Я Вас хотел, но Вы хотеть не дали, —
Так дай Вам бог, чтоб вас хотел другой…
 

Примерно с четверть минуты озадаченная аудитория молча пыталась сопоставить услышанное с некогда пройденным на уроках литературы. Первым догадался Чудик:

– Пушкин?

Кто-то из девочек несмело прыснул, кто-то из мальчиков (догадайся, читатель, с трех раз – кто?), давясь сосиской смеха, чуть не свалился со стула…

– Фи, – сказал одна из десятиклассниц, но с места почему-то не сдвинулась.

– А теперь будет Лермонтов, – предупредил то ли чтец, то ли декламатор, то ли провокатор.

 
Она лежала на кровати,
Губу от страсти закусив,
А я стоял над ней в халате,
Ошеломительно красив.
 
 
Она мою пыталась шею
Руками жадными обнять,
Ей так хотелось быть моею.
И здесь я мог её понять.
 

Бог ведает, каких бы еще неизвестных широкой публике стихов Некрасова, Баратынского, Блока, Есенина и других классиков наслушалась покладистая аудитория буфета, если бы сразу после Лермонтова не грянул товарищ Звонок на урок, вызвав у мальчиков явную досаду (оказывается не все стихи ча-ра-ра, случаются среди них и приличные), а у девочек – потаенную…