Петр Альшевский
Гибрид Игл-Пиг
Жмудина. Добиваясь беспомощности, накачивал бы и накачивал.
Лукинский. Подобной низостью я себя не замарал. Этого просто не потребовалось.
Жмудина. Уложил ее и без выпивки?
Лукинский. Со мной она не легла, но передо мной она села. На корточки.
Жмудина. И ее рука потянулась к твоей ширинке.
Лукинский. От действий она не воздержалась. Заправила его в рот и с ухудшившейся дикцией промолвила: «Я – вампирша. Живым он от меня не уйдет».
Жмудина. Не ты, а он.
Лукинский. Я подумал, что она мне его прокусит до абсолютной нереальности последующего оживления. Я не сомневался, что она его на хрен прикончит!
Жмудина. А какое у твоего члена сложение?
Лукинский. У нее во рту он был… скукоженным. Вообще он у меня, когда встанет, довольно упитанный. Будучи отпущенным из ее рта, он чуть ли не ниткой повис.
Жмудина. За столь вычурный юмор эту мнимую вампиршу ты не побил?
Лукинский. Она воспользовалась моей прострацией и безнаказанной удалилась. Член я сохранил, но заноза в моей психике осталась. Феноменально! Столько от этого страдал, а сейчас, кажется, возбудился. Настоятельно предлагаю мне дать!
Жмудина. Куда?
Лукинский. Куда Ева Адаму давала. О каком-то особом сексе между ними попадавшиеся мне источники не упоминали. Нетрадиционность лишь в том, что они не на кровати это делали.
Жмудина. В сад он нас не выпустит.
Лукинский. А разместиться на полу он нам не воспрепятствует. Ты на него заваливайся и, если пол холодный, мне скажешь.
Жмудина. А сам ты его не попробуешь?
Лукинский. Ты обязана мне подчиняться! Я мужчина с эрекцией!
Жмудина. (ложась на пол) У таких психованных мужиков она долго не держится.
Лукинский. На то, чтобы он за наш акт зачет нам поставил, нерастраченных сил у меня хватит. Ты просекаешь, как я к тебе приближаюсь?
Жмудина. Пружинисто.
Лукинский. Моя пружина натянута…
Действие девятое.
В Комнате Любви Кобова и Полыгалов.
Кобова. И кто же нам с тобой ответит, где спрятался дедушка?
Полыгалов. Чей дедушка?
Кобова. Домовой. Если дом тут не новый, в таких домах они водятся. Нам ему не покричать?
Полыгалов. Чтобы и он в порнозаписи засветился? Двое сношаются, а возле них расхаживает кто-то нечеткий: по форме человек, но весь из себя призрачный. Просматривающие запись мастурбаторы на это глядят и просто диву даются… я эту услугу нашему порнографу не окажу. Корявый секс между нами он получит, но суперфильма с домовым у него не будет.
Кобова. Отирайся около меня домовой, я бы ему сказала: «иди ко мне». Я за свободу нравов.
Лукинский. Тебя-то дурным течением накрепко захватило, но домовой подляжет в кровать, в которой и я лежу.
Кобова. Когда он к тебе прижмется, ты узнаешь себе цену. Я думаю, период обороны у тебя не затянется.
Полыгалов. И я позволю домовому поступить со мной по своему усмотрению? Имея ресурсы для защиты, спокойно дам ему меня подпортить? Да я ему самому всю задницу разорву! Руками! В ягодицы ими вцеплюсь и в разные стороны как дерну! С треском!!!
Кобова. А со мной ты… свою дружбу со мной ты возобновишь? Я баба бойкая, но ты меня напугал… я и в моих наркотических кошмарах настолько никогда не пугалась. Незачем мне было о домовом брякать.
Полыгалов. Без тебя я бы о нем не подумал и не сорвался. Однако хладнокровие я восстановил. В сексе я тебя не обижу.
Кобова. А наш тюремщик, он после секса нас не сразу отключит? А то я после секса в себе не замыкаюсь. Не прочь после него поговорить. У меня и до смешного доходило!
Полыгалов. Ты о чем-то распространяешься, а заезженный тобой мужчина подле тебя валяется без чувств?
Кобова. Меня потянуло заговорить о взлелеянной мною фантазии – о раздаче героина по карточкам. Случаются дни, когда все точки закрыты, и ширяющийся народ в муках бродит. Создавая угрозу для обывателей. Без дозы ведь ум за разум заходит… чтобы прохожие гуляли безбоязненно, правительству нужно ввести героиновые карточки и в специальных местах их государственно отоваривать. И речь не о халяве. Если точки открыты – покупай за свои, ну а если был рейд и нигде ничего не купишь, то для поддержания правопорядка уж соизвольте нам выдать. Моя инициатива идиотской тебе не кажется?
Полыгалов. Я бы законодательно ее провел.
Кобова. Она и по мне ничуть не пуста. Переспавшему со мной парню меня бы зауважать, но он закричал: «Ах! Ты принимаешь героин! А я кувыркался с тобой, не предохраняясь!». Сексуальный кайф со мной он словил, а затем такая нехорошая сцена возникла. Я на него даже обиделась.
Полыгалов. В последующем его здоровье на спад не пошло?
Кобова. А кто его потом видел? Для меня он в прошлом остался.
Полыгалов. А мне секс с тобой только предстоит… ты анализы на разные заболевания, надеюсь, недавно сдавала?
Кобова. Ты же со мной не без презерватива спать будешь. Через эту резину мои микробы к тебе не пробьются.
Полыгалов. Тот вход я для них перекрою, но они на тебе где угодно – на животе, на руках, в дыхании… завтра у меня крайний срок. Не отдам заказчику сделанный ему гарнитур, он до новоселья его не перевезет и перед гостями облажается. Приобрести в мебельном что-то взамен он успеет, но это же продукция поточная… он хотел эксклюзив. Он – господин, привыкший удовлетворять свои желания! Меня он, если я мебель ему не передам, моим же стулом чуть позже забьет. Нет… а для тебя да. Я сейчас помастурбирую и сразу же в тебя. От твоей заразы мне полечиться выгоднее, чем в моей мастерской с раскроенной башкой безвременно кончаться.
Действие десятое.
Свободных мест за столом уже много, однако Малышев и Денисова сидят за ним рядом.
Денисова. В мой день рождения он мне позвонил. Но не поздравил.
Малышев. Всего лишь спросил: «как дела»?
Денисова. Рассказал, что на личном фронте у него все образовалось. У него теперь девушка попристойнее меня – с ней, выходя в люди, стыда он не чувствует.
Малышев. Он тебе это в твой день рождения сказал?
Денисова. Услышав это, за ужином с родителями я позволила себе коньяку. С папой два раза чокнулась и пошла к себе подаренные сапоги вновь на свои толстые ноги натягивать. Родителям показалось интересным снова меня в них увидеть. Мама мне их в фирменном магазине присмотрела, а папа затем съездил и купил. Он у меня широкий… когда он был еще не облезлым, женщины на него гроздьями вешались. Но брак он зарегистрировал с моей мамой.
Голос. Она его недвижимостью привлекла?
Денисова. Добротой покорила. За тридцать семь лет со дня свадьбы повода разочароваться в ее душевных качествах у него не было.
Голос. Если молоко мне не нужно, корову я не дою.
Малышев. Вы стремитесь нас убедить, что женская доброта вам не нужна?
Голос. Временами мне, знаете ли, нужно такое, что… сейчас мне нужен от вас самый простенький секс. Вы понимаете, что вы последние? Мое предприятие не носит законченный характер исключительного из-за вас. Подустали мы все… решим же дело поскорее и счастливо разойдемся.
Малышев. Ваше незримое присутствие нас будет смущать. Считайте меня несовременным, но публично заниматься любовью мне претит. На себя бы я наплевал, но меня волнуют чувства этой девушки. Еще при первой встрече мой взгляд притянувшей. А по ходу знакомства и где-то в сердце шевеление вызвавшей.
Денисова. Тебе я скажу, что и я к тебе… не как к кому-то, ничего для меня не представляющему.
Малышев. Я тебе понравился?
Денисова. Сильно.
Голос. Вашей симпатией друг к другу я тронут. И за секс между вами спокоен. Да пройдет он между вами, дети мои, в мире и согласии!
Действие одиннадцатое.
Малышев и Денисова в Комнате Любви.
Денисова. Ты яйца в коробочке покупаешь?
Малышев. С открывающейся крышкой. В ней десяток помещается.
Денисова. Такую беру и я, но за сутки до моего попадания сюда я зашла в магазин, где яйца продавались в пакетике.
Малышев. В нем их десять?
Денисова. Я покупала десяток, и мне его дали. Вернулась домой, пересчитала и… их оказалось девять.
Малышев. Не доложи они в коробочку, это было бы заметно.
Денисова. В ней ячейки.
Малышев. О яйцах ты стала говорить, чтобы хоть о чем-то?
Денисова. Обмолвившись о них, я поняла, что лучше бы я молчала… у меня уже на втором слове возникло желание прикрыть руками свой рот.
Малышев. Протяни твою руку ко мне.
Денисова. И ты ее возьмешь?
Малышев. По моим понятиям, если женщина кому-то очень мила, он от соприкосновения с ней не отказывается. Упустит случай и потом будет претензии к себе предъявлять. Но тебя я не неволю. Я скорее всю жизнь здесь в заключении просижу, чем до тебя без твоего соизволения дотронусь.
Денисова. Я тебя хочу.
Малышев. Так мне к тебе… дозволяется?
Денисова. Мы имели несчастье повстречаться в обстоятельствах, которые для нас роковые… секс нас освободит, но он же нас и разлучит.
Малышев. Этого допустить мы не вправе. У нас разгорается настоящая любовь, а мы каким-то сексом ее изничтожим?
Денисова. Переспим и памяти о нашей встрече лишимся. Тюремщик заверял, что никаких воспоминаний о произошедшем тут у нас не останется.
Малышев. С нами бы он поступил, как и с остальными, но мы его упросим… по-прежнему быть с нами ангелом.
Денисова. А он им был?
Голос. Я не помню. В чем я показался тебе ангелом?
Малышев. Без вас мы бы друг друга не увидели.
Голос. Сошлись вы у меня. Привез я вас сюда для повышения своей потенции, а способствовал вот чему… приложил руку к такому, что ангелом уже называют. Я порнограф, но я не оспариваю, что жить нужно ради добрых дел…. относительно вас я замыслы, возможно, поменяю.
Денисова. Мы были бы вам ужасно благодарны!
Голос. Творить возвышенное в ущерб низменному – удел сильных. Мужская сила меня покинула, но если я поведу с вами настолько по-божески, она может влиться в меня с неожиданной стороны… по указанию Свыше.
Малышев. Оттуда вас абсолютно точно наградят. За сделанное вами хорошее ничем плохим вам не отплатят.
Голос. Да не должны бы… двери я вам открою. Выйдете из дома – ступайте по дорожке направо. Выберетесь на шоссе, знайте, что в город тоже направо. Я иду открывать.
Денисова. До города машину поймаем?
Малышев. Я оплачу.
Денисова. Милый ты мой…
Малышев. В городе есть, где погулять.
Денисова. Конечно, погуляем. Не сразу же нам сексом заниматься.
Малышев. В принципе, чего нам этот секс…
Денисова. Ничего! Милый ты мой…
Малышев. Девочка ты моя…
Конец.
«Не понимать не возражаю»
Первое действие.
В офисе с хромированной мебелью трое в костюмах пьют пиво: снедаемый неудовлетворенностью Чургонцев, удерживающий хлипкое самодовольство Гамашев и гладкий здоровяк Погребной.
Погребной. Приятное ты пиво принес.
Гамашев. Премиум-класс. Словно бы по рецептуре небесной лаборатории сработано. Ругать его все равно, что богоборствовать.
Погребной. С кем ты сейчас встречаешься-то?
Гамашев. Я не слишком большой знаток женщин, но если я на какую-нибудь из них навалюсь, меня будет не сбросить.
Чургонцев. Но у тебя кто-нибудь есть или ты себя целиком себе посвящаешь?
Гамашев. Ты, Ваня, скоропалительно не суди. Появилась работа с заработком, появится и женщина ей под стать. Вы продолжаете за какие-то слезы вкалывать в этой пресной конторе, а я ушел от вас в никуда, но уже востребован. На супервитамине сижу!
Погребной. В витаминный бизнес тебя занесло?
Гамашев. Функцию супервитамина для меня выполняет мой повысившийся оклад. Когда тебе начинают платить больше, это жизнедеятельность, знаете ли, взбадривает. А занимаюсь я не витаминами. Пошив трикотажа на «Измайловской» контролирую.
Погребной. У вас там фабрика?
Гамашев. Ближе к неофициальному цеху. С системным подходом… что означает нечеловеческий труд в тесноте и без условий, но на современнейшем оборудовании. Трикотажные машины у нас сугубо из Японии.
Чургонцев. А работники китайцы?
Гамашев. Народишко у нас разный… и с островов попадаются. С таких островов, которые я даже не знал, что открыты.
Погребной. Женщин-то полно?
Гамашев. Да сплошные они. К одной кудрявенькой я как-то подхожу и спрашиваю: «Тебе сколько лет?». Двадцать пять, отвечает она. Сколько?! – кричу я. Она говорит, что просто проверяла, внимательно ли я на нее смотрю. Ей оказалось под пятьдесят. Не двадцать пять, не подумайте – двадцатипятилетние у нас на производстве пятидесятилетними не выглядят. Вас занимает, почему я к ней подошел и спросил о ее возрасте? Она не справлялась с полагающимся объемом, и я намеревался подвести ее к самостоятельному осознанию того, что ничто не вечно, удаляться на покой когда-нибудь приходится… я деликатный управляющий. Тончайшие состояния души мне известны не по наслышке. А у вас здесь что происходит? Какие общие впечатления?
Чургонцев. Ад. Вот наши общие впечатления. И мои, и его – общие. В нашей огромнейшей фирме у кого угодно поинтересуйся – любой тебе тоже самое скажет.
Погребной. Помимо руководящего состава.
Чургонцев. На корпоративном небосводе их звезды взошли высоко… а наших чего-то не видать.
Гамашев. Переходите вслед за мной в организацию поменьше. С вашим стажем шестерками вы в ней не будете.
Чургонцев. А что наш стаж? Кем мы были-то? Что десять годов проработай шестеркой, что пятнадцать… нас только шестерками и возьмут.
Погребной. При метании костей шестерка – максимальное число.
Чургонцев. Твоим наблюдением ты в кого из нас успокоение пытаешься внести? В меня или в себя?!
Погребной. Я против криков… я за свободу предпринимательства. Соображаешь – заколачиваешь. Кто смышленей, тот и успешней. Наши боссы хозяйничают над нами, Борис рулит в его трикотажном цеху, я думаю, и нам с тобой поднапрячь ум вполне бы время. Что пропитанное жидкостью не загорится без другой жидкости? Мокрое сено без бензина.
Чургонцев. В торговлю крупными партиями бензина нам не влиться. А торговать по-мелкому – это бензоколонка… если бы не разливать, а заведовать, я бы призадумался. Что-то конкретное у тебя для меня есть?
Погребной. В ничтожном количестве.
Чургонцев. Ну, ты говори, не скрывай, что там у тебя. Где твоя бензоколонка?
Погребной. На выезде в Тверскую область. Но ты разумей вот что – на парчовой подушечке тебе ключик от нее не поднесут. Тебе следует ехать и кому надо доказывать, что ты им подойдешь. Кто с тобой будет говорить, о чем тебя будут расспрашивать, я не в курсе. Человек, занимавший интересующую тебя должность, дела сдал, но нашли ли ему замену, до сих пор ли ищут… с той работы он уехал отчаявшимся.
Чургонцев. А он кто?
Погребной. Стабильный середняк. Учился на ветеринара. Отложил диплом и пошел в бизнес. Вступил в бой за сверхприбыли. Вышел из боя покалеченным.
Гамашев. Голову проломили?
Погребной. Руку отрезали. Ему говорили не подписывать какой-то контракт, но он не прогнулся и… снизив запросы, далекую бензоколонку под свое управление взял.
Гамашев. И что же на ней заставило его отчаяться?
Погребной. На ней раз за разом останавливался заправляться малогабаритный грузовичок. Везущий на убой бродячих собак.
Чургонцев. А он учился на ветеринара…
Погребной. Об этом он и думал. В обслуживании не откажешь, бензин, если тебя платят, полагается наливать, душа разрывается… и действует на мышление. Его мысль пошла в предсказуемом для него направлении. Сохранившейся рукой он вынул из портфеля лежавшую в нем дубинку и отходил ею заливавшего топливо живодера, не слишком глядя, по каким местам он бьет.
Чургонцев. А живодер? Отбивался?
Погребной. Нет.
Гамашев. Кричал?
Погребной. Молчал. С первого же удара повалился и прочие принимал уже в новом для себя статусе распластавшегося молчуна.
Гамашев. Подмоги ему не было? Живодеры разве ездят по одиночке?
Погребной. Из кабины выскочил и второй.
Гамашев. Он и его дубинкой?
Погребной. Ногами. Потеряв руку, он уделял ногам повышенное внимание – кун-фу изучил или что… рукой он пивную бутылку подбрасывал, а ногой ее перерубал. Дубинку он носил лишь формально.
Гамашев. Он состоявшийся мужик. Собак-то выпустил?
Погребной. А ты думаешь, почему он отчаялся? Потому что кого-то избил?
Гамашев. Мне представляется, он разочаровался от того, что эту группу собак он освободил, но других-то не спасти, и в масштабе повсеместной ловли его усилия тщетны. Нащупывание ответа у меня не задалось?
Погребной. Все возможные варианты ты не продумал.
Гамашев. И что же я упустил?
Погребной. Покусывание.
Гамашев. Выпущенные им собаки его искусали?
Погребной. Вывалились взвинченной гурьбой и с лаем накинулись. Защищался он интенсивно, разорвать себя не дал, но ты только вдумайся, как ему было досадно.
Гамашев. Даже в голову не укладывается.
Чургонцев. О его злоключениях ты откуда узнал?
Погребной. Он троюродный брат моей матери. Об обстоятельствах, что предшествовали его отчаянию, он прошипел мне в среду, когда я журналы ему завозил.
Чургонцев. Собачек он, понятно, возненавидел.
Погребной. Он шипел не поэтому. У него проблемы с горлом – доктор вообще запретил ему разговаривать, но со мной он перемолвился. Горло у него не замотано. Если бы собака его прокусила, я бы это увидел. Чрезмерно распереживался и навалилось… журналы я отвез ему автомобильные. Книг у него нет, а при вынужденном перерыве в трудовой деятельности чего-нибудь почитать неплохо. Я эти журналы от сердца не оторвал – надоели они мне. Смотрю на крутые тачки, смотрю, но у меня-то самого такой роскоши никогда не будет.
Чургонцев. Насчет никогда ты повремени. Резкий материальный прорыв мы с тобой еще сделаем!
Погребной. В ближайшее время он категорически не предполагается.
Чургонцев. А в надлежащее? В то, которое придет, которое наступит, мы старались, мы вкалывали, и наше время настало!
Погребной. Сказка про серого бычка. Другое название этой сказки – американская мечта.
Чургонцев. Подлейшая выдумка для поддержания энтузиазма у рабов… она и у нас в компании прижилась.
Гамашев. Касательно рабства ты говоришь понаслышке. Поработав в моем цеху, ты бы уразумел его непосредственно, и от твоей язвительности бы избавился. Двенадцатичасовой рабочий день в непроветриваемом помещении тебя бы из нее вывел. Дисциплина жесточайшая, перекуры недопустимы, я, как надсмотрщик, прохаживаюсь и приглядываюсь – увижу на чьем-то лице какое-то чувство и сразу же скажу, что работе вы отдаетесь не полностью, никаких выражений лица, помимо напряженно отсутствующего, у вас быть не должно, по долгу службы я учиню тут что-то чрезвычайное! Не по столу кулаком, не за шкирку из помещения – я спою для вас меланхоличный романс! Об уволенной женщине, которая своей нерадивостью на нищенское существование была обречена. И романс я исполняю… и работа кипит!
Погребной. Качества организатора у тебя бесспорны. Романс-то современный?
Гамашев. Века девятнадцатого. Слова в нем устаревшие, но для понимания они легки. Негромко напоешь и продолжать устраивать выволочку уже лишнее. Вы не допускаете, что пива я принес маловато?
Чургонцев. Заливаясь пивом, тоску не победишь. Ну, посидим мы с тобой… по пути к метро добавим…
Погребной. Если я долго смотрю на схему линий метрополитена, это не означает, что я в Москве случайно и чужой.
Чургонцев. Ты перебравший, но не приезжий. А я родился не в столице.
Погребной. Ты из Барнаула.
Чургонцев. Я из него. Ты словно бы ждал, чтобы об этом сказать. Дать по мне уничижительный залп. Но я нисколько не смутился… глаза я от тебя не прячу. Лебедь, когда он плывет, голову держит высоко.
Гамашев. У плывущего лебедя голова чаще всего под водой. Под ней он постоянно чего-то ищет – я так догадываюсь, что рыбу.
Чургонцев. Под пиво ты нам рыбу не доставил.
Погребной. Или икорку. Мы бы ее и без хлеба уговорили.
Гамашев. Притащи я вам килограммовую банку икры, вы бы не чувствовали себя со мной равными. В Барнауле ты появился на свет недоношенным?
Чургонцев. Зачем спрашивать, если ты знаешь. И к чему о таком вообще упоминать…
Гамашев. А ты не комплексуй. Ты не думал, что твои преждевременные роды были спровоцированы желанием твоей мамы поскорее подарить тебе жизнь?
Чургонцев. Возможно. Почти наверняка… жизнь – великое дело, считала она. Дети получат от меня жизнь и заживут, как в раю, будут наслаждаться каждой прожитой минутой, мне мама казалась вечно насупленной и чем-то удрученной, но не будь она внутри оптимисткой, она бы ни меня, ни мою сестру не родила.
Гамашев. Сестра у тебя в Барнауле?
Чургонцев. С пятнадцати лет в эксплуатации.
Гамашев. В сексуальной?
Чургонцев. В трудовой. С каких пор она спит с парнями, я вам не отвечу, а работает она с пятнадцати. Я говорил ей, чтобы она училась, но она мне сказала, что иметь собственные деньги ей надо прямо сейчас. Сколько ни получу – все мои будут! Путем нехитрой арифметики я пытался ей втолковать, что, если взять следующее десятилетие, ты, отработав его без образования от и до, заработаешь за этот период порядком меньше, чем если бы ты потратила пять-шесть лет на учебу и пошла работать лишь затем. С квалификацией! Без нее до серьезных зарплат не дорасти. Из продавщиц и гардеробщиц не выбраться. Для ее наставления кучу усилий я прилагал. Неэффективное выделение энергии.
Погребной. У твоей Кати ты бываешь?
Чургонцев. Я уехал и не возвращаюсь. Барнаул растаял, как сон…
Гамашев. Он в тебе навсегда. Куда бы ты ни приезжал, ты сходу прикидываешь, похож ли данный город на Барнаул.
Чургонцев. Недавний отпуск я провел в Хорватии, на курорте. На Барнаул не похоже. Проводить сравнение и утверждать, что где-то поднебесье, а где-то преисподняя, я не возьмусь, но похожести я не увидел.
Гамашев. С Ларисой ездил?
Погребной. Лариса теперь не с ним. Слезу по этому поводу мы уже пустили. Лариса осталась на сцене, Иван отправился в зал… Лариса! Я тут! Я Иван! Из семидесятого ряда!
Чургонцев. Я ее не зову. На тормоза я нажал! И ей нет скажу, и всем… после Ларисы я в спектаклях, где разыгрываются страсти между мужчинами и женщинами, не задействуюсь. Мой храм любви превращен в руины… тобою, Лариса. Чмокни меня в задницу, Лариса! Скорее, чем к тебе, я назад в Барнаул по шпалам пойду!
Гамашев. Стремясь к обустройству личной жизни, ты понес тяжелые потери, но все не так критично – твои разногласия с Ларисой проявились еще при мне, и порвать с ней отношения тебе полагалось, едва их установив, однако и кроме Ларисы женщин здесь бродит несчитанно. Они для тебя!
Чургонцев. Я выбыл на длительный срок. По битому стеклу змея не ползет.
Погребной. А кто у нас змея, ты змея?
Чургонцев. Я покрупнее, но и черепки моих расколоченных привязанностей, что разбросаны вокруг меня, они повнушительней бутылочных осколков. Каждая женщина – тайна! Неизведанная степь! И я в нее отныне не суюсь. Не орошаю ее шампанским и не закидываю влажными ломтиками ананасов.
Гамашев. Ты сходишь с ума.
Чургонцев. Сходить с ума благородней, чем намеренно с него сводить.
Гамашев. Лариса тебя сводила?
Чургонцев. Не свела… когда я начал падать, я сказал себе: «Перестань!» и вопреки ее задумке выпрямился.
Погребной. Переваливающийся на волнах кораблик после крена выправлялся, выправлялся, но потом перевернулся.
Чургонцев. Потонул?
Погребной. Не вынырнул.
Чургонцев. Хочешь так реагировать – реагируй. У меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться с подлостью твоего нутра, выплескивающего желчь не в разговорах за спиной, а в открытую.
Погребной. Но это же не подло.
Чургонцев. Ну, считай, что ты порядочный, прямой, что твои твои слова о перевернувшемся кораблике ты произнес лишь по дружбе… иные задачи тобой не ставились. Передай своей жене, что я, как твой друг, смотрю на ее существование с тобой без энтузиазма. Потому что ты, вероятно, какой друг, такой и муж. От семейного счастья голова у нее не кружится?
Погребной. Она со мной уживается. Без особых подъемов, правда…
Чургонцев. Ветер гонит по дороге два тлеющих окурка. Они друг к другу удивительно близко!
Гамашев. Ветер сейчас, говорят, со Средиземного моря идет.
Чургонцев. По радио слышал?
Гамашев. Включил и вермишель быстрого приготовления поедал. На упаковке написано, что в составе того, что в ней, должна быть тушеная осетрина.
Погребной. Была?
Гамашев. Я не знаю, какова она на вкус.
Чургонцев. Подобные надписи – это мифотворчество. Осетрину они положат! Саму вермишель бы положили!
Гамашев. Вермишель в ней лежала. Настолько грубый обман производители не допускают. Разумная осторожность им присуща.
Чургонцев. Женщины из твоего цеха готовкой для тебя не занимаются?
Гамашев. Идея возникала, но провалилась. Таджикская девушка с веселым лицом пожелала подкормить меня их национальными кушаньями, и к исходу того дня я принялся во всеуслышание сетовать на живот. У меня в нем не то чтобы покалывало – сильнее боли я в жизни моей не испытывал! Без промывания я бы издох! Да и после него ночь была тяжелой… метался по постели и думал, почему же меня, отчего же, не из-за интриг ли? Таджикской работнице личность начальника непринципиальна, ее зарплата и положение ни при ком не улучшится, но ее же могли подговорить – с выплатой аванса, с дачей уверений по окончанию моих мучений озолотить… едва жар у меня спал, я додумался, что при покушении яд бы ей вручили поубийственней.
Погребной. Ножи на тебя кто-то точит?
Гамашев. Несправедливо судить о моем окружении мне бы не хотелось. Пролить на кого-то из них неожиданный свет было бы желательно, но девушка с утра божилась, что ей для меня никто ничего не передавал и ингредиенты, составляющие ее блюдо, она приобрела на рынке, где всегда отоваривается.
Погребной. У кого? Нет ли тут цепочки – заказчик, продавец, девушка… которая сама, возможно, заказчицей и является.
Гамашев. Она исполнительница.
Погребной. И заказчица! По телефону заказала продавцу достать подпорченный продукт, затем пришла на рынок и купила его, как вполне пригодный, с чем-то его пережарила и подала тебе. Не убить, а предупредить.
Гамашев. О чем?
Погребной. Хотя бы о гибельности твоих к ней приставаний. Чувства к ней тебя не переполняют, а помять ее в закуточке ты, видимо, любишь.
Гамашев. Любить не люблю, а полапать люблю?
Погребной. А кто из нас не такой?
Гамашев. Тот, кто из Барнаула. С телом любимой Ларисы он поигрывал, но с прекращением любви и к Ларисе не забегает, и прочих не щупает. Всем необходимым и без женщин обеспечивается.
Погребной. Ха-ха…
Чургонцев. Они мне ненавистны! Данное к ним отношение я, надеюсь, пронесу в себе до конца.
Гамашев. Ты поддался ложному взгляду. По части отсутствия связей с женщинами я сейчас твой побратим, однако возникни у меня что-то, дорожить этим я буду. Женская нежность мне требуется… и старость приближается – я бы и от пенсии отказался, найдись для мне женщина, мои заключительные годы душа в душу со мной прожившая.
Погребной. А что бы вас обеспечивало? Твои сбережения?
Гамашев. У меня их нет.
Погребной. Ну и что бы вы с ней ели?
Чургонцев. Он и его старуха ели бы друг друга. В склоках и скандалах выясняя подоплеку того, почему в доме у них шаром покати, а на столе объедки из больничной столовой.
Гамашев. Обязательно из больничной?
Чургонцев. Твоя старая ведьма будет тебя немилосердно пилить, отчего ты станешь подвержен приступам и попаданиям в больницу, где тебя, выслушав, пожалеют и разрешат приходить за объедками.
Гамашев. С такой бабой я бы дрался. Навалял бы бабуленьке по полненькой… вывел бы эту дрянь из строя.
Чургонцев. И тебе ее не жалко?
Гамашев. А чего она меня изводит?
Чургонцев. Она изводит тебя, лежа в постели. Из которой уже не встает!
Гамашев. Будучи покалеченной мною?
Чургонцев. Чтобы снять с тебя обвинения в избиении, я допущу, что ее организм надломился из-за разраставшейся в ней с детства болезни. Но убедил ли ты в этом вызванную ею милицию, мне неизвестно.
Погребной. Если он на свободе, то убедил.
Чургонцев. С три короба наплел, но вывернулся… ушлый малый.
Погребной. Он пенсию не получает, а с ее-то пенсией что? И она что ли от пенсии отказалась?
Чургонцев. Она, как он. Дай мне Господи спутника жизни и больше ничего мне не надо! К вынашивающим подобные мысли я бы применил принудительные меры медицинского характера. Пробовал бы, пока не поздно, спасти – прочистить мозги таблетками, уколами, окуриванием вразумляющими газами. Надышался и пошел!
Гамашев. Вешаться?
Чургонцев. На работу! Как бы по собственному желанию! Сидишь, работаешь, дуреешь, но не крайне. Сторонясь высоких порывов и погружений в последующее горе! Думал о дальних морских странствованиях, а угомонился на безводном пустыре. Здесь мне и могилу выкопают.
Погребной. Из могилы высовывается рука.
Чургонцев. С зонтом?
Погребной. И для чего зонт?
Чургонцев. От птиц. Пролетают над могилой и гадят! Но я держу себя с ними корректно – через проделанное мною отверстие ругательствами в птичек не харкаю. С выставленным зонтом цыкаю сквозь зубы гнилую слюну.
Погребной. Скачок наружу совершить не намереваешься?
Чургонцев. А меня разве кто-то ждет? Кого я сегодня увижу в моей съемной квартире?
Погребной. Организуй в ней пожар и увидишь пожарных. Ты им откроешь? Не решишь, что пусть идет, как идет?
Чургонцев. Я и без них потушу. Носясь в огне, скажу себе на повышенных тонах, что умирать я не желаю! Я в расстроенных чувствах, но смерти мне не надо.
Гамашев. Ты здорово повзрослел.
Чургонцев. Нельзя не признать… после долгих колебаний я постановил для себя, что мне следует жить. За счет честолюбивых замыслов! В инвестиционный холдинг я кладовщиком не наймусь!
Погребной. Тебя приглашают работать в холдинг?
Чургонцев. Мне не к спеху.
Погребной. Ну а зарплата тебя какая светила? Побольше нынешней?
Чургонцев. Изучив мое резюме, мне обещали одно, поговорив со мной в их офисе, озвученное по телефону предложение не подтвердили, я восседал перед ними красный, как рак.
Гамашев. Что-то с давлением?
Чургонцев. Вдобавок к тому, что красный, носом я еще и клевал… собеседование-то в шесть, а мы тут у нас с двух отмечали.
Погребной. Ты о прибавлении в семействе нашего шефа?
Чургонцев. Сын у него. Попробуй только не выпить! А собеседование не перенесешь! Ну вот я к ним и ввалился. Начал бодренько, но потом разморило.
Гамашев. Кем-то крайне неподходящим ты им не показался.
Чургонцев. Конечно…
Гамашев. Взять тебя кладовщиком они ведь согласились.
Чургонцев. Растормошили они меня этим… когда они для верности повторили, и я по пьяной лавочке разразился проклятиями, мне сказали, что вы обдумайте, при всей вашей склонности к напиткам в кладовщики вы нам годитесь, черная кошка между нами из-за ваших выплесков не пробежала… обходительные! А наш шеф – ублюдок! И сын у него ублюдок!
Погребной. Не в браке парнишка рожден?
Чургонцев. Да наверняка! О мальчишке я, ладно, не в теме, но шеф-то мерзавец… подгадал! У меня встреча, для моей карьеры архиважная, а он в именно тогда, видите ли, всех угощает!
Погребной. Пригубил бы для проформы и пошел. И шефа бы не обидел, и сам трезв – надираться-то он тебя не заставлял. Что до меня, я рюмку опрокинул и пораньше к жене, выполняя этим ее установку нигде, даже на работе, при возможности не задерживаться.
