Варвара Еврейская
Думать чувства. Избранное
И это не может не радовать. Здесь и сейчас.
Потому что просто красиво.
Зодиак
Она всегда легко определяет, что я сегодня ношу между висками. По коже. По пальцам. По одежде.
По глазам редко. Стараюсь их в такие дни держать закрытыми, чтобы не усиливать симптомы.
Я родился в День космонавтики. Думаю, это ничего не предопределило. Но в то время, как одноклассники хотели быть милиционерами, строителями и охотниками, я (может, из-за низкого роста или, скорее, потому что у меня в глазах часто стояли заранее пристыженные усатой учительницей начальных классов слёзы) всегда задирал голову вверх. Тогда же, наверное, пассивно сформировалось желание отделиться и понаблюдать.
Но вместо бычьего сердца и хромированных яиц получил неразвитые плечи и чувствительное начало.
И остался на земле, среди людей.
Я – косящий глаз прозрачного цвета с двадцатью-тридцатью несинхронно обломанными ресницами.
Друзья, неловко сталкиваясь с тем, что они так не очевидно избегали, а именно с твоими «вещами», неохотно комментируют первую и последнюю строчку, будто, набухавшись, пытаются напевать не самый популярный трек из 2000-ых.
А был бы космонавтом. Долбаным космонавтом с головной болью от кислородного голодания, испражняющимся пристегнутым к толчку и неприспособленно улыбающимся несколькими месяцами спустя перед камерами с атрофированными мышцами.
Другой же разговор. Герой.
Приземляюсь на локоть.
Кровь медленно погружается в замыленную дырку ванной.
Видел бы дизайнер журнала, в котором меня не напечатают, данный паттерн. Да и это не помогло бы им разобраться с обложкой.
Необходимо успокоение тревоги. Пусть рёбрами.
Но ты протягиваешь мне руку. В который раз.
Ведь я всегда ищу.
(Такой вот трикстер).
Что угодно.
У тебя в лице.
Между знаков зодиака из родинок, сосудов и сильно синим глазом с крепкими, устремлёнными в бесконечность ресницами.
И на том их конце зияют Ответы.
Смахни же скорее.
И полетим дальше.
Думать чувства с 2019 по 2020
Back
Бодро забрасываю вещи в чемодан. Какой-то озлобленный ублюдок в последний раз пнул его ногой, и осталась очерченная вмятина. На память о людях, которые давненько не копали. За последний месяц я, в свою очередь, устал откидывать за спину горы умершей земли. Остановился всего на пару секунд, когда упёрся во что-то твёрдое и невыносимо звучащее при контакте с камнем.
Ты, наверное, приключенчески думаешь, что это клад.
Я же заранее знаю: там ржавая банка.
Но и этого времени хватило, чтобы запыхаться. На пути к своему месту в проходе.
Я на улицах Катманду. Бодро шагаю, растворяясь в химических элементах.
Я не приехал что-то открывать или фиксировать для удушливых телефонов.
Я даже подразумевающе не посидел на каком-нибудь обрыве с видом на горы, теперь уже оттеняющие устроенный человеком быт внизу.
С тех пор, как я родился, я не был спокоен. Но что-то в этих уличных специях, лоснящихся улыбках и настойчивом гудении колес есть, усмиряющее дух.
Сейчас я эмоционально заблокирован.
Добровольное самоконвоирование до безопасной точки.
Тяжелая ноша.
Примерно, как работа хирурга. Одно неверное движение или нарушение техники безопасности – и эта двадцати трёхлетняя крошка, страстно любящая задирать рукав выше локтя и впускать в себя всякого охотного, щедро поделится с тобой миром разной неизлечимой боли и тяжело преодолимых трудностей.
Но отверстие с ушко иглы я оставил.
Поэтому, переместившись в Лондон, словил себя на мысли, что сегодняшнее утро работников Макдональдса кажется мне дружеской воскресной погожей пробежкой под инди-музыку.
Было достаточно невыносимо.
Там я много читал.
И увлёкся решением задач.
Ровно до столкновения с реалией, что нельзя делить на ноль.
Ноль.
Порожек, за который не один ползущий, пытающийся идти, зацепился и распластался.
После я полетел на Север. Грелся собранным вручную чаем и подолгу молчал с людьми.
Гладил оленя, слезился от снега, кормил собак и смотрел единственно работающие государственные каналы, рассказывающие не про ту страну, не на том языке, не о тех людях, не в их домах и не на их работах.
Последней точкой перед возвращением стал дом.
Мой обессилено пытающийся не опираться на трость город, одолжающе горящий, ослабленно бегающий и, в целом, сильно поникший за время отсутствия достойной терапии.
Друзья, бокалы, рано звонящие родственники, оставшиеся далекими после преодоления 10 000 км, новые места и ноющие, как неправильно сросшаяся кость при смене погоды, старые ощущения в них.
Подержать за руку сестру.
Она такая пульсирующая.
Все остальное не важно.
Обнять мать моей матери.
Её слезы теряются в морщинах, которые я с детской жестокостью помогал зарабатывать.
Заполонила колючая нежность к её гордой сутулости.
Ещё пару лиц, телепатически сопровождающих меня время от времени.
Я их принял.
Но тащит назад.
Отсутствие дел, чем существующие дела.
Нежелание стоять.
Голым.
Видеть в себе мальчика.
Юношу.
Чаще старика.
Страх. Продуктивного сомнения, которое рано или поздно с собой что-нибудь приволочёт.
Чувства захваченного внутри пространства. Без согласия.
Раздражённость словом, которое много ниже человеческой сути и не закономерно охватывающее его полностью: государство.
Выдох. Короткий.
Приземлился. Грязные чемоданы безразлично проезжают мимо, полицейские звенят нецензурной лексикой и кобурой.
Таксист машинально машет.
Она ставит чайник, кладёт руки на поджатые плечи.
Рукав свитера щекочет шею.
Ключ в двери проворачивается дважды. Моею рукой.
Я остаюсь здесь, с тобой.
***
Чувство непрекращающейся тревоги не ново.
Ощущение не контролируемости всего себя не ново.
Раздражение от пустоты собственного досуга не ново.
Боль от слабости не нова.
Злость из-за маниакального анализирования прошлого и настоящего не нова.
Внезапное вдохновение и тугая заполненность силами, энергией, идеями не новы.
Глупые слёзы, с подростковой жестокостью вытолкнутые на сцену песней или моментом, не новы.
Тихое поражение и следующее за ним необратимое падение в кровать не новы.
Страх перед всем в твоей комнате, в твоём компьютере, за твоей дверью, в них, в себе, в сейчас, в завтра не нов.
Разочарованность честностью и вызванной этим изолированностью не нова.
Слепое и упрямое ожидание магического момента не ново.
Усталость от своих деталей и желание раскрутить себя ржавой отверткой немедленно и так и оставить – не нова.
Внешнее бездействие от бессилия, так похожее на лень и ожирение, не ново.
Понимание абсурдности происходящего и парализующая невозможность его остановить не новы.
Привет.
Человеку многое нужно переживать в абсолютном одиночестве.
Это психосоматическое кардио.
Я не этот неудачливый жук, которого только что равнодушно смыли с лобового стекла.
За мной гонится многотонный грузовик.
Но я бегу.
Подкручиваю эквалайзер. Вроде разобрался.
Это не косно, это классика.
Но я осторожничаю, конечно.
Так приятно блуждать бесцельно в человеке.
Засматриваться и вчитываться.
Быть загипнотизированным винным ободком на его шагающих губах.
О таком трансцендентном путешествии тебе не расскажут в глобальной сети нарисованные поверх себя самих мальчики и девочки (экономим).
О нем можно или кричать в матрас каждое утро, или, решительно глотая неестественный стыд быть голым доверчивым и нелепым сантиментом, проталкивать шёпотом: «Спасибо».
Дрожь.
В любом из двух вариантов есть, чем подпереть руины.
Не ново рождаться.
Не ново исчезать.
Не ново заканчивать так свой стих.
Остается всё, что между.
И это как раз тебе.
*****
Медленно тает дым
Он говорит: «Хватит»
Ты заполняешь лениво анкету
В графе про партнеров – только слезы
Слепишь его техногенным светом
Грязно-жёлтым, чтоб было легче
Вы заботитесь друг о друге в перерывах между обидами и объятиями
Всего много больше, чем планировали
Тоска не переводится на английский, ты знала?
Думаю, нет
Потому что ты ходишь по касательной
А я всю жизнь импровизирую
Но это тебе не джаз, глупенькая
За сеткой спят мошки
И у нас есть время запланировать, наконец, свои путешествия
Бирма, Аляска, Венеция и куда ты ещё хотел?
Да, Мачу-Пикчу, я помню, из-за последней парты
Ковыряю старый шрам от утюга
Рисую твою большую спину впереди на узкой дороге по зелени, вдоль голых неандертальцев
Они по ту сторону стремительного
Будут открыто разбирать меня
Но мы окажемся намного ближе друг другу
Идёт третий час
Теперь собираю название для книги
Пока лидирует «Мам, убери это»
А всё остальное, по сути, номенклатура
Мои Мыслеформы напоминают глиняные посуды без опознавательных элементов
Сунь руку – узнаешь
Выстилаю их дно названиями книг и фильмов
Абсорбируют
Дым давно мимикрировал
Время приближаться к окну
В комнате всё сине-чёрное
Силуэт балкона разлиновывает мой голый живот
При безынициативном участии возбужденной луны
А за ней ничего
Но все не спящие настойчиво смотрят вверх
Наберется целый город таких
И вырвавшиеся акты перерождения на стареющих ветках будут покачивать наши вспотевшие веки
В мире много разной боли
Но, кажется, мы победим