Валерий Фёдорович Сафронов
Подводная часть айсберга
– Так вы не слесарь? – очнулся, наконец, Вова.
– Слесарем был в молодости, а сейчас капитан ОБХСС. Короче, пойдёте, как общественные помощники милиции.
Нил и Вова переглянулись.
– Типа, дружинники?
– Ну, да!
– Да мы, собственно, не возражаем…
– Тогда пишите под мою диктовку…
Они долго выводили на бумаге текст, продиктованный Львом Иванычем, и выходило, что они сотрудничают с милицией уже более месяца.
– Ладно, теперь идите домой, но никому ни звука.
– А с работой как быть?
– А что с работой? Завтра на работе и увидимся, дело то ещё не закончено.
– Да здравствует свобода! – выкрикнул Нил, когда они очутились на улице. Вова в ответ пожал плечами:
– Сотрудничать с милицией наверно всё-таки лучше, чем за решёткой прохлаждаться.
– В наши-то годы! – Нил хлопнул его по плечу, – Ну, что, по пивку? Или сразу бутылку возьмём, чтоб отметить чудесное освобождение?
– Давай завтра, вечером договорились встретиться с Лёкой, а какое может быть свидание на пьяную голову?
– Ну, ладно, завтра, так завтра.
ПОДВОДНАЯ ЧАСТЬ АЙСБЕРГА.
Композитор Кормухин отправил семью на дачу в Комарово. На дворе стояло летнее утро, обещавшее в ближайшей перспективе отсутствие осадков: об этом говорил ровный пульс, и помалкивали суставы, лучше любого барометра определявшие изменения погоды. Композитор любил одиночество. Хотя бы на пару дней. В это время можно не думать о режиме, который навязывает жена, можно не принимать лекарства. Можно даже выпить немного коньячку под любимые мелодии. Но это вечером. Сейчас же предстояло разобрать работы учеников, сложенные стопкой на крышке рояля.
Неожиданно раздался телефонный звонок. Странно, кто бы это мог быть в этот час? Композитор не любил телефона. Он отрывает от дел. Обычно к телефону подходит тёща и тоном вышколенной секретарши сообщает абонентам, что Валентин Иванович сейчас занят, разговаривать не может, а как освободится, перезвонит в ближайшее время. Телефон был настойчив. Может быть это Надежда? Всё-таки они на даче. Надо бы ответить. Композитор снял трубку.
– Алло? Это квартира композитора Кормухина? Здравствуйте, Валентин Иванович! С вами говорит писатель Эдуард Причалов. Извините за столь ранний звонок. Но дело не терпит отлагательств!
Композитор поморщился и убрал трубку от уха. Голос был громок и вызывал в барабанных перепонках неприятные ощущения. "Причалов? Какой ещё Причалов в такую рань?.."
– Валентин Иванович, вы меня слышите?
Композитор прокашлялся, прикрыв ладонью трубку, затем ответил:
– Да, да…слушаю.
– Дело в том, Валентин Иванович, что я только что с поезда, был на Мосфильме. Там прошла моя заявка на сценарий новой картины.
«Эдуард Причалов? Ах, Причалов… известный писатель-маринист! Помнится, Надежда с увлечением читала его морские рассказы…"
– Так, так… я весь внимание.
– Со мною уже подписали договор. Режиссёр Рагушкин начнёт съёмки в самое ближайшее время!
Рагушкин производил впечатление. Последняя его картина наделала много шума. Как же она называлась? Правильно, она называлась: «Телефон звонит без конца». Ох, уж этот Рагушкин. Однако народ на картину прямо ломился.
– А я-то вам зачем, Эдуард, Эдуард…? Простите, не знаю вашего отчества, – спросил Композитор.
– Эдуард Всеволодович… но можно просто – Эдик!
Композитор улыбнулся. Вот, что значит, моряки. Прямые ребята. Без всяких прелюдий и дивертисментов, как в союзе композиторов.
– Я бы очень хотел, Валентин Иванович, чтобы именно вы написали для картины музыку.
Композитор смутился.
– Честно говоря, для кино я не помню, когда и писал. Может быть вам лучше обратиться к Андрею Петрову, или Олегу Каравайчуку? Они в этом жанре здорово преуспели.
– Нет, нет, Валентин! Нам нужны именно вы. Рагушкин так и сказал, прочитав сценарий: «Хорошо бы пригласить Кормухина, только он вряд ли согласится, поскольку весь в симфоническом жанре!»
Кино? Какая-нибудь морская тема. Впрочем, почему бы и не попробовать?
– Ну, так что, Валентин, вы согласны?
– Сразу я как-то не готов ответить. Много работы, знаете ли…
– Тогда надо встретиться и поговорить. Где вам удобно? Может быть, в Доме писателей? Через пару часов там откроется буфет, и мы сможем пообщаться.
Композитор поморщился. Не любил он подобные заведения. Кого-нибудь встретишь, начнутся расспросы, к тому же буфет…
– Нет, только не там.
– Тогда где? Давайте в сквере у Михайловского замка? Я слышал, что вы живёте на Фонтанке…
– Не совсем, но рядом…
– А я – на канале Грибоедова, в писательском доме. Слушайте, может, встретимся на Манежной площади? Это же, самая, что ни на есть, нейтральная территория.
Композитор задумался. На это уйдёт много времени, а у него ещё масса дел.
– Послушайте, э-э, Всеволод…Всеволод?
– Вообще-то, не столько Всеволод, сколько – Эдуард…
– Ох, простите великодушно! Рассеянность, знаете… а, давайте, встретимся у меня? Можно прямо сейчас, потом я буду занят.
– Нет проблем, Валентин! Диктуйте адрес, буду ровно в 10:00.
Композитор продиктовал адрес, повесил трубку, затем прошёл на кухню и открыл дверцу холодильника. Так, что у нас есть к чаю? Сыр, колбаса, лимончик…кажется, где-то было печенье. Причалов, Причалов…интересно, выпивает он, или нет? Можно предложить коньяку. Чтобы моряк, да и не пил? Хотя, кто его знает…человек он уже немолодой, пожалуй, даже немного старше меня. Да и утро на дворе. Надо бы посмотреть его книги…
Композитор включил телевизор. Ничего нового. Делегаты последнего съезда обсуждают его решения. В Вашингтоне, возле Белого дома, девятый месяц сидит человек, объявивший вечную голодовку. Полная чушь, так не бывает. Погода по всей необъятной территории на пять с плюсом.
Ровно в 10:00 раздался резкий и протяжный звонок из парадного. Композитор не любил эти звонковые новшества: переливы колокольцев, щебетанье птиц. Звонок должен быть именно звонком. Звонила консьержка.
– Валентин Иванович, к вам товарищ Эдуард Причалов из союза писателей.
– Да-да…пропустите, пожалуйста, Елена Васильевна, я его жду.
Кормухин знал по имени-отчеству всех консьержек, уборщиц и сантехников, работающих в их доме. Это не было бравадой. Детство его было тяжёлым. Голод, холод, нужда… Отец погиб на фронте, и мать, чтобы прокормить их троих, вкалывала, кажется, в четырёх или пяти местах, и всё равно, денег не хватало ни на что. С двенадцати лет он узнал, что такое тяжкий труд.
На лестнице внизу звякнула дверь лифта и отозвалась за окном далёким и торопливым постукиванием трамвая. Пам, трата-там, тра-та-та… натуральный Глинка…
Причалов оказался модно одетым мужиком, лет пятидесяти, длинным и ужасно худым. Как бы сказали в детстве, «глиста во фраке». На шее у него был повязан то ли платок, то ли кашне, а может быть, бант. Протягивая руку, он улыбался, обнажая ряд крупных, цвета слоновой кости, зубов. «Наверное, протезы», – подумал Кормухин, и поймал себя на мысли, что и ему давно пора пройти эту экзекуцию, вставить, наконец, зубы. Надежда уже все уши прожужжала: «Иди к стоматологу, иди к стоматологу! Ты же публичный человек, часто появляешься на экране телевизора, а как откроешь рот, так хоть в обморок падай, какая у тебя там…какофония!» Скажет же иногда: какофония… но ведь, послевоенное детство, авитаминоз… однако зубы, конечно же, давно пора вставить. Ох…
– Ну, так что…чаю? А может быть кофе? – спросил Кормухин, приглашая гостя в кабинет.
– С удовольствием выпью чашечку, – ответил Причалов, усаживаясь в глубокое кресло и расстёгивая портфель.
– Может быть, тогда и коньячку с дороги?
– И коньячку, но только чуть-чуть, – Причалов приложил руку к сердцу. – Пошаливает что-то пламенный мотор.
Оставив гостя, Валентин Иванович ушёл на кухню, где продолжительное время возился с нехитрой сервировкой, готовя чайную церемонию. Уж очень его впечатлила поездка в Японию от союза композиторов пятилетней давности. С тех пор одни только чайные церемонии. Это, когда дома жена.
– Кстати, Всеволод…ой, простите, Эдуард, вы бывали в Японии?
– Вот в Японии, к сожалению, не был. Я всё больше поближе к полюсу: Игарка, Таймыр, Северная Земля…
– Удивительные люди, эти японцы. Всё время по самому разному поводу церемонятся. Если пьют чай, то обязательно церемония, если готовят сасими, то уж такая церемония!
– Знаете, какой у меня самый любимый японский коктейль? – перебил Причалов, поднимая рюмку с коньяком.
– Любопытно?
– «Самурай в собственном саке»!
Кормухин улыбнулся. Этот Причалов действительно большой шутник.
– Как вы сказали? Самурай в саке?! Смешно. А в Китае вы были?
– В Китай заходили…но я тогда ещё бегал вторым штурманцом .У них ещё были эти…хунвейбины. Но теперь всё иначе. Идут в гору.
– Капитализм, – поддакнул Кормухин.
– Помнится, история у нас произошла в Порт-Артуре. У старпома спёрли чемодан со всеми судовыми документами. Он, что называется, в дугу, то есть в стельку после посещения достопримечательностей. Останавливает рикшу. Туда-сюда, дескать, в порт. Рикша ему: «якше-якше». Утром просыпается у себя в каюте: чемодан с документами – тю-тю.
– Это же трибуналом пахнет?! – удивился Кормухин.
– Капитан в шоке, первый помощник, тот, что особист, орёт, чтоб к утру документы были! Иначе сам здесь навсегда останешься, рикшей! А как их найдёшь? Рикши-то все на одну рожу…
– И чем же всё кончилось?
– А как обычно, проставились, кому положено, и вся церемония…
Причалов, отхлебнул кофейку, неторопливо снял глянцевую обёртку с конфеты «мишка на севере», повертел в руках бутылку марочного коньяка, затем налил всё же половину рюмки.
– Эх, жаль, врачи больше не велят!
– А как называется сценарий к новой картине? – Кормухин надломил печенье.
– Рабочее название: «Подводная часть айсберга»…
– Позвольте… это про «Титаник»? Недавно в Доме кино показывали английскую, или американскую версию. Жуткое зрелище, я вам скажу…
– Это у них, у буржуев, жуткое зрелище. А у нас будет вполне миролюбивая картина. Середина войны. Немецкие субмарины пускают на дно транспорты с продовольствием, наши тральщики очищают от мин Баренцево море....
– Миролюбивая?! – усмехнулся Кормухин и поправил роговые очки.
– Я принёс краткое изложение. Если угодно, синопсис сценария. В полном-то виде он находится у Рагушкина, но через три дня обещали сделать копии.
Композитор развязал тесёмки на картонной папке и обнаружил стопку аккуратных машинописных листов.
– Главных героев – четверо: два мальчика и две девочки, – продолжал Причалов. – Есть предварительная договорённость с актёрами. Э-э…с Туманишвили, Горшковой и Зотовой, а Перевозчиков пока ещё думает.
– Да какие же они мальчики и девочки!? – изумился Кормухин. – Горшкова может быть, с натяжкой, ещё и подойдёт. Но Зотова? Да, помню, лет до сорока она ходила в травести, но сейчас-то ей уже за пятьдесят! А уж Перевозчиков…
– Вы меня не поняли. Естественно, на детские роли Рагушкин возьмёт подростков, но основное действие картины развернётся, когда главные персонажи достигнут зрелости. А Зотова вообще, не причём. Она будет играть маму Горшковой.
– Я посмотрю текст, – сказал после паузы Кормухин. – Когда дать ответ?
