Стивен Пинкер
Лучшее в нас: Почему насилия в мире стало меньше

Сегодня Просвещение часто упоминают с презрительной усмешкой. Сторонники критической теории винят его в катастрофах XX столетия; религиозные консерваторы из Ватикана и американские правые интеллектуалы горят желанием сменить его толерантный секуляризм на воображаемую моральную чистоту средневекового католицизма^[366]. Даже умеренные атеисты нередко осуждают Просвещение как реванш интеллектуалов, как наивную веру, что человечество – раса высокоумных рациональных агентов. Эта массовая амнезия и неблагодарность стали возможны из-за естественной идеализации прошедших веков, о которой мы читали в главе 1: реальность вчерашних зверств проваливается в пропасть забвения, и воспоминания о них сохраняются лишь в безобидных идиомах и картинках. Если начало этой главы показалось вам слишком натуралистическим, так это сделано только для того, чтобы напомнить о реальности той эпохи, которой положило конец Просвещение.

Конечно, исторические перемены не случаются по щелчку пальцев, и гуманистическое течение набирало силу веками до и после Просвещения, и не только на Западе^[367]. Но в книге «Изобретение прав человека» (Inventing Human Rights) историк Линн Хант заметила, что понятие прав человека было внятно провозглашено в ходе двух исторических событий. Первое – подписание американской Декларации независимости в 1776 г. и французской Декларации прав человека и гражданина в 1789-м. Второе, в середине XX в., – подписание в 1948 г. Всеобщей декларации прав человека, закрепленное чередой Революций прав в последующие десятилетия (см. главу 7).

Мы увидим, что эти декларации не были просто прекраснодушной болтовней; Гуманитарная революция инициировала отмену многих варварских обычаев, которые являлись неотъемлемой частью жизни на протяжении большей части истории человечества. Но обычай, который ярче всего иллюстрирует прогресс человеколюбия, был искоренен задолго до этого времени, и его исчезновение – отправная точка в понимании спада узаконенного насилия.

Убийства из суеверия: Человеческие жертвоприношения, колдовство и кровавый навет

Самой мрачной и дремучей формой узаконенного насилия были человеческие жертвоприношения: пытки и убийства невинных лиц, чтобы ублажить божество, жаждущее крови^[368].

Библейская история жертвоприношения Авраама доказывает, что человеческие жертвоприношения в I тысячелетии до н. э. не были чем-то невообразимым. Израильские племена хвалились, что их бог морально превосходит богов соседских племен, потому что он требовал убивать в его честь только овец и коров, но не детей. Но соблазн, видимо, никуда не делся, потому что израильтяне посчитали целесообразным наложить прямой запрет в Левите 18:21: «Из детей твоих не отдавай на служение Молоху (через огонь) и не бесчести имени Бога твоего». Веками их потомкам приходилось принимать меры, препятствующие возрождению этого обычая. В VII в. до н. э. царь Иосия осквернил место для жертвоприношений Тофет, чтобы «никто не проводил сына своего и дочери своей чрез огонь Молоху»^[369]. После возвращения из Вавилонского пленения обычай человеческих жертвоприношений среди евреев сошел на нет, но выжил в качестве идеала в одной из отколовшихся от иудаизма сект, члены которой верят, что Бог принимает мучительную смерть невинного в обмен на избавление человечества от худшей судьбы. Секта называется христианство.

Человеческие жертвоприношения описаны в мифах всех основных цивилизаций. Вдобавок к еврейской и христианской Библиям, они упоминаются в греческой легенде о том, как Агамемнон принес в жертву дочь Ифигению в надежде выпросить попутный ветер для своего военного флота, в истории Рима – в рассказе о четырех рабах, сожженных, чтобы сдержать Ганнибала, в друидической легенде, повествующей, как жрецы убили ребенка, чтобы восстановилось поступление строительного материала для крепости, и во множестве историй о многорукой индийской богине Кали и покрытом перьями ацтекском боге Кетцалькоатле.

Но человеческие жертвоприношения не просто завораживающая легенда. Две тысячи лет назад римский историк Тацит записал рассказ очевидца о подобных обычаях у германских племен. Плутарх рассказал, как это происходило в Карфагене, где туристы и сегодня могут увидеть обугленные кости жертвенных детей. Обычай человеческого жертвоприношения описан у гавайцев, скандинавов, инков, кельтов (помните «болотного человека»?), оно было поставлено на поток у мексиканских ацтеков, племени кхондов в Юго-Восточной Индии, в западноафриканских королевствах Ашанти, Бенине и Дагомее, где людей приносили в жертву тысячами. Мэттью Уайт подсчитал, что между 1440 и 1524 г. ацтеки приносили в жертву около 40 человек в день – всего 1,2 млн человек^[370].

Человеческие жертвоприношения обычно предварялись пытками. Ацтеки, например, опускали жертв в костер, вытаскивали их, не давая умереть, и вырезали еще бьющееся сердце из груди (зрелище, неверно показанное в фильме «Индиана Джонс и храм судьбы» как жертвоприношение богине Кали в Индии 1930-х). Даяки на Борнео (остров Калимантан) убивали, нанося тысячи порезов бамбуковыми иглами и лезвиями, заставляя жертву медленно истекать кровью. Чтобы удовлетворить потребность в жертвах, ацтеки вели войны и брали пленных, а в Индии кхонды выращивали жертв для этой цели с детства.

Убийство ни в чем не повинных людей часто сочеталось с другими суеверными обычаями. Жертвы в честь начала строительства крепости, дворца или храма приносились в Уэльсе, Германии, Индии, Японии и Китае: человека замуровывали в фундамент, чтобы боги не наказали строителей за вмешательство в установленный порядок вещей. Другая богатая идея, независимо изобретенная во многих царствах (в том числе в Шумере, Египте, Китае и Японии), – жертвоприношение как часть похоронного ритуала. Когда правитель умирал, его приближенных и гарем хоронили вместе с ним. Индийская традиция сати, когда вдова присоединялась к умершему мужу на погребальном костре, – только один из его вариантов. Около 200 000 женщин приняли эту бессмысленную смерть со Средневековья до 1829 г., когда обычай был запрещен законом^[371].

О чем думали все эти люди? Некоторые узаконенные убийства если и непростительны, то хотя бы объяснимы. Люди при власти убивают, чтобы избавиться от врагов, приструнить возмутителей спокойствия или продемонстрировать свое могущество. Но убивать невинных детей, начинать войну, чтобы разжиться жертвами, или специально растить касту обреченных – все это вряд ли можно счесть эффективным способом остаться у власти.

В мудрой книге, посвященной истории насилия, политолог Джеймс Пейн предположил, что древние люди мало ценили чью бы то ни было жизнь, поскольку боль и смерть были обычной частью их собственного бытия. Это открывает дверь любым практикам, способным принести хоть минимальную выгоду, даже если цена этой выгоды – чужая жизнь. А если древние верили в богов, что свойственно большинству народов, тогда человеческие жертвоприношения с легкостью можно было воспринимать как предложение такой выгоды богам. «Их примитивный мир был полон опасностей, страданий и внезапных несчастий, включая чуму, голод и войны. Естественно, они задумывались: какой бог мог создать такой мир? Правдоподобным был ответ: бог-садист, бог, которому нравится смотреть, как люди страдают и истекают кровью»^[372]. Так что они могли подумать: если эти боги нуждаются в ежедневной дозе кровушки, почему бы не принять превентивные меры? Лучше он, чем я.

В одних регионах мира человеческие жертвоприношения были упразднены христианскими миссионерами, как, например, в Ирландии святым Патриком, в других – европейскими колонистами, например британцами в Африке и Индии. Чарльз Джеймс Нэпьер, главнокомандующий Британскими вооруженными силами в Индии, столкнувшись с жалобами местных на запрет обычая сати, ответил: «Вы говорите, сжигать вдов – ваш обычай. Хорошо. У нас тоже есть обычай: когда люди сжигают женщину живьем, мы накидываем им на шею петлю и подвешиваем. Стройте свои погребальные костры; а рядом мои плотники построят виселицы. Можете следовать своим обычаям, а мы будем следовать своим»^[373].

В большинстве регионов, однако, человеческие жертвоприношения прекратились сами собой. Израильтяне отказались от них около 600 г. до н. э., греки, римляне, китайцы и японцы несколькими столетиями спустя. Укрепление государства и изобретение письменности каким-то образом привело к тому, что люди пересмотрели свое мнение о человеческих жертвоприношениях. Возможно, образованная элита, зарождение исторической науки и контакты с соседними народами помогли людям сообразить, что гипотеза о кровожадном боге неверна. Они усвоили, что сбрасывание девственницы в жерло вулкана не исцеляет болезни, не отвращает врагов и не приносит хорошую погоду. А может, как считал Пейн, более благополучная и предсказуемая жизнь понизила их фатализм и повысила ценность других людей. Обе версии правдоподобны, но доказать их нелегко, поскольку сложно обнаружить признаки экономического или научного прогресса, совпадающие с отказом от человеческих жертвоприношений.

Такой отказ всегда морально окрашен. Люди, жившие в эпоху запрета этой практики, понимают, что они продвигаются вперед, и с отвращением смотрят на непросвещенных соседей, цепляющихся за прежние обычаи. История, пришедшая к нам из Японии, иллюстрирует расширение круга сочувствия, которое наверняка внесло свою лепту в упразднение дикого обычая. Когда во 2 г. до н. э. умер брат императора, его свита была похоронена вместе с ним. Однако жертвы не умерли сразу – несколько дней они «кричали и стонали по ночам», расстраивая императора и других свидетелей. Когда пять лет спустя умерла жена императора, он изменил обычай погребального жертвоприношения и вместо живых людей в гробницу отправились их глиняные копии. Как пишет Пейн, «император сократил рацион божеств, потому что расплачиваться с ними человеческими жизнями стало слишком дорого»^[374].

~

Кровожадный бог, жаждущий любой человеческой жертвы, – не очень убедительное объяснение происходящих несчастий. Когда люди перерастают эту теорию, они продолжают искать сверхъестественные объяснения плохим вещам, которые с ними случаются. Разница в том, что их объяснения начинают больше соответствовать обстоятельствам. Они по-прежнему считают себя жертвами сверхъестественных сил, но теперь думают, что этими силами управляет конкретный человек, а не обобщенный бог. И зовут эту злобную личность ведьмой.

Колдовство – один из самых распространенных мотивов мести у охотников-собирателей и в племенных обществах. Согласно их теории причин и следствий, нет такой вещи, как естественная смерть. Любая гибель, которую нельзя объяснить очевидными причинами, объясняется причиной неочевидной, а именно чародейством^[375]. Нам кажется невероятным, что столь многие общества санкционировали хладнокровные убийства такими безумными объяснениями. Но некоторые свойства человеческого мышления, а также типичные конфликты интересов помогают понять их чуть лучше. Мозг эволюционировал, чтобы выявлять скрытые силы природы, в том числе невидимые глазу^[376]. В недоступных для эмпирической проверки областях всегда есть место фантазии, к тому же обвинения в ворожбе часто подогревались эгоистичными мотивами. Племенные народы, как показали антропологи, часто уменьшали число ненавистных некровных родственников обвинениями в колдовстве – удобный предлог, чтобы от них избавиться. Тем же способом можно было осадить недоброжелателя (особенно того, кто сам хвастался своей магической силой), подтвердить собственную праведность, соревнуясь в местной репутационной лотерее, устранить неприятных, эксцентричных или докучливых соседей, особенно тех, у кого нет родственников, способных отомстить за их смерть^[377].

Люди могут использовать обвинения в колдовстве и для того, чтобы частично компенсировать убытки, отыскав виновника своих несчастий, – так жертвы несчастных случаев в США, споткнувшись на улице или пролив на себя горячий кофе, подают в суд на всех присутствовавших. И, возможно, самый мощный мотив – удержать неприятелей от коварных интриг и отрезать им отходные пути: заговорщики могут опровергнуть любую физическую связь с нападением, но кто может отрицать нематериальную связь? В романе Марио Пьюзо «Крестный отец» дону Вито Корлеоне приписывается авторство следующего принципа: «С теми, кто считает несчастный случай личным оскорблением, несчастные случаи не происходят». В киноверсии он объясняет главам других мафиозных семей: «Я суеверный человек. Если с моим сыном произойдет несчастный случай, если его вдруг молния ударит, я обвиню в этом кое-кого из присутствующих».

Моралистические обвинения могут разрастись в преследования тех, кто не сумел выдвинуть свои моралистические обвинения, доходя до поразительных случаев массового помешательства и коллективного безумия^[378]. В XV в. два монаха опубликовали книгу, разоблачающую колдовство и названную «Молот ведьм» (Malleus Maleficarum), которую историк Энтони Графтон назвал «странной смесью “Монти Пайтон” с “Майн кампф”»^[379]. Побуждаемые содержавшимися в книге сенсационными разоблачениями и вдохновясь указанием книги Исход 22:18 «Ворожеи не оставляй в живых», охотники на ведьм во Франции и Германии за два столетия убили, по разным оценкам, от 60 000 до 100 000 обвиненных в колдовстве (85 % из них – женщины)^[380]. Казнь, чаще всего – сожжение на костре, предварялась пытками, во время которых женщины сознавались в таких преступлениях, как поедание младенцев, организация кораблекрушений, уничтожение урожая, полеты на метле на шабаш, совокупления с бесами, превращение своих любовников-демонов в кошек и собак, а также в том, что они насылали на мужчин импотенцию, внушая им, что те лишились пениса^[381].

Психология обвинений в колдовстве породила и другие кровавые наветы, например курсирующие по средневековой Европе слухи, будто евреи отравили колодцы или на пасху убивали христианских детей, чтобы испечь мацу на их крови. Тысячи евреев были зверски убиты в Англии, Франции, Германии, Бельгии и Нидерландах в Средние века, в отдельных районах еврейское население было полностью истреблено^[382].

Охота на ведьм не выдерживает никакой разумной критики. Объективно говоря, женщина не может летать на метле или превратить человека в кота, и эти факты не так сложно доказать, если достаточному количеству людей будет позволено обмениваться впечатлениями и подвергать сомнению распространенные поверья. Редкие представители духовенства и властей даже в Средние века утверждали очевидное: ведьм не существует, и казнить кого-то за колдовство – просто омерзительно. (К сожалению, некоторые из этих скептиков сами в итоге попадали в пыточные подвалы.)^[383] Их голоса стали громче в Век разума, к ним присоединились такие влиятельные авторы, как Эразм Роттердамский, Монтень и Гоббс.

Некоторые из официальных лиц тоже поддались научному духу и решили проверить гипотезу о существовании колдовства самостоятельно. Судья из Милана убил мула, обвинил в этом злодеянии своего слугу и велел его пытать. В результате тот сознался в преступлении и даже отказался отречься от своего признания на эшафоте, поскольку боялся, что его начнут пытать снова. (Сегодня подобный эксперимент не был бы одобрен комиссией по защите участников экспериментов.) После этого судья запретил применение пыток в судебных расследованиях.

Писатель Дэниел Мэнникс описывает еще один эксперимент:

Герцог Брауншвейгский в Германии был настолько шокирован методами, которые применяла инквизиция в его вотчине, что попросил двух известных ученых-иезуитов наблюдать за допросами. После тщательной проверки иезуиты сказали герцогу: «Инквизиторы выполняют свои обязанности. Они арестовывают только людей, замешанных в ведовстве, – тех, на кого указали другие ведьмы в своих признаниях».

«Пойдемте в пыточную камеру», – предложил герцог. Священники последовали за ним в помещение, где несчастную женщину растягивали на дыбе. «Позвольте мне допросить ее», – сказал герцог. «Итак, женщина, ты призналась в ведовстве. А я подозреваю, что эти два человека – колдуны. Что скажешь? Еще один поворот рычага, палачи».

«Нет, нет! – закричала женщина. – Вы правы. Я часто видела их на шабашах. Они могут превращаться в козлов, волков и других животных».

 

«Что еще тебе известно о них?» – настаивал герцог.

«Несколько ведьм родили от них детей. А одна – так даже восемь! У детей были головы, как у жаб, и паучьи ноги».

Герцог повернулся к ошеломленным иезуитам: «Должен ли я теперь пытать вас, пока вы не признаетесь, друзья мои?»^[384]

Один из иезуитов, отец Фридрих Шпее, был так впечатлен, что в 1631 г. написал книгу, которая положила конец преследованию ведьм в Германии^[385]. Охота на ведьм пошла на спад в XVII в., когда в нескольких европейских государствах ее объявили незаконной. В Англии в последний раз женщину повесили за колдовство в 1716 г., а 1749 г. отмечен последним сожжением «колдуньи» на территории Европы»^[386].

В остальных регионах мира узаконенные убийства из суеверия – человеческие жертвоприношения, кровавые наветы и преследование ведьм – исчезли под давлением двух причин. Одна – интеллектуальная: осознание, что некоторые события, даже те, которые сильно влияют на жизнь конкретного человека, происходят из-за неперсонифицированных сил природы и простой случайности, а не по умыслу других людей. Великий стимул прогресса нравов, наравне с «Возлюби ближнего своего» и «Все люди созданы равными», в наши дни можно прочесть на наклейке на бампере машины: «В жизни всякое случается».

Вторую причину объяснить сложнее – это возросшая ценность человеческой жизни и счастья. Почему нас шокирует эксперимент, в котором судья пытает слугу, желая доказать, что пытки аморальны, и причиняя вред одному, чтобы помочь многим? Ответ прост: мы сочувствуем другим людям, даже незнакомым, только потому, что они люди, и это сочувствие не позволяет нам причинить страдание человеческому существу. Даже если мы не можем избавиться от свойств натуры, которые заставляют нас обвинять в собственных неудачах других, мы все чаще не даем этому соблазну перерасти в насилие. Возросшая заинтересованность в благополучии других людей, как мы увидим далее, красной нитью проходит сквозь ликвидацию других варварских обычаев в ходе Гуманитарной революции.

Убийства из суеверия: Расправы над святотатцами, еретиками и вероотступниками

Человеческие жертвоприношения и охота на ведьм – это лишь два примера того, сколько зла могут натворить люди, преследующие воображаемые цели. В этом ряду и психические больные, убивающие в плену иллюзий, как Чарльз Мэнсон, планировавший разжечь всемирную расовую войну, или Джон Хикли, мечтавший убить президента США, чтобы произвести впечатление на актрису Джоди Фостер^[387].

Но самую большую опасность представляют религиозные верования, обесценивающие жизнь людей из плоти и крови: убеждение, что страдание в этом мире будет вознаграждено в следующем или что, врезавшись на самолете в небоскреб, пилот обеспечит себе на небесах компанию из 72 девственниц. Как мы видели в главе 1, если вы верите, что избежать вечных мучений можно, только приняв Иисуса как Спасителя, вы приходите к осознанию того, что ваш моральный долг – обращать остальных в вашу веру и заставить замолчать каждого, кто может посеять в ней сомнения.

Не поддающиеся проверке воззрения опасны прежде всего тем, что их склонны защищать насильственными методами. Люди определяют себя через свои убеждения и не могут с ними расстаться, поскольку истинностью верований подтверждаются их компетентность, авторитет и право вести за собой других. Бросьте вызов убеждениям человека – и вы покуситесь на его достоинство, репутацию и власть. Но представления о мире, основанные на слепой вере, хронически уязвимы. Никого не задевает убеждение, что камни падают вниз, а не вверх, потому что вменяемые люди видят это своими глазами. Но с убеждениями, что младенцы рождаются уже обремененные грехом, а Бог един в трех лицах или что Али был вторым самым боговдохновенным человеком после Мухаммеда, дела обстоят по-другому. Когда люди строят свою жизнь в соответствии с этими догмами, а потом узнают, что другие прекрасно без них обходятся или, хуже того, убедительно их опровергают, они чувствуют себя одураченными. Истинность убеждений, основанных на вере, доказать невозможно, и верующий при виде неверия впадает в ярость и может попытаться устранить эту угрозу всему самому важному в его жизни.

Число еретиков и неверующих, ставших жертвами преследования со стороны христиан в Средневековье и раннее Новое время, поражает воображение и опровергает расхожее мнение, что XX в. был как-то особенно жесток. Хотя никто не знает точно, сколько народу полегло в тех праведных побоищах, получить представление о количестве можно из оценок, сделанных политологом Рудольфом Джозефом Руммелем в книгах «Смерть от руки государства» (Death by Government) и «Статистика демоцида» (Statistics of Democide) и историком Мэттью Уайтом в «Большой книге ужасных вещей» (Great Big Book of Horrible Things), а также на сайте «Смерть от массовых бедствий» (Deaths by Mass Unpleasantness)^[388]. Ученые попытались оценить количественно смертоносность войн и случаев геноцида, включая те, статистики по которым не имеется. Обратившись к имеющимся источникам, с помощью здравого смысла и учета погрешностей они вычисляли среднее значение – часто как среднее геометрическое между максимальным и минимальным достоверными показателями. Далее я использую подсчеты Руммеля, которые в целом ниже цифр, представленных Уайтом^[389].

С 1095 по 1208 г. армии крестоносцев вели «священные войны», пытаясь отбить Иерусалим у турок-сельджуков, завоевывая себе прощение грехов и пропуск в рай. По дороге к Святой земле они уничтожали еврейские общины, а после осады и разграбления Никеи, Антиохии, Иерусалима и Константинополя вырезали их мусульманское и еврейское население. Руммель оценивает число погибших в 1 млн человек. В то время в мире в целом проживало около 400 млн человек, примерно шестая часть от числа всех живших в XX в., так что в процентном отношении количество жертв крестоносцев сравнимо с 6 млн жертв нацистского Холокоста^[390].

В XIII в. катары Южной Франции впали в альбигойскую ересь, согласно которой существует два бога: один – бог добра, другой – зла. Разъяренный Ватикан в сговоре с королем Франции посылал в регион одну армию за другой – убив около 200 000 еретиков. Вот яркий пример военной тактики тех армий: захватив в 1210 г. город Брам и пленив сотни его защитников, они отрезали им носы и верхние губы и выкололи глаза всем, кроме одного, которому пришлось вести остальных в город Кабаре, чтобы принудить его жителей к капитуляции^[391]. Вы никогда не встречали катаров? Это потому, что крестовый поход против альбигойцев стер их с лица земли. Историки классифицируют этот эпизод как чистый образец геноцида^[392].

Вскоре после подавления альбигойской ереси для искоренения прочих ересей в Европе была создана инквизиция. С конца XV до начала XVIII в. мишенью ее испанского отделения были новообращенные христиане из евреев и мусульман, подозреваемые в возврате к своим прежним верованиям. Судебный протокол XVI в. описывает «дознание» по делу женщины из Толедо, обвиненной в ношении чистого белья в субботу (знак, что она – тайная иудейка). Ее растягивали на дыбе и подвергали пытке водой (избавлю вас от деталей – это гораздо хуже, чем имитация утопления), давали отлежаться несколько дней и истязали снова, пока она безуспешно пыталась понять, какого признания от нее ожидают^[393]. Сегодня в Ватикане заявляют, что инквизиция убила несколько тысяч человек, но они не учитывают огромное число жертв своих подразделений в Новом Свете, а также тех, кого церковь передавала светским властям, а уж они их казнили или заточали в тюрьмы (что часто означало медленную смерть). Руммель оценивает количество жертв одной только испанской инквизиции в 350 000 человек^[394].

После Реформации католической церкви пришлось иметь дело с огромным количеством жителей Северной Европы, ставших протестантами (часто не по своей воле, а потому, что в эту веру переходил их король или герцог)^[395]. Протестантам, в свою очередь, приходилось иметь дело с отколовшимися сектами, которые не хотели иметь ничего общего ни с одной из ветвей христианства и, конечно, с евреями. Может показаться, что протестанты, которых католическая церковь так жестоко преследовала за ересь, должны были отказаться от гонений на еретиков, но нет. В своем обширном трактате «О евреях и их лжи» Мартин Лютер советовал христианам, как поступать с этим «негодным и порицаемым народом»:

Во-первых… сожгите их синагоги и школы… а что не сгорит, засыпьте землей – так, чтобы никто и никогда не увидел бы ни камня, ни головешки… Во-вторых, сносите и разрушайте их дома… В-третьих, необходимо изъять все их молитвенные книги и религиозную литературу, по которой они учат идолопоклонничеству, лжи, проклятиям и богохульству. В-четвертых, запретите раввинам учить отныне и впредь под угрозой смерти… В-пятых, я советую полностью запретить выдавать евреям охранные грамоты для путешествий. В-шестых, я советую запретить им ростовщичество, а все наличные деньги и драгоценности из серебра и золота у них конфисковать и поместить на хранение. В-седьмых, я рекомендую дать в руки каждому молодому сильному еврею и еврейке молотильный цеп, топор, мотыгу, лопату, прялку или веретено и позволить им зарабатывать пропитание в поте лица своего, как и положено сынам Адама (Бытие 3:19). Потому что не должно быть так, что они позволяют нам, «проклятым гоям», тяжко работать в поте лица, пока «избранный народ» проводит время у печи, пируя и испуская газы да к тому же кощунственно хвастаясь своей властью над христианами и наживаясь на нашем труде. Давайте, по примеру других здравомыслящих народов, изгоним их из нашей страны навсегда^[396].

По крайней мере, Лютер был не против сохранить большинству евреев жизнь – анабаптисты (предшественники сегодняшних амишей и меннонитов) не удостоились такой милости. Анабаптисты считали, что новорожденных крестить не нужно – человек должен подтверждать свою веру самостоятельно, поэтому Лютер призывал убивать их. Второй столп Реформации, Жан Кальвин, придерживался схожих взглядов на ересь и богохульство:

Некоторые говорят, что нельзя так сурово карать тех, чье преступление заключается только в словах. Но мы даже на собак надеваем намордники, так можем ли мы позволять людям открывать рты и говорить все, что им вздумается? Господь ясно сказал, что лжепророков должно безжалостно забивать камнями. Если на кону честь Господня, мы должны попрать пятой все природные чувства. Отец не должен жалеть свое дитя, а муж – жену, так и друг не должен жалеть друга, который ему дороже жизни^[397].

Кальвин на деле следовал своим убеждениям, приказав, кроме всего прочего, сжечь на костре философа Мигеля Сервета (сомневавшегося в догмате о Пресвятой Троице)^[398]. Третий главный бунтарь против католицизма той эпохи, Генрих VIII, каждый год своего правления сжигал (в среднем) 3,25 еретика^[399].

Когда по одну сторону баррикад люди, придумавшие инквизицию и крестовые походы, а по другую – те, кто хотел убивать раввинов, анабаптистов и унитариан, неудивительно, что религиозные войны в Европе между 1520 и 1648 гг. были отвратительными, жестокими и долгими. Конечно, в них воевали не только за победу своей религии, но и за территорию, и за династическую власть, но именно религиозные различия не давали страстям остыть. По классификации военного историка Куинси Райта, к религиозным войнам относят войну с гугенотами во Франции (1562–1594), войну Нидерландов за независимость, известную также как Восьмидесятилетняя война (1568–1648), Тридцатилетнюю войну (1618–1648), гражданскую войну в Англии (1642–1648), войны Елизаветы I с Ирландией, Шотландией и Испанией (1586–1603), войну Священной Лиги (1508–1516) и войны, которые Карл V вел в Мексике, Перу, Франции и в Оттоманской империи (1521–1552)^[400]. Количество погибших в этих войнах ужасает. Во время Тридцатилетней войны была опустошена большая часть территории современной Германии, ее население сократилось почти на треть. Руммель оценивает число погибших в 5,75 млн, что по отношению к числу мирового населения того времени более чем в два раза превышает уровень смертей в Первой мировой и приближается к уровню Второй мировой войны^[401]. Английский историк Саймон Шама считает, что гражданская война в Англии унесла почти полмиллиона жизней – потеря, пропорционально более высокая, чем потери в Первой мировой^[402].

Только во второй половине XVII в. европейцев отпустило желание убивать людей, которые неправильно верят в сверхъестественное. Вестфальский мир, в 1648 г. положивший конец Тридцатилетней войне, утвердил принцип, согласно которому каждый правитель имел право решать, будет его государство католическим или протестантским, а религиозное меньшинство оставляли в относительном покое. (Папа Иннокентий X не был с этим согласен: он объявил Вестфальский мир «пустым, ничего не значащим, не имеющим законной силы, несправедливым, дьявольским, греховным, беспредметным, бессмысленным и недействительным на все времена».)^[403] Испанская и португальская инквизиции начали выдыхаться в XVII в., утихли в XVIII в. и прекратили свое существование в 1834 и 1821 гг., соответственно^[404]. Англия отказалась от религиозных убийств после Славной революции 1688 г. И хотя ветви христианства до последнего времени периодически возобновляли распри (протестанты и католики в Северной Ирландии, католики и православные на Балканах), сегодня их споры затрагивают скорее этнические и политические, чем теологические вопросы. С 1790 г. евреи начали получать политические права в странах Запада: сначала в США, Франции и Нидерландах, а в следующие 100 лет – на большей части территории Европы.

~

Что же заставило европейцев решить, что можно дать своим отклоняющимся от истины соотечественникам право рискнуть и попасть в ад, увлекая других туда же своим дурным примером? Возможно, их вымотали религиозные войны, однако неясно, почему для этого потребовалось 30 лет, а не 20 или 10. Возникает ощущение, что люди стали больше ценить человеческую жизнь. В основном из-за перемен в эмоциональной сфере – развившейся привычки сопереживать боли и радостям ближнего. Кроме того, произошли интеллектуальные и нравственные перемены: сдвиг от признания ценности души к признанию ценности жизни. Доктрина святости души звучит возвышающе, но на самом деле она весьма пагубна. Она обесценивает земную жизнь как временную фазу, в которой человек проводит бесконечно малую часть своего существования. Смерть в таком случае лишь граница, переход, вроде подросткового возраста или кризиса середины жизни.