Петр Альшевский
Гибрид Игл-Пиг
Чургонцев. Твоя курица тебя доклюет.
Погребной. Курицей ты ее… при мне не обозначай. Славословия по ее душу я не прошу, но курицу ты исключи.
Гамашев. В китайской культуре курица – символ женщины. Мне это не китаянка из моего цеха поведала. Ученая русская женщина при поджаривании цыпленка упомянула.
Погребной. Секс у тебя с ней был?
Гамашев. Частичный.
Чургонцев. Она его ртом. Хвать-хвать, цап-цап, и медики по кусочкам его член собирали. После первого откусывания возбуждение у тебя не исчезло?
Гамашев. Поперла она на меня действительно ртом, но выходило у нее… тихий ужас. А с кем ей было практиковаться? В мрачном унынии она без всякого мужского вмешательства дожила до сорока семи лет и с остановки троллейбуса, где возле нее я стоял, посмотрела через дорогу и обнимающихся людей высмотрела.
Чургонцев. И, конечно же, завздыхала! А под боком у нее ты!
Гамашев. Ты все романтизируешь. Напротив нас обнимаются, мы томно переглядываемся и тоже туда же… на той стороне улицы громаднейший мужик обхватывал руками узенького юношу.
Погребной. Они родственники.
Гамашев. Родственники друг дружку за задницы не прихватывают.
Погребной. А они за них держались?
Гамашев. Разминали… неприкрыто.
Погребной. Чудовищно…
Гамашев. Ганимед, промолвила она. Чего? – спросил я. «Царевич Ганимед, сказала она. Бог Зевс похитил фригийского царевича Ганимеда и с ним сношался. Простите за пошлое слово». Ничего, пробормотал я. Кто из нас чем-то таким не развлекается? Я, ответила она. Сказала и тяжело задышала.
Погребной. Похотливо?
Гамашев. Да…
Чургонцев. Это она для создания образа. Будто бы она нестерпимо изголодалась! При том, что у нее и дня без случайных спариваний не проходит.
Гамашев. Столько со всеми спать и ничему не научиться?
Чургонцев. Своей мнимой неопытностью она затуманивала то, какова она в реальности. Для последующего установления сердечных отношений – с непотребной бабой ты бы в них не вступил, а воздать дань уважения, а затем и любви, женщине обделенной, ты по ее расчетам горазд. Войти в ее портал она дозволила тебе тем же вечером?
Гамашев. Она не ломалась.
Погребной. За соски ты ее ласкал?
Гамашев. Оттягивал их сантиметров на семьдесят. Дело делалось! Подо мной она вскрикнула, извинилась, прошептала: «Festina lente», пояснила, что это значит: поспешай медленно; когда я после пары спадов снова был приблизительно в середине набора высоты, она промолвила, что от обязательств перед ней я теперь несвободен.
Погребной. Нашла, когда сказать.
Гамашев. Я, разумеется, сник и начатое не докончил. Не тигр ты, процедила она, не уссурийский – если и уссурийский, то уссурийский когтистый тритон. Царапина у меня от тебя на плече. Лямку от платья ты сдернул неаккуратно. Лишь в этом свою страстность и проявил.
Чургонцев. Плечо-то у нее толстое?
Гамашев. Она булочка. Но не белая, а серая – из второсортной муки. Но меня от нее не рвало.
Погребной. А с чего бы тебя так-то?
Гамашев. Не получив удовлетворения, она принялась себя принижать. Говорить, что она безобразная, давление в мужских котлах не удерживающая, вылей на меня, прокричала она, ведро твоей блевотины, и я скажу тебе: «Вот это да! Вот это жизнь! Могла ли я в детстве подумать, что жизнь мне подобное подстроит?!».
Погребной. Нежно ты на нее не взглянул?
Гамашев. Она к стене от меня отворотилась. И сестрой медузы Горгоны назвалась. У Горгоны, по ее разъяснению, было две сестры – Горгона смертная, сестры нет. Но столь же страшные. Я лежал рядом с ней и раздумывал на тем, чем бы мне ее утешить и сообразил, что я могу привести ей доказательство того, что Горгоне она не сестра.
Чургонцев. Ее сестры бессмертны.
Гамашев. Мой план ты ухватил. Но осуществлять его бессмысленно.
Чургонцев. Ну, естественно. Если бы ты ее прикончил, ты бы доказал, что она не бессмертна и, следовательно, Горгоне она не сестра, но мертвой-то что докажешь? А доказывать ты собирался не кому-то, а ей.
Гамашев. Нуждающейся в воодушевлении, в подбадривании… не в ударе чем-то железным по черепу. Она небезупречна, но цыпленка она мне приготовила. А я ей не праздник устроил, а язык показал… в Китае высунутый язык означает угрозу. Еще будучи в приподнятости, она хохотала и его шуточно высовывала – когда я притронулся к цыпленку и ощутил, что специями он напичкан. Она рассказала об их возбуждающих свойствах, высунула язык, сказала, что Китай, язык, угроза. Объедаться ее цыпленком я был не склонен.
Погребной. По вкусу не пришелся?
Гамашев. Для меня островат.
Чургонцев. Соизволь ты помучиться, но съесть, втертые в цыпленка возбудители тебя бы оглушили, ослепили, и ты бы повалился на ту женщину бездумной машиной, в слепоте и глухоте ее бы пронзал, твоя ладонь легла бы ей на лицо – не пасть женщине заткнуть, а чтобы по шевелению ее губ убедиться в том, что она не отмалчивается. Губы дергаются, мышцы лица сокращаются, благодаря ладони на ее лице ты это улавливаешь, действие специй не прекращается двадцать минут, тридцать, идет второй час, и губы шевелятся активней, сокращение лицевых мышц все резче… напрашивается допущение, что она уже не от удовольствия вопит, а о пощаде тебя молит.
Гамашев. Жанр твоего повествования – невеселая сексуальная сказка.
Чургонцев. Художественно я не одарен, однако и меня прорывает. Ладонь на губах… есть специалисты, которые умеют читать по губам. Но глазами! А на ощупь?
Гамашев. Поместив пальцы на чьи-то губы?
Чургонцев. Да. Под силу ли кому-нибудь определить, о чем говорит тот, чьи шевелящиеся губы находятся у него под пальцами?
Погребной. А уши?
Чургонцев. Какие уши?
Погребной. Уши специалиста. Если в уши ему ничего не вставить, он будет слышать, о чем ему говорят.
Чургонцев. Можно дать указание говорить про себя.
Погребной. При разговоре не вслух движения губ куда слабее. Нет, разговаривая про себя, содержательно не выскажешься. Я с женой сегодня попробую… прикрою ладонью ей рот и попрошу ее беззвучно мне сказать, кто же я для нее. Пуп земли? По вибрациям губ, похоже, выходит что он…
Чургонцев. Очевидность недостаточная.
Погребной. Смотрит она на меня преданно. Советуете не обольщаться?
Гамашев. В напряжении она тебя еще подержит. О предмете ее воздыханий она тебе когда-либо не проговаривалась? Если он кто-то из телевизора, тебе тревожиться незачем.
Погребной. Вороша прошлое, я вспоминаю фильм о море…
Чургонцев. С раздувшимися трупами?
Погребной. Они-то в кадре не плавали, а рельефный актеришко бронзовым телом волны пенил. Втыкался в них без доски. Картина, по-моему, американская.
Гамашев. Для какой возрастной группы?
Погребной. Отрываний голов в ней не происходило. Эпизод с инцестом присутствовал, но решен он был драматично – случившееся под покровом ночи в узкой постели никому не понравилось.
Чургонцев. Ни персонажам, ни зрителям?
Погребной. В заброшенную прибрежную хижину вселился старшеклассник. К нему с уговорами не уходить из школы приехала его родная тетя. Покоя она ему не давала, и он задумал ее вытолкать. Толкнул ее в грудь – она повалилась. Взметнула ноги! Он и груди коснулся, и между ног чего-то углядел – наклонился к ней уже на взводе, но основным у него беспокойство о ее здоровье было. Поведи себя она взвешенно, он бы одежду на ней не порвал.
Чургонцев. Тетя взглянула на него плотоядно?
Погребной. Сошлось несколько факторов…
Гамашев. Твоей жене он приглянулся до его совокупления с тетей или после?
Погребной. До. Укажи она мне на его симпатичность после, это бы оказалось для меня за пределами разумного.
Чургонцев. С Ларисой мы как-то пошли в кино и попали на боевик. Меня события в нем грешным делом увлекли, ну а она вся избурчалась. Что за дурацкий сюжет, какие глупые диалоги… я ей сказал, что если тебе неинтересно, ты можешь у меня пососать.
Гамашев. Публика бы ликовала.
Чургонцев. Сидевший на нашем ряду мужичок был безгранично поглощен происходящим на экране. К чему бы мы через пять кресел от него ни приступили, он бы к нам не повернулся. Ну, побаловала бы она меня… что тут крамольного? Но она посмотрела на меня обиженно.
Погребной. Понятливость не выказала.
Чургонцев. Чтобы ее распалить, я вздумал побродить в ней рукой, но от моего поцелуя колени у нее не разошлись.
Гамашев. Ты бы ее не целовал, а сразу же раздвигал ей колени – истинный чалдон так бы и сделал.
Чургонцев. Я не чалдон.
Гамашев. Но ты же из Барнаула.
Чургонцев. А в Барнауле по твоему разумению что, сплошь чалдоны?
Гамашев. А чалдон, по-твоему, кто?
Чургонцев. Типа полудурка.
Гамашев. Никак нет. Барнаул – это Сибирь?
Чургонцев. Это Алтай. Ну и Сибирь, да, Сибирь, и что с того?
Гамашев. А то, что чалдонами звались коренные сибиряки, осевшие там после того, как они бежали туда с берегов рек Чала и Дона. За вольницей от властей уносясь.
Погребной. За волей люди шли не с Дона, а на Дон.
Гамашев. Приходили на Дон и опрометью с Дона в Сибирь. Тех, кого в кандалы еще не заковали.
Чургонцев. В кандалах дорога тоже в Сибирь.
Гамашев. Вот мы все и связали… завязали узлом. Скатали в клубок противоречий. Какие у вас пожелания? Будем распутывать и развязывать?
Погребной. А помедлить нельзя?
Гамашев. Ну от чего же… наши головы до наших квартир нам нужно в сохранности донести. Не допустить их расплавленности. Шагая от вас, я забреду в магазин одежды – кепку погляжу.
Чургонцев. Соображение о кепке объявилось в тебе, когда ты о голове заговорил?
Гамашев. Мыслишка пойти по жизни в модной кепке пощипывает меня уже продолжительно. Я двигался к ее реализации полным ходом, но полный ход у меня не быстр… относительно самого себя я сейчас более реалистичен, чем некогда.
Второе действие.
В магазине одежды укатанная неурядицами продавщица Красникова и смотрящийся кем-то не от мира сего охранник Василевич.
Красникова. Отношения с ним я не возобновлю.
Василевич. Он получил то, что получил. Ты организуешь ему прекрасную проверку его душевных сил. И себя заодно испытаешь.
Красникова. На сладкое у меня теперь мандарины.
Василевич. Если ты настолько не можешь без мужчины, кого-нибудь себе подбери. Чувства между вами были?
Красникова. Строго говоря, не было. Я могу дождаться упреков в излишней скрытности, но излишне распространяться о нас с ним я не настроена.
Василевич. Вести нескромные расспросы я и не думал. Что мне, о постели тебя спрашивать… чего в ней такого найдешь? Секс – это истинная радость, лишь когда его мало. У меня как случалось – то пусто, то густо… чем реже, тем приятней.
Красникова. Мне секс жизнь никогда не отравлял. Он меня устраивал и с мужчинами, не очень красивыми. До того, как мой приятель из сети магазинов «Книжный лабиринт» свихнулся на почве пьянства, жару мы с ним задавали.
Василевич. С лица воду не пить.
Красникова. Лицо у него не подарок, но тело страшнее. Искривленное, синюшное, с выпирающими костями… но я сумела его уговорить не раздеваться при свете.
Василевич. А ему желалось выставляться перед тобой напоказ?
Красникова. Он подходил ко мне выпивши. Я уже лежала, а он на кухне долакает и ко мне в комнату – зажжет свет и все с себя сбрасывает. Смотреть на обнажающегося мужчину мне, как правило, в удовольствие, но не на него. И небезосновательно.
Василевич. Ну и что же ты с ним… разве не омерзительно?
Красникова. У него были свои сильные стороны. При исключительных обстоятельствах женщине и с уродом хорошо.
Василевич. Когда больше не с кем?
Красникова. Нет, когда урод – мужик.
Василевич. Ты и пьянство ему, как настоящему мужику, в достоинства записываешь?
Красникова. Пить надо уметь. Не доходить из-за выпивки до громогласных воззваний к Всевышнему. Мой Александр этого не избежал… завалится рядом со мной и исступленно бормочет. С типичной для него эрекцией. Я на него забираюсь, хочу его оседлать, а он меня сбрасывает, таращась на потолок, выпрашивает у Бога проявить к нему снисхождение и милосердие… явные нелады.
Василевич. После выстраданных просью наказание иногда смягчается.
Красникова. Кем, Богом?
Василевич, не ответив, удаляется. Красникова стоит, прохаживается, размышляет. В магазин заходит Гамашев.
Красникова. Чем могу вам помочь?
Гамашев. Мне бы кепку.
Красникова. Кепками мы не располагаем. Для вас это не проблемный момент. Ножом в спину мой ответ для вас не стал?
Гамашев. Еще один день без кепки я протяну.
Красникова. С водкой-то конечно.
Гамашев. Чего с водкой?
Красникова. От вас пахнет. Вы все время слегка не трезвы? Я к тому, что, когда вы заходили сюда в предыдущий раз, от вас тоже попахивало.
Гамашев. С того раза прошло месяца четыре. И вы меня запомнили?
Красникова. Вы мне чем-то, наверное, показались. Друг другу нам есть что сказать?
Гамашев. Я скажу вам, что я пил не водку, а пиво. Прийти к вам под водкой было бы волнительней, но я возможность встречи с такой соблазнительной женщиной не предвидел.
Красникова. А вы ловелас.
Гамашев. Ловылас. Мой знакомый грузин говорит «ловелас» через «ы» – я, говорит, ловылас… «слесарь» он произносит правильно.
Красникова. Он слесарь?
Гамашев. Учеником слесаря он был строптивым, а освоив профессию, уже не гоношится. Категорично притух.
Красникова. Но на женщин искр хватает.
Гамашев. Его женщины не из разряда леди.
Красникова. Опустившиеся?
Гамашев. Других ловыласу не завоевать. Вы сами-то не пьете?
Красникова. Сама-то нет, но если запах алкоголя идет от мужчины, я…
Гамашев. Не осуждаете?
Красникова. Возбуждаюсь.
Гамашев. Вы женщина не банальная.
Красникова. Я Татьяна.
Гамашев. А я Борис.
Красникова. А он Александр. Бухал он безудержно, но обслужить меня он мог. Поэтому у меня в мозгу и зафиксировалось… то, что я вам поведала.
Гамашев. Если от мужчины разит выпивкой, он вас не обязательно удовлетворит. По мерке вашего Александра вы всех не меряйте – он такой, а…
Красникова. И он теперь не такой. Во всяком случае, не со мной.
Гамашев. Он вас оставил?
Красникова. Он бесцеремонно переметнулся от меня к Господу Богу. Без вмешательства дьявола тут не обошлось. В нашу последнюю ночь Александр обмолвился о подозрении, что наиболее мощно у него стоит, когда он спит. Но у тебя и сейчас стоит больше некуда, сказала я. Значит, я сплю, сказал он. Александр спит… он не спит! В его пьяной башке что-то перемешалось и обратно в том же порядке не собралось! А у нас с ним был счастливый союз…
Гамашев. Внебрачный?
Красникова. Расписаться я ему предлагала.
Гамашев. И что же он сказал?
Красникова. Ни слова не проронил. В отключке он в тот миг не находился – стоял у раковины и краны крутил. Подбирал приемлемую для него температуру воды.
Гамашев. Руки помыть?
Красникова. За те пять минут, что я проторчала около него, он ни к чему так и не приступил. А возможно, я чего-то и проморгала… я же на него то посмотрю, то не посмотрю, он-то, как изваяние, ну а меня тряхануло, кому же придется по душе, когда ты говоришь о замужестве и понимаешь, что ты здесь некстати. Наслаждаться особенно нечем!
Гамашев. Меня терзают смутные догадки.
Красникова. На чей счет?
Гамашев. Да на ваш, на ваш… мне видится, что выйти замуж за кого-то не слишком поганого вы бы не отказались.
Красникова. Я могу об этом только мечтать.
Гамашев. Моложе тридцати вы не выглядите… а для женщины тридцать – это уже почти сто.
Красникова. Ваш подсчет мне не нравится. Положительные эмоции вы им в меня не вдохнете! Для чего вам вздумалось меня расстраивать? Чужие функции на себя вы берете! Меня тут и без вас есть кому задеть! И в окружающем мире, и в магазине – молоденьких кошечек наше начальство ставит работать днем, а меня задвигает в ночную смену, что объясняется мною тем, что их заботят наши доходы. Кто придет днем – поглядит на точеных милашек, которые очаровывают. Способствуют продажам. Кто заявится после одиннадцати – взглянет на меня!
Гамашев. Глядеть на вас совсем не страшно.
Красникова. Спасибо… но вы не покупатель.
Гамашев. Кепку бы я купил.
Красникова. Кепку, треуголку… в такое позднее время если какой-нибудь кадр и заползет, то не за покупками.
Гамашев. А чего вы же открыты?
Красникова. Политика руководства. Я в нее не вдумываюсь. Мы сможем поговорить с вами на одном языке?
Гамашев. О тревоге за будущее?
Красникова. О посеребренных луной влюбленных, что обрели себя, сойдясь. Жена или постоянная партнерша у вас имеется?
Гамашев. Я живу без раздоров.
Красникова. Ни с кем не жить – то еще удовольствие… чтобы вам было от чего отталкиваться, я скажу вам, что вы мне не неприятны.
Гамашев. Дома, за чашкой остывающего чая, я ваше признание обмозгую.
Красникова. Ну а вообще-то я вам… как?
Гамашев. Мне приходилось теперь и более мерзкое общество. Вероятно, я вам нагрубил, но от вашей на меня волны… от вашего смывания моей почвы… от вашего того, что ваше… я заговариваюсь! Ваш на меня наскок… наскок! Как у девушки с лошадью. Куцая девочка держала за узду бокастую лошадь. Когда я проходил мимо них по бульвару, девочка мне в лицо бросила, что если вы не дадите моей лошадке на питание, она ударит вас копытом.
Красникова. Девочка худенькая, а лошадь толстенькая?
Гамашев. Для обхватывающего замера ее туловища рулетка понадобится пятиметровая.
Красникова. Порядочная какая девчонка…
Гамашев. И лошадка порядочная!
Красникова. Девчонка ее не объедает, вот она и раздалась. Что девочка выпросит, идет у нее на лошадь – не на собственные прихоти. Девчонка ей наверняка и тренировки устраивает. Лошадь, ничему не обученная, по приказу копытом не засветит.
Гамашев. В меня она махнула. Не гривой махнула… от живота до груди копыто прошло по мне вскользь. Лишь покраснение осталось.
Красникова. А пониже бы и…
Гамашев. Было бы сокрушительно! И никакая девочка никаких слов лошади не говорила! Она на меня без малейших указаний прогневалась.
Красникова. Вас же предупреждали. Не дадите – ударит… лошадь невоспитанная, необученная, но умная феноменально!
Гамашев. Предоставьте мне судить о ней самому. Умная ли она, дурная… величие человека в том, что лошадям он не мстит.
Красникова. Безоружным на лошадь не набросишься. Затопчет!
Гамашев. Большое желание привести к ним легавого и прояснить, с чьего же разрешения они там расположились и кого ни попадя атакуют, во мне засвербило, однако посвербило и отошло. Девочка… лошадка… чего мне на них хищника напускать?
Красникова. На такое они не нагрешили.
Гамашев. Тощенькая девочка и без того была бледной, а подойти к ним некий правоохранитель, тут бы и лошадь побледнела. Неестественно! Людям, чтобы неестественно побледнеть, надо помереть, а лошади и мертвыми не бледнеют – если она все же побледнеет, то здесь что-то воистину неестественное! Сверхнеестественное!
Красникова. Сверхъестественное.
Гамашев. Сверхъестественное – это что-то являющееся тем, что сверх естества, ну а сверхнеестественное – это что-то, что сверх не-естества, то бишь что-то, что гораздо фантастичней и поразительней. От моей логики у вас нигде не затрещало?
Красникова. С толку я не сбита.
В магазин заходит Константин Дедунов – облик у него подзаборный.
Красникова. Идите к нам.
Дедунов. Благодарю, что не гоните.
Красникова. Но вам нужно будет поддержать нашу беседу. О естестве и о не.
Дедунов. Что за не?
Красникова. Не-естество. Оно для вас что?
Дедунов. Я сейчас на вас брошусь.
Красникова. Чего?!
Дедунов. Я так ответил на ваш вопрос. Битье морд и поножовщина для меня – не-естество. А естество для меня то, что я запутался.
Гамашев. Насколько?
Дедунов. Ни жилья, ни работы.
Гамашев. Весомо. И как намереваетесь выбираться?
Дедунов. Через работу. Найду, у кого-нибудь из сослуживцев займу и чего-нибудь сниму.
Гамашев. А в данный момент вы что, по вокзалам?
Дедунов. По подъездам. В Москве, если код подъезда подглядишь, на ночь всегда устроишься. Москва – город гостеприимный. Подкинуть мне работенку никто из вас не удосужится?
Гамашев. А профессионально вы кто?
Дедунов. Я зоотехник.
Гамашев. Профессия у вас для Москвы не топовая… вы приехали в Москву, по специальности работать думая?
Дедунов. В Москву я последовал за дамой моего сердца. Прочувствовав в себе готовность уговорить ее вернуться обратно.
Красникова. На Таймыр?
Дедунов. Южнее.
Гамашев. Ваши уговоры на нее не подействовали?
Дедунов. В Москву она вросла… но жизнь непредсказуема. Вилки остры. Демоны улыбчивы.
Гамашев. Вам они широченным образом улыбаются.
Дедунов. Удача нет, а они да – порода у них глумливая. Подпихнут на меня прохожего, и он в меня воткнется, после чего то, что висит у меня на груди, в меня вопьется. На груди у меня медвежий коготь.
Гамашев. Он вам… для подчеркивания ваших достоинств?
Дедунов. Я мужчина невзрачный. А что у меня внутри и что у меня на груди, кто увидит? Майка у меня без выреза… когда вы услышали, что я зоотехник, вам о чем помыслилось? Не о медведях же?
Красникова. О свиньях. Ну о коровах… до правды наши мысли не дотягивают?
Дедунов. Подходят к ней не вплотную. Опасаются что ли…
Гамашев. Вы не нагнетайте. Не нервируйте… даже если вы занимались медведями и срезали с какого-то из них коготь, для нас-то вы чем опасны?
Дедунов. Ничем. Надуманная проблема!
Красникова. Но вы… не копытце, а коготь откуда-то заимели.
Дедунов. Щекотливая тема! Медведи… кто они мне, медведи? Профилактикой заболеваний золотых рыбок можно обеспечить себя поосновательней.
Красникова. А с медведями что? Хрен бы с медведями?
Дедунов. В хрене лизоцим. Белковый фермент. Антимикробный барьер.
Красникова. И с вашими познаниями вы без работы?
Дедунов. Я выйду на нее хоть завтра. У вас для меня какая найдется?
Красникова. Такую, чтобы отвечала вашему уровню, у нас в магазине… диплом вы в Москву захватили?
Дедунов. Не привез.
Красникова. А трудовую книжку?
Дедунов. За всем этим мне необходимо в мою Саратовскую губернию ехать. В принадлежащее мне жилище с душем и батареями. Приеду и уезжать не захочется.
Гамашев. Вы знаете, что дома вам будет хорошо и при этом не едете?
Денунов. Не еду. По подъездам здесь мыкаюсь…
Гамашев. Для меня это дико.
Дедунов. Вы поймите – дома мне будет не полностью хорошо. Комфорт сопряжется с поддавливаниями и покалываниями из-за того, что женщину, которую я люблю, я не только не возвратил, но и всех попыток не предпринял. Я к ней заходил, ее убеждал, она говорила мне убираться, и я от нее выходил, с новым набором увещеваний возникал перед ней вновь, с тем же плачевным исходом спускался от нее на лифте, она воспринимает меня негодующе. Сейчас так, а в перспективе… зачем заранее сдаваться? Я к ней еще похожу, и червь сомнений в ней зашевелиться – не он ли мой суженый, не им ли мне следует загореться. В конечном счете она меня не обматерит… я к ней. Огромный плюс в том, что мне есть к кому.
Дедунов уходит.
Красникова. Сумасбродный товарищ.
Гамашев. Организм витиеватый, не одноклеточный – с его потенциалом ему в моем пошивочном цеху делать нечего. В нем бы он его, как полагается, не использовал.
Красникова. У вас собственный цех?
Гамашев. Владею не я, а управление на мне.
Красникова. Ко всеобщему недовольству?
Гамашев. Со хозяином, что надо мной, мы друг на друга не огрызаемся. Что обо мне думают работники, они держат в себе – если бы высказались, я бы пресек. Я не деспот, но моей пехотной дивизией я командую твердо.
Красникова. Вы и меня к пехоте причислите?
Гамашев. Ну а кто вы? Вы – продавщица. У меня бабы шьют, вы тут для кого-то торгуете, и к каким войскам мне отнести, к космическим? Вы – пехота… на войне она – пушечное мясо, а на гражданке – бесцветная масса, которая трудолюбиво копошиться и сколачивает для серьезных людей состояния.
Красникова. Не для вас же…
Гамашев. Я не наверху, но я тоже руководитель. В сопоставлении с вами я, дорогуша, посолидней.
Красникова. Мужчина и должен быть влиятельней его женщины. Предположите, что я уже ваша. Приступа тревоги не случилось?
Гамашев. Персональная ответственность за него лежала бы на вас.
Красникова. Но его не было?
Гамашев. Что бы вам сказать… нефть добывается. Доллар растет…
Красникова. Пусть что хочет, то и делает! Я говорю вам о нас.
Гамашев. Неконтролируемо говорите. Где ваш разум? Он вам добрые советы никогда не дает? Я и намека на это не почуял. Перед тем, как переть на меня с чувствами, вы не сообразили, что вам обо мне нужно что-нибудь узнать – о моих привычках, причудах. Зарываюсь ли я в книги, швыряю ли об стены бутылки.
Красникова. В квартире?
Гамашев. Не допью и брошу. Чтобы допить не захотелось.
Красникова. Мой Александр, на что он сильно пил, и то бутылки в квартире не колотил.
Гамашев. Но он-то завязать с алкоголизмом не стремился.
Красникова. А вы… вы утверждали, что пили пиво. Алкоголики пиво презирают.
Гамашев. А пивные алкоголики? С ними вы еще не жили?
Красникова. А они что? И они до чертиков надираются?
Гамашев. Выпив поллитра водки и высмотрев на бутылке свое отражение, ты замечаешь, что оно нечеткое. После бутылочки пива четкость твоего отражения смутной не будет. Но это после первой. После четырнадцатой взглянешь и… покрутишь бутылку и… никакое отражение не отыскивается. Словно бы тебя нет! Ты был бы рад всякому, самому плывущему, самому кривому отражению, но оно, как ни ищи, на глаза не попадается.
Красникова. Опыт у вас грустный.
Гамашев. Не чрезмерно. Для кого-то быть не в кондиции обычное дело, но не для меня – я себя этим не перегружаю. У меня в подчинении женщины. Чтобы не ударить лицом в грязь, мне пристойней появляться перед ними не косым и не с бодунища.
Красникова. К вашим женщинам вы пристаете?
Гамашев. Я же с ними трезвый. Кого как, а меня трезвость принуждает существовать по принципу умеренности. Напившись, я бы с ними повольничал, но выпивку и работу я не совмещаю.
Красникова. Вы выбрали лучшую жизнь.
Гамашев. С высокого постамента я бы спустился…
Красникова. Так вы что? Набираете обороты или не набираете?
Гамашев. Обновиться я бы не возражал… в моем танке мне отчасти горьковато.
Красникова. Шоколадку мне вам туда принести?
Гамашев. Танкист вышел продышаться. В танке лежит нетронутая шоколадка. А танкист не дышать ведь пошел, он поспешил за девушкой, что шоколадную плитку ему просунула – она-то по-детски думала, что угощу солдатика шоколадом, дежурство ему скрашу, а он почувствовал в ней столь нужную ему доброту и летит за девушкой, как за посланной ему провидением… не отвергая возможности овладеть.
Красникова. Без спросу?
Гамашев. Солдатик молодой, безрассудный… поэтому с шоколадками поосмотрительней.
Красникова. Вам бы я ее дала.
Гамашев. И бежать?
Красникова. Сближаться. Шоколадку вам в руку, а свою руку вам на спину… если бы я вас притягивала, вы бы меня не отодвигали?
Гамашев. На грудь я бы вам надавил.
Красникова. Как бы отпихивая, но… в действительности-то что?
Гамашев. Не хочу конкретизировать.
Красникова. А я скажу вам прямолинейно. Я бы ушла из-за вас в декрет.
Гамашев. Прилива энергии из-за вашей прямоты я не словил… может, останемся друзьями?
Красникова. Вы что, стушевались? А от чего? Что вас от меня отворачивает? Я же не демоническая красавица, чтобы передо мной подрагивать – я типичная, безвредная женщина, которая мечтает о семье, об уюте… чем я не для вас? Почему вы подумываете, что я для вас не предназначена?
Гамашев. У меня о вас обрывочные сведения.
Красникова. Вам требуется полная раскладка? Какую сосала соску, в какую ходила школу, с какими мальчишками играла на переменках, с какими…
Гамашев. Вы играли с мальчишками? Не в мужском туалете, случайно? В «Миленькая, замри», в «Миленькая, позволь тебя раздеть» – я в школе учился, я не забыл.
Красникова. В вашей школе попадались такие девочки, что совершенно без стыда? И вы у вас в туалете на них пялились?
Гамашев. Меня старшеклассники не впускали. Когда я сам стал учащимся старшей школы, глядеть в туалете стало не на что.
Красникова. Перевелись охотницы наготой светить?
Гамашев. Я их там не заставал.
Красникова. Но совались в туалет с ожиданием…
Гамашев. Посещал его чаще, чем мне было надо.
В магазин заходит прилизанный, пребывающий в взвинченности Шабанов.
Красникова. Добрый вечер.
Шабанов. Где у вас рубахи от «Армани»?
Красникова. Вы сказали, рубахи…
Шабанов. Ну, рубашки. Если я выразился по-простецки, вы меня что, за чушку приняли? За хмырину среднерусскую? У тут Москва, а я, предполагается, еще утром гусей на Белгородчине пас? А я, любезные, с «Аэропорта»! Не с аэродрома, а с района «Аэропорт». В нем я с рождения. Когда-то и улыбчивым был… сейчас, когда я сильно улыбаюсь, у меня ноют зубы. Рубашки от «Армани» вы мне покажете?
Красникова. Вы их у нас не найдете.
Шабанов. Не завезли?
Красникова. У нас не фирменный магазин «Армани».
Шабанов. Вижу, людей вы не любите… я о них тоже много знаю. По другим, по себе, в плохом расположении духа я относительно идеала котирую себя низко. Чувствуя нутром, что на моей могиле никакая береза не приживется.
Гамашев. Вкопайте пластиковую.
Шабанов. С листочками из алюминия? А к надгробию будет приделано чучело ворона! Ветерок, перезвон, неподвижный ворон… у пришедших на мою могилу масса впечатлений возникнет.
Красникова. Судя по вашему виду, вы хвораете лишь морально.
Шабанов. Физически я, как дуб. Физически! Не умственно!
Гамашев. Это никто не оспаривает.
Шабанов. И даже не вздумайте… сегодня я кое-кому рожу уже начистил. Шел по Якиманке и смотрю – тонкая пачка денег лежит. Ну, понятно, что кидок, рассчитано на придурков… но я ее поднял. Из чувства противоречия. Меня окликают, и подошедший мужик говорит, что деньги обронил он, что отдавай, я возвращаю, и он молвит, что в пачке было больше. Иной бы безвольно замямлил, а я не растерялся и проорал: я что, на лоха похож?! Но ты же поднял, пробормотал он. Вот мы и поглядим, кто от этого выиграет, крикнул я и влепил ему четко в подбородок. Подскочивший сообщник навел на меня пистолет, но я попер на него грудью, пистолет у него вырвал и опять кулачищем со всей дури в подбородок… деньги остались у меня.
Гамашев. Вы их заработали.
Шабанов. Они грязные. И я задумал на что-нибудь грязное их и потратить – перепихнулся со шлюшкой, купил билет на выступление популярного певца, вечерком заполз к вам. За «Армани».
Красникова. Прочие бренды вас не заинтересуют?
Шабанов. Да я моду не отслеживаю… что на слуху, то и спросил. Вы замужняя женщина?
Красникова. А вам-то…
Гамашев. У него пистолет.
Шабанов. Я с ним не расстался. Из соображений безопасности вам следует мне не грубить.
Красникова. Я вам не нахамлю, но и задабривать вас ничем не стану. Было бы иллюзией думать, что если вы вооружены, вы меня так разом добьетесь.
Шабанов. Участь быть подвергнутой насилию вам не грозит. Не стоит и возиться… я нисколько не собираюсь к чему-то вас принуждать! Я осведомился о вашем семейном положении, а прочее пошло не от меня – это вы разговор в ту плоскость повернули. По собственной инициативе! Мои понятия о порядочности надругаться над женщиной мне никогда не давали, но я и с пистолетом никогда не ходил… с ним власть повыше, чем без него. Под дулом пистолета вы бы мне, наверное, не сопротивлялись. Подонком я прошу меня не считать! При том, что вспылить я могу, осознанно кого-то унижающим я себя… не видел, а сейчас не исключаю. И кто же мои базовые ценности сокрушил? Вы, дамочка! Вы задали мне направление, о котором я и не задумывался.
