Тоня Ивановская
На зубок. Сборник рассказов
Я остановился. Все мои чувства обострились, как это бывало на уроках по мистической эмпатии, и только сейчас я увидел в Эсфири что-то устрашающее. Она двигалась величественно и твердо.
– Вы видели его?
– Кого?
– Чудовище!
– Это не чудовище.
– А кто?
Желчно улыбнулась и, щелкнув пальцами, ответила:
– Моя собака.
Ко мне приближались, я повернулся и увидел ее собаку. Она скулила, барахтаясь на песке. Затем выгнулась, как в предсмертной конвульсии, и начала трансформацию.
– Я не собиралась тебя трогать, – сказала Эсфирь, подойдя ко мне. – Но у тебя оказалось храброе сердце. Моему питомцу нужны такие сердца.
Я пятился от создающегося на моих глазах алого монстра. Оценивал, смогу ли убежать, спрятаться, хотя все казалось бессмысленным.
– Ты ведьма! – крикнул я.
– Именно, – кивнула она. – И мне скучно.
Монстр встал на четвереньки и оскалился. Я приготовился к бою. Изгнание или смерть, по мне выбор очевиден.
Молния ударила прямо между нами. Пространство зашипело, и передо мной развернулось световое окно. Я прыгнул. Лишь где-то вдалеке слышал ее изумленный вопрос:
– Так, ты тоже?
***
– С возвращением, Анатолий, – профессор шлепнул печатью по моему допуску.
Вновь дождь и старенький патефон, заевший на старой царапине.
– Анатолий, – профессор соизволил на меня посмотреть, – очнитесь. Мы вас вернули.
– Да, я…
Легко сказать “вернули”. Я хаотично рассматривал окружение, пытаясь разобраться, что произошло.
– Эсфирь! – вспыхнул я и сам подивился своему тону. – Одна из нас?
– Да, – профессор стал переставлять пластинку.
– Но почему она там? Почему ее не забрали?
Профессор включил «Адажиетто» Малера и, послушав немного, откинулся на спинку стула:
– Она не прошла экзамен.
Сказка для лисят
Среди леса говорливого, ниже облака легкокрылого в далекой дремучей чаще жила лиса. Было у нее: шестеро лисяток – четыре сыночка и две доченьки, – муж охотник и глубокая нора вблизи священной горы.
Днем, пока ребятки шалили и гонялись за бабочками, она с мужем охотилась, а к вечеру забиралась в глубину норы и рассказывала лисятам сказки.
– Расскажи, расскажи еще раз про бусинку, – просили ее хором детишки.
Лиса кивала и рассказывала:
– Давным-давно, когда еще не было в нашей чаще лис, а сам лес был лишь порослью молодых деревьев, в те времена ночи были затяжными и темными. Но однажды над нашим краем пролетала красавица Луна. Понравилось ей у нас, и стала она время от времени заглядывать. Ночь освещать, молодому лесу колыбельные петь. Вот в одну такую ночь пустилась Луна танцевать над лесом, со звездами заигрывать, и оборвала бусы. Покатились сверкающие шарики по земле. Одни в озерах пропали, другие во мхах болотных тонуть начали. Собирала Луна, собирала, да вся измаялась. До утра трудилась, почти все бусинки свои нашла. Одну только никак не могла заприметить. А тут уж Солнышко проснулось, погнало Луну на отдых. Так и осталась одна бусинка потерянной.
– Но ведь она не потерялась! – не удержался старший лисенок.
– Нет, – ласково ответила мать и погладила его по мягкой шерстке.
– Наутро ее Мудрый лис нашел. Первый из наших земель. А когда ночь спустилась, то увидел он, как сияние лунное на бусинке играет, и сделал бусинку своим домом. А после него его детки и их детки.
В секретном месте норы лиса осторожно раздвинула корни, и темнота окрасилась паутиной света. Лисята повытягивали головы, чтобы лучше разглядеть. Над ними высилась священная гора, украшенная сетью серебряного мерцания.
– А теперь и мы тут живем, бусинку стережем, в красоте ее лунной купаемся.
Предсказание
Марина никогда не верила в эзотерику, предсказания и тем более магию, но сегодня все складывалось самым мистическим образом.
На работе к ней прицепился странный тип, который расспрашивал про отношение к паранормальному. Еле удалось от него отвязаться. Потом подруга потащила на эксцентричный сеанс гаданий. Тетя-магиня почему-то выбрала из группы Марину и начала рассказывать, что она, Марина, испытывает трудности с деньгами и мечтает о богатстве. Ха! Как будто есть на свете привлекательная девушка, вынужденная работать официанткой, которая не желает безлимита на карте? В общем, типичное разводилово. Но дальнейшее событие Марину ввело в ступор.
Именно в нем она и пребывала, когда симпатичный бармен, протягивая ей очередной коктейль, спросил, не желает ли она заработать неприлично огромную сумму. И дело даже не в том, что предложение ее удивило, а в том, что именно такое предсказание сделала тетка на сеансе, сказав: “Чтобы твое желание исполнилось. Нужно сегодня же в полночь выпить мартини с персиковым соком на перекрестке семи дорог”. Марина никогда так не смеялась. Именно поэтому, наверное, двинулась-таки пить мартини в полночь. Тем более что перекресток семи дорог в городе был лишь один. И там (как удачно) стоял вполне себе приятный бар, где ровно в полночь симпатичный бармен и ошарашил денежным предложением.
– И что нужно делать? – недоверчиво спросила Марина.
– Да ничего такого. Ты же сказала, что официантка. А у нас тут одна заболела. Если медкнижку покажешь, то можешь ее заменить. Там охрененные чаевые. Жаль, только девчонок берут, я б сам подработал. Но за наводку можешь отсыпать мне десять процентов, – подмигнул он.
– Это че за мероприятие такое, что чаевые большие? Старые извращенцы или…
– Не, ты не в ту степь думаешь. Это просто бизнес-встреча типа в японском стиле. Ну, знаешь, когда суши и прочую фигню по телу девушек раскладывают красиво, а люди потом едят. Вот такое.
Марина посмотрела на него исподлобья.
– Все прилично. На вас даже спец купальники будут. Никакой обнаженки. Зато у них традиция есть, – он нагнулся к стойке, – каждый, кто с тела угощение снимает, должен положить туда золотую монету. Прикинь? Ты после ужина вся в золоте будешь. И все тебе.
– Брехня.
– Зуб даю, – засмеялся бармен. – Ну не хочешь, дело твое.
Он ушел обслуживать подошедшую к стойке компанию новоприбывших, а Марина задумалась. Потом залезла в сеть, проверила репутацию заведения и на все согласилась.
Далее ничего мистического не происходило. Действительно выдали купальники, причесали, накрасили, разложили еду. Сказали, что ужин продлится не более получаса. Потом делегация уедет куда-то за город. Но Марину больше всего беспокоили деньги. Не может же быть такое роскошество. Однако у кого ни спроси, все кивали: действительно золото вместо еды будут класть.
Начался ужин. И все как обещали. Толпа серьезных мужчин, спокойно говорили о своих делах, особо девушками не увлекались, хотя к Марине почему-то интерес был особый. Так и манила она гостей. И в конце вечера вся была заложена золотом. С одной стороны она никак не могла посчитать, сколько же на ней сейчас денег. Буквально как Скрудж Макдак была усыпана солнечными чешуйками. Но при этом, о, как тяжелы они были. Сейчас единственным желанием Марины было поскорее выбраться из-под этого металлического панциря и заказать себе дьявольски-расслабляющий массаж. Уж теперь-то она может себе такое позволить. Она вообще все себе может позволить.
Когда гости ушли и банкетный зал заполнился официантами, уборщиками и прочими, Марина надеялась, что ей помогут подняться, но отчего-то ее никто не слушал и не обращал внимания.
“Наверное, зависть”, – подумала она и постаралась пошевелить хотя бы рукой, а там, глядишь, как-нибудь сползет со стола.
Но у нее получалось только шевелить пальчиками. Марина никак не могла взять в толк, отчего ее так парализовало. Золото, конечно, металл тяжелый, то не настолько. Понятно, что тело затекло, но оно все-таки должно слушаться. Тут возмущенные думы и попытки подняться прервал знакомый голос. Когда Марина приподняла голову, то оказалось, что уже все ушли, а рядом с ней сидит та самая тетка-гадалка.
– Как видишь, желание твое исполнилось, – сказала она неприятно сладким голосом.
– Ага. А может, еще и встать мне поможете? – огрызнулась Марина, а сама испугалась, что все это какой-нибудь розыгрыш для ТВ. А она уже распланировала, как тратить такие деньжищи будет.
– Помогу. Ты ведь, Мариночка, и мне очень помогла. Немного ко мне на сеансы людей с таким тщеславием заходит. И пришлось потрудиться, чтобы тебя туда приманить. Ведь это главный ингредиент.
– Че?
– Для ритуала. Многие важные люди хотят заполучить волшебное существо. Жаль только, охотиться на них нельзя. Приходится создавать. Вы, солнышко, переродились. Добро пожаловать в новую жизнь.
Женщина взмахнула руками, и Марина поднялась в воздух. Но ни одна монетка не упала на пол, каждая заняла нужно место на новом теле девушки. Хотя девушкой ее теперь нельзя было назвать. По банкетному залу летал красивый, немного истеричный и очень тщеславный дракон.
Песнь Вихря
В ту пору, когда пылевое облако нестерпимо близко подкатилось к нашему зардевшему от июльского пекла городу, мать послала меня «к бабушке». Надо сказать, к деревенской жизни я готов совсем не был и знакомыми там обзаводиться не собирался. Но спорить с иссохшей на офисной каторге женщиной не рискнул. И, обзвонив «своих» – по тогда еще обитавшему в нашей квартирке стационару, – ухватил собранный матерью рюкзак и отправился в ссылку.
Грузные волны люпинов клонились к земле, обласканные влажным ветром. Я наблюдал за неспешным перекатом из душной электрички, перестукивая по обшарпанному столику засевшую в голове хитовую мелодию. Что-то про любовь. Какая глупость.
Мне было тринадцать. Я был нелюдим, несознателен и нелюб.
Баба Зина встретила меня на заросшей боярышником станции и, хоть видела последний раз еще ребенком, сразу узнала в толпе. Всегда говорила, что я похож на отца. Высок и курчав. Верно. В то лето вытянулся я знатно, из-за чего вызвал девчоночье волнение по возвращении. Был смущен. Но это после, а пока…
Я заселился под крышу покосившегося дома, повытаскав оттуда бессмысленный хлам и отвоевав у жирного паучища угол рядом с оконцем. Именно скромному оконцу и обязан своим появлением мой рассказ, не будь его, может, история эта и не случилась бы.
В первое утро я заслушался, как поют петухи. Не в том дело, что пели они красиво или неожиданно для меня, нет. Я лежал под белой простыней, окутанный ночной свежестью, и разбирал их последовательность. И вроде не имело это значения, однако так зачаровало меня, что казалось невыразимо важно понять, отчего они голосят именно в таком порядке. Ранние лучи сквозь пыльную ветошь россыпью лютиков пробежались по кровати, и я решил впустить их, отдернуть занавески. Смахнул рукой пропитанную запустением ткань и увидел ее.
Она ходила босиком по клеверу. Вытягиваясь струной, перебрасывала мокрые простыни, расправляла их, защипывала. Веревки качались, и разгоняемая ветром ткань игриво брызгалась. Она смахнула с ноги капли, и коса ее дотронулась до сочных трехлистников. От этого невинного движения все в голове моей утихло. Не слышал я более ни пересудов проснувшихся трясогузок, ни шлепанья рваного рубероида с крыши сарая. По причине малолетства не знал я еще таких чувств. Потому и осмыслить их не мог. Просто стоял и смотрел, как она движется по травяной кошме, отчего-то воображая в ее шумливых карамельных волосах цветущие синим ирисы.
***
Я ходил к ним каждое утро. Баба Зина уже давно не держала корову, а молодая семья напротив весьма кстати ей обзавелась. Я вскакивал, как светало, слепо надеясь встретить ту девушку, хоть двор пустовал. Взлетал на соседское крыльцо, разочарованно обмирал, брал с веранды теплую банку со стершейся отметиной и спускался на ступеньки. Рассматривая примятый клевер, я хлебал молоко и тянул на себя ветки шиповника. Они кололись мелкой рябью, а пугливые осы кучеряво вспархивали.
Но однажды она показалась. Скрипнула дверь позади, и прохлада темной комнаты потянулась по ступеням крыльца. Я замер, она шагнула. Воздушная поступь. Миновала веранду и приблизилась. Страх пробежал по позвонкам, выхолащивая, заполняя смятением. Она села рядом, вытянула вдоль мостков стройные ноги и ласково улыбнулась. Что-то спросила про бабу Зину, про меня, про город. Никогда не была. Никогда не будет.
Знойный воздух застыл. Я натужно втягивал его и ощущал, как от каждого моего вдоха он распаляется все круче. По спине лился пот, я впивался пальцами в колени и смирно отвечал то по делу, то невпопад. Ее молодой блестящий голос питал напев птиц и обволакивал меня.
– А ты умеешь косить?
Я вдруг осознал, что уже давно она говорит о покосе. Что муж ее в поле. Приходит к обеду, и, если хочу, я могу поработать у них. Косить я не умел, но отчего-то кивнул. А она засмеялась, потому что все поняла. Встала со ступенек и повела меня в поле.
Я шел молча, наблюдая, как раскачивается ее коса, как задувает в льняные рукава ветер, как обтекает щиколотки мышиный горошек. В движении удушье мое прошло и, кажется, зной отступил. А может, во всем виновато дуновение утра, что охватывало всю прогалину.
Нырнули в небольшой лесок – ажурные кроны осины гладили ее плечи, а заросли крапивы заставляли затяжно петлять – и наконец вышли в поле. Вдалеке работали мужики. Глухо доносились их разговоры, изредка – смех. Сладко пахло скошенной травой, и я заметил, как порывисто зелень колышется на ветру.
– Лихо закручивает, – еле слышно сказал я; она оживилась.
– Это самодивы. Дедушка Вихрь поет песни, а они танцуют.
– Самодивы?
– Прекрасные девы с крыльями и ослиными ногами.
Я сделал вид, что прислушался. Понаблюдав немного, она зашагала к мужикам и вдруг крикнула мне:
– Ночью. Ночью приходи слушать.
Поговорив с мужем, вернулась. Сказала, чтобы успел к ним до четырех утра. А потом, отослав меня домой, ушла.
***
Я лежал на своей скрипучей кровати и не мог сомкнуть глаз. Лунная полоса тянулась из оконца, вяло облизывала дощатый пол, мешала мне. Ветер бился о стены, гонял по веревкам прищепки, выкручивал березовые ветви, прибивал к грядкам кусты смородины. Я прислушивался к его игрищу, но никакой песни не было. Да и откуда ей взяться? Ветер. Просто ветер.
Простынь еле уловимо пахла порошком, а мне хотелось клевера. Я почти чувствовал сладкий вкус, спрятанный в лиловых цветах, рыхлых, трогательных. Выглянул на улицу. На невысокой пристройке с инструментами сушилось сено. Подумал: отчего бы не поспать на свежем воздухе? И, захватив простынь, побрел к сараям.
Забрался по криво сколоченной лестнице и, распластав ткань, растянулся на крыше. Подвяленные на солнцепеке травы дурманили голову. Воздух еще не остыл, и меня обкатывало пылкими сбивчивыми волнами. Я касался пальцами пожухлой люцерны и глупо улыбался бесконечно высокому кристально чистому небу.
– Не спишь? – услышал ее голос сквозь дрему.
Оцепенел от пьянящего видения. Никак не мог поверить, что ее голос реален, ее тело рядом с моим реально. Она сидела в позе лотоса. Хлопковая сорочка небрежно скрывалась вязаной шалью, а рассыпанные по плечам волосы вились сладкой смутой. Свет луны тонул в них и призрачно окаймлял хрупкий силуэт. Я таращился, а она улыбалась сахарно, щедро. Вскочил, потянув на себя простынь. Как было глупо ночевать здесь в одних трусах.
– Так пойдешь? – спросила она бархатно.
– Куда?
– Самодиву смотреть.
Я спрыгнул с крыши и рванул в дом. Лихорадочно натянул свободные шорты и кеды. Опасливо поглядывал на улицу. Боялся, что уйдет, боялся выйти. Жадно выпил компот терпкой сливы и, обтерев раскрасневшиеся губы, вышел во двор.
Она стояла по ту сторону изгороди. Поманила меня, и я поплелся.
– Готов?
Я кивнул и перемахнул через ограду.
Взяла меня за руку и повела в дом. Внутренне я дрожал, силился не думать, зачем мы идем и куда.
– Сделаешь для меня?
– Сделаю, – не раздумывая, ответил я, а в голову ударила кровь.
Уши мои заложило, я боялся, что она пошутит и прогонит. Что делать, не важно, только бы не смеялась. Она улыбнулась и отворила дверцу. Темная спаленка, обцелованная лунными бликами, пара деревянных стульев, комод, вышивка вместо картин и высокая железная кровать, на которой спал ее муж.
– Принеси мне это, – тихо сказала она и указала на его крепкую грудь, с которой свешивался неказистый ключик.
Я двинулся на ватных ногах, обернулся разок, надеясь, что пощадит, но она лишь кивала в его сторону. Подошел, осторожно дыша.
Пытался усмирить вздрагивание рук. Мелкие часы на стенке тягостно грохали, каждую секунду отчеканивая мою панику. Я коснулся тонкой веревочки и потянул. Разогретый его телом ключик лег мне в ладонь, и я еще сколько-то не мог пошевелиться. Лишь тогда сдвинулся с места, когда она позвала.
Мы вернулись во двор, и она пошла в сторону сенника. Я спешил, но никак не мог догнать. Только тогда достиг, когда она остановилась. За высокой пряной стеной нашлась землянка. Неприметная и такая, как оказалось, важная. Стряхнув с ржавого замка былье и азартно провернув ключик, она отворила двери.
Внутри что-то зашуршало: сиротливо, трепетно. А затем покатился желтый пыльный свет, словно от лампы, только живой. Он запетлял по траве, прокатился по сеннику, а потом метнулся к ней, окрутил и влился в спину. Кожа ее засветилась, волосы вытянулись до травы, и через мгновение между лопаток проклюнулись крылья. Мгновение – и они разрослись, превратившись в прозрачные блестящие пластинки, чем-то походившие на стрекозьи. Я смотрел, как сорочка ее опадает и на нежном теле рисуется дивная поблескивающая материя. Стройные ноги ее вдруг изменились. Стали мощные и какие-то неловкие. Я проморгался, и вот уже не стопы вижу – копыта. Поднял глаза и, ошеломленный, силился подобрать слова.
– Теперь и ты видел, – сказала она с легкой грустью и вспорхнула в сверкающее небо.
И я вдруг услышал вдалеке песню. Эфирная мелодия сливалась в сладком аромате шелковых трав с плавным шорохом юных осин и скрипом цепких берез. Слов не разобрать, но я был уверен – это зов. Саднящая тоска двигалась в музыкальном течении. Летучая, обрядовая.
Я бежал за мерцающим образом, но она удалялась, стремилась в поля, туда, где ждут сестры, где Вихрь разливает разгульное пение, где живет раздолье, где нет понурости. Она растаяла в ветре, и музыка стихла. Умолкла, будто все привиделось. Я стоял в поле, окутанный налетным ветром, и вдыхал запах июльской росистой темени.
