Владимир Александрович Быков
Заметки конструктора
Люди бросаются выполнять указание по первому сигналу вместо того, чтобы сначала подумать и пробежать всю цепочку возникающих при любом деле «да» и «нет». Каждый, вероятно, в обычной жизни ловил себя на такой непродуманности, например, при ремонте, строительстве. Затем рассчитывался за нее переделкой сделанного ценой затраты в два раза большего времени, чтобы поставить на место уже полностью собранной машины одну забытую при этом детальку. Тут люди, конечно, не оправдываются, а кроют себя соответствующими случаю известными словами. На службе же считают чуть ли не долгом ссылаться на «объективные» причины.
Постоянно слышу критику в адрес начальников по поводу неправильных их действий. Затем довольно часто устанавливаю, что действие-то проистекало от проблемы, полностью относящейся к компетенции критикующего, да и проводилось в его присутствии. Так не есть ли эта критика в собственный адрес. Не сообразил, не доказал, не убедил, а то и не оспорил, испугался, а потом начал размахивать кулаками и жаловаться на кого угодно – не на себя.
Способность валить вину на всех, кроме себя, у нас у русских удивительна. Вы мне так сказали сделать, я и сделал. Так делали раньше или так сделано у Петрова. Не выдержишь, спросишь иногда у такого ссылающегося на дядин авторитет: А что, если я попрошу тебя пробить вот эту стену головой: Петров раз проломил. – Нет. Не пробить. – Ну и не ссылайся тогда на чужой авторитет. Слушай советы, а принимай решение сам, думай своей собственной головой: чужая не крепче. Поразительно и второе свойство российского человека – придавать значение форме чего-либо, а не содержанию. О чем, кстати, очень образно писал Шаляпин. В наши же годы сплошного повального голосования «За» оно превратилось почти в болезнь. Согласны слушать любые нелепости, лишь бы они были правильны по форме, соответствовали принятым процедурам. Согласны и выполнять их.
Но исполняли много формально. А почему? Да потому, что исполнять так легче, проще и безответственней. Или знали, что плохо, знали, что ничего полезного не состоится, а все-таки делали. Не сделав, надо отвечать, показать, что без этого исполнения наша работа улучшилась, по крайней мере, не ухудшилась. Показать трудно, особенно для больших систем, перевод которых из одного состояния в другое – штука не простая. Следовательно, и не очень просто доказать целесообразность отказа от выполнения глупого указания. Куда проще продействовать по приказу, прикрыть тем собственную плохую работу еще и ссылкой на выполнение требований вышестоящего руководства.
Прежде чем лечить ( в буквальном и переносном смысле), надо бы всех больных пропустить через психологический практикум и разбить их на несколько категорий. Среди них есть такие, которым достаточно одного слова, что они здоровы, и они тут же таковыми станут. Есть сомневающиеся, которых надо убеждать. Есть верящие – их только и можно лечить так, как нас лечили, лечат и, пока не поумнеем, будут пытаться лечить дальше.
Всем нам нравятся удобные люди из тех, кто беспрекословно выполняют указания и беспрекословно бросаются на любую даже бессмысленную работу. А знаем, что производят хлеб и металл и, тем более, изобретают и создают новые полезные вещи люди другого склада: вздорные, спорящие, с которыми нужно обращаться осторожно и заставлять убеждением, а не приказом. Но мои современники воспитывались на философии нетерпимости к инакомыслию и недостаткам других при много большей очевидности своих собственных.
Упрямство, не упорство – черта характера малоприятная. Однако, какая разница в проявлении этого качества у разных людей. У одного она на грани искусства, когда человек в защиту своей позиции, может и неправильной, выдвигает всё новые и новые доводы и удивляет нас изобретательностью и заставляет активно думать: возражать или соглашаться, превращая упрямство в умный спор. В другом случае упрямство обращается в тавтологическую защиту чести мундира и вызывает у оппонента одно раздражение и чувство неловкости за человеческую ограниченность. Ну, не глупость ли в ответ на вполне здравую критику защищать свою позицию, как это делал один директор, ссылкой на то, что его институт «наиболее полно и всесторонне изучает охотничье-промысловое хозяйство страны и располагает для этого обширной научной информацией и громадным заделом во всех отраслях».
Человек по природе собственник и эгоист в хорошем смысле этих слов. Свое родное ему всегда ближе, хотя бы из-за свойства самосохранения и защитной на него реакции. Он готов приложить неизмеримо большие усилия для удовлетворения собственных желаний, чем тогда, когда точно такое же вершится под давлением или по инициативе другого. Если таковое делается только для себя, только в рамках личных, никого не затрагивающих интересов – нормально. Совсем другое, если подобный образ действий касается общества, группы людей, их интересов. Здесь свобода «творчества» должна быть ограничена, уровнем возможностей и способностей конкретного человека. Коллективные заботы требуют оптимальных решений и, в пределах определенной, связанной решением группы людей, право принимать их должно быть предоставлено только наиболее способным, вплоть до полного ограничения по отношению к тем, кто не может требуемое сделать удовлетворительно. Понять подобные ограничения нормальному человеку психологически трудно. И здесь, пожалуй, мы сталкиваемся с одной из труднейших задач, которую приходится решать руководителю коллективной работы, памятуя, что «самая надежная опора любого правления – личные интересы».
С одной стороны надо бы предоставить каждому максимум самостоятельности для его совершенствования и профессионального роста. С другой – лишить его такой возможности с тем, чтобы обеспечить наиболее верные действия, к которым подготовлены только единицы. В инженерной практике больших творческих коллективов трудно определить, что важнее в руководителе: его чисто инженерный талант или умение своевременно и максимально безболезненно отвести исполнителя от творческих поползновений, не обрекая его на полный отказ от самостоятельности.
Наиболее эффективно данная задача правильного восприятия действительности с учетом общественных интересов решается в молодом возрасте специалиста. Поэтому очень важно, чтобы он в годы своего становления попал в руки умного руководителя (особенно это касается людей менее способных и менее по природе самостоятельных, по характеру ведомых). В противном случае приобретенный когда-то «чужой» опыт становится собственным, не прошибаемым уже никакими мощными аргументами. И тогда, дабы не убить в человеке достоинство и поддержать его форму, надо предоставлять ему для проявления самостоятельности работу, во-первых, по силам, а, во-вторых, такую, в которой сделанное им ниже возможного приносило бы минимальный ущерб общей задаче движения к цели.
Эгоизм многообразен. Иногда выливается в такую форму, что от него просто невозможно отделаться. Родственники в корыстных целях ( может и от непонимания) годами, десятилетиями эксплуатируют имя своего родного – погибшего Героя, заботясь при этом не столько о его памяти, сколько о своем фактически участии в прославлении имени. Другой случай. Заболел человек, заболел серьезно. Близкими, по чьей-то из них инициативе, начинается кампания по сбору средств для лечения. Задействованы радио, телевидение, расклеиваются объявления. Открывается банковский счет. На нем, объявляется, – сотни тысяч рублей и валюты. О судьбе одного – забота целого города! А многим другим, может даже рядом с этим молодым человеком, лежащим? Каково им? Для них нет и рубля. Ну, как тут вести себя в такой ситуации? Не участвовать, не помочь – плохо. И участвовать вроде негоже. А что творило окружение президента ( проповедовавшего нам лечение в районной больнице) в связи с его операцией. Стыд, срам перед здоровыми. А перед больными, обездоленными, погибшими и умирающими? О меркантильной стороне не говорю. Хотя ведь истрачены, наверное, на всё миллиарды.
Человек воспринимает окружающий мир истинно согласно своему в данный момент настроению, настрою своей души. Он по натуре тенденциозен. Настрой на прекрасное – всё воспринимается в розовом цвете, внимание в восприятии и в передаче акцентируется на красивом, приятном. Настрой на мрачное – наоборот, но также тенденциозно. В доказательствах и обоснованиях своих поступков, действий он также односторонне подает информацию. Если требуется что-то принять – только плюсы предлагаемого. Если отторгнуть – один негатив и ничего положительного. Среди данных крайностей может иметь место и некая объективность, даже сверх объективность – это когда начинают проповедовать ее, отвергая всё субъективное, причины и следствия тех или иных событий и оставляя на вооружении одни только факты, что также плохо. Настрой на определенную волну, безусловно, в пределах главных определяющих черт характера, часто проявляется самым нелепым образом.
Особенно подвержены сему политики, журналисты и другие подобной категории люди, призванные по роду деятельности заниматься пропагандой и обращением масс в какую-либо веру. Тенденциозность их слов иногда умопомрачительна и достигают они прямо противоположного ими желаемого. И это тем более дико, что делается так не от настроения духа, но часто совершенно осознано. Глупость же воспринимается «хорошо» только в ажиотажной обстановке бунта, когда масса становится стадом, идущим туда, куда его гонит пастух.
Радио и телевидение преобразили мир. Они ликвидировали эффект обратной связи при прямом общении людей и сделали мир циничным. Позволили одним – произносить и показывать для миллионов и от их имени любые пошлости. Другим – их воспринимать, издеваясь, смеясь и скабрезничая над услышанным и увиденным. И, в силу свойственной многим ограниченности, быть убежденным, что всё в мире также лживо и ничего в нем нет прекрасного. Эти гениальные изобретения человечества – уникальная находка для политиков.
Политика – необходимое, но гнуснейшее в глазах нормального человека занятие. При всех даже самых нужных обществу ее делах она построена на повальной лжи, обещаниях, одностороннем освещении фактов и такой же односторонней критике, устрашении и наказании. Причины сему явлению не нужно искать в каких-либо специфических особенностях, характерных чертах политиков. В общем плане они такие же, как и все остальные стремящиеся к чему-нибудь люди с их жаждой власти, целеустремленностью и желаниями собственного благополучия. Разница в другом – в масштабности задач. Трагедия многих политиков, особенно, в переходные периоды истории, заключается в том, что они взваливают на себя непосильный воз и, попадая в цейтнот, становятся объектами прямой спекуляции ближайшего окружения, эгоистически их подталкивающих к внесистемным решениям и поступкам. Достаточно четко проявляется общая лозунгово-политическая направленность действий власти. Конкретные же результаты как были, так и остаются функцией естественного хода истории.
Чрезмерно глобальные желания руководителя не могут быть быстро выполнены из-за неадекватной им реакции общества, его инерционности. Политик, как и любой человек, жаждет скорого, во всяком случае, в пределах его жизни, воплощения своих замыслов, а они не отвечают духу и настрою подопечных. Чем большего он хочет и чем более он одержим переделкой мира, тем дальше его желания расходятся с действительностью и тем в большей степени его поступки подпадают под известное Гегелевское изречение: люди хотят одного, а получают совсем другое. Формула не безупречна и касается, пожалуй, действующих вне опыта политиков. Но как не странно именно они остаются в памяти, ибо толпу больше всего впечатляет скоротечные процессы бойни, пожара и разрушения.
Дипломатия, где вроде царствует интеллект, – естественное упражнение умов, направленное на поддержание статус-кво такого уровня неопределенности и напряженности, которые бы гарантировали возможность длительного и более или менее эффектного в глазах народа, а больше, конечно, правительства, подобного упражнения. Когда же надо действовать дипломатия кончается. Остается сила.
Человек тяжело увязывает причины и следствия, касающиеся собственного Я. Но знать должен, что неприятности, доставляемые ему, есть плата за его дела и она редко бывает меньше дел. Легко играя, но не умея и не имея способностей посмотреть на себя со стороны, человек доводит игру порой до полного абсурда. Он уже виден всем, а человек упрямо продолжает тащить себя в болото, увязая в нем всё сильней и сильней. Легко не допустить ошибки ( почти так же, как и сделать ее) – исправить же трудно, а то и совсем не возможно. Бог не вытаскивает нас из беды. Это не отвечает его проекту устройства мира. Он посылает человеку испытание, иногда совсем не соответствующие ожидаемому им наказанию за содеянное. Каждый волен жить и вести себя как ему хочется, но учитывать возможные ответные шаги со стороны тех, кому оно может не понравиться.
В жизнь не вписываются никакие общие правила. Ложь недопустима, но люди лгут и каждый имеет право на неправду, хотя бы до тех пор, пока неправда касается самого субъекта и тех, кому она выгодна и приятна, и даже тогда, когда она может быть демонстративно отвергнута в силу достоверной известности ее непреемлющими. Врут все, разве по разному и в разных объемах. Правда, есть «святая» ложь. Это та, что касается одного и даже юридически не доказуема. Но, как только делается достоянием двух, а тем более трех, – она может превращаться в унизительный фарс для лгущего. Не зря говорят, что ложь должна быть до нахальства откровенной. Нормально же можно гордо отрицать лишь то, о чем ты думал или что делал один, хотя последнее не очевидно.
Люди, для которых чуть ли не главное – здравый смысл, собственное самоуважение и достоинство, плохо вписываются в общую систему установившихся взглядов и мыслят с большим упреждениям событий. Они воспринимаются, как критиканы, не нравятся своим верховным работодателям и не назначаются на высокие посты. Вместе с тем, будучи плохими политиками, в конкретном деле оказываются неплохими тактиками и умеют добиваться, и вполне быстро, своих целей и нужного им конечного результата. Умеют уговорить начальство, пользуются его доверием и привлекаются на решение крупных проблем. Как это можно объяснить? В первом случае – они не имеют желания взять на себя властные функции и ответственность и потому проявляют неконструктивный критиканский дух. Во втором – они их берут, берут с удовольствием и желанием довести им импонирующее до конца.
Мы поражаемся предсказаниям разных астрологов, хотя в принципе в них нет ничего таинственного. Все они основаны на хорошем знании истории прошлого и ясном понимании неизбежной повторяемости всего на основе закона цикличности и краткости существования всего живого. Изменяется уровень изобретений, открытий. Воздействие их на человека, впечатления от них одинаковы как в средневековье, так и сейчас. О чисто психологических моментах поведения человека, о том, что относится к категории его страстей (власти, деспотизме, добре, зле) – не говорю. Меняются формы проявления, суть же их не подвержена даже закону медленной эволюции. В этом смысл неразгадываемой тайны жизни. Будущее в общем плане (без частностей, без фона) будет копией прошлого и настоящего. Таким же неизменным, как жизнь пчел и муравьев, меняясь в чем-то, остается для нас в привычно-восхитительном постоянном виде. И если бы кто-нибудь более разумный посмотрел со стороны, то он увидел бы ее ничем не отличающуюся от того, что испытываем мы, взирая на муравейник, к которому подвигаемся, уподобляясь все больше и больше, бессмысленно бегающим взад и вперед и чего-то тащащим муравьям. Все неизменно. Микродвижение пешком и на лошади превратилось лишь в макродвижение на самолете, который завтра заменит какой-нибудь звездолет. Нужно заразиться жить сегодняшним днем, а не будущим. Жизнь должна обрести форму спокойного течения.
Человечество равнодушно относится к одиночным творениям отдельных своих собратьев, будь они больше, чем талантливы и даже уникальны. Кто помнит автора знаменитой Марсельезы Руже де Лиля, сочинившего ее в час великого просветления ума и необычайного воодушевления? Кладезь народной мудрости бесчисленного числа творцов, определяющий течение жизни, ее неписаные законы существования, остается втуне и не вызывает ни нашего удивления, ни благодарности. Но с огромной помпой общество превозносит многотомные труды посредственности и с тем большей, чем быстрее они затем канут в вечность и будут забыты. Человеку нравится внешняя грандиозность событий, их масштабность, объемы и сопровождающий шум. Особую силу им придает сопутствующий трагизм жизни, преждевременная смерть известной личности, массовые убийства, войны, революции.
Предсказания возможного, иногда с весьма высокой степенью его вероятности, а, следовательно, и убедительно-доказательного, не имеют никакой цены и остаются почти незамеченными. Но стоит ему свершиться, как кучей любителей сенсаций оно моментально извлекается из памяти и начинает превозносится и тем сильнее, чем известнее в свое время было имя автора предсказания, чем не стандартнее была его судьба. Обычному рядовому человеку нравится жизнь размеренная без излишних коллизий и потрясений. Производит же на него впечатление, особо сильное, как раз то, что делается вопреки его естественным вкусам.
В массе люди пока были и будут еще долго безликой толпой. Поведение их лимитируется страхом и его главной производной – здравым смыслом. И чем в большей степени они руководствуются данной нормой, тем охотнее идут на бунт, как только кто-нибудь возьмет на себя риск освободить их от чувства страха и близко ожидаемой ответственности.
Страх и безразличие – две категории, препятствующие человеку действовать в интересах дела и в полезном для него направлении. Страх многообразен: от прямой боязни за свою жизнь – свойства всего живого – до мелкого подхалимства и поддакивания там, где надо бы проявить гордость, достоинство и честь. Также и безразличие: от простой беспринципности до обыкновенной обывательской лени, а посредине между ними мещанской скромности, «интеллигентности», допускающих одностороннее безответное хамство.
Массы делают революцию, народ сознательно делает свой выбор – пока, к сожалению, циничная демагогия. Народ может быть увлечен кучкой одержимых или мошенников, увлечен популистскими лозунгами, привлекательными для тех, кто не умеет и не хочет работать. Как раз эта категория людей в первую очередь образует толпу и является фундаментом, на котором строятся планы жаждущих захвата власти. Толпа очень пластичный материал, элементарно приобретающий любую форму. Ее главный катализатор – низменные страсти. Критическая ситуация – и недовольство выплескивается через край при самом малом дополнительном воздействии со стороны.
Алогизм. Если гений – то должен был предвидеть, а не предвидел, значит никакой не гений. Но ведь сумел увлечь, значит знал, как сделать, значит соображал и действовал не без умысла. Действовал обдуманно.
Обезличенная форма представления информации широко применяется в технике и науке, дабы подчеркнуть тем полную подчиненность (даже в случаях исходящих от конкретного лица) принимаемых решений и действий четким законам физики и математики, их абсолютную от последних зависимость, незыблемую правильность, объективность и обоснованность.
С каких-то пор такая форма, или ее разновидность – изложение чего-либо от третьего лица, стала применяться и политиками, а это совсем другое. Тут нет строгих законов и теорий, тут есть измышления человека, его личные представления. Они выливаются в плохо воспринимаемую субъектом дидактику, которая не увлекает, не мобилизует людей и не обращает их в желаемую веру.
Человек задает дурацкие вопросы, не воспринимает очевидное отнюдь не от глупости и лени: от нежелания поставить себя на место того, кому они на самом деле адресуются. Сделай он последнее, и многое бы ему сразу стало ясным и понятным.
Чувство собственного достоинства – один из критериев, характеризующий работу человека и удовлетворенность от нее. Но человека – павлина, хотя и обладающего таким свойством, больше интересует внимание к своей особе, чем любой другой вид деятельности.
Принципиальность людей иногда удивительна. Видимое неудовольствие у человека вызывает даже, если случайно назовешь его Георгием вместо Григория. Как можно путать: Григорий – имя!
У здорового нормального человека есть одно грандиозное, ничем непревзойденное преимущество – возраст. Ни слава, ни богатство, все прочие человеческие устремления, влияние и власть – не могут забить чуда прежних лет. Истинно чуда, ибо в какой бы эпохе человек не рос и в какие бы тяжелейшие годы не жил – они, прошедшие, всегда лучше, приятнее, красивее лет теперешних, насколько бы внешне более благополучнее последние не были. Почему первые страницы любой книжки на мемуарную тему читаются со значительно большим интересом, чем последние? Не потому, что первые, а потому, что в них начало жизни. Новое по ней движение, новые подходы, ошибки, авантюризм молодости… В зрелом возрасте, а, тем более, в пожилом, этой прелести нет. Самые мощные аккорды данного периода есть –фактически уже этап столкновения с другими молодыми силами.
Цель жизни – сама жизнь. Счастье – жизнь вне ожидания. А если ожидания то такого, которое само по себе уже удовольствие. К примеру, свидания с любимой. Счастливые часов не наблюдают, наверное, отсюда.
Разным возрастам свойственно разное восприятие действительности. То, что раньше возмущало и раздражало, под действием времени и способности человека забывать плохое, делает его к нему, по крайней мере, равнодушным, а часто вызывает даже добрые воспоминания. Рассказы же о тех прежних событиях воспринимаются поколением молодых порой совсем с восхищением. И, наоборот, многие события современности, к которым молодые относятся, как к нечто вполне естественному, критикуются старшими. Такова психология человека, продиктованная невозможностью повторить, возвратиться в прошлое. Отсюда, должно быть весьма осторожным в оценке действительности. Она лишь наши представления о ней с высоты теперешней колокольни.
Время безвозвратно, а потому бесценно. Растрачиваем его безобразно. Большинство живет в пассивном ожидании, с огромным недоиспользованием своих возможностей. Общество от этого не дополучает, не дополучает и субъект. Проходят годы, человек спохватывается: надо бы…, а уже поздно. Когда-то мне, да и многим моим сверстникам, казалось, что начальство всё может, но не хочет. Сначала я так думал о своем прямом руководителе, потом о главном конструкторе, директоре и т. д. Ошибочное впечатление, начальство может, но не всё. На него требуется давление снизу, требуется активная позиция и начальника и подчиненного, и что важнее – еще вопрос.
Монтень призывал к высочайшей осторожности в оценке поступков людей, тем более, в их осуждении и наказании. Но следует быть умеренным и в похвале. Человек в принципе играет самого себя и это ему ничего не стоит. Хвалят его за самоотверженный напряженный труд. В действительности же всё, что он делал, так только то, что получал от работы удовольствие потому, что давным-давно из чисто утилитарных соображений придумал не тратить страшно короткую жизнь на ожидание конца смены, завтрашнего дня, получки, нового года. Говорят, человек что-то сотворил или построил, но ведь в мире бесконечности – это ноль. Да и сам он порой гордится не тем, чего сделал действительно весомого, а тем, как однажды победил начальника – педанта, доказав ему, что 2 C 2 = 4; убил 20 лет на то, чтобы сделать достоянием всего завода какую-нибудь, очевидно целесообразную и выгодную для последнего, простейшую муфточку. Или, несколько из другой оперы, но на ту же тему. Ругают человека за его зловредный характер, в то время как сам он точно знает, что вся его зловредность абсолютно без злого умысла, без личностной неприязни, а только в интересах дела, одного дела.
Любознательность, свойственная почти всем в детстве, к сожалению, многими теряется с возрастом. Меня природа наделила этим качеством на всю жизнь и я благодарен своим родителям и их предкам. Обладать им – значит иметь возможность получить от жизни дополнительное ничего не стоящее удовольствие, особо, от способности людей делать то, что не умеешь сам.
Не обладая даром рисования, я одинаково восхищаюсь картиной художника и заурядным рисунком приятеля: меня поражает в них не сам объект, а непонятная недостижимая для меня способность к его изображению движением управляемой мозгом руки. Наслаждаюсь не только самой музыкой, но и уникальным талантом автора запечатлеть ее в своей голове, а затем переложить на бумагу в виде ничего не говорящих мне нотных знаков. Произведение гения также для меня впечатлительно, как и двухметровой глубины шурф полуметрового диаметра, однажды увиденный в тайге и выполненный, мне сказали, геологом за 40 минут. Попробуйте – не выкопать, а просто залезть в такую ямку! Поражает умение сварщика варить потолочные швы, бульдозериста – идеально планировать площадку протяженностью в сотни метров, лекальщика – с изумительной точностью вручную подогнать детали друг к другу по их привалочным поверхностям. Покоряет умение человека петь, рассказывать, кроить, шить, вязать…
Миллионы умнейших и даже увлеченных чем-либо людей остаются равнодушными ну, например, к изобразительному искусству или, скажем, к серьезной классической музыке в то время, как другие восхищаются ими и не могут буквально без них жить. Правда, среди последних кое-кто живет тем не совсем бескорыстно. Развивая эту мысль можно прийти к выводу, едва ли не соответствующему действительности.
Многие виды человеческой деятельности весьма далеки от реальной потребности той части человечества, что производят для нас блага. Пекут, ткут, добывают нефть и варят сталь. Люди, занимающиеся, будем называть, «специфическим» трудом, при определенном их количестве, начинают работать только на себя, удовлетворяя взаимно собственное узкокастовое тщеславие и вовлекая дополнительно в свой круг легко подверженных моде молодых представителей. А зарабатывая себе на пропитание, живет им уже в буквальном смысле этого слова. Сами для себя пишут, сами друг друга читают, так же восхищаются, критикуют, и образуют вполне замкнутую область, из которой ничего не выдается. В нее только поступает, чтобы кормить и одевать всю живущую там братию. Кому это еще надо? Другой – государевой братии. Скорее всего – для прославления власти.
Критическая часть прессы воспринимается порой с большим интересом и эмоциональностью, чем ее позитив; отрицательные явления жизни потрясают неизмеримо сильнее, чем процессы созидания. Это потому (в дополнение к ранее сказанному), что и в одном и в другом случае первые всегда эфемерны, легки для восприятия и внешне эффектны. Конструктив и созидание, наоборот, растянуты во времени. Результаты их либо спорны, либо отнесены в будущее, и прежде, чем оно настанет, мы так насмотримся и наслушаемся на начальных и последующих этапах, что до того, как порадовать своим концом, они успеют нам надоесть.
Перечитываю всё написанное и прихожу к выводу: ничто, никакие перестроения не сделают жизнь разумнее. Рациональность ее – функция времени и культуры. Сократить время – это бросить все усилия общества на планомерное медленное, но упорное, повышение культуры его людей. А пока....
Наша трагедия в нашей почти обреченности вечно кого-то догонять. В разрыве: между уровнем нашей культуры и уровнем достигнутой мировой; между желаниями и возможностями; между информацией, которой владеем, и той, которую способны переварить.
Наши трудности не столько от сложных задач, сколько от сознательной устремленности чиновничьего аппарата утопить их в сложности. Расписать всё сверху до последней запятой и, упаси Бог, дать возможность чего-нибудь решать нам с вами. А это в свою очередь от того, что мы сами как были быдлом, так им и остаемся в силу повальной трусости и лени, а последнее время еще и массовой беспринципности.
Кладезь человеческой мудрости ограничен. Он, еще раз позволим себе заметить, почти неизменяем в своей основе. Изменяется лишь фон материального мира. Всё же, что касается духа человека, многократно повторяется с поражающей нас стабильностью. Люди мыслящие априорно так же ошибаются, как ошибались и ранее, а на основе опыта как делали, так и делают открытия и вершат полезные дела. Плохое и хорошее, правильное и ошибочное сопровождало и продолжает сопровождать нас с одинаковым постоянством.
Мы допускаем возможные исключения и отклонения от выше сказанного, хотя бы в силу многообразия человеческой натуры. Однако нас на кривых, определяющих движение, не интересуют их крайние редкие и потому случайные значения. Природа подталкивается ими, но строится так, как хочется большинству ее составных частей. Задача человечества научиться, как можно быстрее воспринимать информацию выборочно, отбрасывая глупости, предвзятости и явную ложь. Задача сделать данное понимание мнением большинства, дабы оно могло занять место достоверной выборки в центральной части этих кривых для эффективного и планомерного воздействия на события.
Только познав правду мира в подавляющем числе, мы будем в состоянии более нормально в нем жить. Впрочем, может быть и этот мой призыв есть очередной пустой звук в океане человеческих желаний и страстей.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СПЕЦИАЛЬНАЯ
Движение человека по жизни, в каком бы направлении и каким бы изменениям он ее не подвергал и каким бы образом в ней не уживался, сопровождается принятием им огромного числа предшествующих действиям всевозможных решений, начиная с покупки пищи, одежды, жилья и кончая желаниями переделать мир, обрести власть или к ней пристроиться. На Руси в силу, видимо, особого склада ума и характера наших людей эти решения принимались и продолжают приниматься в большинстве своем сверх бестолково, без должной оценки всех сопутствующих делу факторов и ожидаемых последствий.
Вот почему нижеприведенное, первоначально написанное только для конструкторов, я решил поместить здесь и представить вниманию более широкого читателя. В практике конструкторской работы по упомянутым причинам допускаются также определенные упущения и даже грубые просчеты, но в этой сфере вопросы принятия решений и анализа причинно-следственных связей, хотя бы в теоретическом плане, возведены в ранг основополагающих принципов, вне которых считается просто немыслимым процесс созидания чего-либо полезного. Полагаю, что многое из чисто конструкторской методологии решения задач будет не бесполезным в других областях применения человеческого ума и опыта, в том числе в обычной жизни. Настолько в рамках генеральных принципов кажется мне общей по процедуре движения к любой цели полезность большой части тех норм и правил, о которых пойдет речь ниже.
