С. В. Герасимов
Специальные события как триггеры социокультурных процессов

Концепт «событие» в научной мысли новейшего времени

В своем «Логико-философском трактате»^[46] Л. Витгенштейн определяет мир как все то, что имеет место, и как совокупность фактов, а не вещей. Если перефразировать эти утверждения, то можно определить мир как совокупность событий.

Онтологию представителя аналитической философии Б. Рассела можно отнести к нейтральному монизму, в котором полагается, что в основе всех различаемых субъектов и объектов лежит некая субстанция, которая сама по себе не является ни физической, ни ментальной^[47]. Подобная нейтральная концепция фиксирует статус объектов только в том случае, если субъект обладает определенным уровнем, поскольку в этом случае нейтральность объектов нарушается. В философской концепции Рассела качестве такой нейтральной субстанции выступает множество всевозможных событий – универсум событий, т. е. основой является принцип, согласно которому «все в мире состоит из событий»^[48]. Согласно Расселу, события порождают язык, который порождает следующие события. «Возможно ли, что всякое использование и понимание языка заключается просто в том факте, что определённые события являются этому причиной и в свою очередь вызывают определённые события?»^[49] В философии Рассела действительность представляет собой набор сущностей, которые связаны друг с другом и которые обладают большим разнообразием свойств и качеств. «Каждая из этих сущностей может быть названа "событием"; с точки зрения физики, построенной на старый манер, событие занимает короткое конечное время и небольшое конечное количество пространства, но, так как мы не стремимся владеть пространством и временем, построенным на старый манер, данное высказывание не может рассматриваться в его поверхностном значении. Каждое событие имеет к определённому числу других событий отношение, которое может быть названо "соприсутствием" [”согпрге-sence"]; с точки зрения физики всё собрание соприсутствующих событий занимает один небольшой регион пространства-времени. Один из примеров множества соприсутствующих событий заключается в том, что может быть названо содержанием разума человека в один момент времени – т. е. все его ощущения, образы, воспоминания, мысли и т. д., которые могут темпорально сосуществовать. Его визуальное поле обладает в некотором смысле пространственным протяжением, но последнее не должно смешиваться с протяжённостью физического пространства-времени; каждая часть его визуального поля соприсутствует с каждой другой частью и с остальным "содержанием его ума" в данное время; и собрание соприсутствующих событий занимает минимальный регион в пространстве-времени. Такие собрания существуют не только там, где существует мозг, но и везде. С любой точки в "пустом пространстве" можно сфотографировать некоторое количество звезд, если ввести камеру; мы считаем, что свет путешествует через регионы, расположенные между его источником и нашими глазами, а стало быть, в этих регионах нечто происходит. Если свет от некоторого количества различных источников достигает определенного минимального региона в пространстве-времени, тогда в этом минимальном регионе существует по крайней мере одно событие, соответствующее каждому из этих источников, и все эти события являются соприсутствующими»^[50].

А. Болдачев, развивая теорию Рассела, утверждает, что событийное исследование каждой вещи позволяет прояснить ее природу. Ведь даже сами атомы мы можем описать на языке взаимодействий как акты-события взаимодействия частиц, а не просто как некие материальные точки. Анализируя логическую структуру квантовой теории вещества, Рассел приходит к выводу о материи как способе группирования события. События, которые «просто случаются», а не случаются «с материей» или «с чем-то еще»^[51].

Согласно Витгенштейну, мир распадается на факты. Единственно, что имеет место, – это совокупность атомарных фактов. Факты-события образуют логическую структуру мира. Наблюдаемые и проектируемые события мыслятся посредством языка, поэтому границы языка близки к границам мира. Таким образом, нахождение за этой границей уже попадает в область мистического и невыразимого. Поэтому любая попытка сформулировать метафизические, религиозные, этические и эстетические предложения порождает бессмыслицу. Согласно Витгенштейну «события – элементарные факты чувственного опыта»^[52].

Такой крайний панлогизм приводит Витгенштейна к выводам, созвучным философии жизни. Это отчасти предвосхитило антиметафизическую программу Венского кружка. Трактат устанавливает полное соответствие онтологических и семантических понятий: объекты реальности суть имена, а сочетание объектов образуют текст, а текст содержит смысл. Элементарные логические связки создают предложения, так же как и элементарные факты-события. При этом элементарные события могут быть связаны только на следующем уровне сложности, а следующие интегрированные события, в свою очередь, связью на более высоком уровне событийности и так далее. Сложные предложения определяются как функции истины простых предложений.

Впоследствии Витгенштейн разработал кодекс «лингвистического поведения математиков», основанный на убеждении в ошибочности использования традиционных математических понятий. Некоторые свои идеи Витгенштейн развивает в духе математического конструктивизма. В частности, он выступает против неограниченного применения закона исключения третьего и допускает противоречие в математических системах.

В своем позднем трактате «О достоверности» Витгенштейн рассматривает эпистемологические вопросы и проблемы скептицизма. Любое сомнение подразумевает наличие достоверного, т. е. таких предложений, которые не нуждаются в дальнейшем обосновании. Именно они и формируют наши представления о реальности. Таким образом, Витгенштейном были поставлены вопросы, во многом определившие развитие аналитической философии. В настоящее время предприняты попытки сближения философии Витгенштейна с различными видами религиозных философских систем.

Дефиниция события М. Хайдеггера: «Подвижность экзистенции не есть движение чего-то наличного. Она получает свою определенность из протяжения присутствия. Специфическую подвижность протяженного самопротяжения мы называем событием присутствия… Высвобождение структуры события и экзистенциально-временных условий ее возможности означает достижение онтологического понимания историчности»^[53]; «История есть протекающее во времени специфическое событие экзистирующего присутствия»^[54]; «Событие истории есть событие бытия-в-мире»^[55].

Событийная онтология излагается в текстах позднего М. Хайдеггера. Хайдеггер впервые предпринял попытку рассмотреть событие как философскую категорию^[56], событие – это то, что сводит вместе бытие и время. В немецком понятии «ereignis» («событие»), использованном Хайдеггером, содержатся несколько иные акценты чем в латинском «6ventus». Этимологически термин «ereignis» происходит от «ег-augen», где корень «augen» означает «глаз», на старонемецком – «зрение», «замечание». Хайдеггер понимает этот термин как созвучный «eigene», что означает «собственное», «подлинное», «аутентичное» – «er-eigene»^[57]. На русский язык данный термин может быть переведен как «перелом». В таком контексте событие может быть осмыслено как освоение бытия (другого, других), переход к осознанию бытия как собственного. Таким образом, событие есть осознание собственного бытия посредством бытия других как собственное. Именно эта уникальность, неповторимость бытия через освоение превращает бытие в событие. Событие есть осуществление бытия.

«То, что осуществляется событием через сказ, не есть ни действие какой-либо причины, ни следствие какого-либо основания. Дающее сбыться особленье, событие более осуществляющее, чем любое действие, деланье и обоснование. Быть собой дает событие и ничто кроме»^[58]. «Событие – это не высшее всеохватывающее понятие, под которым можно расположить в определенной иерархии бытие и время. Логические отношения порядка здесь нам ничего не скажут. Бытие исчезает в событии-присваивании»^[59].

М. Хайдеггер описывает событие как базовый элемент, род первоначального различия, которое описывает являемость бытия^[60].

Как и Бергсон через понятие «Duree» (протяженность, длительность), Хайдеггер определяет событие как уникальное явление, которое не привязано к пространственно – временным координатам, а составляет вот – бытие или здесь – бытие, через понятие «Dasein». При этом оба эти понятия связаны через событие.

Математик и философ А. Уайтхед сфокусировал внимание исследователей на процессном понимании события. Не только отдельные события, по мнению Уайтхеда, но и вся история Вселенной есть процесс. Получается, что не столько мы испытываем качества и сущности, сколько безостановочный событийный процесс испытывает нас на понимание взаимосвязей. Если объектом механистической философии были «статические элементарные частицы, то теперь науку интересует совокупность связей, рождающихся из их отношений интенциональности со всей Вселенной»^[61]. Не субстанция, а понятие события помогает понять мир. Субстанция, «инертная материя», абсолютное пространство и время – суть понятий физики Ньютона. Современная физика, отказавшись от них, вынуждена говорить о событиях в пространственно-временном континууме. В трудах Уайтхеда философские концепции тесно переплетены с математическими и физическими, однако они не стали опытом гуманитарного осмысления передовых научных теорий о природе событий, пространства, времени, наоборот, Уайтхед, в отличие от Эйнштейна и Рейхенбаха, говорил не о едином пространственно-временном континууме как едином пространстве событий, а Уайтхед все – таки философ пространства. Он не считал время чем-то изначальным, существующим до и независимо от дискретных вещей. По Уайтхеду, событие – это процесс, длящийся в пространстве, а не способ изменения единого пространственно-временного континуума.

А. Уайтхед, в свою очередь, дает дефиницию событиям как дискретно – рекурсивным составляющим бытия. «Те единства или целостности, которые я называю событиями, есть актуализация того, что возникает. Как следует характеризовать то, что таким образом возникает? Имя «событие», данное такого рода целостностями, привлекает внимание к имманентно происходящему вместе с актуальным единством…Мы должны начать с события, приняв его за конечную единицу природного явления. Событие должно иметь отношение ко всему существующему, в том числе ко всем другим событиям»^[62].

Ганс Рейхенбах, в свою очередь, фокусирует внимание на событии не просто как на процессе различной длительности, но как на процессе необратимом, выделяя эту его особенность^[63]. Так как любое событие – шаг в цепи причинно-следственных связей, оно прерывает либо порождает новые связи, которые тут же образовывают либо прерывают следующие связи. Во многом взгляды Рейхенбаха на природу событий сходились со взглядами Альберта Эйнштейна. В том числе тезис Эйнштейна о том, что наблюдатель события оказывает непосредственное влияние на ход этого события. «Эйнштейн опять все перевернул вверх дном, и теперь лишь немногие философы или ученые все еще верят, что научное знание является доказательно обоснованным или, по крайней мере, может быть таковым»^[64].

Ведущим направлением неопозитивизма стал родившийся в рамках Венского кружка логический позитивизм. Событие, что можно им признать, а что нет, – важная часть центральной концепция одного из ведущих представителей логического позитивизма Р.Карнапа. Согласно его логике, признать что-либо событием – значит суметь включить эту вещь в систему вещей в определенном пространственно-временном положении среди других вещей, признанных реальными, в соответствии с правилами каркаса… От этих вопросов мы должны отличать внешний вопрос о реальности самого мира вещей. В противоположность вопросам первого рода этот вопрос поднимается не рядовым человеком и не учеными, а только философами… Этот вопрос и нельзя разрешить, потому что он поставлен неправильно. Быть реальным в научном смысле значит быть элементом системы; следовательно, это понятие не может осмысленно применяться к самой системе… Принять мир вещей значит лишь принять определенную форму языка, другими словами, принять правила образования предложений и проверки, принятия или отвержения их… Но тезиса о реальности мира вещей не может быть среди этих предложений, потому что он не может быть сформулирован на вещном языке и, по-видимому, ни на каком другом теоретическом языке»^[65].

Рассматривая особенности философии постмодерна, можно согласиться с точкой зрения Пилюгиной Е.В. о том, что современный мир пребывает в состоянии распада^[66]. Такое положение дел свидетельствует о том, что существование возможно и в таком виде тоже, когда идет постоянный процесс прерывания темпорального потока в течение длительного времени. Частота смены непрерывности и перерывов создает ситуацию «непрерывного прерывания», обозначенное Ж.Л. Нанси как состояние бесконечно близкое к пределу или сингулярность. Идея сингулярности события отражена в работе «Логика смысла» Ж. Делеза. Здесь он рассматривает феномен события как сумму всех модальностей, сигнификаций, не сводимых к частному и личному, но формирующее границы частного и личного: «поворотные пункты и точки сгибов», «узлы, преддверия, центры, точки плавления, конденсации и кипения, точки слез и смеха, болезней и здоровья, надежды и уныния, точки чувствительности»^[67]. Делез определяет современную действительность как непрерывный поток сингулярностей, которые могут быть источником последующих сингулярностей, а могут быть конечной сингулярностью. Попытки осмыслить сингулярности и создать их таксономию привели Ж. Делеза к созданию нескольких интересных для нашего исследования закономерностей: «События – это идеальные сингулярности, коммуницирующие в одном и том же событии. Следовательно, они обладают вечной истиной. Их временем никогда не является настоящее, вынуждающее их существовать и происходить. Скорее, события неизменно пребывают именно в безграничном Эоне, в Инфинитиве. Только события идеальны. Пересмотр платонизма означает, прежде всего, и главным образом, замену сущностей на события как потоки сингулярностей»^[68]. Делез обращает внимание, что события как сингулярности проявляются только в проблемном поле, в окрестности которого проходит отбор решений. Он приводит как аргумент тексты Л. Кэрролла: «Все работы Кэрролла пронизаны целостным методом проблем и решений, устанавливающим научный язык событий и их осуществлений»^[69]. «Как будто события радуются ирреальности, сообщаемой через язык знанию и личностям. Ибо личная неопределенность является не сомнением, внешним по отношению к происходящему, а объективной структурой самого события, поскольку последнее всегда движется в двух смыслах-направлениях сразу и разрывает на части следующего за ними субъекта»^[70]. С точки зрения Делеза, «между событиями-эффектами и языком – самой возможностью языка – имеется существенная связь. Именно события выражаются или могут быть выражены, высказываются или могут быть высказаны – по крайней мере, в возможных предложениях»^[71].

Для нашего исследования интересен подход Делеза к визуализации времени через определение «идеального события» как некоторого набора точек, определенного последовательностью и суперпозицией сингулярных точек, образующих график (математическую кривую), которая может визуализировать физическое положение вещей или психологическую личность. Каждая такая точка имеет свое место и направление, представляет собой «поворотные пункты и точки сгибов; узкие места, узлы, преддверия и центры; точки плавления, конденсации и кипения; точки слез и смеха, болезни и здоровья, надежды и уныния, точки чувствительности»^[72]. Концепция Делеза создала предпосылки для создания event-анализа.

Важное замечание о состоянии событийной кривой, особенностях критических точек в ней сделал Шарль Пеги. «У событий есть критические точки, так же как у температуры есть критические точки: точки плавления, замерзания, кипения, конденсации, коагуляции и кристаллизации. Внутри события есть даже состояния перенасыщения, которые осаждаются, кристаллизуются и устанавливаются только посредством введения фрагмента будущего события»^[73].

В работах Ж.-Л. Нанси существенной характеристикой события является его прерывание, остановка или отмена текущего состояния. «Мир всегда возникает всякий раз посредством уникального, здесь-и-сейчасного (locale-instantanee) оборота событий^[74]. «Нанси выводит это свойство из онтологии события, само бытие сообщества делает имманентность или тотальность невозможной»^[75]. Ж.-Л. Нанси называет способность сингулярностей к коммуникациям «открытостью связи несвязности». Как результат, сингулярные субъекты достигают обращенности друг к другу^[76]. «То, что имеется в виду под названием «неожиданность» («surprise»), не является только атрибутом, качеством или свойством события, но самим событием, его бытием и его сущностью.^[77] «Наступление истинного как реального – содержание понятия – дисквалифицирует событие – простую повествовательную репрезентацию»^[78]. В результате Нанси приходит к выводу, что событийность всегда результат внезапности, который происходит в мышлении наблюдателя^[79]. Анализируя этот тезис Нанси, можно утверждать, что одно и то же изменение в любой системе может одновременно быть событием и не быть им.

Сингулярную действительность в терминах посмодернистской философии можно представить как хаосмос, которому присуща своя мультилогика, отличная от аристотелевской логики, и в котором существуют правила конструирования, реконструкции и деконструкции событий. Это самоуправляющийся хаос, «порядок внутри беспорядка»^[80].

Согласно А. Бадью^[81], понятие «матема» тождественно событию, которое есть путь, ведущий от Г. Кантора к П. Коэну (математики, работавшие над созданием и развитием «теории множеств»). Рациональная мысль о бытии освобождается от верховенства языка. Только при учете существования произвольных множественностей, не ограниченных свойствами языка, мы можем приблизиться к истине. Поэтому не бывает знания истины, существует лишь производство истин. Истина, продуманная математически, является родовой и избегает всякого точного обозначения. Она избыточна по отношению к тому, что производит различение. Поскольку не поддается осмыслению количество соотношений между элементами бесконечного множества и количеством самих элементов. Это соотношение, согласно теореме Кантора, не представляет возможности установить какую-либо меру. Тогда любую истину можно рассматривать как прикрепленное неопределенным образом к событию бесконечное производство, которое невозможно свести к установленным знаниям, поскольку оно определяется деятельностью тех, кто пребывает в пределах этого событию. Таким образом, событие – событие в родовой множественности как бытия-в-истине множественного, т. е. как истины бытия как такового.

«Истинностные процедуры, или процедуры родовые, отличаются от накопления знаний своим событийным происхождением. Пока случается только то, что соответствует правилам некоего положения вещей, возможно, конечно же, познание, правильные высказывания, накопление знаний; невозможна здесь истина. Истина парадоксальна тем, что она одновременно и внове, следовательно, нечто редкостное, исключительное, и, затрагивая само бытие того, истиной чего является, наиболее прочна, наиболее, говоря онтологически, близка к исходному положению вещей»^[82].

А.Бадью использует событие как понятие развязанное (не имеющее привязки) со временем и пространством в трактовке Бергсона: «Событие не принадлежит к порядку реальности. Мысль здесь ориентируется на отличие события от его текущей имитации, которую можно назвать фактом… Событие есть то, чего недостает фактам, и то, что задает этим фактам истинность»^[83].

Событие как источник мифа рассматривает в своих исследованиях К. Леви-Стросс: «Но значение мифа состоит в том, что эти события, имевшие место в определенный момент времени, существуют вне времени…», «времени больше не было, была вспышка вечности»^[84]. Отмечая вневременной характер события, которое может находиться в прошлом, настоящем и будущем, Леви-Стросс описывает возникновение социально-культурных процессов под воздействием связки мифа и события, которые действуют попеременно.

Д. Деррида использует понятие события для сопряжения понятий интенции, речи, сознания и коммуникации. «Отсрочивание, нередуцируемое отсутствие интенции или содействия в перформативном высказывании, наиболее «событийном», – вот что позволяет мне, учитывая предикаты, о которых я только что напомнил, предложить всеобщую графематическую структуру любой «коммуникации». Я не собираюсь извлекать отсюда следствие, что нет никакой специфичности воздействия сознания, воздействия речи (в оппозиции письму в традиционном смысле), что нет никаких воздействий перформатива, присутствия и дискурсивного события (speech act), обыденного языка. Просто эти воздействия не исключают того, что их почленно противопоставляют, допуская их несимметричные отношения как общее пространство их возможности»^[85].

Несмотря на то что понятие событие играет роль в онтологии, сопоставимую с понятием вещи, тем не менее событие не всегда приводит к результатам онтологически определенным: бытие одерживает верх над небытием у Хайдеггера или бытие просвечивается через небытие у Бадью. Несмотря на то что (у Нанси) событие всегда неожиданно для наблюдателя, а иногда и катастрофично, человеку свойственно увлекаться, заражаться событиями, чтобы преодолеть состояние «глубинной скуки»^[86].

X. Арендт указывает на возникающий разрыв между внезапностью события и антропогенностью, сделанностью специального события. «Вполне оправданное в области создания представление, согласно которому действительным станет лишь то, что я собираюсь сделать, постоянно опровергается ходом событий, возникающих из-за поступка и всего чаще включающих в себя неожиданное. Действовать в модусе изготовления, соответственно мыслить в форме вычисления последствий, значит исключать неожиданное и тем самым само по себе событие». В ее работах появляется понимание того, что «внезапность» Бадью и Нанси – обязательный атрибут события, он не может быть у организатора или «изготовителя» события, для организатора событийность специального события отсутствует.