Владимир Андреевич Привезенцев
Сахалинский репортаж. Вокруг острова на мотоциклах. 1957 год
На мысу стоит маленький поселок.
Поселок Погиби явно тяготеет к материку. Да это и понятно: до ближайшего сахалинского населенного пункта две сотни километров бездорожья и таежных чащоб, а до мыса Лазарева всего семь километров через пролив. Таким образом, погибинцы имеют единственную в своем роде возможность: всю неделю они работают на Сахалине, а в воскресенье смотрят кино и танцуют на материке.
От поселка телеграфные столбы шагают на юго-восток, мимо горы Вагис, через северные отроги Камышового хребта, холодную тундру, через выгоревшие мертвые леса, где сучья над головой сливаются в серую паутину, через мари, подернутые зеленой осокой, и черную трясину.
Линию связи, которая отсюда протянулась на сотни километров через чащобы и безлюдье, берегут связисты-надсмотрщики. С ними нам и предстояло встретиться.
Дорогу, или точнее говоря просеку, в тайге удалось найти не сразу. Мотоциклы нехотя перевалили через песчаную насыпь и остановились.
Дороги не было. Была тропа, пробитая среди травы цепочками оленьих вьюков. Машины осторожно двинулись вперед, и под колесами зарокотали бревна сохранившегося настила.
Так началось путешествие мотоциклистов по «Александровской трассе».
Молодой каюр из колхоза «Вал» Николай Борисов, встретившийся нам в пути, придирчиво осмотрел машины, а потом сказал:
– Трудно будет проходить… Но идти можно. Осторожнее только на мостах…
Последний совет оказался не лишним.
В полдень мы пробились к первой речушке с темно-коричневой водой – Уанги. Из болота поднимались обгорелые бревна – остатки моста, уничтоженного лесным пожаром.
Пришлось приниматься за строительство. Из черных, опаленных огнем бревен строим примитивный мост: два бревна поперек реки, остальные вдоль. Первая машина, подпрыгивая, преодолевает настил, проваливается в марь и, разбрызгивая грязь, с ревом выбирается на дорогу.
Редок гость в тайге! С первым из надсмотрщиков – Михаилом Сидоровичем Холявой встретились у одинокого домика.
– Хорошо добрались? Устали?..
Нетерпеливыми пальцами он развязывает привезенный нами узелок-посылку, вытряхивая печенье, достает фотографический квадратик. Прищурившись, смотрит.
– Сын!
Когда связист уходил в тайгу, сыну было двадцать пять дней. А сейчас со снимка смотрит довольная физиономия четырехмесячного бутуза. И долго еще не узнал бы надсмотрщик, как он выглядит, если бы не случайная оказия.
– Может быть, ночевать останетесь? – предлагает Михаил Сидорович. – Посидели бы, поговорили… Ну-ну… Путь, конечно, долгий. Поезжайте.
Только под вечер дорога потянулась наверх, по отрогам Западно-Сахалинского хребта. Чем дальше – тем гуще тайга, лапы лиственниц протягиваются над мотоциклами, все чаще начинают попадаться поваленные бурей деревья.
Глуши моторы!
Уткнулись в крупный ствол, повалившийся поперек тропы. Объезда нет.
Алексей Кукин вынужден достать из коляски двухручную пилу. Быстро сменяя друг друга, «пропиливаем» себе дорогу вперед.
Но это оказалось только началом. На Камышевом перевале – четвертом по счету перевале Западно-Сахалинского хребта, который нам пришлось преодолеть, – поваленные деревья стали попадаться все чаще, к стуку моторов присоединился тонкий звук пилы.
Поздно вечером мотоциклы остановились у одинокого домика в тайге – поста связи.
Надсмотрщик, невысокий человек в свитере и русских сапогах, протянул руку и представился весело и просто:
– Ванюшка…
Он хлопотал у печки, заправлял туристский суп терпкой черемшой, сам стелил постели. А вскоре произошел смешной эпизод, который подружил нас окончательно.
После ужина Виктор вышел на улицу, постоял минуту на крыльце и вернулся обратно. Закуривая, он спросил между прочим:
– Ванюшка, у тебя корова есть?
Надсмотрщик взглянул на него непонимающими глазами.
– …Да вот, понимаешь, стою на крыльце, а рядам через кусты кто-то ломится. То ли корова, то ли телка, – не разобрал.
Сорвав со стены ружье, Ванюшка одним махом выскочил на улицу. Выбежали и мы. Но в ночной тишине слышался только рокот ручейка в распадке.
Водружая охотничью одностволку на старое место, надсмотрщик вздохнул:
– Откуда у меня корове взяться, голова садовая. Это же на ключ медведь пошел…
Ночь… Ребята спят, намаявшись за день. Иван Павлович Тимофеев тихо рассказывает, прислушиваясь к звуку собственного голоса:
– Медведя у нас навалом… Как собак в хорошей деревне: хоть на двор загоняй! Такое случается, что расскажут – не поверите, подумаете, что охотничья байка. Шли по линии однажды двое, а собака, будь она неладна, медведя растравила, подняла. Обычно не идет он на человека, а тут видно крепко рассердился хозяин тайги, пошел… Оружия нет. Один успел на дерево вымахнуть, медведь за ним. Товарищ за винтовкой на пост побежал, благо недалеко. Пока он вернулся, первый уже устал ножом от медведя отбиваться. Товарищ приложился на бегу – бац! Тут оба с дерева упали – и медведь, и человек. Медведь вскочил и ходу в тайгу, а человек остался лежать… Да нет, стрелок вовсе промазал, просто медведь успел связисту здорово ноги ободрать…
У Ванюшки один из обычных участков на линии: двенадцать километров на юг, семь – на север, через перевал. Дежурит он, как и остальные связисты, один. Сам сажает в печку хлеб, варит супы и каши, стирает и убирает. Да и хозяйство невелико: ящик с продуктами, дробовик с «жаканом» в стволе, пяток кастрюль, стол, на котором стоит селектор, здоровенный котище Васька, нары и над ними «джампанг» – ороченская палатка из марли, защищающая спящего от комаров.
А работа?.. Что ж, обычная, как и другие. Двенадцать раз в месяц Ванюшка затягивает потуже башлык от комаров, бросает на плечо «когти», сует за пазуху телефонную трубку и отправляется в обход по линии. Бормоча под нос песни, шагает через бурелом, карабкается на сопки, переправляется через речушки, пробирается через болота.
Остальное время надсмотрщик проводит дома, дежурит у селектора. Каждую минуту может поступить сигнал о повреждении. Почва в здешних местах гнилая, лиственницы сплетаются корнями. Одно дерево тянет за собой другое, третье. Рвут провода, как паутину. Недавно ветер был сильный, в трех местах линию порвало. Самое трудное время – с ноября по январь, пурга лютует, валит лиственницы сотнями. На ликвидацию же обрыва положено не более двух часов. Это – закон для связиста.
Но когда работа есть – все-таки лучше. А выпадут зимой ясные дни – скучно делается. Словом не с кем перемолвиться. Разный ералаш прут по селектору от скуки.
А потом, глядишь, снова добрая пурга, и человек забывает обо всем, кроме работы…
Ванюшка замолчал. И остался слышен только тонкий комариный звон за стеной.
Утром кот Васька приволок из тайги «собственнолапно» задушенного зайца. Втащил по ступенькам на крыльцо, положил у двери и начал тереться о ноги хозяина.
– Как собака, – засмеялся Ванюшка. – Не пропадешь с таким котом!.. Ну, прощайте, однако. Не поминайте лихом!
С изнуряющей методичностью пошли чередоваться песчаные холмы и топкие мари с черной гнилой грязью, в которую нога уходит выше колена. Не успеешь подняться на сопку – спуск вниз, снова тащи утопающую машину через черную полосу с нелепо торчащими обломками прогнивших бревен.
Но все можно было бы все-таки преодолеть, если бы не комары – самый страшный таежный бич. Они сотнями впиваются в лицо, забиваются в краги, лезут под очки, плотно натянутые на глаза. Кожа на лице и на руках опухает, начинает гореть огнем.
Очень трудно. Люди выдерживают, но хуже дело обстоит с мотоциклами. Вечером в путевом дневнике появляется тревожная запись:
«Вторая ночевка в тайге. На машине Гостынского сгорела последняя пара дисков сцепления. Больше в запасе их нет. Беспощадно поедаемые комарами, Виктор и Аркадий разбирают мотор, пытаются что-нибудь скомбинировать из старых дисков».
На посту встречаемся с ремонтной бригадой, которая уже целый месяц кочевала по тайге на скрипучей телеге, нагруженной инструментами и продовольствием.
Эта – пятерка людей, разных по возрасту и, видимо, по характеру, но одинаково подтянутых, молчаливых, чисто выбритых.
– Посмотрели, как мы живем? – скупо улыбнувшись, спросил один из них.
Снова продолжаем трудный путь. Нам пришлось преодолеть еще одно серьезное препятствие – настил.
Нас пугали этим настилом. И недаром.
Настила, собственно, не осталось. Перед нами лежат восемь километров бревенчатого завала. Дорогу здесь строили из деревьев толщиной в тридцать-сорок сантиметров.
– Есть предложение разбиться на две бригады. Одна будет раскатывать бревна, другая поведет машины. Возражений нет?
– Нет.
На плечах оттаскиваем в стороны сотни тяжелых, пропитанных водой стволов. Водители разгоняют тяжелые машины и бросают их на завал.
Мотоцикл ведет себя как необъезженная лошадь. Он становится на дыбы, рвется в стороны, пытаясь сбросить седока. Не всегда понятно, сидит ли водитель в седле или висит в воздухе.
Кажется, не будет этому настилу конца. Но вот промелькнула впереди желтая полоска.
Передышка или конец трудного пути?
Поднимаемся на холм, останавливаемся. Курим. Чего-то явно не хватает. Наконец, Станислав Жебелев, сообразив, срывает с лица грязное полотенце.
– Ребята, комаров нет!
Действительно, нет. Ветерок приятно холодит опухшие воспаленные лица.
Прошли!
И мы вспоминаем всю дорогу от мыса Погиби и тех людей, с которыми довелось встретиться.
Колонна идет на юг
Домой! – Пятидесятая параллель. – Там, где шли бои. – Лес – "зеленое золото". – Комсомольский юбилей. – Две стройки. – На покоренной целине. – Шахтеры за рулем. – Перелистывая путевые дневники…
Песни сопровождали нас в походе всюду: на трудных перевалах, у костра в глухой тайге, при переходах через топи и мари.
По песне можно было определить: трудно спортсменам или легко. Мы пели разные песни – суровых военных лет, шуточные, студенческие. И вот, наконец, над колонной незримо веет легкая птица-песня:
Домой, домой!
Сквозь бури и ненастья
Домой, домой!
Мы держим путь прямой.
И тот не знает,
Что такое счастье,
Кто не спешил
Домой, домой, домой!
Песня поднялась над "Чертовым логом", у «Ныла», километров за восемьсот от стадиона в Южно-Сахалинске, где нас ждала встреча. Пели ее оттого, что все трудные дороги позади, а впереди лежат знакомые пути.
В Альбах, у чайной, где после "комариных трасс" мы впервые приняли от даров хлебосольной долины Тыми, собрались десятки людей.
Когда колонна шла на север, провожали ее недоуменными взглядами. Но теперь, видимо, многие знали о пробеге. Нам пришлось отвечать на сотни вопросов, из автобусов к спортсменам дружески протягивались десятки рук, ребятишки стрелой мчались навстречу.
Промелькнули «Горки», «Чир-Унвд», Кировское под ярким солнцем. Затем машины замедлили ход. Дело в том, что при движении на север мы не заметили бывшую границу, линию, которая много лет делила Сахалин на две части.
Несколько раз мы останавливались, пускались в расспросы, пока один из встречных не сказал нам:
– Так вот же она – бывшая граница…
… Плавный изгиб шоссе. Справа, в небольшой лощинке, стоит обычная пятистенка – одноэтажный дом из двух половин.
Здесь помещалась пограничная застава, будни которой были наполнены тревогой.
Напротив – за шоссе – на придорожном холме стоит белый прямоугольный обелиск. Подъехав к нему, мы сняли шлемы – здесь спят вечным сном пограничники, до последней капли крови защищавшие советскую землю.
Пятидесятая параллель… Пограничная межа, проходившая вдоль нее, четыре десятилетия делила остров на две части: советскую – северную и временно захваченную японцами – южную.
Японская военщина рассматривала Сахалин и Курильские острова, как плацдарм для нападения на Советский Союз. Она держала у границы большое количество регулярных войск, военной техники, резервистов. В случае необходимости любой городок Карафуто мог превратиться в батальон, а поселок – в роту.
Если хотите посмотреть, что представляли из себя японские укрепления – сразу за Южной Хандасой стоит полицейский пост Хандаса. Он прикрывал подступы к Харамитогским высотам.
Среди кустарника над рекой мы разыскали этот пост – громоздкое сооружение из железобетона, окруженное земляными валами. Башни дотов, обращенные своими бойницами к мосту, были исхлестаны осколками.
По этому доту, по полицейскому посту первым открыл огонь в теплый летний день 11 августа 1945 года батальон капитана Светецкого. За «огневым валом» рванулись вперед стрелки, саперы, расчеты орудий прямой наводки.
После ожесточенной схватки Хандаса была взята. Но полицейский пост играл вспомогательную роль: он лишь прикрывал подступы к линии долговременной обороны, построенной японцами за годы хозяйничания на южном Сахалине, к так называемому Харамитогскому укрепленному району.
«Линия Харамитоги» была широко разветвленной системой обороны. Она начиналась на лесистых склонах Западно-Сахалинского хребта и кончалась в болотах у реки Поронай. Район имел многие десятки дзотов и железобетонных огневых точек. Наступающим путь преграждали многочисленные проволочные заграждения и минные поля.
Эта система была взломана частями Советской Армии в первые же дни боевых действий.
…Дорога бежит на юг. Километр за километром остаются позади. Заросли травой межи и окопы, затерялись среди кустарника доты укрепленного района. Одинаковой веселой зеленью кудрявится долина к северу и к югу от пятидесятой параллели. Только названия населенных пунктов рассказывают в наши дни о жестоких боях с японской военщиной, о подвигах советских воинов. Победино, Смирных, Боюклы, Леонидов…
Навсегда останутся в памяти народа имена героев освобождения южного Сахалина. И вечно надпись на карте: «Боюклы» будет напоминать о замечательном подвиге, совершенном коммунистом-молдаванином на сахалинской земле.
Это произошло здесь, в тех самых местах, где пролегает наш путь… Батальон вел упорный бой на подступах к Котону, у подножья высоты, закрывавшей дорогу на юг.
Во время атаки, когда казалось, что высота уже в наших руках, вступил в бой замаскированный японский дзот. Свинцовый дождь прижал вырвавшуюся вперед роту к земле. Она несла тяжелые потери.
К цепи залегших бойцов подполз замполит Котенко. Он спросил:
– Кто возьмется уничтожить дзот?
Первым ответил пулеметчик сержант Антон Боюклы:
– Разрешите мне!
Вся цепь следила за тем, как, подталкивая впереди себя тяжелый «максим», Антон полз по лощине. Он рассчитывал точной очередью с короткой дистанции подавить вражескую огневую точку.
Сначала показалось, что его замысел удался. Дот замолчал. Но через несколько секунд очередь из амбразуры ударила по пулеметчику. Истекая кровью, Боюклы пополз снова. В последний момент он успел загородить амбразуру щитом «максима» и своим телом.
Стремительно бросились однополчане Антона на высоту. Когда дорога на юг была открыта и гром боя отодвинулся дальше, они похоронили отважного пулеметчика. На простой дощечке солдатской рукой было начертано:
«Сержант Антон Ефимович Боюклы. Он любил жизнь, но Родину любил превыше жизни. Здесь, на сахалинской земле, он повторил подвиг Матросова».
В поселке лесозаготовителей Боюклы, раскинувшемся в долине Пороняй – сотни домов. В нем находится контора Поронайского леспромхоза, в нем живут экономисты и лесорубы, инженеры и трактористы.
Поселок шумен даже вечером. С открытой площадки у клуба, освещенной яркими лампами, доносятся звуки музыки. Молодежь танцует до поздней ночи. Люди расходятся после кино, кучками останавливаются на перекрестках.
Одним словом, это самый обычный сахалинский промышленный поселок. Не сразу можно догадаться, что он принадлежит лесозаготовителям. Нет вокруг таежных чащоб, места тут спокойные, равнинные.
Утром, на рассвете, большинство боюкловцев покидает свой поселок. Люди уезжают далеко, в ту сторону, где синеет горный хребет, похожий на спину гигантского верблюда.
Там настоящее царство тайги. На много километров вплотную один возле другого стоят лесные великаны. Даже в ясный день сумрачно под их сенью. Поваленные ветром деревья, бурелом не дают хода человеку.
И вот тайга по утрам просыпается от рева мотора передвижной электростанции, тонкого пения электропил.
Человек в распахнутом ватнике подходит к дереву, касается ствола дрожащим эллипсом пилы и перебрасывает инструмент на другую сторону. Пила входит в древесину, как в масло. Через несколько секунд лесной великан начинает падать. Его вершина скользит по кривой сначала незаметно для глаза, затем все быстрее и быстрее, чтобы с тяжелым, пушечным ударом разбиться среди мелкого подлеска.
С помощью электрических сучкорезок дерево быстро освобождают от зелёного наряда, и тупоносые трелевочные трактора тянут «хлысты» к лесным складам.
Нелегко справиться маленькому трактору с пачкой «хлыстов». Он буксует, рвется в стороны, упрямо тащит по крутым склонам тяжелые гнущиеся стволы, оставляя за собой черный земляной след.
Мы были рады встретиться в лесу с Андреем Андреевичем Олесиком, старым знакомым, трактористом-трелевщиком.
– Как работается, Андрей Андреевич?
– Обычно. Так же, как раньше… – с лукавой улыбкой ответил тракторист.
Что это обозначало, мы знали: два года назад Олесик, как один из лучших трактористов-трелевщиков, летал в составе областной делегации на Камчатку для обмена опытом и взаимной проверки выполнения социалистических обязательств.
Скуп Андрей Андреевич на слова. Говорит – о леспромхозе вообще, о других. Упомянул фамилию Кулинича. И в памяти встала невысокая коренастая фигура немолодого уже человека – знатного покорителя сахалинской тайги.
Иван Иванович Куличи приехал на остров четверть века назад юным комсомольцем. Он помнит, как пел в тайге «лесной баян» – обыкновенная ручная пила. На его глазах росла и оснащалась сахалинская лесная промышленность, лошадей заменяли тракторами, а ручные пилы и топоры – электропилами и бензомоторными пилами «Дружба».
Мы расспрашиваем Андрея Андреевича о других мастерах леса. Василий Полищук, руководитель комсомольско-молодежного участка, оказывается, стал инженером. Григорий Бурминский, молодой талантливый рационализатор, за короткое время прошедший путь от разнорабочего до мастера, добился, пожалуй, самого большого успеха: на каждого члена его бригады ежедневно приходится до восьми кубометров заготовленного леса.
Всех, кого хочется увидеть, не объедешь и за несколько дней. Боюклы, Кошевой, Ельники, Матросов, Новый – далеко друг от друга разбросаны лесоучастки.
Четверть миллиона «кубиков» вывозят они ежегодно к реке Поронай. Вешние воды поднимают древесину и плавно несут ее вниз по течению, на юг.
На левобережье, на склонах Западно-Сахалинского хребта стоит еще не тронутая тайга. В прошлом году через Поронай шагнули первые лесозаготовители. В диких, чащобных местах выросли два лесопункта – Октябрьский и Трудовой. Через мари наводятся гати и насыпи. Ведется прокладка дамбы через озеро Невское. Пройдет еще немного времени и таежную глушь разорвет тонкий свисток паровоза узкоколейки. Владимирский леспромхоз, крупнейший в области, будет давать ежегодно почти полмиллиона кубометров древесины.
«Поронай» значит «Большая река». Так ее назвали айны. Это, действительно, самая большая лесосплавная и судоходная артерия южной части острова. Она берет начало в центральных районах Сахалина и течет на юг, впадая в голубую чашу залива Терпения.
Залив был впервые нанесен на карту в конце первой половины XVII века голландцем де Фризом. Он искал сказочные острова Гонзиму и Конзиму. А суровые штормы пригнали парусники к неизвестной земле. Мореплаватель принял ее за продолжение Хоккайдо. Претерпев в пути много мытарств и разочарований, упрямый де Фриз многозначительно окрестил залив и мыс, отделяющий его от Охотского моря, именем Терпения.
В хорошую погоду залив Терпения по богатству и яркости красок напоминает самый настоящий юг. Зеленые волны накатываются на берег, за розовой воздушной кисеей стоят у горизонта синие горы, по желтому песку под голубым небом стремительно летят автомашины.
Шоферы явно предпочитают ровную прибрежную полосу: дороги на побережье неважные. В этом можно найти даже историческую традицию. В начале второй половины XIX века по прибрежному песку тянулись первые обозы к Тихменевскому военному посту, основанному русскими в устье реки Поронай.
Пост и положил начало городу Поронайску. Он пережил сложную историю. Был поселком рыбаков и угольщиков, местом больших базаров, куда съезжались айны, нивхи, эвенки и якуты. Японские оккупанты превратили его в Сикуку. Только набирая девятый десяток существования, город начал переживать свое настоящее рождение.
– Да, юбилей приближается, – озабоченно сказал нам секретарь горкома комсомола Василий Папченко. – Срок все-таки прошел большой – десять лет… Почему десять? Да потому что наша комсомольская организация была создана в сорок седьмом! Ну, конечно, я не о городе говорю… К тому же последние десять лет в его истории значат больше, чем предыдущие восемьдесят…
Вы знаете, что такое сейчас Поронайский район? Это десять тысяч квадратных километров леса, четверть всей деловой древесины области, несколько десятков миллионов тонн угля, запасы известкового камня, которых хватит на триста лет… Это рыба – жирующая сельдь, лосось, камбала, – ловить которую приходят рыбаки из разных городов области, второе в мире по величине лежбище котиков – на острове Тюленьем, бумага, которая идет в разные страны мира, цементный завод, крупный железнодорожный узел… И, конечно, на всех участках работы плечом к плечу с коммунистами идут комсомольцы.
Готовясь отметить свой небольшой юбилей, поронайские юноши и девушки вспомнили многое. Клятву, которую они дали партийной организации в ноябре 1948 года, принимая Красное знамя. Подвиги молодых лесников – «ельниковцев», которые в исключительно трудных условиях стали давать первую сверхплановую древесину. Успехи мастерского участка Василия Полищука, державшего четыре переходящих красных знамени и среди них – переходящее Красное знамя Совета Министров СССР и ВЦСПС. Вспомнили участие в горячей лососевой путине и борьбу за активный лов. Ловецкую бригаду Александра Дигора, которая десятидневный план подледного лова выполнила более, чем на тысячу процентов. Строительство школ. Борьбу за экономию…
Миновали первые трудные годы освоения, и район начал расти очень быстро. Изменился город Поронайск. В центре и на окраинах выросли кварталы новых домов. На улицах высадили тысячи деревьев и кустарников.
– Все эти перемены радостны, – говорили в горисполкоме, – но мы сознаем, что сделано еще мало, что жилья в городе все-таки не хватает. Нынче жилищный фонд города и района расширится почти на девятнадцать тысяч квадратных метров. Средства, ассигнованные на строительство, осваиваются полностью, а некоторые организации получили даже дополнительные ассигнования. Самые скромные подсчеты говорят о том, что в будущем мы сможем ежегодно вводить не менее двадцати пяти тысяч квадратных метров жилья. Разумеется, при использовании всех внутренних резервов. Ну, а об этом вам лучше расскажут на строительных площадках.
Из многих строек мы выбрали одну – сооружение тридцатиквартирного дома на привокзальной площади. Еще по дороге мастер заочно познакомил нас с лучшими строителями Анатолием Берлисом, Петром Донцом, Анатолием Стеняевым. Это оказалось полезным: на большой строительной площадке трудно было оторвать кого-либо от дела.
Мы обратили внимание на необычную пропарочную камеру, расположенную под самыми стенами стройки.
– Это по части товарища Скрыпника, бригадира бетонщиков. Поговорите с ним. Дело интересное, – подскаэал мастер.
Бригадир в спецовке, покрытый с ног до головы тонкой цементной пылью, откликнулся на вопрос:
– Камера эта – новинка не только для нас. В начале года, просматривая один из технических журналов, мы заинтересовались статьей о камерах нового типа для пропаривания бетонных и железобетонных изделий. Написали автору статьи, получили чертежи и построили камеру.
Раньше ребристые плиты и железобетонные балки высыхали за двенадцать и больше дней, а теперь за сутки мы получаем десятки конструкций. Попутно бригада предложила одно усовершенствование: вибратор для утрамбовки массы. Это устранило раковины в изделиях…
На леса поднимается молодая женщина в плаще с блокнотом в руках. Похоже, что журналист…
– Наша Дуся пришла, – кто-то весело говорит сзади.
«Наша Дуся» оказалась электросварщицей цементного завода Евдокией Захаровной Трофименко, депутатом областного Совета. Она много времени проводит на стройках. Тут же на лесах завязался разговор о транспорте, о марках цемента. Видно было, что молодая электросварщица разбирается в строительных вопросах не хуже самих строителей.
– Если хотите, я могу вас познакомить с не менее интересной стройкой, – сказала Евдокия Захаровна. – Иду сейчас к железнодорожникам. Они строят дома своими силами, по методу горьковчан…
Конечно, это очень интересно. Мы убедились в том, что дома, выстроенные своими силами, выглядят ничем не хуже тех, что сооружены строительным управлением.
А ведь сколько сомнений было вначале! Паровозники всегда в разъезде, как, мол, тут построишь дом? Однако, решили попробовать. Шлак в депо свой, поэтому для строительства решили использовать шлакоблоки. Зимой паровозные бригады и рабочие депо изготовили в свободное время более шестидесяти тысяч шлакоблоков. Причем обошлись они почти в три раза дешевле покупных.
Каменщики тоже нашлись свои. Плотник Петр Захарович Васильев и рабочий депо Михаил Соболев охотно освоили вторую профессию. Выложили стены трех двухквартирных домов.
– Вот и результат, – говорят Евдокия Захаровна, – двенадцать семей паровозников скоро справят новоселье. Не обошлось без трудностей… Приходилось, например, помогать железнодорожникам цементом. А теперь – дело сделано! Легче становится год от года с жильем…
Несколько лет назад громадное водное пространство, ограниченное восточным побережьем острова и выдающимся далеко в море тонким мысом Терпения, называли «голубой целиной». Теперь залив Терпения освоен, он стал богатой житницей для пахарей моря. Здесь встречаются осенью рыбаки Холмска, Невельска, Горнозаводства, колхозники Яблочной, Анивской, Чеховской МРС.
После полудня рыболовные боты выстраиваются у бетонных причалов рыбокомбината и прямо в море, у рефрижераторов. Здесь же завязываются разговоры, спрашивают, какой улов, сколько сделано заметов.
Два-три раза в день на рыбокомбинат приходит мотобот с горбушей из нанайского колхоза «Новый путь». Нанайцы в больших количествах берут лосося и морского зверя.
Мы попытались разыскать у пирса бот колхозника Героя Социалистического Труда Михайлова, но кто-то из рыбаков махнул рукой в сторону моря:
– Там еще Михайлов… Придет не скоро.
Восточное побережье… Холодные волны Охотского моря разбиваются у скал, у каменных мысов. Греются на отмелях стада сивучей, подставляя солнышку темную блестящую шкуру. Здесь не встретишь привольных распадков и речных долин. Сопки громоздятся одна на другую у самой воды. Тонко вьется между ними ленточка железнодорожной насыпи.
Суровы и богаты эти места. На восточном побережье находится крупнейший на острове Лермонтовский угольный разрез. Уголь здесь добывается открытым способом.
Сопки изрыты гигантскими траншеями. Шагающие экскаваторы срывают с угольных пластов земляной покров. Непрерывным потоком к «Воронежцам» и «Кировцам» идут могучие «мазы».
Главный герой тут – человек в форме шахтера, сидящий за автомобильным рулем. Он несет вахту днем и ночью, перевозит тысячи тонн породы и угля.
Каждая секунда на учете. Даже закуривает водитель на ходу. Нельзя выбиваться из общего, ритма, задерживаться у экскаватора, который поворачивает стрелу с точностью часового механизма.
Мотор «маза» здесь заводят в понедельник, а кончает работать он в субботу вечером. Наш водитель, уверенно выкручивая баранку на крутом повороте, объясняет:
– На профилактику положен полностью один день. Машины и экскаваторы передают на ходу. Один тут много не наработаешь, да и нельзя таким, единоличникам, работать на разрезе.
У нас, например, так вышло. Пришли мы на разрез после демобилизации всем танковым экипажем. Три танкиста, так сказать, три веселых друга… Получили «маз». Дали нам четвертого водителя в смену. На первый взгляд, толкового, опытного.
Но только стала наша машина работать что-то хуже, чем у других. И что оказалось? Мы, танкисты, каждую минуту свободную используем, чтобы подтянуть машину, подмазать, «подшаманить», как у нас говорят.
А четвертый наш норовит иждивенцем прожить. Как сел в машину, так и сидит до конца смены. Посмотрели-посмотрели мы на него и сказали прямо: «Коли не справляешься, друг, или охоты нет, так иди-ка ты работать на «Победу», не порти нам экипаж». Ушел он. Слова не сказал. Сейчас то ли механиком в мастерских работает, то ли продукты на полуторке возит – точно не знаю…
Истекали последние дни путешествия. Мы были почти дома и на встрече в Долинске рассказывали молодежи о походе, как о деле уже свершенном. Трудный и долгий путь позади.
Остается тридцать километров. Пятнадцать. Пять. Вот, наконец, Южно-Сахалинск, наполненный прохладным сиянием осени. Машины, совершив круг по городу, въезжают в распахнутые ворота стадиона. Сотни людей встречают нас здесь. Друзья и знакомые машут руками, бегут навстречу…
На этом, собственно, можно было бы закончить рассказ о мотопробеге, поставить точку. Если бы… Если бы не одно чрезвычайное обстоятельство.
В далеком северном поселке Ногайки на вечере встречи в Доме культуры наш товарищ Борис Гриньков познакомился с молодой учительницей Валей.
Несколько месяцев прошло с этого события. И вот настал день, когда все участники мотопробега собрались в… загсе. Оказывается, вечер встречи для двух молодых людей не прошел бесследно. Летели письма из Южно-Сахалинска в Ноглики, летели письма из Ноглик в Южно-Сахалинск…
Борис и Валентина решили стать мужем и женой. В загсе было произнесено немало шутливых слов о пользе мотоциклетного спорта. Друзья горячо поздравили молодоженов и сделали последний снимок, который с полным нравом может войти в историю первого мотопробега вокруг Сахалина.
Наконец, собрано все. Все снимки и записи приведены в порядок. Перед тем, как начать первую страницу книжки, мы просматриваем их заново.
Словно в чудесном калейдоскопе мелькают суровые, дикие и ласковые пейзажи. Трудные дороги и перевалы. Рыбокомбинаты и шахты, нефтепромыслы и мастерские участки лесников.
Встают в памяти образы людей, с которыми довелось встретиться. Это люди разных судеб, разных возрастов, разных профессий. Но все они – сахалинцы.