Тоня Ивановская
На зубок. Сборник рассказов
Сладкое детство
Дети вились возле "ледяного" фургончика, словно стайка назойливых ос. Фруктовый лед “Влеит” сладко плавился под кишантанским солнцем, и приторный запах экзотических плодов разносился по всей площади. Леденьщик ласково улыбался, принимал за порцию по пять злето и протягивал желанный всеми сахарный рожок, способный утолить голод и жажду на многие часы вперед. Счастливый малыш-покупатель с жадностью нападал на сладость и знаменитые капли “Влеит” расползались по его блаженствующей мордашке.
– Эх, когда я был ребенком, – сказал наблюдавший за этой трапезой старик, – я тоже обожал фруктовый лед.
Протертые на коленях штанины и до невозможности растянутый свитер говорили о том, что старик давно уже не может себе позволить и сухарей. Но он с удовольствием втягивал в себя аромат фруктов и мечтательно улыбался. Хотя улыбка эта могла бы некоторых напугать, до того старик был болезненно-бледный и осунувшийся. Казалось удивительным, что когда-то этот человек мог позволить себе сладости. К тому же такие дорогостоящие.
– Да… – протянул его сосед по скамейке, – были времена.
Тот казался не таким высушенным временем, но тоже производил угнетающее впечатление: та же потрепанная временем одежда, тот же недоедающий вид.
– О, вы тоже когда-то жили в центральной сфере? Удивительно, ведь это было будто вчера. Я, знаете, посещал главный лицей Кишант. Хорошо было, занимательно. Отец в то время мне платил по два злето за каждый экзамен. Леденьщиков в главные башни не пускали, потому мы выбирались в этот парк. Ах, как пылки были те дни… как красивы.
– Да…
– А как же вы оказались здесь? Я-то по глупости, – старик беззлобно засмеялся. – Вы знаете, как-то раз ошибся в расчетах. Такое бывает, если отдыхать вместо положенных дней всего пару часов. Знаете, времена были беспорядочные. Как раз после междуречной войны. Я ведь тогда героем был. Эх…
– Понимаю…
– И самое удивительное, что ошибка моя ни на что особо не повлияла. Я вообще, знаете, тогда растерялся. Но, когда задержали, думал, что все. А вот оно как. Можно сказать, что повезло. А вы знаете, ведь детей не тронули. Я не видел их, правда… Сюда приходил, думал, хоть издалека погляжу. Но не встретил. Теперь вот за этими наблюдаю. Может, кто из моих. А вы?
Его сосед огляделся рассеяно.
– А мне сказали явиться.
– Сюда? Зачем же? – удивился старик. – Тут нет ни ночлежек, ни каземата. Интересное дело. Может, помилование?
– А разве такое случается?
– Я сам не знаю, но ведь куда-то люди из кварталов деваются. Те, что не на могильник.
– Деваются…
– А вы не печальтесь. Смотрите, как солнце улыбается. Вот и детишки резвятся. Вы знаете, детство ― это вообще замечательно. Мы-то что? Мы уже проскрипели как-никак. А в них грядущее. Я первые годы только тем и спасался. Думаю, а чего я тут. А там мои учатся, Кишант прославляют, “Влеит” кушают.
Леденьщик в то время распродал весь свой товар, и стайка детей разбежалась по входам в центральную сферу. В парке было все так же жарко, но теперь одиноко. И потому раскаленный воздух в старике вызывал не приятные воспоминания молодости, а тягостные напоминания о работе в шахте. Улыбка тихо угасла, а его спутник все так же молчал.
Пара стражей приблизилась к ним. Проверили именные листы и попросили обоих идти за ними. Старик удивился и попытался разузнать, что случилось, но ему ничего не ответили. Еще больше он удивился, когда идти оказалось недалеко. А точнее, их передали леденьщику и сказали забраться в фургон.
– Что за диво! – таращился по сторонам старик. – Неужели на новую работу нас перевели?
– Вроде того, – подтвердил услышавший это леденьщик и двинулся с места.
Они выехали за пределы бедных кварталов, проехали мимо восхитительных фруктовых полей – где трудились самые молодые и крепкие из бедных кишантанцев – спустились по одному из туннелей на фабрику льда и были выгружены в стерильного вида цех без оборудования и отсеков для фруктов.
– Но что же это? Кем нам здесь работать? – спросил старик у подошедшего к ним леденьщика.
– Да никем. Вон там ваше место.
Старик и его сосед подошли к низкой дверце, из-за которой доносились странные чавкающие звуки. Они открыли ее и увидели гигантский механизм. Множество труб вились по металлическому колодцу, на краешек которого они вышли. Старик хлопал глазами, осмысляя конструкцию, тем временем сосед его уже разглядел, что под ними находится.
На дне лежала груда тел. Старые (и не слишком) люди медленно перемалывались в жерле огромной мясорубки. Сверху, по одной из самых широких труб, лился очищающий коктейль, который разъедал никчемное тряпье и освежал массу. По краям месиво охлаждалось и было видно, как заледенелые куски смешиваются с более теплыми.
– Что же это? – робко спросил старик.
Люк на потолке открылся, и в жуткую заморозку хлынул благоухающий поток фруктов.
– “Влеит”, – ответил его сосед, и оба они полетели во фруктовое изобилие.
Смерть от кирпича
Каждый раз, обдумывая рискованную и не очень законную сделку, синьор Сапато размышлял: «Право, смерть может настигнуть нас когда угодно. Пусть даже случайно упавший с крыши кирпич размозжит мою голову во вторник после завтрака. Судьбу не предугадать. Хотя, по роду моей деятельности, скорее всего я буду кормить рыб где-нибудь на дне залива с продырявленной головой – пулей или хоть тем же ножом для колки льда». После подобных монологов он медитативно затягивался сигарой и делал ставку в экстремально-криминальных своих деяниях. Однако, как бы синьор Сапато ни предугадывал способ, каким его недруги избавятся от конкурента, погиб он во вторник после завтрака. От кирпича.
Сейчас за его телом приглядывала молодая Люси – ангел по происхождению, следователь по службе. Она успешно замаскировала белые крылья иллюзией, потому никто из работников скорой и полиции не обращал на девушку никакого внимания. Впрочем, человеческая полиция довольно быстро ретировалась, как только убедилась, что криминала в кончине криминального главы нет. Удивительно, но нет. В этом сомневалась лишь Люси. И то, только потому, что нутром чуяла демонический промысел.
***
Месяц напряженной работы: работа под прикрытием, допросы низших демонов. Паутина смыслов ширилась, а Люси злилась:
– Кто этот коварный гад с не менее коварным планом?
Наконец, свершилось. Все линии так или иначе вели к одному – мерзкому демону из высшего эшелона. Что он задумал? Как бы Люси ни размышляла, ничего конкретного ее улики не выявляли.
Промаявшись и настрочив внушительный отчёт о проделанной работе, она спустилась в ад.
Горько обжигали стены крепости, изводили разум стенания грешников. Люси с усилием двигалась по узким коридорам демонической обители, надеясь лишь на то, что нарушитель порядка не наплюет на её ангельскую неприкосновенность.
Слуги впустили в главную залу. Демон сидел во главе стола, обворожительно улыбаясь.
– Я веду расследование, – объяснила своё появление Люси. – Вы подозреваетесь в убийстве грешника Сапато.
– Да, его убил я, – кивнул демон.
– Но зачем? Ведь в этом не было совершенно никакого смысла.
– А как ещё познакомиться с такой добропорядочной синьорой? – ухмыльнулся демон и откупорил шампанское.
Речной дракон
Давным-давно в черной шелководной реке завелся дракон. Не сказать, что дракон был особенный, но хлопот стал доставлять немерено. А все дело в том, что жили по берегам люди, и люди своенравные. Думается вам, дракону такое соседство ни к чему. Однако оказалось, что от буйного норова он к ним и подселился.
Сколько бы со змеем ни воевали, одолеть не могли. Вызовется герой, а дракон его хвать! И съел. Так всех бойких и пожрал. И стали у черной реки одни покорные жить, словно овцы в загоне у правителя.
А дракон тем временем закон завел. Каждый месяц ему нужно было храбрецом отобедывать. Потому самых удалых молодцев и девок отлавливали и правителю скармливали. А чтоб к берегу окаянного не приманивать, завели перевозчика.
Первым-то мой прадед был. Высок и силен, никто с его лодки сбежать не мог. А потом всё мельчали мы, как мельчали и храбрецы поселения. Теперь вот я удалых перевожу. Звать меня старуха Тола, а история моя вот о чем.
Люди наши жили по обеим сторонам реки. С давнишних времен друг друга не терпели, но теперь уж такие смирные стали, что вечный спор запылился. Хоть и не забылся во времени. Дракону мы приносили то с одного берега угощение, то с другого. Все по-честному.
А тут вдруг западные взбрыкнули. Говорят, мол, нет у нас больше храбрых. Кормите свою змеюку сами. А мы в лес уйдем. Как сказали, так ушли. Да только разведчики восточных не лыком шиты. Быстро пронюхали, что то обман чистой воды. Наступление на восток планируют, а значит, смельчаки у них имеются. Посидели, покумекали. Тоже ловушку придумали, говорят, что страшно им наедине с драконом. Уйдут тоже. А сами оружие под покровом ночи делают.
Я-то что? Я на островке живу. Ни с одними, ни со вторыми не связана. Ну, думаю, погляжу, чем дело разрешится. А тут меня на один берег позвали. Воевода западных молодой. Говорит, зови, старая, главного из восточных. Поговорить надо. Я воеводу к себе в лачужку привезла и на восточный берег, переговариваться. Верховод, надо сказать, быстро согласился и в мою лодку прыгнул. Свела я мальцов, а сама у печки села, слушаю.
Поговорили они о своих намерениях и решили на рассвете биться. Это они разрешить древний спор удумали. Я-то слушаю и посмеиваюсь. А они: не глумись, старая, если в чистом поле народами биться будем, все разбегутся. Какие из поселенцев солдаты? Один смех.
Так-то правы они были, да я ведь драконью природу знаю. Еще от деда своего усвоила, что как почует он дух мятежа на поверхности, сразу вынырнет. И не видать этим молодчикам битвы, потому как проглотит обоих, не разбираясь. Предупредить его надо, развлечь боем человечьим. Змей давно уж, на дне лежа, только на рыбье копошение смотрит.
Согласились смелые, развезла их по лагерям, сама дракону о представлении нашептала. Ну, думаю, что-то будет.
Били барабаны на рассвете, горели костры ритуальные, собирались люди на сражение. Вышел главный из западных, из восточных показался, а затем дракон из реки голову вытянул. И как только показались глаза его проклятущие, поселенцы с берегов наутек бросились. Мчались, сбивали друг друга, проклятья в сторону вожаков выкрикивая.
Засмеялась я. Не осталось в земле нашей мужества. А дракон тем временем на молодцев смотрит и со мной не соглашается. Юноши-то, вправду, не робкого десятка. Уж в кого они такие уродились, не ясно.
А тем временем поединок закрутился. Бились, сражались, ни в чем друг другу не уступая. Дракон аж слюной извелся и растрогался. Говорит, соскучился по кровушке могучей. На черной реке тоскливо ему с теми баранами.
Тут восточный повалил западного наземь, а в сердце его храброе нож впился. Кровь хлынула на песок мягкий, и дракон аж затрясся от искушения. Надо ли думать, так сладко смертью пахнуло. Тут же я шепот услыхала. Западный напомнил об уговоре. Что они до поединка обсуждали? Не ведаю. Но на последнем вздохе восточный нанес смертельную рану. Развалились оба воина на земле холодной, да перешли во власть предков.
А что дракон? Он помрачнел, что без обеда остался, вздохнул, что нет на нашей земле былого беснования, да взвился над рекой черной. Помчался новые места разведывать.
Люди наши повыползали из укрытия и героев прославлять начали. Про спор давний позабыть условились и жить в мире на реке решили.
Ночной сбор
Я – юная волхитка – собираю травы на растущую луну. Зелье поможет прогнать огненную хворь и укрепить дух стариков. Братья и сестры отговаривают меня, но я смелая. Не такая как другие, я воительница, не боюсь ни медного зверя, ни серебряного живоглота. Я решительна. Я со всем справлюсь.
Влажные от недавнего ливня ветви стучат по носу, густые запахи манят в чащу, перешептывания ночи распаляют тревогу. Я собираю травы проворно, приношу домой, складываю: каждая ― драгоценность, каждая хрупка. И вновь бросаю вызов судьбе, бегу, прижимаюсь к земле, высматривая, не горят ли голодом глаза гиблых демонов. А вот и два факела, а под ними зубоскалит дьявольская улыбка. Я бегу что есть силы, путаю следы, чтобы медный зверь не нашел нашу братию, чтобы не обглодал детячьи косточки. Я вижу ловушку охотников, я завожу туда зверя. Прыгаю, он падает. Колья рвут хищное тело, горький рев раздирает спящий лес. Я победила, я травница-спасительница.
Двигаюсь осторожно, теперь нужно добраться до дома. Падальщики уже почуяли потоки крови, размазанные по сырой земле. Забираюсь в норку и сворачиваюсь в клубок, приглаживая до сих пор дрожащие от ужаса уши. Теперь никто не назовет меня трусихой. Братья стучат в барабаны. Я травница-спасительница. Избранная зайчиха из рода Бурых Русаков.
Рысь разрушающая
Великий царь южных рек Аржан Тунуколатти Ина восседал на троне и оплакивал свою любимую тигрицу. Как и все его любимицы, она скончалась от несчастного случая, но весь двор понимал, что эпизод этот ― вполне ожидаемая кара, предрешенная покойной ведьмой.
Старуху царь осудил около десяти лет назад. Тогда он был юн и не верил ни в какие проклятья. Потому, когда на костре злобная тварь шипела: “Так пусть же гибнут все, кого ты посчитаешь своим другом!”, – Аржан только смеялся: “Я царь. У меня никогда не было и не будет настоящих друзей”.
И он ошибся. Каждое из проклятий витиевато и неточно. Как вода обтекает камни, оно обходит слова и поступки, находит самое сокровенное, самое спрятанное. У царя были друзья – дикие кошки. Свирепые, сильные, подлинно свободные. Аржан вначале не понимал, насколько они ему дороги и настолько ужасны для него эти потери. И как бы он ни оберегал любимиц, каждая из кошек рано или поздно встречала призрак ведьмы, который одним только взглядом направлял их на погибель.
И вот теперь он оплакивал последнюю. Самую достойную из семейства кошачьих. Прекрасная тигрица покинула его, не успев оставить ни одного котенка.
– Все, – выдохнул царь, и главный советник взялся за перо. – Никаких больше зверей. Никаких. Ясно? Разошли всем послам и кому посчитаешь нужным, чтобы ни один не смел дарить мне животных. И чтобы всех с кошачьими выселили из дворца.
Царь избавился от соблазна, но не от душевной боли. Смертельное одиночество терзало его. Пошли неприятные слухи, и главный советник предложил Аржану развеяться. Попутешествовать, себя народу показать, с соседними правителями пообщаться. Царю совсем того не хотелось, но человеком он был разумным, а потому послушался.
К его удивлению, странствия и вправду помогали. Было в них что-то пленительное, а может быть, ему просто не хотелось возвращаться. Как бы там ни было, Аржан добрался до северной границы и даже решил заехать к соседям. Путь его лежал через лес, и царь наслаждался диковинными для него местами, отважно преодолевая ночные заморозки.
В один из дней, а вернее холодной влажной ночью царь проснулся от далекого и печального мяуканья. Аржан протер глаза, решил, что это продолжение одного из его печальных снов, но звуки не исчезли. Напротив, теперь он понимал, с какой стороны они доносятся, а потому, прихватив меч, царь двинулся к плаксивой кошке. Когда он добрался до места, обомлел от увиденного. Невиданная им прежде рысь металась в родовых муках, страдальчески зовя на помощь.
До рассвета царь поддерживал зверя, пытаясь хоть чем-то облегчить ее страдания. Но с первыми лучами солнца кошка умерла. Аржан обнял прекрасное животное, и горе переполнило его. Возможно, он даже позволил бы себе расплакаться, но в пузе животного все еще шевелился котенок. Царь попросил прощения у богов, у духов северного леса и высвободил пищащий комочек. Так он вновь обрел друга, и сердце его сжималось от радости и горького предчувствия.
Котенок рос, поражая южан своим изяществом, а царь тем временем погружался в печали. Он созвал всевозможных старцев, ученых, знахарей и гадалок. Никто из них не знал, как избавиться от пророчества ведьмы.
Но однажды во дворец прибыл путник. Он был из северных земель и почти сразу возвестил о том, что нашел решение. Главный советник недобро покосился на чужестранца, а царь внимательно выслушал.
– Насколько мне известно, ведьма сказала, что проклятье коснется лишь ваших друзей.
– Верно, – кивнул царь.
– В таком случае, вам нужно жениться.
– Что? – не уловил связи царь.
– Если вы сделаете кошку своей царицей, она перестанет считаться вашим другом.
– Жениться на кошке? – нахмурился царь. – Вырвите ему язык и гоните прочь.
И как бы ни умолял чужак о помиловании, царь не хотел его слушать. Нельзя было сказать, что он разгневался, но сам факт, что бродяга предложил ему сделать кошку царицей, вызывал в нем возмущение.
– Да как он посмел! – сердился царь, а советники только поддакивали.
Но время шло. Рысь взрослела, ластилась, и с каждой неделей царь все больше убеждался, что он не вынесет ее гибели. Мысль о женитьбе, как зернышко в благородном черноземе, начала крепнуть и рваться наружу. А впоследствии расцвела, как расцвела и юная кошечка, не отступающая от царя ни на шаг.
Аржан согласился. Его отговаривали, уговаривали, вразумляли, но царь принял решение. Если это единственный способ оставить ее в живых, то он отдаст корону рыси, и пусть катятся к демонам все злопыхатели.
На свадьбу не пригласили никого. Верховный жрец, стараясь не смотреть на невесту, бегло пробубнил ритуальный молебен, нарек рысь Рю Тунуколатти Ина и пристроил на высокие уши корону. Так царь южных рек обзавелся дикой северной женой, а заодно сотней новых врагов. Ведь ни один достойный правитель не потерпит в соседстве дурака, женившегося на кошке.
С горькими думами Аржан забрался на кровать, раскурил дурманящий наргиле и развалился на подушках. Рысь сегодня не пришла. Это было странно, ведь кошка с рождения была у него на виду.
– Ну, и где же ты, женушка? – устало пошутил царь, похлопывая по кровати рядом с собой.
– Я почти готова, – отозвался незнакомый ему мелодичный голос.
Аржан приподнялся, пытаясь осмыслить, ответил ему кто-то или же это шутка дурмана.
Из-за ширмы вышла девушка. Она рассыпала по плечам медные волосы и улыбнулась, отчего ее желтые глаза обольстительно сощурились.
– Ты дал мне жизнь, и я была твоим верным другом. Теперь ты дал мне имя, а значит, я могу быть твоим человеком.
