Сергей Владимирович Еримия
Отголоски тишины
Глава семнадцатая
Казалось, небольшая комнатка, маленькое, даже слишком маленькое окошко, никакой циркуляции воздуха, за стенами кульминация летней поры. Должно быть жарко, должно быть душно, а ведь нет! Не пойму, что тому причина, может строители прошлого знали какой-то секрет, а может, реставраторы современные удачно восстановили старое здание, но в моем «номере» было прохладно и как-то на удивление легко дышалось. Эти два непременных условия хорошего сна удачно слились в одно, способствовали отдыху, благоприятствовали крепкому здоровому сну, привели к раннему пробуждению…
Давно я так не высыпался! Действительно давно. Наверняка лишь в далеком детстве. В ту пору, когда голова не была переполнена переживаниями взрослой жизни, не была забита делами, планами, проблемами. Счастливые были времена, беззаботное детство…
Не было и шести часов, как я поднялся с постели, оделся и вышел в коридор. Остановился, размышляя, чем заняться в столь ранний час. Огляделся, услышал чьи-то тяжелые шаги, подошел к лестнице. С верхнего этажа, медленно и важно спускался отец-настоятель. Точно как и прошлым вечером, на нем были длинные черные одеяния, поверх которых, контрастно, золотом по черному, висела цепочка с внушительных размеров крестом.
– С добрым утром, молодой человек! Уж никак не ожидал, что люди вашей профессии обладают даром раннего пробуждения. Вы, так сказать, ломаете стереотипы!
– Утро доброе, отче. Всему виной ваша монастырская атмосфера. Я так отлично спал, что даже и не заметил как выспался.
– Это да. Ну, не будем останавливаться на достигнутом, идемте со мной на утреннюю службу. Погружаться в атмосферу. Еще глубже! – он заметил, что я замялся, лукаво подмигнул. – Да, ладно вам, к чему сомнения! Идемте!
Немного поразмыслив и не найдя причины отказаться, я кивнул и направился вслед за настоятелем, непроизвольно копируя его походку (не привык я медленно ходить). Спустились вниз, прошли вдоль хозяйственных построек, миновали беседку.
Вот и часовня. Да, настоятель был прав. Тогда, вчера, за чаем. Часовня – это только временно. Не производила она того эффекта, который дает посещение церкви. Простора не хватало, величия архитектуры, дополненного мастерством живописцев. Именно из-за этого не возникал тот трепет, который вселяется в души верующих, переступивших порог храма. Оттого растерянность…
Даже для меня, человека, который в церкви был два или три раза на протяжении всей своей жизни, внутри часовенки не было ничего интересного. Вообще ничего. Сколько ни смотри. Ни слева, ни справа. Помнится, даже обе маленькие церквушки моего родного городка и те выглядели куда более величественно и, что точно не вызывало сомнений, гораздо просторнее. Воздуха в них было больше, пространства. Больше места для верующих, как следствие, больше места для веры.
Здесь же ничего подобного. Тесно, слишком тесно, казалось, будь в монастыре хоть на одного, максимум двух, обитателей больше, им бы не хватило места даже одно колено приклонить. Не говоря уже о каком-то личном пространстве…
Единственное, иконы, огромное количество всевозможных икон…
Действительно, их было множество. Висели на каждой стене, со всех сторон единственной колонны, поддерживающей свод. Висели плотно, некоторые частично перекрывали одна другую. С уверенностью могу сказать, было их раза в три больше чем в обеих церквях моего родного городка вместе взятых.
Удивительное зрелище. Множество святых ликов, смотрящих на тебя со всех сторон, со всех ракурсов. Разные они. Большие и маленькие, богато украшенные и простые. Мастерские рисунки, привлекающие внимание и не менее эффектные, пугающие, заставляющие отвести взгляд…
Самая большая из всех и самая красивая расположилась просто напротив входа, в нескольких шагах от двери. Наверняка тот, кто поставил ее именно на это место, был прав. Заслуживала она подобного внимания. Достойна была того, чтобы каждый входящий уделил ей внимание, задержался, взглянул, залюбовался. На ней, закрытая толстым стеклом и обрамленная богатой ризой, изображена женщина. Прекрасное лицо с тонкими чертами. Она, спокойным и в то же время пронзительным взглядом смотрела на каждого входящего и, я так думаю, каждого приветствовала по-своему. Одним улыбалась (как мне, к примеру), иным же с укором качала головой.
Точно как и я, настоятель задержался у иконы. Поклонился святому лику, оглядел помещение, кивнул, то ли себе, то ли здороваясь (не знаю, может с присутствующими, может с часовней). Качнул головой в мою сторону. Я понял так: он предлагал мне остаться у входа. Это правильно, да я и так понимал – дальше не пройти, пусть бы и хотелось.
– У вас так много икон! – в ответ на его жест прошептал я.
– Икона – это лик божий, люди должны его видеть, как и икона должна видеть людей. Нельзя прятать священные образа где-нибудь в темных закоулках – грех!
Хотя я и не собирался больше ничего говорить, настоятель приложил палец к своим губам, мол, не нарушай тишину, она в церкви священна, и, лавируя между присутствующими, направился к центральной колонне. Там, у ее основания, стояла странная конструкция, отдаленно напоминающая трибуну. Ступил настоятель на возвышенность, чья-то рука из полумрака подала ему толстую книгу, наверняка Библию. Он открыл ее, взглянул на страницу, посмотрел на окружающих, поднял глаза вверх…
Точно не скажу, но, скорее всего, так и должны проходить службы. Так уж сложилось, что не разжился я подобными знаниями, да и опыта подобного не нажил. Как бы там ни было, в моих глазах все выглядело правильно, логично и, можно сказать, естественно.
К тому времени как мы вошли, все монахи уже были в часовне, все как один стояли на коленях и дружно молились. Их губы шевелились, тихо шептали они, каждый что-то свое. Порождаемый шепотом шум сливался в глухой еле слышимый гул, грозящий перерасти в угрожающий рокот.
Стоило настоятелю открыть книгу, как все затихли. Разом, будто по команде. Все присутствующие, а вслед за ними и я, посмотрели на него. (Точнее я смотрел на его «трибуну», почему-то с первыми словами проповеди всплыло в памяти «кафедра», вот не знаю, оно это или все-таки нет…). Отец Александр начал что-то читать. Признаюсь честно – не понял ни слова. Может это из-за того, что он читал, напевая, или, что ближе к истине, напевал, читая? Может. Все может. К тому же слушал я его крайне невнимательно, даже рассеянно. Завладела моим вниманием икона, та, центральная. Всматривался я в тонкие черты изображенного на ней святого лика. Удивлялся тому, как меняется рисунок от того, под каким углом на него смотреть.
Так продолжалось недолго. Буквально несколько минут. Далее случилось нечто в моих глазах просто-таки невероятное. Нечто такое, от чего я тут-таки позабыл о невнятности голоса настоятеля, странности его «трибуны» и красоте смотрящей на меня (теперь с легким укором) иконы.
Некоторые из монахов, по одному, поднимались. Неслышно ступая, они удалялись в темный угол, что правее от входа. Там останавливались, замирали на несколько секунд, крестились, кланялись (а может, просто нагибались) и вот странность – исчезали! Через некоторое время появлялись снова, по-прежнему не говоря ни слова, крестились, так же низко кланялись, спокойно возвращались на свои места и шепотом повторяли слова настоятеля. Как ни в чем не бывало! И опять-таки, стоило одному занять свое место, другой поднимался и все повторялось. Угол, крестное знамение, поклон…
Может, как для монахов, это нормальное поведение, но я почему-то на удивление ярко вспомнил студенческую юность. Вспомнил и представил, будто бы я в институте, вот так же молча посреди лекции, поднялся и вышел из аудитории. Нелепость какая-то. Нет, конечно, можно было подобное провернуть, но только один раз, первый, он же последний, а там – прощай учеба, здравствуй армия!
Ну да ладно. К чему воспоминания, они и мне-то неинтересны, не в них дело, просто любопытство не отставало, настаивало. Разобраться хотелось, узнать, что происходит, зачем и, главное, каким образом? Эти вопросы так захватили меня, что даже веко задергалось! Еще бы, ведь от подобного поведения веяло неким ритуалом, может, замешанным на подлинной мистике, его нельзя было просто игнорировать!
Мистика это хорошо, но были и другие мысли, куда более логичные, куда более прозаичные. Были попытки объяснить происходящее с точки зрения рационального мышления. К примеру, так. Тот угол – место для кратковременного уединения. Не знаю, может, там молятся о чем-то, особенно личном и особенно важном. Отсюда движения, отсюда поклоны. А исчезновения, ну это и вовсе просто. Так и вижу. Занавеска там, тяжелая. Колышется она еле-еле. Изгибается плотная ткань, тень рисует на ней несуразные картинки. Скрывались монахи в ее тени, только и всего. Далее инициативу перехватывало воображение. Собирало оно картину из фрагментов, разукрашивало, передавало все еще не до конца проснувшемуся восприятию – вот и результат! Кстати, очень даже логичное объяснение, ведь я лишь сегодня начал рано вставать. Для этого опыт необходим. Нельзя же так, раз и сразу…
Возможно, все возможно, но тогда мне было не до логики, любопытство не желало успокаиваться, требовало действий. Веко дергалось сильнее. Надо было разобраться, понять, вникнуть, сейчас же! Я даже шагнул в том направлении, куда отлучались монахи, благо, там, так сказать, было незанято…
Словно дождавшись моей реакции на происходящее, настоятель отчетливо произнес: «Аминь». Все разом поднялись со своих мест и дружным потоком, обходя меня и икону, направились к выходу. Я же остался стоять, по-прежнему, поглядывая в заинтересовавший меня угол. Любопытство по-прежнему ждало ответов. Отец Александр приблизился ко мне.
– Ну, как новое впечатление?
– Любопытно, – я сказал чистую правду, но любопытно было другое. – Вот только я не понял, куда все поочередно выходили и почему?
Он внимательно посмотрел на меня. Его лицо выражало крайнюю степень рассеянности. Я же не думал сдаваться и вкратце описал то, что видел. Настоятель медленно пожал плечами, взял меня за руку и подвел к заинтересовавшему меня углу.
– Я так понимаю, этот место? – ярко вспыхнул свет, только не какой-то там мистический, самая обычная лампочка. – И что здесь можно делать?
И, правда, что? Обычная стена, обшитая деревом. Я даже постучал по ней, не знаю зачем, но ничего любопытного не выстучал. Пол, так тот и вовсе бетонный, только ковриком накрыт. Занавеска, тяжелая, покачивающаяся. Может, показалось? Отец Александр, не мигая, смотрел мне в глаза. Я почему-то почувствовал себя виноватым. Ощущение, будто меня застали за каким-нибудь постыдным действом. В голове зазвучали слова настоятеля:
– Так ничего не было?
– Похоже, не было, почудилось…
Глава восемнадцатая
Новое погружение, на этот раз погружение в историю.
За день минувший я немного привык к специфической атмосфере прошлого, к запахам противящейся тлению бумаги, к своеобразному аромату старого пергамента, к эфемерным ноткам чего-то странного, чего-то еле уловимого, вызывающего ассоциации с кухней и специями (проголодался я что ли?). Но более всего во всем этом многообразии ощущался привкус пыли. Своеобразный запах мельчайших частичек, которые обожали документы, тянулись к ним, не упуская ни малейшей возможности пробраться в бумаги, затаиться между пожелтевшими листиками. До чего же просто представить – орды мелких пушистых пылинок устраиваются меж листов, ложатся ровным слоем, стремясь полностью заполнить мельчайшие неровности бумаги. Замирают они, терпеливо ждут пока какой-нибудь ценитель истории вроде меня, поддавшись любопытству, неосторожно перевернет страницу. И вот оно, пыльное счастье! Тот же час незримая армия срывается с насиженных мест, покидает страницы, рассыпается на множество невидимых пушинок, заполняет помещение, подкрадывается к зазевавшемуся исследователю и бесцеремонно щекочет у него в носу. Дразнит его, чихать заставляет, сама же радуется, наслаждается результатами своей подлой выходки.
Брат Кирилл, как пояснил настоятель, уехал в город по делам монастырским, потому мне предстояло погружаться в дебри истории в гордом одиночестве. Конечно, я не очень-то и расстроился. Не нужна мне была компания, да и помощь не требовалась. Открывать коробки, рыться в бумагах я и сам был в состоянии. Чем не преминул и заняться…
Прошло чуть более часа, летопись я одолел. Она мало чем меня порадовала. Так и тянет признаться, что картинок было мало, а те, что были, не радовали обилием цвета, но нет, не в них дело. Или не только в них. Более всего меня огорчило отсутствие результата, нужного мне результата…
Удивительно, но если еще днем ранее я с трудом различал отдельные буквы, щедро украшенные завитушками, то сегодня довольно бегло читал текст. Более того, я понимал то, что прочел! Просто сам себе удивлялся, тогда, поначалу. Позже и думать забыл. Нет, я понимал и сейчас понимаю, возможны две причины для подобного изменения: или прошлой ночью кто-то неведомый адаптировал древний текст персонально для меня или я за ночь поумнел. Такие вот две версии и обе фантастические (особенно вторая!). Можно еще предположить, что та часть рукописи, которую я оставил на день сегодняшний, была написана позже и на языке, менее отличном от современного, но вряд ли в этом предположении отыщется рациональное зерно.
Как бы там ни было, я не нашел ни единого упоминания о «моем» монастыре. Ни намека на таковой. Даже немного странно, две обители, расположенные практически рядом (правда, по меркам современности), ведь должно же быть хоть что-то! Деловая переписка, личные письма, просто сплетни доверенные бумаге. Думаю, должно быть, но нет, ничего. Жаль!
Надо еще вспомнить о том, что я практически ничего не знал о том самом монастыре. Из точных дат имелись лишь две: 1641 год – дата письма, которое я нашел в архиве и, указанная в том же послании, дата основания монастыря – двадцать первый год. Я так понимаю – это 1621. И то и другое я с трудом разглядел на изрядно пострадавшем от времени листе. Могли ли эти упоминания быть подлинными вехами истории, или я что-то путаю? Не знаю, сейчас не знаю, да и тогда не знал. Знал только то, что документы из первой коробки, относящиеся к периоду основания монастыря, мне ничуть не помогли. Ничего не оставалось, кроме как закрыть толстый фолиант, пробежался взглядом по столу, дабы лишний раз проверить, не упустил ли я чего, и попытаться заставить себя поверить в то, что следующая порция документов неизменно меня порадует. Почти удалось…
Осторожно, стараясь не примять ни единого листика, я сложил бумаги обратно. Все сложил, как было раньше, только пергамент, который, кто знает сколько времени провел под тяжеленной книгой, положил на самый верх. Надеюсь, за это не накажут.
Да, на счет пергамента, я не преминул поинтересоваться у настоятеля. Он выслушал меня, кивнул, а затем качнул головой:
– Да, конечно, я его помню. Но нет, он вас не заинтересует. Суть, в общих чертах такова – это отчет. Да, отчет представителя Ватикана, который путешествовал в наших краях, сейчас не вспомню в каком году. Там всего две-три фразы о нашем монастыре, а большая часть, сведения об обителях божьих, расположенных гораздо восточнее нашей. Вообще, как для историка, он, безусловно, интересен, а у любителей вроде нас с вами вызывает один лишь вопрос – почему данный пергамент у нас в коробке лежит, а не пылиться где-то в архивах столицы католицизма…
Продолжил я работу. Взялся за следующую коробку, помеченную как «1600-1640гг. к.2». Очень удивился, когда оказалось, что для просмотра ее содержимого потребовалось немногим более часа. Ничего не нашел, конечно же, расстроился.
Стер пыль с крышки следующего коробка. На картоне размашисто указаны даты – 1641-1656. Никакого намека на часть первую. Сознаюсь, меня это несколько порадовало, ведь из этого следовало, что продолжения не предвидится! Снял крышку, положил ее на Библию, которая по-прежнему лежала на краю стола. Не иначе как брат Кирилл забыл отнести ее на подобающее место. Но это не моя забота. Я сказал, я отдал, а там пусть сами разбираются.
Развязана тесемка, открыта новая коробка.
Все пространство внутри было заполнено отдельными листами. Множество бумаг, самой разной формы, самых разных размеров. Большая их часть напомнила мне ведомости, как минимум в современном их представлении – имена, множество имен, напротив них цифры, некоторые обведены, некоторые вычеркнуты. Часто попадались страницы, вырванные из книг. Многие из рукописей, часто почерканные, местами иллюстрированные забавными рисунками, многие разорваны чуть не в клочья. Но больше всего было писем. Переписка множества людей. Разные почерки, разные стили, разное содержание. Ощущение только одинаковое – неудобно. Джентльмены, как известно, чужих писем не читают. А вот мне приходилось…
Ящичек. На самом дне, заваленный листиками, расположился деревянный ящичек, очень похожий на те, в которых продавались детские кубики в те времена, когда они были деревянными. У меня точно такие были, это я отлично помню. Любил я из них башенки строить, мостики разные, да и слова складывал изредка, но башенки с мостиками чаще. Наверняка в том был намек, надо было мне в строители податься. Проектировал бы замки, строения странной архитектуры с террасами на море, а я…
Отбросил нахлынувшие воспоминания. Извлек коробку, взвесил в руках – а она увесистая! Сверху приклеен листок, много всего написано, только ни слова не понять. Мало того, что буквы почти стерлись, так еще и непонятная мне латынь. Заглянул внутрь. Удивился. Там оказалось с десяток камешков, на одном приклеен номер – 14. Понятно, тут были геологи, или как они в ту пору назывались, не знаю, да и неважно это. Важно то, что камешки меня совершенно не интересуют, не должны интересовать, как минимум.
Под ящичком на самом дне коробки лежал один единственный листик. Письмо. Хотя нет, не совсем письмо, фрагмент письма. Половинка. Не иначе как раньше он был сложен вдвое, а теперь нижняя его часть оторвалась и где-то потерялась. Сбежала из коробка, не иначе. Во всяком случае, я ее так и не нашел.
Такое вот послание…
Отче!
Прежде всего, отец Евлампий шлет Вам свои приветствия и пожелания скорейшего выздоровления. Благодарит он Вас за поздравительные слова и дарованное ему благословение. Ему, как собственно и всем нам, скорбно осознавать, что Вы лично не смогли принять участие в столь богоугодном деле как освящение нового дома Божьего.
Долгие годы наш Спасовский монастырь был единственной обителью, опорой слова Божьего в этих благословенных местах. И вот свершилось, он не один. Монастырь святого Василия, твердыня веры, призван прослужить не одно столетие. Прослужить, одним только существованием своим разнести веру в Господа нашего на многие версты, провозглашая славу Господа среди бескрайних степных просторов.
Настоятель Свято-Васильевского монастыря отец Евлампий, а с ним и я имеем к Вам огромную просьбу, а именно, позволения просим задержаться мне при новоявленном монастыре еще хотя бы на один год. Настоятель лично напишет и отправит с братом нашим Илларионом свое послание я же, со своей стороны, хочу заметить…
На этом текст обрывался. Пусть как бы я в него не вглядывался, не было ни малейшей возможности узнать дату, когда его написали, не было ни единого намека, который бы позволил понять, кто был его автором. Кто написал, кому оно было адресовано. Ничего. Я еще дважды пересмотрел все до единой странички, которые находились в коробке, но, увы, продолжения не последовало…
Пришлось смириться. Очередная картонка, очередной эпизод истории. Она также не принесла ничего, что могло бы хоть сколько-нибудь мне помочь, но время на ее изучение было затрачено. А время, оно так быстротечно!
Незаметно прошел второй, а за ним и третий день. Снова вечер, снова солнце клонилось к закату. Оставалось только лечь спать, отдохнуть, надеясь на то, что день грядущий будет хоть чуточку продуктивнее минувшего.
Уже погасив свет, я вдруг задумался: «А что собственно ищу, и что собираюсь найти? Задумался, но так и не смог самому себе ответить…».
Мой странный гость замолчал и внимательно посмотрел на окурок, который давно погас, бросил его в пепельницу, похлопал себя по карманам, достал пачку, извлек из нее новую сигарету, подкурил, глубоко затянулся, медленно выдохнул и монотонным голосом продолжил:
– У тебя было когда-либо ощущение, что нужно что-то искать? Даже не имея представления, что именно, или зачем, – я успел только пожать плечами, вслух ответить не довелось. – А у меня было. Вот именно тогда. Ты, конечно же, понимаешь, я искал вовсе не информацию о монастыре, тем более не о его истории. Я надеялся понять, как я к нему причастен. Что связывает меня, рожденного в веке двадцатом, с монастырем, построенным без малого четырьмя столетиями ранее. Нет, я не думал найти в монастырском архиве упоминание о себе, глупо было бы и надеяться, не говоря о том, чтобы верить. Да, я понимаю, глупость, все это глупость, тем не менее, я знал, я был уверен, я должен что-то найти, и найти именно там, в Спасовской обители…
Ночь. Неестественно серый свет заполнил комнату. Странные ощущения. Казалось, все, что окружает меня, не имеет ни малейшего отношения к реальности, что все это лишь черно-белое кино. Точнее, светло-серо – темно-серое. Именно так, поскольку не было ни единого фрагмента интерьера, который был бы действительно черным или истинно белым, все вокруг залила сплошная серебристая серость.
Я поднялся, сел на диване, опустил ноги в презентованные мне «гостевые» тапочки и прислушался. Мелькнула мысль, не менее странная, чем все мои ощущения: «Интересно, а бывают черно-белыми слова? Контрастными, неимоверно контрастными. Темными и одновременно яркими. Не знаю…».
Откуда-то, не скажу, откуда точно, кажется, просто отовсюду долетали голоса. Громкие они, но при этом приглушенные, невнятные, скорее, и вовсе безликие. Я заставил себя подняться с постели и выглянуть в коридор. Открыл дверь, высунул голову. Голоса стали чуточку громче, несколько четче, гораздо контрастнее, правда, отнюдь не разборчивее.
Крадучись, стараясь не выдать своего присутствия, я направился вглубь коридора. Ни громкость, ни внятность голосов не менялась. Даже когда я дошел до противоположной стены, они звучали точно так, как и возле моей двери. Любопытно! Возвращаюсь назад, то же самое.
Остановился на ступеньках. Прислушался. На мгновение показалось, что голоса доносятся сверху, вспыхнула и принялась ритмично пульсировать назойливая мысль – их источник в книгохранилище. Ступил на лестницу. Шаг, другой, еще и еще. Поднялся на верхний этаж, подошел к двери, потрогал ручку – заперто. Правильно! Вспомнил о ключе, которым вчера сам закрывал комнату. Было! Вернулся к себе и снова обратно. Через минуту я опять стоял перед дверью, но уже во всеоружии, с ключом. Кажется, голоса стихали, вот-вот, еще несколько мгновений и окончательно растворятся в безмятежности монастыря, надо было спешить! Вставил ключ, провернул…
Густая серость вспыхнула ярким сиянием. Стихли голоса. Вместо них раздался страшный грохот, который сотряс все здание. Кажется, стены задрожали, завибрировал пол, подбрасывая стоящие на нем предметы, ковровая дорожка съехала, сложилась в гармошку. Я не смог устоять на ногах и упал. Падал медленно, неспешно, просто осенний лист в безветренную погоду…
Глаза нехотя открылись. Несколько раз мигнули, силясь прогнать дремоту. Я был у себя в комнате, сидел на постели. Сквозь приоткрытое еще с вечера окно слышался убаюкивающий шум дождя, часто прерываемый оглушающими раскатами грома. Неожиданно резко нахлынувшее понимание ситуации заставило меня проснуться. Взгляд наткнулся на часы. Беспристрастные стрелки показывали половину шестого.
Постепенно приходило понимание – все, что было, это всего лишь сон. Странные идеи о цветных и черно-белых словах и мыслях забывались, уходили в небытие. Терялась мистическая подоплека сна, растворялась она на фоне ожиданий пробуждающегося утра – нового для меня чувства. Как-то сам того не замечая за несколько последних дней я научился воспринимать простые человеческие радости, научился радоваться жизни в целом, и новому дню, как символичному началу чего-то нового.
Плюс ко всему близилось время, до утренней службы оставалось менее получаса…
Да, именно так, я собирался идти на службу. Не знаю, может любопытство перерастало во что-то большее? Не могу сказать наверняка. Одно точно – что-то действительно изменилось. Во мне лично или в том, что окружало меня. Не знаю, да и не хочу знать. Просто когда я во второй раз вошел в часовню, во второй раз поддался влиянию настоятеля, все было уже по-другому. Мне действительно стали интересны слова отца Александра, еще бы, ведь я их понимал, каждую фразу, каждое слово прочитанное ним вслух. Более того я смог впустить в себя не только сами слова, но и их смысл, их сущность! Монахи, которые исчезали в темных закутках меня и вовсе перестали занимать, да я и не обращал на них внимания, не замечал, пропадают они, или нет. Какая мне разница! Ведь замысел совсем не в этом.
Да. До службы было еще немного времени, чтобы не терять его, я решил заглянуть во временную библиотеку, просмотреть с десяток документов.
Ключ, я точно помнил, лежал на журнальном столике, там, куда я его вечером положил. Вот странность – его там не оказалось. Я перевернул всю небольшую комнатку вверх дном, а результата не было. Ни результата, ни ключа! Закралась зловредная мысль, а что если сон не был игрой дремлющего сознания?
Отправился по следам контрастного сновидения. Подошел к двери книгохранилища, потянул на себя ручку. Заперто. Непроизвольно скосил взгляд вниз. Увидел выглядывающий из-под коврика блестящий уголок, серебристый металл. Ключ! Тот или просто похожий? Наклонился. Поднял. Вставил в замочную скважину. Подходит! Попытался открыть дверь. Оборот, еще один. Дверь чуть заметно отошла. Чудеса! Попытался в деталях воссоздать вчерашний вечер. Легко! Все помню! Сложил документы, отнес коробку в дальний угол, вышел. Два отчетливых щелчка. Заперто. Вернулся в комнату, бросил ключ на столик, лег. Все правильно, все точно, но…
– Голоса, молодой человек, это не мой профиль! – с легкой насмешкой в голосе ответил настоятель после того как я поделился с ним своим сном и его последствиями. – Конечно, если это не глас Божий! А может все гораздо проще? У вас карманы целы, дырок случайно нет? Возможно, вы закрыли дверь, ключ проскользнул в дыру и выпал у порога. Вы этого не заметили, но подсознание зафиксировало сие досадное событие, запечатлело его в памяти, а ночью выдало, но уже под видом сновидения?
До чего же приятно общаться с умным человеком! Даже удивительно, как я сам не догадался проверить эту версию. Имеет она право на существование, действительно имеет. Я ведь точно знал – была дыра. Но проверять, так проверять – обе руки в карманы, так и есть! Правый разорван, но я точно помнил, что положил ключ именно в левый. Нестыковка получается…
– Тогда продолжим наши логические размышления, – вел дальше настоятель, которого вовсе не смутило такое явное несовпадение. – Вы, насколько я успел заметить, правша? Правильно? Хорошо. Ведем дальше. Поскольку дырка образовалась именно в правом кармане – могу предположить, что в нем вы носили что-то тяжелое, не иначе как ключи, так?
– Действительно, я всегда носил ключи в правом кармане брюк, а когда он порвался, начал перекладывать в левый…
– Конечно, вместо того, чтобы просто зашить! Привычка, молодой человек, это такая вещь… предположим, многие годы дверь входная в вашем доме открывалась от себя, а потом, по какой-то неведомой причине, вы ее поменяли, и стала она открываться от себя. Вопрос, сколько раз вы расшибете себе лоб, пока не привыкните? И еще, – заметив, что я собираюсь уходить, добавил настоятель, – я попрошу брата Кирилла принести вам иголку с ниткой. Уверен, это самое надежное средство обезопаситься от подобных снов, да и просто от вероятных потерь.
«Вне всяких сомнений настоятель прав, – думал я, возвращаясь к книгам и документам. – Да, так оно и было. Правильно все и логично. Кроме того, подобное объяснение гораздо удобнее, чем всевозможные голоса и ночные блуждания. И вообще не для этого я приехал. Достаточно безделья, пора браться за работу!»
День не принес ничего нового. Я добросовестно изучил содержимое еще двух коробок. Нашел одно свидетельство существования «моего» монастыря – карту, датированную 1671 годом. На ней маленькой точкой с витиеватой подписью «монастырь св. Василия», и был обозначен дом Божий. Конечно, это не добавляло ничего нового к тому, что я и так знал, но было приятно воочию пусть лишь точкой на карте, увидеть предмет моих изысканий!
Тем временем дождь, который начался еще ночью и почти весь день неустанно барабанил по крышам, начал затихать. Густой ковер облаков поредел, и скоро на чистом небосводе не осталось ни следа от сплошной облачности. Ливень оставил после себя только лужицы, многие из которых просто на глазах подсыхали, вдобавок к ним огромную в полнеба радугу. Она блестела всеми полагающимися природному явлению своего вида оттенками, радовала глаз и отвлекала от работы. Вот только было так недолго, это все время, его это происки.
Приближался вечер. Ярко-красные лучи заходящего солнца заблестели на вымытой листве стараясь заменить собою меркнущую красочную расцветку дуги, предвестницы хорошей погоды. Солнце подкатилось к горизонту и неспешно начало проваливаться под землю, исчезало оно, а вместе с ним исчезали и мои надежды. Исчезали как мелкие лужицы под палящими лучами. Минута и они окончательно исчезли, будто и не было никогда, ни лужиц, ни надежд, ни ожиданий. Еще бы, ведь содержимое последней коробки, которую я добросовестно опустошил, было досконально изучено и аккуратно уложено обратно. Все! День уходящий, ничем меня не побаловал, а судя по тому, что коробка последняя, уже и не побалует. Я смирился с мыслью о том, что на следующий день ранним утром уеду домой. Уеду ни с чем.
Я закрыл коробку, завязал и отнес на длительное хранение в дальний угол, в тот, из которого ее и извлекли. Сам же вернулся к столу, тяжело опустился на стул, откинулся на спинку, закрыл глаза и задумался.
Не знаю, сколько я так просидел. Пожалуй, недолго. Всего лишь до тех пор, пока не осознал, что сижу в полной темноте. Нашарил на столе лампу, щелкнул выключателем. Рукой задел что-то твердое и угловатое, не успел толком разобраться в своих ощущениях, как услышал хлопок, это что-то упало. Оказалось, я задел памятную Библию, ту, с которой началось мое знакомство с архивом, ту, которую давно уже должен был куда-то отнести брат Кирилл, но так и не удосужился.
