Роберт Андреевич Оболенский
Пропавший хворост

– Общаемся, – ответил тот, что слева от меня, а двое других невинно помялись так, будто мы давние друзья и просто мило гуляем в прекрасный час полной луны.

– А с виду и не скажешь, – сплюнув под ноги, обвел нас взглядом, махнул рукой на байдарку, – чья лодка?

Я поднял руку, и он тут же спросил:

– Из чьих будешь?

– Мусорщик с Блумфилд, – ответил я и тут же кивнул на пришлых, – они не со мной.

– Далеко ты от поста Блумфилд забрался.

– Я рейсом до Панту, там обмен и к вашим евреям на Таймс.

Всадник ничего не ответил, лишь оценивающе взглянул на лодку, на меня, на тех троих. Ударил пятками по бокам коня, вклинился между мной и парочкой справа, и, развернув коня, оттеснил их в сторону третьего.

– А вы из каких? – и в голосе его чувствовалась сталь.

– Из шептунов с Центрального вокзала, – ответил один из них, когда под напором коня их сбили в кучу.

– Вам запрет на посещение Панту вынесен, – всадник постучал двумя пальцами по рожку седла, и рука легка на бедро с кобурой.

– Да заплутали мы, босс, – поведя руками, сказал один из них, понимая, к чему всё идет, а второй в унисон ему подпел: – Метель та вон какая!

И третий за него закончил:

– Тут заблудиться как на два пальца…

Закончив, троица заговорщически переглянулась.

– И никто про комендантский час не слышал на тракте, да? – и не ожидая ответа, всадник сам за всех ответил, буркнув: – Ясно, – качнул головой и оттеснил конем троицу еще дальше от лодки.

А я, пользуясь моментом, подхватил вожжи своих саней и поспешил прочь. Услышав голос, обернулся. Про меня на время забыли: всадник оттеснил троицу к углу дома, там посреди сугроба стоял в объятии снега одинокий зеленый столб с давно потерянными указателями.

Самый тощий из троицы, нервно вертел головой, второй, насупившись, опустил голову к груди, а черные глазки метались по сторонам, как искры в забитой сосновыми дровами печке. Лишь главный из них, хоть как-то пытаясь держаться, говорил:

– Да, мы уходим, шеф. Давай миром договоримся?

– Чего сказал, миром? А ну руки на виду, – достал револьвер, – к столбу живо.

– Да брось, шеф, – взмолился один из них с четким восточно-европейским акцентом в речи.

– К столбу, сукины дети.

– Спокойно-спокойно, идем, – выставив перед собой руки, твердили они и тряслись то ли от холода, то ли от страха.

– Высунули языки.

– Чего?

– Языки высунули, шваль, – гаркнул всадник, подавшись вперед.

Револьвер лег на луку седла, конь фырчал и вздрагивал, но держался смирно, а пар вырывался из ноздрей, словно огонь из сопел.

– Лизнули столб, быстро!

Спорить представившиеся шептунами не стали и повинуясь приказу, намертво прилипли языками к столбу с сорванным дорожными указателями. А я более не стал пытать судьбу и поспешил в сторону Панту. Не знаю, что с ними было дальше, выстрелов я не слышал, а все прочие действия меркли в сравнении с хрустящим под ногами снегом.

Он нагнал меня спустя два квартала, преградил конем путь и вежливо, но настойчиво спросил:

– Разрешение на сбор горючки есть?

– У друга бумаги.

– А друг где?

– У тех троих спроси, может они знают.

– Кто еще сможет подтвердить?

– Ли Кван из ночлежки в Панту.

– Ладно, со мной пойдешь. Оставлю тебя в местном отделе.

Отделение полиции находилось в полуразрушенном здании бывшего азиатского отеля, что недалеко от главного департамента, который спалили еще в первую уличную войну. Да и полицией парней в тёмно-синем уже давно никто не звал, на слуху было лишь одно определение – Трасти. Доверенные лица, которые непонятно чему служили, но как-никак свой закон блюли и были охранниками спокойствия на территории между севером и югом.

Вестибюль переоборудован в дежурку, а номера в общие камеры и кабинеты. Всадник представился дежурному сержантом Эдвардцем и, сопроводив меня до местного обезьянника, ушел по своим делам, и более я его не видел.

Со мной за компанию сидело пару пьяных, один свежий труп, холод, вонь и вши. Безумно хотелось курить, я позвал жестом дежурного, стрельнул сигарету.

– Слушай, может, хорош фигней страдать, и отпустишь меня?

– Начальник смены придет и разберется.

– А он где?

– На вызове.

– Надолго?

– Гадюшник на Малбери знаешь?

– Типа того.

– Вот тогда сам и прикидывай, насколько их это болото затянет.

Так мы с ним и общались время от времени.

Спустя два часа я в четвертый раз запросил покурить, и меня вполне справедливо послали на все четыре и добавили:

– С такой горючкой, как у тебя, свой табачок иметь надо.