Виктор Алексеевич Усков
Аркан общемировых историй
«Странно, что оно до сих пор кажется настолько живым…», – подумала девушка.
«Оно и без тебя таковым будет», – специально отговаривал голос.
«Нет. Я верну ему былую жизнь».
«Отдав ради этого свою свободу?».
«Я буду частью природы. Разве это – не высшая степень свободы?».
«Тогда действуй».
И Анникки, поправив светло-синее платье, медленно вошла в воду Бота.
Все было привычно.
За одним исключением – на береговых деревьях расселись вороны.
«Так должно быть?», – спросила Анникки.
«На этот вопрос эхо не даст тебе ответа».
Девушка погрузилась в воду по грудь и распустила пшенично-белые длинные волосы, одними губами произнеся заклинание, которое позволяло связаться с озером.
И это удалось – сквозь Анникки стал проходить слой светлых и темных пятен жизни озера. Девушка безбоязненно впустила его в себя, ибо знала, что в самом глубинном месте покоится то, что так долго ждет ее помощи…
И чародейка услышала это.
Стук израненного сердца Бота.
Анникки стала тихо напевать другое заклинание. Во время пения ее платье медленно растворялось.
Казалось, что кровь вот-вот закипит.
Девушка закрыла глаза.
Сердце озера, которое было на самом деле яркой вспышкой энергии, невидимой глазу простого человека, принимало доброту Анникки.
«Ты готова стать владычицей Бота?», – услышала чародейка совсем иной голос.
«Да, готова».
«Так будь ею!».
Вдруг вороны, будто по команде, сорвались с веток и полетели к Анникки, пытаясь схватить ее за руки и вытащить из воды. Но когда они только коснулись ее своими кривыми когтями, то поняли – тело Анникки стало водой озера. Мгновенно растеряв человеческую форму, чародейка превратилась во множество капель, и никакой ворон теперь не мог ее вытащить наружу…
Ведь Анникки – это и есть Бота.
И она обязательно появится, когда почувствует в этом необходимость.
А пока нужно вернуть озеру былую красоту.
«Не думай о нигредо»
Bourei wo oikakete kyoujin to nari hashiru…
(Преследуя мертвый призрак, я становлюсь безумным).
Buck-Tick, «The Nightmare».
Со́нат лежал в комнате, уставившись пустыми глазами в прекрасно знакомый потолок. Вмонтированные в него лампочки металлическими ногтями резали и без того болевшие глаза, от чего парню хотелось неслышно выть.
Воздух в комнате был пропитан парами алкоголя, лекарствами, процессом разложения и недовольством различных летающих датчиков. Яркие огни, скачущие цифры, роботизированные голоса и прочие звуковые и визуальные эффекты, за которые отвечала техническая составляющая, были дополнительными раздражающими факторами – если бы Сонат был в более здоровом состоянии, он бы легко прекратил весь этот шум-гам нажатием на одну кнопку…
Но он не мог этого сделать.
Ему неожиданно вспомнился забавно-грустный спор двух врачей: «Пациент скорее мертв, чем жив… Нет, пациент скорее жив, чем мертв». Эти фразы были великолепной иллюстрацией нынешнего состояния Соната – он был на грани, вот только она становилась тоньше с каждой секундой.
И сему состоянию он подобрал, как ему казалось, исключительно точное слово – нигредо. И тело, и душа, и дух медленно, но с громким уханьем падали в некое абсолютно черное тело, искренне желая в нем раствориться до последнего атома…
В голове Соната смешались самые разные психопатические понятия: ангедония, фрустрация, анорексия, депрессия, психоз… Он чувствовал, что испытывает все это одновременно, но на самом деле все ощущения сливались в единственный фактор – бесконечный, пробирающий до мозга костей холод.
Сонат ненавидел холод, ибо он преследовал его с детства.
Мальчик рос в семье абсолютно чужим человеком, не чувствующим к своей персоне какой-то особой заботы. Он с детства не понимал, почему родители разговаривают с ним не ласковым или веселым тоном, а исключительно сухо, без проявлений каких-либо эмоций. «Может, меня не любят?», – искренне думал пятилетний Сонат. «А если не любят, то почему? А что я такого сделал? Только ли потому, что сломал дорогую игрушку или нечаянно разбил дорогую вазу? А может, потому, что меня вытащили из живота матери не в то время? Или я слишком громко кричу или плачу?».
Когда Сонат пошел в школу, то ситуация стала лишь хуже – мальчик учился не то чтобы плохо, но то, чему его учили, в голове не задерживалось на продолжительное время. К школьной нагрузке со временем прибавились бесконечные секции, кружки и дополнительные занятия, но это все оказалось бесполезным, ибо Сонат не проявлял особого интереса к какой-либо деятельности. Вместо того чтобы понять, что нельзя из ребенка буквально за год сделать вундеркинда, и дать ему спокойно расти и получать от жизни удовольствие, родители безостановочно злились, ругали и серьезно наказывали сына.
Возможно, именно это и спровоцировало первые признаки того самого нигредо. Сонат не хотел делать ровным счетом ничего, за исключением одного: постоянно спать и никому не приносить вреда своими корявыми телодвижениями – то есть, быть мертвым, будучи живым.
Со временем нигредо Соната лишь усилилось, и это состояние его поначалу пугало, ибо ему не хотелось есть, пить, куда-то идти, даже спать. Он просто медленно загнивал, искренне не понимая, почему это с ним происходит.
Но однажды ему выпал шанс вырваться из этого состояния – точнее, уже взрослый парень искренне полагал, что эта сделка была тем самым шансом. Как он ее заключил, когда именно, а главное – с кем, Сонат не понимал до самого последнего момента. Суть сделки заключалась довольно просто – парень получил дар рифмовать слова и писать затейливые строки при условии, что он будет работать над собой и развиваться в литературном направлении.
Сонат стал писать и довольно быстро добился на этом поприще серьезных успехов, вот только нигредо не просто не перестало развиваться, а ускорило свое развитие в геометрической прогрессии. Парень чувствовал, что с каждым стихотворением, с каждой строкой, даже с каждым словом, что попало на бумагу, нигредо захватывает все новые и новые клетки организма. Весь ужас ситуации заключался в том, что Сонат не мог остановиться – он писал, писал и писал, хотя прекрасно знал, что добровольно разлагает себя. Это казалось ему не просто безумием – высшей его формой, граничащей с окончательной победой смерти над жизнью…
И поэт понимал – эта победа слишком близка.
Датчики продолжали переругиваться.
Сонат несколько раз моргнул, негромко кашлянул и издал хрип, который мог принадлежать скорее смертельно раненному зверю, чем человеку.
– Ты очнулся? – услышал он мелодичный голос сквозь гвалт техники.
– Са́цу…
– Я здесь, здесь!
Над Сонатом склонилась темноволосая девушка. Черты ее лица парень разглядеть не мог, ибо зрение размылось, но он знал, что лицо красивое.
– Почему ты здесь… – вновь прохрипел поэт, пытаясь посмотреть в ее глаза.
– Я не могу тебя оставить одного, – ответила Сацу. – И здесь не только я. Здесь все твои друзья.
– Кажется, я проигрываю в этой борьбе…
– Успокойся, успокойся…
Сонат почувствовал, как кончики ее пальцев касаются его запястья.
– Сацу… Прости меня…
– Мы уже здесь! – раздался знакомый голос.
По стуку высоких каблуков Сонат предположил, что в комнату вошла Эмма.
– Я принесла ему лекарство, – звучный голос подтвердил предположение парня. Эмма взглянула на больного, после чего будничным тоном спросила:
– Он опять бредит?
– Не задавай глупые вопросы… – вздохнула Сацу.
– Это лекарство – туфта, я заказал новое.
– Арбо́лен… – выдохнул Сонат, узнав еще одного вошедшего.
– Я здесь, – рослый молодой человек подошел к кровати Соната и задал дежурный, но одновременно глупый вопрос: – Как ты?
– Пока жив, – тихо ответил поэт, попытавшись улыбнуться.
– Меня раздражает слово «пока», ты же знаешь, – мягко возразил Ку́тий Арболен.
– Извини… Я про это забыл… А где цветы?
– Я принес, – Кутий положил на грудь Сонату букет хризантем.
– Тебе надо выпить лекарство, – вмешалась Эмма, растерев таблетку и высыпав ее в стакан с водой.
– Оно не поможет, – вздохнул парень.
– Если ты его не выпьешь, оно точно не поможет, – Эмма умела возражать гораздо жестче.
– Эмма… – обратился Сонат к ней. – Ты ведь будешь читать мои работы…
– Конечно, буду, – закивала девушка, протягивая парню стакан.
– У нас ведь могло что-то получиться, так ведь… – Сонат произнес это так прерывисто, будто ему на грудь положили тяжелую металлическую плиту.
– Не умирай! – воскликнула вбежавшая четвертая гостья палаты, которая была младшей из всех присутствовавших.
– Нон… – прошептал парень ее имя.
– Не умирай, не умирай, не умирай… – Нон вцепилась обеими маленькими ручками в одеяло.
– Нон, отойди. Мне нужно влить в этого упрямца лекарство…
Один из датчиков заглушил голос Эммы.
– Это конец… – прокашлялся Сонат.
– Что с ним? – вопросила Сацу.
– Глянь на приборы! – крикнула Эмма.
– Они как будто взбесились! – заорал Арболен.
– Не у-ми-рай! – практически выла Нон.
Дальнейших криков, воплей, возмущений датчиков и требований врача Сонат уже не слышал, ибо провалился в нечто, что не являлось территорией ни жизни, ни смерти, ни даже чистилища вместе с комой…
И внезапно до Соната дошло, что он не падает, а летит в темноте, причем, как ни странно, не вниз.
Упасть ему не позволяли крохотные яркие крылья. Все потому, что Сонат стал бабочкой – прекрасным, но скоротечно живущим существом. Почему-то парень прекрасно понимал, что с ним происходит, и перед глазами-фасетками столь же скоротечно пронеслась его человеческая жизнь.
Вот только любая жизнь может прерваться в любой момент, и бабочка – не исключение.
Сонат понял это, когда услышал позади себя странное жужжание. Он взмахнул крыльями, и на них раскрылась еще одна пара глаз, заменявшая зеркала заднего вида – в них бабочка увидела нечто, похожее на микроскопическую серебряную пулю. Когда это нечто приблизилось к Сонату, тот понял – за ним гонится не пуля, а стилизованный под акулу крохотный, буквально нано-размеров истребитель, вооруженный пулеметом.
Сонату было не до анализа абсурдности ситуации – он прекрасно понял, что истребитель откроет огонь, и пули легко пробьют крылья бабочки.
И «акула» открыла огонь.
«Я не хочу быть бабочкой… Я хочу стать кем-то другим», – промелькнуло в «голове» Соната, и вдруг он понял, что его крылья исчезли, а сам он не падает, а просто висит в этой реальности, состоящей лишь из темноты.
Но размышлять было некогда, поскольку истребитель тоже претерпел метаморфозы, став обычным серым волком. Тело Соната подпрыгнуло и быстро поскакало как можно дальше от волка – парень, только что бывший бабочкой, превратился в обычного зайца.
Волк что-то рявкнул, лязгнул зубами и попытался парой длинных прыжков догнать Соната-зайца. «Надо бежать быстрее», – подумал Сонат, и скорость его передвижения заметно увеличилась, но основной проблемы это никак не решало, ибо волк в теории мог проделать тот же фокус.
И только парень-заяц сделал такой вывод, как по глазам резанул белый свет. Сонат моргнул пару раз, дабы глаза привыкли к внезапному освещению пространства, и логично решил, что ему нужно бежать к этому свету. С каждым новым прыжком Соната свет несколько размывался, приобретал законченные формы, а затем и вовсе предстал перед зайцем большим, закрученным в немыслимые спирали туннелем, похожим на гигантский кровеносный сосуд. Внутри него, будто вечно беспокойные эритроциты, лейкоциты и тромбоциты, носились гоночные машины самых разнообразных форм, цветов и размеров.
«Как раз прекрасное место для того, чтобы затеряться», – подумал Сонат и прыгнул прямо в туннель, пробив собой стеклянную стенку, вот только там зайцу было не место…
И Сонат стал ожившей гоночной машиной – одной из многих, что едут непонятно куда и непонятно зачем. Но выбора не было, и парень последовал по туннелю, неожиданно успешно лавируя между сошедшими с ума транспортными средствами. Шум стоял жуткий – кто-то сигналил, кто-то заставил надрываться мощные колонки, кто-то умудрялся высовываться из окна ругать всякого, кто мешал проезду…
Сзади раздался скрежет металла.
Сонат взглянул в одно из зеркал заднего вида (к счастью, оно было куда больших размеров, чем в случае бабочки) и сделал неутешительный вывод – его преследует машина настолько гигантских размеров, что было непонятно, как она вообще не застревала в туннеле, но пугало даже не это – ее передний бампер «украшал» металлический щит с длинными шипами, похожими на ногти.
Шипы-ногти пронзали машины, как нож масло, и многие водители решили, что лучше гибель в полете, чем от такого железного чудовища.
Нескольких пробивших стеклянные стенки хватило, чтобы весь тоннель рассыпался, будто карточный домик.
Сонат, как и его «товарищи по несчастью», вылетел в темноту, но теперь он стал летающим мешком с песком, а вместо автомонстра его преследует самозаряжающийся дробовик.
«Вот это – совсем не смешно», – подумал парень.
Почему-то он, не имея глаз, мог видеть – а посмотреть было на то, ибо далеко внизу стала открываться впечатляющая картина. Сонат разглядел корявые небоскребы, смахивающие на позвоночник человека с выпирающими ребрами, траву, похожую на раскрашенные человеческие волосы, вставшие дыбом, источник с водой, чей цвет так напоминал бледную человеческую кровь, рекламные щиты в форме глаз, фонарные столбы-ногти, обмазанные облупившимся лаком…
И не успел Сонат задаться вопросом, что это все такое, как дробовик изрыгнул из себя пулю громким «бах!».
Пуля задела нижний уголок мешка. Песок быстро покинул дырявую тряпку, и парень, будто флаг поверженного противника, спланировал в объятия столь убогого детища конструктивизма, по улицам которого текла бледно-кровавая вода. И Сонат бы окончательно утоп в ней, если бы не стал бумажным самолетиком.
Набрав высоту, парень, наконец почувствовавший себя марионеткой, попытался понять, кто же – его кукловод, но опять ему помешал некто, ставший огромной ожившей зажигалкой.
Сонат летел как можно быстрее и неожиданно, прямо в полете вернул себе человеческий облик. Единственное, что его теперь беспокоило (возможность свалиться в бездну в любой момент была не в счет) – излишне длинные ногти на руках и ногах. Преследователь, увидев их, явно испугался и исчез ровно так же неожиданно, как и появился.
Но в сторону Соната направлялся необычный корабль. Он был необычен как минимум по одной причине, ибо был сделан целиком из ногтей. Белоснежные, белые, желтоватые, оранжевые, желтые, длинные, короткие, грязные, чистые, испиленные, неровные – различные кусочки твердой ткани, что есть на пальцах среднестатистического человека, стали основным материалом этого судна.
И тут Сонат вспомнил, что в германо-скандинавской мифологии, которой так увлекалась Эмма, упоминался подобный корабль под названием Нагльфар. Единственное, что запомнил парень из тогдашней лекции Эммы, что в германских языках понятия «гвоздь» и «ноготь» обозначаются одним словом, а вот то, что сия плывущая постройка отправляется в путь ровно перед концом света, поэт явно не запомнил.
Сонат подлетал все ближе к Нагльфару и увидел на палубе женщину исполинского роста, чье тело было окрашено в белый, синий и черный цвета. Он не знал, кто эта женщина, но отчего-то предположил, что прекрасно ей знаком.
Женщина моргнула бесцветными глазами, и из тела корабля вырвались девять ногтей, каждый из которых был длиной с небольшой меч. Сонат не успел сделать движение в сторону – ногти-мечи, будто стрелы или копья, пронзили тело парня насквозь.
Поэт упал прямо к ногам женщины. Та равнодушно на него посмотрела, после чего подошла и резко, по одному стала вытаскивать ногти-мечи из тела Соната. Парень громко кричал от боли, но наибольшую боль женщина ему нанесла, когда практически с мясом выдрала ногти на руках и ногах. Брошенные на пол твердые кусочки буквально врастали в корабль.
– Чтоб тебя разорвало… – нашел в себе силы выругаться Сонат.
– Я бы поспорила с этим, ибо наша сделка больше не в силе, – железным голосом возразила женщина.
– Так это ты… Мне дала… Этот… Дар… – прохрипел парень.
– Ты был обречен. Я и так помогла тебе тем, что отсрочила время твоей смерти, хоть ты сам ее искал. Причем так усердно, что забыл про все на свете.
– У меня ничего не было…
– Может, и было? – в голосе женщины прозвучала нотка удивления.
Сонат закрыл глаза и понял, что снова куда-то проваливается.
Он оказался за накрытым столом.
Осмотревшись, Сонат узнал ресторан, в котором громко отмечалась его победа в некоем серьезном поэтическом конкурсе. Народу тогда собралось много – были и те, кого поэт знал хорошо, были и те, кого он вообще не знал, были и те, кто к празднеству формально отношения не имел, но за чужой счет погулять очень даже любил. Гости ели, пили и веселились, а Сонат сидел где-то в стороне и пил кофе. Он не любил подобные празднества, и многие об этом знали, но манкирование таких вечеров могло серьезно сказаться на репутации, и парень это прекрасно усвоил.
– Все хорошо? – услышал он Ее голос.
Ему очень нравилась Эта женщина – наверное, единственная, кто действительно мог спасти поэта от поглощающего нигредо. Они были знакомы не так давно, но за это время между нами успело промелькнуть нечто, что было сравнимо скорее с нежной привязанностью, чем с любовью.
– Конечно, – несколько отстраненно ответил он, глядя в остывающую чашку кофе.
– Ты не умеешь лгать, – Она положила свою ладонь на его руку.
– Надо бы учиться, – улыбнулся Сонат краешком рта, затем обратил внимание на Ее маникюр. На каждом ногте был изображен символ, похожий на латинскую букву «H», только горизонтальная линия была скорее диагональной.
– Необычно, – заметил поэт.
– Мне тоже нравится, – кивнула Она.
– А что означает этот символ?
– Я не знаю, – мягко улыбнулась Она.
– Вот как… – недоверчиво покачал головой Сонат.
Кто-то включил караоке и стал издеваться над ушами всех присутствующих.
– Запретить бы им пить… – вздохнул парень. Женщина лишь хихикнула в ответ.
– Слышь, картавый! – неожиданно подскочил с места один из гостей и направился к Сонату. Парень тяжело вздохнул – во-первых, он не любил, когда кто-либо лишний раз намекал на его изъян, а во-вторых…
Это был Ее муж.
Он резко схватил поэта за грудки и легко приподнял в воздух.
– Так ты мало того, что моей жене всякую слащавую туфту посвящаешь, ты еще и на нее губу раскатал, а? – возмутился он.
– Прекрати! – Она подскочила с места.
– А ты заткнись! Потом с тобой поговорим! – прикрикнул на Нее муж. – А тебе я твой талант, – слово «талант» он произнес максимально уничижительно, – запихну так глубоко, что не сможешь найти!
– А вот это я бы не советовал делать, – услышал Сонат голос Арболена.
– Слушай, не вмешивайся не в свое дело…
– Отпусти нашего поэта.
– Чего?!?
Пара тычков – и Ее муж скорчился от боли. Кутий Арболен умел драться, и Сонат, освободившийся от тяжелых рук неприятеля, это прекрасно знал.
Еще один удар – и Ее муж закашлялся.
– Тварь… – произнес он сквозь боль.
– Отвратительная привычка – проявлять свою силу на тех, кто намного слабее тебя, – назидательно произнес Арболен. – Кроме того, он действительно талантлив. Поверь – тебе не понять по-настоящему творческого человека.
– Пусть пристает к кому угодно, а не к моей жене, – более спокойным тоном произнес Ее муж.
– Сегодня ему решать, с кем общаться в более располагающей к искренности обстановке, а с кем – нет, – спокойно парировал Кутий.
Тот со злобой посмотрел на Соната.
– Мы еще встретимся, картавый, – прошипел он и вернулся на свое место.
– Я у тебя в долгу, – сказал поэт Арболену.
– Не переживай, – махнул рукой парень, затем крикнул: – Официант!
– Чего угодно?
– Принесите нам шампанское. Хочу еще раз выпить за успех своего друга!
– Слушаюсь.
Через некоторое время официант принес три фужера с шампанским.
– Выпей до конца – негоже такому благородному напитку пропадать, – велел другу Кутий.
Сонат лишь кивнул в ответ.
– За успех! – крикнул Арболен так, что услышали даже те, кто был поглощен процессом так называемого пения в микрофон.
– За успех, – едва заметно улыбнулась мне Она.
– За успех, – сказал Сонат самому себе, глотнул напиток, почувствовал, что ему становится плохо, и свалился со стула.
А дальше была вновь темнота.
И Сонат вернулся на корабль.
– Кажется, до меня дошло… – не сразу прохрипел он.
– Что уже тогда был приговорен к смерти? – спросила она.
– Но почему я умер не сразу?
– Яд, который был в шампанском, отнимал крупицы твоей жизни медленно, но верно.
– Так кто меня тогда отравил?
– Тебя отравила я. Ты этого не понял? – искренне удивилась раскрашенная женщина.
– Та женщина… Она…
– Тогда истек срок нашей сделки, – пояснила незнакомка. – Но ты смог отчасти правильно распорядиться своим даром, потому мне хотелось, чтобы твоя смерть была не столь ужасной. С другой стороны, у тебя был шанс избежать такой участи, ведь ты обратил внимание на руну, изображенную на моих ногтях…
– Символ смерти, – логично предположил Сонат.
Женщина кивнула.
– Арболен – твой слуга?
– И Сацу. И Эмма. И Нон. Мы появились в твоей жизни не просто так. Сам нас к себе призвал, сам попросил о помощи… Ты всю жизнь осознанно гонялся за смертью – что ж, узри ее!
– Так делай то, что должна…
Женщина-Смерть захохотала:
– Нет уж! Если бы ты не оказался талантливым, я бы с удовольствием растворила тебя в пустоте! Но я столь же милостива, сколь и опасна, потому даю тебе второй шанс, но при одном условии… Не бегай больше за мной, ведь я приду. Впрочем, ты наверняка это уже понял…
И Сонат действительно переродился.
Прошло два десятилетия с той поры. Бывший поэт вырос в любящей семье, получил прекрасное рабочее образование, стал толковым сварщиком – в общем, смог стать совершенно иной личностью, но как только на рабочем месте начались серьезные проблемы, то самое «нигредо» вновь стало проявляться.
Одним не самым приятным утром Сонат, которого ныне звали Во́лкеном, гневно ругался, недовольно глядя на себя в зеркало, но не собственное отражение раздражало парня – сегодня его грозились уволить в связи с сокращением кадров.
– There is no hope in heaven, there is no hope on earth… (прим. – Нет надежды на небесах, нет надежды на земле. Deine Lakaien, «Reincarnation»). – надрывалось работающее радио.
– Чертова правда! – согласился с Александром Вельяновым (прим. – вокалист группы «Deine Lakaien») Волкен, стукнув кулаком по стоящей перед зеркалом тумбочке.
– А вот этого не нужно было говорить, – мягко возразил женский голос из ниоткуда.
– Кто здесь? – вопросил Волкен – он жил один, а потому не привык к звучащим в квартире другим голосам помимо радио и телевизора.
– Здравствуй, Сонат.
– Меня вообще-то Волкен зовут… – и парень увидел в зеркале, что в кресле позади него сидит незнакомая темноволосая девушка.
– Я знаю, – кивнула она. – Позволь представиться – Натве́на.
– И что Натвене от меня нужно?
– Ты нужен мне ровно так же, как и я – тебе.
– Да что за бред…
– Моя сестра Тве́ния уже нашла себе слугу, который ей будет помогать в новой войне. Я без слуги оставаться не собираюсь – потому и пришла к тебе.
– А я-то здесь при чем?
– Неужели совсем не узнаешь меня, Сонат?
Волкен повернулся к женщине и увидел, что она буквально на глазах меняет свой облик. Бросившись к зеркалу, парень изумился – его лицо разрывало другое, которое так и хотело занять прежнее место, и вскоре в зеркало смотрелся уже не Волкен, а Сонат.
Сонат-Волкен взглянул на изменившуюся незнакомку и выдохнул:
– Это ты…
– Я ведь говорила тебе, Сонат – даже не думай идти по тому же пути…
Парень тихо свалился в обморок.
«Переведя зовут Рори»
You tried to drown me -
Never mind to swim,
And tried to eat me,
Put a shiver on my skin…
(Ты пыталась утопить меня,
Но я выплыву.
Пыталась съесть меня,
Испугав до дрожи).
Lindemann, «Yukon».
Арми́рра оказался совершенно один на льдине, которая медленно, но уверенно плыла по течению широкой реки.
Белый медведь не обращал внимания на нанесенные ему чуть менее чем полчаса назад рваные раны – он всматривался в даль, от которой вынужденно уплывал, в надежде увидеть кого-либо из сородичей – пусть и не невредимых, но хотя бы живых.
Никого. Ни на берегах, ни в воде, ни на других льдинах.
Армирра не сразу понял, как оказался плывущим по реке, зато надолго, если не навсегда запомнил момент, когда буквально через несколько минут после того, как все племя заснуло, на него нагло напали полчища скака́лов – мелких, но приносящих огромные проблемы существ, ибо они держались сотнями, а то и тысячами особей. Обычно медведи отбивались от скакалов успешно, но в этот раз все пошло совершенно по-другому, ибо эти мелкие твари были бешеными настолько, насколько это вообще можно было представить в их отношении. Кто-то из еще более-менее способных передвигаться медведей – а почти все были или при смерти, или тяжелораненые – предложил светлую идею утопить скакалов в реке, успешно избавлявшейся от своей ледяной шубы.
Идея, может, и была хорошая, но в эту ночь звезды явно не сошлись.
Армирра тяжело дышал. Он прекрасно понимал, что на льдине долго не продержится – нужно было или дожидаться, пока льдина не пристанет к берегу, что было скорее маловероятным, либо грести до него самому. Медведь мог и доплыть, но боялся, что у него для этого не хватит сил, да и делать сейчас излишне заметные движения было крайне рискованно.
Берега, как ни странно, тоже пустовали. Армирра помнил, что проплыл как минимум мимо одного места, занятого живущими людьми, но там не было ровным счетом ничего. Из этого можно было сделать два вывода: или у медведя вследствие тяжелых ран и обильного кровотечения начались проблемы с памятью, или скакалы добрались и до людей.
Чуть позже он понял – второй вывод был, к сожалению, правильным.
На обоих берегах реки медведь заметил множество бегущих мелких существ. Одно из них совершенно неожиданно для Армирры прыгнуло в сторону льдины и врезалось в переднюю лапу медведя. Тот недовольно прорычал, опустил взгляд и понял – это был скакал.
Только вот медведь никогда не видел, чтобы скакалы прыгали на такую внушительную длину…
Скакал быстро вскочил на свои маленькие ноги, повернулся к Армирре лицом, прорычал и вонзил невероятно острые треугольные зубы в плоть медведя. Армирра пытался ударить его другой лапой, но почувствовал, как в бок врезался еще один скакал.
Эти овальные, ростом менее полуметра темно-серые существа выглядели максимально несуразно – невозможно было представить, что они могли быть серьезными бойцами. Но все менялось, когда их красно-желтые лица, похожие на ритуальные маски, из плоских становились объемными. Обоняние у скакалов было ничуть не хуже, чем у медведей, гнева тоже хватало, а укусы были таковыми, что от них иногда ничто не могло спасти. Они прекрасно знали, что лишь довольно легко перебить по одному, потому нападали стаями, не только откусывая куски плоти, но и нанося болезненные удары мелкими, но сильными руками и ногами.
Скакалов вокруг Армирры становилось все больше и больше.
Медведь еще пока не отказавшим обонянием понял, что ситуация еще плачевнее, чем кажется – скорее всего, скакалы были в подобное бешенство приведены специально, ибо Армирра чувствовал неизвестный, но явно травяной запах от каждого из этих существ – похоже пахнут лечебные настойки, которыми пользуются люди. Тем не менее, медведь не собирался сдаваться, расшвыривая и придавливая зарвавшихся карликов.
Однако силы были уже на исходе.
– Гляньте-ка! На льдине – медведь! – услышал Армирра чей-то голос.
Скакалы прекращали прибывать, и медведь, разорвав на части последнего, обессилено взглянул на берег – там стояли люди, подававшие руками медведю опознавательные знаки.
До берега было относительно недалеко.
Армирра нашел в себе силы для того, чтобы работать лапами в воде. Кто-то из людей бросился в холодную воду – видимо, хотели помочь добраться.
– Давай, дружище, ты справишься…
Ободряющие голоса прибавили медведю сил. Он практически догреб до берега, как понял, что его глаза закрываются. Последним, что он услышал, был возглас:
– Тащите его к нам!
Открыв глаза, Армирра понял – его смогли спасти.
Он лежал в теплой хижине, в которой, помимо него, находилась симпатичная темноволосая девушка, чье тело было прикрыто шубой в пол. Девушка стояла у котелка, всыпая в него какие-то семена.
Армирра потряс головой, попытался схватиться за нее лапами, как до него дошло, что у него – не лапы, а руки, покрытые в некоторых местах кусочками белой шерсти.
Все стало ясно – Армирра превратился в человека.
Он издал чуть слышный стон. Девушка повернула голову в его сторону, после чего сказала:
– Очнулся? Слева покрывало – прикройся. Медведя-то шерсть прикрывает, а у человека все видно…
Армирра понял, что лежит абсолютно голый. Присев на кровати, он накинул на себя покрывало так, чтобы не смущать ни девушку, ни кого-либо, кто мог зайти в хижину, после чего смог дотронуться рукой холодного лба.
Девушка налила из котелка в глиняную чашку некое варево, после чего подошла к Армирре и протянула ему чашку со словами:
– Выпей. Неприятно, но поможет.
Армирра залпом выпил лекарство, и в организме поднялась буря возмущения.
– Давай знакомиться, – начала разговор девушка. – Меня зовут Лео́на. А тебя как называть? Я знаю, что переве́ди никогда не называют свое настоящее имя – считается, что тогда их силы будут отняты безвестным духом…
– Можешь звать меня Армирра, – представился переведь, а потом поинтересовался: – Как ты узнала, что я – не совсем медведь?
– Я уже лечила таких, как ты. Непосвященный человек может не отличить переведя от дикого сородича, но все знахари прекрасно знают, что переведи обладают несколько другим телосложением.
– Понятно, – кивнул Армирра.
– Можешь не волноваться – я залечила все твои раны. Тебе нужно только отдохнуть… Как и всем нам.
– Что это за поселение?
– Собственно, это – не совсем поселение. Сюда сбежались выжившие из Лура́на, Амва́ма и Носко́на.
– Выжившие? На вас тоже напали скакалы?
– И похоже, даже раньше, чем на вас… Из какого ты поселения?
– Ве́лен.
– Тогда все ясно…
– В Носконе тоже ведь жили переведи… Что с ними?
– Из переведей мы нашли только тебя.
Армирра тяжело вздохнул.
– Похоже, со своим племенем мне увидеться больше не получится, – медленно произнес он.
– Я слышала, что в Велене жило крупное племя переведей. Сколько вас было?
– Тридцать четыре, – безжизненным тоном произнес Армирра.
Леона отвлеклась от котелка, подошла к Армирре и села рядом.
Они помолчали – видимо, каждый думал о своем. Молчание прервала Леона:
– Мне очень жаль.
– Мне тоже, – кивнул Армирра. – Ты из какого поселения?
– Амвам.
– Много у вас погибших?
Леона едва заметно кивнула, после чего сказала:
