Владимир Фёдорович Власов
Ворон на дереве
5
В холле некоторое время царило молчание. Затем Елизавета Вторая, передернув массивными плечами, заметила:
– Что и говорить, тогда это убийство наделало много шума во всем городе. Все только и говорили о смерти певицы и трех музыкантов из ее оркестра. Многие ходили посмотреть на этот страшный дом. Говорят, что сразу после этого убийства милиционер обнаружил утром прокурора города повешенным на дереве рядом с этой квартирой. Вначале даже прошел слух, что жители города так выразили свой протест против разгула преступности.
– Да, такое было, – подтвердил Новенький. – Не прошло и недели, как мой сосед-юрист болтался на том самом тополе с веревкой на шее, где в ту памятную ночь Ворон распевал свои арии из опер.
Пациенты переглянулись.
– Так вы совсем не помните, как очутились в той комнате? – спросил Платон.
– Почему же, помню, – ответил Новенький, – только при дамах мне не хотелось бы об этом говорить.
– Но это уже никуда не годится! – в один голос запротестовали обе женщины.
– Нужно ли было нам все это рассказывать, – воскликнула раздраженно Елизавета Вторая, – если вы не в состоянии закончить вашу историю.
– Это очень не по-джентльменски, – заметила также Карусель, – вначале заинтриговали дам, а потом говорите им, что не можете удовлетворить их любопытства.
– Мы же не спрашиваем вас, где вы взяли пистолет, – сказала Елизавета Вторая.
Платон и Карусель зашикали на нее, но было поздно, Новенький обиделся.
– У меня никогда не было пистолета. Я в руках его не держал. Милиция нашла пистолет в этой же комнате, но на нем не было никаких отпечатков пальцев.
– Значит, кто-то убил их и бросил пистолет тут же, – сделал предположение Платон.
– Вероятно, так оно и было, – согласился Новенький.
– Как же вы попали в ту комнату? – настойчиво спросила Елизавета Вторая.
Новенький отвел глаза в сторону и упрямо твердил:
– Я же сказал, что не могу это сказать при дамах.
– А что вас смущает? – в свою очередь поинтересовалась Карусель.
– Видите ли, – замялся Новенький, – здесь речь может пойти о некоторых особенностях, связанных с сексом.
– Вот еще новости! – воскликнула Елизавета Вторая. – Что вы смущаетесь, как красная девица. Говорите нам все без утайки, мы уже не девочки, поймем вас. Но Новенький продолжал упрямиться.
– Тогда вот что сделаем, – сказала Елизавета Вторая, придя к соломонову решению.
– Платон, сходи-ка за Астральным Телом, он быстро просветит нашего друга по части секса.
В лечебнице Астральным Телом называли бывшего педика, который помешался на том, что вообразил себя бесполым ангелом, и на этой почве прекратил со всеми всякие половые сношения. Он считал, что достиг определенной святости, но тут же рассказывал такие занимательные подробности из своей сексуальной жизни, что у многих дам-пациенток уши сворачивались в трубочку.
И лишь после того, как Платон привел в холл Астральное Тело, и тот поведал о кое-каких пикантных случаях из своей практики, Новенький отважился продолжить свой рассказ.
6
«Здесь я должен оговориться. Убийство моей возлюбленной произошло не в тот первый день, когда я сделал открытие, превратившись в птицу, а несколько позже. Но вначале мне бы хотелось вам рассказать о том, как я во второй раз встретился с моей возлюбленной в консульском саду.
После этого страшного события однажды ночью я опять услышал трели соловья. Я почти уже спал. Но как только до моего уха донеслись эти дивные звуки, я тут же вскочил с постели и устремился на балкон.
Да, несомненно, это пел соловей. Это пела она, певица, с которой я успел подружиться, упустив возможность познакомиться при ее жизни. Я вспорхнул с балкона и полетел в сад, но навстречу мне оттуда вылетели Филин и Голубь. У Филина безумно сверкали огромные глаза, а у Голубя сердце колотилось так сильно, что даже мне был слышен его стук, несмотря на шелест крыльев.
– Она ожила! – воскликнул перепуганный Филин. – Она вернулась с того света.
Голубь и Филин со свистом пронеслись надо мной, спеша укрыться в своих квартирах, как будто по воздуху за ними гналась сама смерть. Я же с содроганием в сердце все же сел на ветку рябины у самой ограды консульского сада.
В глубине зелени на кусте черемухи сидела она, дорогая моему сердцу певунья. Свет от фонаря, пробиваясь сквозь листву, освещал ее грудь, а сверху на спину падал бледный свет луны. Она смеялась в полный голос, и ее смех звенел в ночи, как серебряный колокольчик с переливами.
– Ха-ха-ха, перепугались голубчики.
Я перелетел к ней на куст черемухи, сел напротив на другую ветку и поклонился.
– А вы, стало быть, меня не боитесь? – спросила она и почему-то грустно улыбнулась.
– Нисколько, – хорохорился я.– А я думал, что вы умерли.
– Так оно и есть, – печально ответила певица. – То, что вы перед собой видите, это уже не я, а моя душа, простившаяся с телом. И уже никогда я не превращусь в тот образ, который вы видели раньше.
Она вздохнула и продолжила:
– Но зато сейчас я полностью свободна от той жизни и того раздвоения, в котором мне приходилось жить последнее время. Я могу лететь, куда захочу, ничто не удерживает меня в этом мире. Сегодня я прилетела проститься с моими друзьями, а они, чудаки, перепугались.
И она опять засмеялась своим звонким смехом, похожим на серебряный колокольчик. Я потупил взгляд, склонив голову на грудь.
– Грустно все это, – тихо произнес я.
– Выше голову, друг, – бодро ответила она, – не грусти и не жалей меня, а то я заплачу. Ведь ты же знаешь, что ничто так не доводит до слез и не лишает последних сил, как жалость. Давай лучше любоваться луной и болтать о жизни. Сегодня поистине прекрасная ночь, и никакие декорации театра не сравнятся с подлинной природой.
Я оглянулся и чистосердечно признался:
– Я никогда не понимал красоту. У меня всегда была словно пелена на глазах. Все говорят: «Красиво, красиво!» А я смотрю и думаю: «Что здесь красивого? Всё как обычно».
Певица сочувственно покачала головой.
– У тебя, наверное, жестокое сердце.
– Я бы не сказал, – запротестовал я.– Иногда мне даже удается совершать добрые поступки. Нет, я не согласен с тем, что мое сердце жестокое. Может быть, немного черствое.
– Это тоже болезнь, – сказала певица, – но она излечима, как и все недуги в этом мире. Тебе нужно просто кого-нибудь полюбить.
– Но я люблю тебя, – вырвалось у меня из груди.
– Знаю, – сказала она, – но уже поздно. Ты должен оставить эту мысль. Между нами уже ничего не может быть.
Мы замолчали. Грустная луна взирала на сонный город и таинственный сад.
– А где Ворон? Почему он не прилетел проститься с тобой? – спросил я.
– Давай не будем об этом говорить, – предложила она.
Я покорно кивнул головой. Вскоре мы расстались, и я уже больше никогда ее не видел».
7
– Так кто же их всех убил? – нетерпеливо воскликнула Карусель.
– Вы еще не рассказали нам, как попали в ту комнату? – напомнила Новенькому Елизавета Вторая.
– А что там было связано с сексом? – с интересом задал свой вопрос новый слушатель, по прозвищу Астральное Тело. – Ведь меня пригласили как консультанта по этой части.
Новенький, набравшись духу, приступил к самой трудной части своего рассказа:
– Через несколько дней после моего ночного приключения в консульском саду, моя красавица привела к себе на квартиру трех парней из своего джаз-оркестра. Эта оргия была самая отвратительная из всех, что мне довелось видеть раньше. Она специально не задвигала шторы на окнах. Только позднее я понял, почему она так делала. Вначале они голыми танцевали под музыку какого-то шлягера, потом вчетвером легли на кушетку.
Новенький смущенно замолчал.
– Так что произошло дальше? – на этот раз проявила нетерпеливость уже Елизавета Вторая. – Что у них было, когда они легли на кушетку?
Новенький молчал и только смущенно потирал переносицу, краска заливала его лицо. Пациент, по прозвищу Астральное Тело, оживился и пришел Новенькому на помощь.
– Все понятно! – воскликнул он. – Это называется, получить удовольствие на триста процентов.
– Как это? – не поняла Елизавета Вторая.
– Очень просто, – пациент Астральное тело потер руки и, улыбнувшись, подмигнул Новенькому. – Один ложится на кушетку, она – на него, другой – на нее. Получается нечто вроде слоеного пирога. А с третьим она занимается оральной гимнастикой. Ведь так же?
Новенький молча кивнул головой, не поднимая глаз. Елизавета Вторая обалдело переводила взгляд с одного на другого, пока Астральное Тело не объяснил все жестами.
– Тьфу-ты, какая пакость, – возмущенно воскликнула скромная царица, когда, наконец-то, до нее дошла вся механика.
– Да как сказать, – тут же возразил ей Астральное Тело, – кое-кому это даже очень нравится.
На этот раз покраснела Карусель. Поборов свое смущение, Новенький продолжал свой рассказ.
8
«Когда я увидел всю эту картину, то словно очумел. Я выбежал на балкон и хотел закричать. И если бы не моя боязнь привлечь к ним внимание всего дома, я крикнул бы им, чтобы они одумались и перестали срамить себя и всех нас. Я заметался по балкону и чуть не вывалился на улицу, побросав все свои горшки с тюльпанами вниз. Затем я плохо соображал, что делал. Все проплыло перед моими глазами, словно в тумане. Кажется, я поставил на проигрыватель пластинку, чтобы заглушить их музыку, и врубил громкость на всю мощность. По воле судьбы у меня под рукой оказалась пластинка с тем самым дуэтом Отелло и Дездемоны, который пропели прошлый раз в консульском саду моя возлюбленная и Юрист в образе Ворона. И в тот поздний час над всем сонным кварталом города загремела музыка, льющаяся из моего репродуктора:
Otello. – Se vi sovviene di qualche colpa commessa che attenda
grazia dal ciel, imploratela tosto.
Desdemona. – Perche?
Otello. – Taffretta. Uccidere non voglio l’anima tua.
Вдруг у них в комнате погас свет. И тогда я решился. Нет, не подумайте. Я совсем не хотел их убивать. За всю свою жизнь я мухи не тронул. Я хотел только вбежать к ним в комнату и прекратить эту вакханалию. Я хотел их убедить не делать этого. Я весь дрожал, но был полон решимости действовать. Когда я бегом спускался по лестнице, ветер свистел у меня в ушах. И продолжала греметь на весь дом музыка:
Desdemona. – D’uccider parli? (Говоришь, убить?)
Otello. – Si. (Да.)
Desdemona. – Pietа di me, mio Dio. (Смилуйся надо мной, о Боже.)
Otello. – Amen! (Аминь!)
Я выбежал на улицу, пересек маленький дворик и вбежал в ее подъезд. Меня шатало из стороны в сторону от возбуждения. Как во сне, я поднимался по лестнице, ведущей в ее квартиру. Сколько раз раньше я уже доходил до ее двери, но у меня не хватало мужества постучать. И я всегда возвращался ни с чем, проклиная свою нерешительность. И вот я опять стоял у ее порога и слышал ревущую из моей квартиры музыку:
Desdena. – E abbiate pietа voi pure! (И все же сжальтесь!)
Otello. – Pensa a tuoi peccati. (Думай о твоих грехах.)
Desdemona. – Mio peccato e l’amor. (Мой грех – любовь.)
Otello. – Percio tu muori. (Поэтому ты умрешь.)
Я толкнул дверь. Она открылась. Вся квартира была залита светом. Я прошел из прихожей в комнату и сразу же увидел их всех. Они лежали в крови. У одного парня еще дергалась нога в конвульсиях. Но они были уже мертвы. И через распахнутое окно я увидел балкон своей квартиры, откуда все еще гремела музыка.
Otello. – Confessa. Bada alla spergiuro… Pensa sei su tuo letto di morte.
Desdemona. – Non per morir.
Otello. – Per morir tosto…
И она лежала, бездыханна, на смертном одре. О, это Letto di morte!»
