Валерий Фёдорович Сафронов
Подводная часть айсберга
В общем, перспектива вырисовывалась невесёлая. Дело, наверное, и сразу бы могло разрешиться, и рабочих бы отпустили, скорее всего, накостыляв им для порядка по шее, но неприятность заключалась в том, что наклепал на них какой-то персональный пенсионер, разглядевший из окна, как монтажники палят своими гвоздями по памятнику. И, кроме всего прочего, оказались затронутыми личные чувства пенсионера к Сергею Мироновичу, и он в красноречивом заявлении на имя прокурора города потребовал сурового наказания ревизионистско-троцкистским наймитам.
– Если будет надо, я и до Смольного дойду, но этого дела так не оставлю! – грозил поклонник Кирова в отставке.
В конце концов, дело дошло до идеологической комиссии Горкома КПСС.
– Вы там что, все с ума посходили?! – разорались в Горкоме на следователей, – Работягам политику шьёте? Срочно выпустить!
– А с какой квалификацией?
– Да с любой! Оформите мелкое хулиганство, и коленом под зад. Хоть бы внимательнее посмотрели, как бригадира монтажников зовут… Владимиром Ульяновым! Это, что же получается, Владимир Ульянов, и палил в Кирова?!
– И, главное дело, что накануне своего юбилея, – хохотнули следователи.
– Что?! – не поняли в Горкоме.
– Да это мы так, про себя…
Выпустили их, конечно. И, говорят, бригадира Ульянова даже к награде потом представили. Такие вот метаморфозы с этим памятником. А что, до сих пор стоит, и никому вроде бы не мешает…
* Ной Абрамович Троцкий, советский архитектор. Помимо проекта Кировской площади им так же разработан проект Большого дома на Литейном.
** Антонина Григорьевна Голубева, советская писательница. В сталинские времена – Лаурет госпремии за рассказы о Кирове.
МЕСТО ДУЭЛИ.
Хорошо ходить пешком. Особенно, когда на улице погожий июньский денёк. Повсюду свежесть листвы, на асфальтированных дорожках тополиный пух, в окружающем пространстве кратковременный шум убегающей электрички, на смену которому является статичный гул пикирующих над цветами шмелей.
Возле железнодорожного переезда, что на станции «Новая деревня», одного прохожего средних лет, идущего бодрой походкой и чему-то добродушно улыбающегося, останавливает долговязый незнакомец с унылым лицом и стеснительными манерами.
– Можно вас спросить, уважаемый?
«Не иначе, денег сейчас попросит…» – думает прохожий, – «Как же они надоели, эти алкаши! То в метро клянчат, то в магазине… теперь вот, и здесь стали привязываться».
– Я извиняюсь…
«Хотя, вряд ли. На попрошайку долговязый не похож, рубашка чистая, штиблеты модные, на шее цепь…»
– Видите ли…
«Уборную, наверное, ищет. А я-то, откуда знаю?!»
– Я бы хотел у вас спросить…
«Интересно, а где здесь уборная-то? На платформе нет ни единого здания».
– Мой вопрос несколько необычен…
– Даже и не знаю, что вам ответить… – разводит руками Прохожий, – Если только где-нибудь в придорожных кустах сможете разрешить этот свой необычный вопрос.
– Что вы сказали? Да нет, – машет рукою Долговязый. Не в этом дело.
– Тогда, в чём же?
– Я бы хотел у вас узнать, где находится… место дуэли Пушкина?
– «А почему не дом старухи-процентщицы?!» – про себя усмехается Прохожий, но тут же напускает на себя солидности.
– Только и всего-то? А я уж было подумал… так оно здесь и находится. Вот, через дорогу сквер с тополями и липами, а посередине памятник! Видите, там скамеечки ещё?
– А почему, тогда говорят, что место дуэли на канавке Чёрной речки? – не отстаёт Долговязый.
– Ну, так недалеко и Чёрная речка, вон, метров двести. Только там вроде бы никогда не было никакой канавки…
– Вот там?! А где ж тогда лебеди?..
– Какие ещё лебеди?
– Ну, те самые, в канаве, в канавке… ведь говорят же, что место дуэли было именно возле канавки на Лебяжьей набережной Чёрной речки, напротив Сенатской площади?!
"Наверное, ненормальный…" – думает Прохожий, и от нетерпения начинает топтаться на месте, словно жеребец перед скачкой, при этом оглядываясь по сторонам, – "Лебедей каких-то приплёл, да ещё Сенатскую площадь?! Или просто зубы мне заговаривает, а потом раз, и все денежки тю-тю?!"
Но для чего-то вдруг пускается в пространные и назидательные пояснения:
– Ну, уж, на Сенатской площади происходили совсем другие события.
А именно – восстание декабристов. И к дуэли Пушкина с Дантесом это не имело никакого отношения. Но вот вы спросили про набережную…
– Да-да-да! Где же эта набережная?
– Хм, набережная… да как же им было стреляться-то на набережной? Ведь вокруг люди, прохожие, а вдруг какая-нибудь шальная пуля?
– Шальная пуля, говорите? – Долговязый подозрительно смотрит на Прохожего, – Не думаю, что шальная пуля, потому что я читал, что Пушкина застрелил вовсе даже и не Дантес!
– Господи, а кто ещё? – Прохожий уже и не рад, что вступил в этот странный диалог.
"Нет, точно, ненормальный!"
– Вовсе даже не Дантес, – не отстаёт Долговязый, – А специально подготовленный киллер, спрятавшийся в кустах канавки на Лебяжьей набережной Чёрной речки!
– Да бог с вами, не было там никакого киллера! В Пушкина стрелял только Дантес, и это подтверждается свидетельствами всех очевидцев дуэли.
– Нет, был киллер, потому что люди зря не напишут!
– Да ерунда это всё! Чушь! Или, вообще, просто чей-то плод воспалённого воображения. Надо же, ещё и киллера выдумали?! Бедный Пушкин…
– Был киллер, был, это совершенно точно!
"Как же от него отвязаться-то?"
– Вы что, мне не верите? Вы уже печатному слову не верите?!
– Хорошо-хорошо! Вы, главное, не нервничайте! Не нервничайте главное! Ну, был киллер, был, и специально прятался в кустах, – пытается успокоить своего собеседника Прохожий.
– Так я и не нервничаю!
– Нет, нервничаете, я же вижу! Но всё-таки набережной тогда никакой ещё здесь не было. А вокруг был лес, зайцы с волками, в лесу полянка. Встретились с Дантесом в условленное время…
– А киллер?
– Хорошо-хорошо, киллер, замаскированный под снеговика, сидел уже на дереве и смотрел в оптический прицел… затем договорились об условиях поединка, разобрали пистолеты…
– Пистолеты? Какие ещё пистолеты?!
– Что значит «какие»? По-моему, одной старинной французской или бельгийской системы… не из рогаток же им было стреляться с Дантесом?!
– С киллером!
– Хорошо-хорошо, с киллером! Правда, ну, сами подумайте, как Пушкину было стреляться-то с киллером, условия ведь неравны?! Но, вы, главное, успокойтесь, успокойтесь, главное…
– Так… – Долговязый словно о чём-то вспоминает. Затем делает трагическую гримасу и трогает себя за кадык. После поворачивается к своей спутнице, появившейся так же внезапно, и молча вставшей рядом с Прохожим.
"Ну, точно, сейчас на деньги начнут разводить, мошенники…" – пугается Прохожий, – "Кстати, а где мой бумажник-то?"
Возникает немая сцена. Надо бы уже уйти, в конце-то концов, но Прохожий не решается тронуться с места, обдумывая план своих предстоящих оборонительных действий:
"Оглушу Долговязого сразу же портфелем по башке, затем ладонями по ушам, коленом в промежность, а дальше буду действовать по ситуации…"
Но Долговязый какое-то время помалкивает, лишь морщит, то и дело, лицо. Снова трогает себя за кадык и сердито покашливает. Затем поворачивается к спутнице.
– Странно, ты оказалась права…
– Как права? В чём? – не понимает Прохожий, но на всякий случай прикидывает вес портфеля. В портфеле том Большой Советской энциклопедии, бутылка коньяка и кило апельсинов. Вес вполне подходящий.
Спутница берёт Долговязого под руку, и они, даже не попрощавшись, тотчас исчезают в придорожных кустах, видимо торопятся на электричку. До Прохожего долетает фраза, сказанная напоследок спутницей Долговязого:
– Я же говорила, что дуэль у Пушкина была где-то здесь, а ты: «На набережной канавки, возле Сенатской площади, в Летнем Саду!»
Прохожий какое-то время продолжает стоять, пытаясь переварить весь смысл только что сказанного, но по-прежнему, ничего не понимает. Затем приходит в себя, в задумчивости делает первые пару шагов, и понемногу набирает прежний темп, возвращая лицу добродушную улыбку.
КУШЕЛЕВКА.
Каждое время имеет характерные краски и запахи. В середине 70х на алюминиевом фоне преобладали багровые лозунги, и в подъездах пахло жареным хеком и мокрыми валенками.
Придя с военной службы, Вова Кутузов устроился на хладокомбинат грузчиком. Само по себе название «Кушелевка» не говорило ни о чём. При царе горохе эти земли на окраине Петербурга принадлежали какому-то знатному вельможе, потом их скупил купец Кушелев, отсюда и название.
Теперь пригородная электричка пролетает Кушелевку без остановки.
И многие пассажиры, рассеянно глядя в окно, видят неказистые склады. Несколько позже количество складов поубавилось, и кое-где появились жилые дома. Между тем Кушелевский хладокомбинат, словно щупальца, распростирал крепкие объятия своих складов на несколько вёрст вокруг.
Любой мегаполис знаменит архитектурой и памятниками. Только без складов всё равно не обойтись, и чем больше складов, тем богаче и город.
Первый объект, куда попал Вова, была мойка консервов. Говяжья тушёнка произведена много лет назад, и когда подходил срок санитарной проверки, металлические банки пропускали через специальную мойку. Если банка от высокой температуры вспучивалась, её браковали, а к ровным банкам приклеивали этикетку и пускали в продажу.
Партия тушёнки, которая проходила мойку в момент, когда там появился Вова, датировалась 1942 годом. Об этом рассказал бригадир. Тембр его голоса сопровождался каким-то низким гудением, отчего собеседнику казалось, что бригадир сидит в железной бочке. К тому же бригадир являлся кандидатом в члены партии, и это обстоятельство придавало его фигуре значительности. В свободные от партийной работы часы бригадир разъезжал в пространствах цеха на погрузчике. И представлялось, ездит не с конкретной целью, а для удовольствия, натурально танцуя на своём транспортном средстве. Всего погрузчиков было два: вторым управлял хмурый кривоногий дядька похожий на Франкенштейна, как позже выяснилось, старший грузчик. Франкенштейн ездил одними зигзагами.
«Интересное дело, – думал Вова, – в 1942 в Ленинграде была блокада, люди голодали, а где-то в закромах лежали целые склады мяса!»
За длинным конвейером сидели полтора десятка женщин и приклеивали к банкам этикетки. В конце конвейера стояли рабочие с молотками в руках, которые заколачивали ящики с банками. Работа нехитрая и первые три часа непрерывного труда у конвейера пролетели быстро. Оба рабочих, те, что с молотками, встретили Вову приветливо. Тот, что маленький и большеголовый, наверно сорокалетний, то и дело кричал куда-то вдаль, вызывая таинственного Колю, а во время перекура протянул руку:
– Лев Иваныч меня зовут!
– Как вратаря Яшина! – уточнил другой рабочий, лохматый и длинный.
Тот внимательно посмотрел в глаза и церемонно поклонился. Вова назвал свое имя и фамилию.
– Я так сразу и подумал, что тебя назвали в честь набережной Кутузова! – усмехнулся лохматый.
– Почему это?
– Когда вошёл, по радио заиграли увертюру «1812 год».
Вова пожал плечами:
– Я на флоте служил.
– Интересное кино, а я в авиации!
