Виктор Цветковс
Здесь все мои Друзья, которых я очень люблю
Я смотрю на него и у меня еще сильнее бьется сердце. Я волнуюсь. Страх как хочу увидеть своих друзей!
Я захожу.
Хорошо знаю эту планировку. Я ее сам выдумал. Признаюсь, она перегружена. За одной и той же дверью разные комнаты, а коридор всегда приведет тебя в новую. Я сам в ней давно запутался, если по уму. Но по уму я тут и не хожу. Я просто знаю сам, куда хочу идти, и дом вторит моим желаниям. Есть у меня маленькое подозрение, что он знает меня лучше чем я сам.
Вот мне захотелось пойти в ванную комнату.
А там я встретил своего Друга.
Железку.
Я с ним не так близко знаком как с остальными, но все равно отношусь к нему хорошо. У него есть своя харизма. Он весь в крови. На нем нету кожи. Отовсюду торчит металл. Металл растет прямо из него, обвивает его конечности, торс, голову, как рамка, как медицинская шина, и торчит заостренными краями лезвий и ножей во все стороны. Из его предплечий растут тлеющие сигареты. Наверное растут. Они постоянно тлеют и дымятся, но никогда не становятся короче.
Наверное растут.
Я стою и смотрю на него. Он стоит и смотрит на меня. Мы давно не виделись. У него все так же есть эта харизма.
Хочу с ним поздороваться и обнимаю его.
Мне больно.
Боль здесь совсем другая. Она как пламя, которое начало гореть в другую сторону. Я не хочу схватится за болючее место и отдернуть его от источника урона. Я хочу закрыть глаза и начать видеть ее. Присмотрюсь получше. Увижу в себе волнения и адреналин, увижу в себе то, что не могу с этими волнениями справиться, увижу свое нежелание и перенос ответственности в другие руки, увижу самые слабые точки каркаса Дома.
Открываю глаза и мне все еще больно.
Окна дома открылись.
Мысли проветрились.
Я ухожу из ванной и иду дальше.
Я прихожу в спальню. Тут мой Друг, завернутый в целлофан, как мусорный пакет. За эту его привычку прятаться я зову его Мусором. Он прячется в ней, прячет свое уродство. Свои глаза, свои свисающие, как у старой девы, груди, свои торчащие ребра, свой чересчур широкий таз, свой уродливый шрам на месте паха. “Небрит, волосат, характер прескверный, не женат.” Под целлофаном не видно ничего, даже его длинный, когтистых рук.
Может он себя ласкает там, под ней?
Он не любит когда в его сторону не так смотрят. Я стараюсь ему приветливо улыбнутся. При правильном подходе он раскрывается, как цветок на солнце. Показываю пустые руки, здороваюсь, не кривлю душой в своих намерениях. Он наверняка почувствует, что я с ним честен.
Целлофан приспускается, и я вижу его тело и все его глаза. У него много глаз. Очень. Радуюсь за него каждый раз, когда я вижу, как он доверяет мне.
Целую его.
Мне нравится думать, что я могу быть чьим-то Солнцем.
Далее кухня. На кухне нет еды. Есть только Друг, у самого потолка. Увидела бы его мать – сказала бы “кожа до кости”. Вру. Только Кожа. Так его и называю. Подмигивает мне, как будто всем торсом. Мы недавно ссорились, но он вроде уже отошел от этого.
Он давно ничего не ел, по нему это видно. Не собирается унывать, поест когда посчитает нужным. Он говорил мне, что без еды он ощущает легкость, настолько сильную, что как воздушный шарик поднимается к потолку, прямо как сейчас. Если он поест, то ему будет хуже. В кухне после прошлого раза все еще стоит запах рвоты.