Павел Николаевич Сочнев
Армия
Когда выезжали из ворот автопарка, навстречу попался прапорщик, который так и не нашёл баллон. То, что у него сейчас нет не только баллона, но и трансформатора, он узнает только на следующий день.
Когда настал следующий день, и прапорщик узнал насколько он беден (ни баллона, ни трансформатора), он прилетел к бане. «А мы что, мы то здесь причем? Мы не просили, не приказывали, не настаивали. Просто спросили и всё. Нет, даже не советовали. Да, это были мы, но к трансформатору не притрагивались. А кто крутил, тоже не запомнили. А разве в гараже могут быть какие-то чужие люди? В полковом гараже? У нас на КП таких не бывает. Это до чего же полковой гараж довели. А вдруг война? Да, прямо сейчас. А у нас трансформатора нет, да и исправность транспорта под вопросом, если невесть кто может зайти и взять что угодно. Благо, что американцы не знают… А если вдруг уже знают и этим пользуются? Ну, тогда точно диверсант был. Нужно бы Вам дисциплину то подтянуть. А то… Ну Вы и сами понимаете, чем это всё может закончится. Да нет, конечно никому рассказывать не будем. Но лучше бы дисциплину то того, поусилить бы.»
«Баллон? Какой баллон. Вот этот, в траве который? Да он у нас с самого начала валялся. Мы и внимания на него не обращали. Нафиг он нам? Пилили? Мы что, похожи на сумасшедших? Номер как у вас был? В журнале записано? Мы вообще номера не смотрим. Если бы он пропал, мы бы и не заметили, потому что, повторяем, он нам в хозяйстве ни к чему.
Вот доски у нас есть. Мы всё больше ими пользуемся. Откуда? Они у нас всегда были. Да, и сейчас тоже есть. Сколько? Четыре?! Сороковки? Ну, только из хорошего отношения к сослуживцам. Если спросят откуда, говорите, что с бани, мы подтвердим. Откуда у нас? Во-первых – это никого не касается, во-вторых – они всегда у нас были, в-третьих – в Охотске-2 ни у кого доски не пропадали, т.е. никакого криминала. Нет пострадавших – нет обвинения. Да дался вам этот баллон. Будете про него вспоминать, скажем, что досок никому не давали. Будете сами объяснять, откуда они у вас вдруг взялись.»
Негромко извергая проклятия, прапорщик с баллоном и досками удалился. И снова мы втроем пошли, каждый по своему, бесконечному маршруту, пытаясь увидеть и придумать то, что могло бы заменить нам безвозвратно утерянную фурнитуру. Очень сложно искать не что-то определённое, а то что может выполнять функцию. И нужно не только увидеть, но и придумать, как это использовать.
Дверцу поддувала мы заменили замечательной стальной коробкой. Очень удобно, вытянул на себя – тяга усилилась, задвинул – тяга уменьшилась. И золу выгребать не нужно – достал коробку, высыпал золу, поставил/задвинул коробку обратно. В этом месте печь стала более совершенной.
Кусок металла миллиметров 10 или 15 толщиной, должен был заменить плиту. Не абсолютно (точнее, совсем не) прямоугольный, покромсанный по краям газовой сваркой. Решили, что сия потеря не сильно ударит по хозяйству прапорщика. Ему же он (кусок) прямо сейчас не нужен? А может быть он совсем не заметит. До сих пор не знаю – заметил или нет. Колосники заменили четырьмя кусками рифлёной арматуры. Ну, как будто нас дожидалась. Там было больше кусков, но мы взяли только четыре. Зачем нам лишнее? А вот дверцу пришлось поискать. Точнее то, что её могло бы заменить.
Нашли какую-то самовареную, может быть даже ту, предыдущую, которую выкинули в начале. И, как обычно, ночью стали ваять. Я и Мишка ваяли, Лёпа смотрел, иногда засыпал. Но честно не лез с советами и под руку. Печь получилась, как и планировали – бесплитная. Со всеми прибамбасами, которые обычно бывают в русской печи. Но только она была похожа на русскую печь, вывернутую наизнанку. Топка с одной стороны, а под (слышали про подовый хлеб?) с другой стороны.
Сложная конструкция отвода дыма и тепла была придумана нашими усталыми и полусонными мозгами и реализована тут же. Придумывали, делали и продолжали двигаться дальше. Решали одни проблемы и порождали этими решениями новые. Не легче, не сложнее. Просто другие. Вот откуда появился сказочный Змей Горыныч! Ему голову отрубят, а взамен несколько новых вырастает.
К рассвету печь была если и не лучше, чем предыдущая, то однозначно больше. А под, который мы планировали заполнить голышами, проглотил то, что у нас было и не заметил. Вот она – следующая проблема. Чем заполнить каменку? Спать хочется, но некогда. Вот бывает же так – то не разрешают спать, то сам себе не можешь позволить. Постоянные жертвы обстоятельств.
Обходя территорию в поисках заменителей, на этот раз камней, обнаружили траки. Это такие куски гусениц тракторных, вездеходных или танковых. Эти были, однозначно, не танковые. Зачем в Охотске танки? Разобрали траки, подтащили к бане. Очень хорошая альтернатива голышам.
Во-первых, они точно не будут взрываться (некоторые неправильные голыши взрываются). Во-вторых, их можно уложить так, что вода из ковша, во время добычи пара, равномерно и одновременно будет по ним распределяться. Небольшой минус в том, что они могут заржаветь. Но это незначительный минус, потому что, чтобы полностью рассыпаться в оксид железа, им понадобится много лет. Возможно, даже десятки лет. А бани столько не живут. Да и служить нам оставалось недолго. Уже не годы, а месяцы. Поэтому, даже при самом плохом для траков раскладе, они переживут баню. Или прослужат дольше чем мы в арми. А то, что они металлические и ионы железа могут присутствовать в паре, я описал как дополнительное лечебно-профилактическое свойство нашего пара.
Единственный минус «оптимизации» печки был в том, что на ней нельзя было готовить. Поэтому пришлось сделать подобие маленькой полупечурки, полукамина на улице. Управились. Дембель стал ещё на месяц ближе. Мы не сильно рвались на смену, но и оставаться при бане, поводов не было. Лёпу забрали на смену. Я и Мишкой лепили какие-то проблемы, но то, что мы действительно нужны для бани было менее вероятно, чем то, что на смене мы действительно нужны.
Первым, кто возжелал попарится в «новой» бане, был начальник КП. Звание – майор, фамилию не помню. И нисколько не стыдно от этого, моей фамилии он тоже не помнит. Надеюсь, что не помнит. Он знал, что печку постигла перестройка и поэтому решил попробовать, чем новая парилка отличается от предыдущей. В полку он слыл любителем попарится. Знаете, бывают такие люди, которые не любят париться. Бывают такие, которые парятся. А ещё бывают любители. Это даже не любители, это мазохисты профессионалы. Они разогревают парилку до немыслимой температуры, колотят себя и таких же любителей вениками до потери пульса. Потом вываливаются полуживые, полуошпаренные и иногда, даже слегка почти обугленные. И утверждают, что это хорошо.
Предыдущая парилка майору понравилась. Она была не хуже, чем он видел до этого, в своей, полной трудностей и лишений гарнизонной жизни. Солдатом быть нелегко. Но быть офицером не легче и значительно дольше. Узнав, что печка переделана, он тут же решил проверить, о чём нас ротный и оповестил.
Майор немного переживал, что мы сделали парилку хуже и он, успев только один раз попарится (это как раз тогда, когда у нас обнаружили новую печную фурнитуру) больше не сможет получить удовольствие. Мы не переживали, что парилка могла стать хуже. На то, что она станет лучше, даже не надеялись. А то, что переделка была связана с улучшением, это была официальная версия. Не знаю (но очень хочется узнать) как в других странах, а в наших (СССР и Россия) официальная версия часто абсолютно не совпадает с причинами. У нас не совпадала.
Но что делать, дата и время «П» (парилка) назначено. Не важно, хорошо ли мы сделали печку в очередной раз, последствий мы (я и Мишка) не опасались. Если хорошо сложили, то раньше не демобилизуют и даже при бане не оставят. Если неудачно, то хуже, чем в наряды или на смену не пошлют, а если и заставят служить дольше, то очень не надолго, по сравнению с тем, сколько мы уже отслужили. А с моими выслугами я раньше Нового года даже не чаял и не надеялся. Т.е. лимит возможных угроз я исчерпал полностью.
К назначеному времени раскочегарили печку. В парилки дыма нет. Немного опасались, что он может там оказаться. Вода кипит, пар уходит куда-то в атмосферу. В общем, с виду хуже не стало. Решили плеснуть на траки воды. Ну, чтобы проверить мою теорию о том, что они нагреются, что вода равномерно и то что их тепла хватит на много.
Плеснули. А оттуда тишина. Так, лёгкий пшик и всё. Ни пара, ни тепла… Пипец, куда вода то делась? Что-то переделывать уже поздно. Совсем поздно. Осталось разобраться, куда девается вода. Чтобы проследить за путём или способом её исчезновения, набрали ковшик побольше и снова плеснули, внимательно вглядываясь/внюхиваясь в темноту каменки.
И опять. Лёгкий «пшик» и всё. А оно оказалось не всё. Пар получился сухим. И как даст нам, сверху вниз, по головам, ушам и спинам. Уши свернулись, ежики (это такой тип причёски солдатской) на голове моментально размякли, а спины припекло так, что горячо стало даже через гимнастерки.
Мы пулей вылетели из бани. Немного отдышались. Провели ещё один эксперимент. Быстро вылили на траки ведро воды. Ну такое количество воды, преобразовавшись в пар, так шарахнуло, что, останься мы в парилке, то были бы паровыми котлетами. Но мы не остались. Выскочили, дверь закрыли. Минут через десять вернулись, а в парилке ещё жарко. Очень жарко. И пару не видно, а если плеснуть на траки воды, то опять «пшик».
Итого: траки нагревались и генерировали пар. Очень хороший пар, много очень хорошего пара. Залить их было сложно. Залить, это когда камни, или в нашем случае траки, перестают превращать воду в пар и лежат мокрые. Наши, даже после ведра воды, оставались сухими и раскалёнными.
Сидим, ждём гостя. Майор пришёл, оставил несколько критических замечаний про неправильно подогнанные доски, не так навешанную дверь, отметил, что дым из нашей (банной) трубы идёт недостаточно быстро и высоко и т.д. Он был сильным специалистом во всех областях человеческой деятельности. Сам не делал (может быть даже не умел) ничего, но если видел кого-то за работой или что ни будь работающее, то тут же абсолютно беззлобно и бесплатно мог указать на дефекты, ошибки, промахи. Мог и указывал. Но никогда не показывал сам как надо делать.
Мы к этому уже привыкли и спокойно дождались, когда он зайдёт в баню. Зашёл. Стал раздеваться, не прекращая комментировать то, что могло бы быть сделано лучше. Типа вот это не так и неправильно, но как так и как правильно, он никогда не говорил. Хранил в тайне. Разделся на неправильных скамейках, развесил форму на неправильных крючках, открыл неправильно сколоченную и неправильно открывающуюся дверь в помоечное отделение, потянув за неправильно прибитую неправильную ручку.
Я с Мишкой сидели в кочегарке и слышали всю эту критику. Старались не смеяться. Потому что если засмеяться (я не умею смеяться тихо), то майор услышит. А он, всё таки- майор. И неизвестно какие гадости может для нас придумать. А нам совсем не нужны были дополнительные приключения – своих хватало.
Преодолевая неправильное всё, майор в конце концов оказался в парилке. Парилка была небольшой. Как хорошо, что полки мы сделали усиленными, рассчитанными на большое количество солдат или на меньшее количество, но более массивных офицеров. Не подумайте, что все офицеры были с излишней массой. Наш ротный и замполит, например, были вполне нормальными. Стандартными настолько, что, вероятно, когда стандарты писали они и были образцами. А этот тоже был образцом стандарта, но где-то на краю шкалы. Стандарты же описывают и то, что стандартом являться не может. Этот был описан, но не являлся.
Хотя, что я к человеку, извините, офицеру прицепился. Ничего плохого он мне за всю службу не сделал. Ничего более плохого, чем другие. Хорошего от него я тоже не помню. Офицер и офицер. Полок скрипнул. Майор продолжал рассуждать: «Сухо, светло, тепло, попробуем, что с паром». Слышим, что на каменку улетела порция воды. А оттуда тишина. Майор описал это поведение каменки почти не матершинными словами. Заодно мы узнали о наших анатомических отклонениях. Про руки, которые не только не прямые, но и… И про головы, которыми мы только есть умеем. Интересно, знаете ли, получить объективную непредвзятую оценку.
А майор в погоне за паром выплеснул ещё два ковша. Пар молча (так, наверное, атакуют волки) вылетел с траков, упёрся в потолок и начал сверху вниз заполнять парилку. Граница между паром и тем, где его не было была чёткой. Пар не нагревал воздух, он его замещал.
Очень скоро на пути пара попался майор. Пар вдарил по голове, завернул майору уши, и пошёл дальше вниз, нагревая парилку и обжигая майора. Три ковшика за раз – это много. Тем более, что часть объёма парилки была занята майором, не большая, но значительная. По рассказам мы знали, что майор любил парится и пар, но в этот раз роли поменялись – пар любил майора. Любил, вероятно, сильно, потому что майор попытался встать, чтобы спуститься пониже, но под самым потолком было ещё жарче. А может быть и больнее.
Французы так готовят стейк с кровью – раскаляют сковородку, немного насыпают крупной соли и кладут сырой стейк. «Un, deux, trois, quatre, cinq», быстро переворачивают, снова: «un, deux, trois, quatre, cinq» (Это по-ихнему – раз, два три, четыре, пять) и всё. Стейк готов. Парилка – это не сковородка, здесь переворачивать не надо. Здесь сразу со всех сторон может прожарить, кроме задницы, на которой сидишь и подошв, которыми за пол держишься.
Майора прожарило. Он как-то стремительно пересчитал два уровня, которые отделяли его от пола. Знаете, такое – шлёп, скрип, шлёп, скрип, бум. Через некоторое время: «Чёрт!» (Высказывание переведено с общепринятого русского языка на редко используемый литературный). Не знаю, чем он открыл дверь парилки, но судя по звуку, головой. И тут же её закрыл. Может быть экономил пар. Да что его экономить? У нас его было достаточно. Или отгородился от пара, чтобы он его не добил. Тогда второй раз он парится не полез, хватило одного раза. И веником он не успел воспользоваться. Потом он научился пользоваться парилкой. Лил понемногу и не часто.
Как оказалось, про сухой пар он только слышал, но ни разу не видел. Увидел, попробовал, понравилось. Конечно, без критичных замечаний не обошлось, потому что если бы он делал, то сделал бы не так, а совсем по-другому, потому что так неправильно. Как правильно мы не узнали. Он никому никогда про правильно не говорил.
Потом, когда нас, меня и Мишку, снова поставили на смену, а меня ещё и иногда в разнообразные наряды, нас, поштучно, иногда привлекали к подготовке бани. Вероятно, опыта натопить, и подготовить у нас было больше, чем у других. Случалось, что дежурившие с нами офицеры, особенно те, кто в ночную смену, просили для них протопить баню. Ну, чтобы после смены в баньку и домой, отсыпаться. «Протопить? Да без проблем!» И один из нас уходил растапливать/протапливать. А когда она нагрелась, ведь нужно же проверить, все ли правильно? Хорошо ли протопилась? Достаточно ли горяча горячая вода? И так ли холодна холодная?
Возвращался, тот кто растапливал, обычно часа через полтора. Довольный, распаренный и чистый. И почти сразу же вспоминал: «Я кажется поддувало не закрыл. Всё вытянет, баня остынет». Что делать? Для проверки и устранения отправляли второго. Второй возвращался минут через сорок. Тоже чистый, помытый, довольный. Ну офицерам тоже оставалось. Точнее, когда приходили они, всё было готово. И парилка, и вода. А сгорела баня уже тогда, когда мы были на гражданке. Восстанавливали ли её или, в очередной раз, забросили, я не знаю. Но про этот период остались самые хорошие воспоминания. В том числе, что однажды у меня получилось построить печь. Не совсем у меня, ноя тоже участвовал. Участвовал много. Не буду утверждать (из за природной скромности), но мне кажется (я даже уверен), что больше всех. А это значит, что если придётся ещё раз, то у меня может получиться сложить печь. А жизнь, она такая непредсказуемая…
Короткие истории
В один из «баннододелочных» дней, когда баня уже была построена, а на смену нам не хотелось, сидели мы возле бани и вдруг начинает выть сирена. Мы, я и Мишка, продолжаем сидеть. Сирена продолжает выть. Беспрерывно, громко, длинно. И вдруг мысль: «А вдруг это война?». Сигнал то боевой. А сирена продолжала выть. Мы сначала шагом, а потом с ускорением двинулись в сторону КП. К КП уже подбежали. Забегаем, а там… Гомон, суета нездоровая, громкие истеричные команды, планшет дальней воздушной обстановки разрисован проводками.
Планшет дальней воздушной обстановки – это то, что нам передают из дивизии. Сами мы пока не видим, но можем подготовится. Подготовится к тому, что сейчас вот-вот… Ну, не прямо сейчас, а минут через пять наши точки увидят, а ещё минут через десять их, вероятно, не станет. А нас не станет минут через двенадцать. А через Тихий океан к нам тянутся маловысотные скоростные цели – это ракеты. А чуть выше ракет толпой идут самолёты и при подлёте к Охотскому морю начинают разделяться. Часть – в сторону Петропавловска, часть – на Магадан. Большая часть так и пройдёт над нами, куда-то дальше на материк, в сторону наших сел, нив и городов.
А несколько штук, как-то слишком прямо идут и если не отвернут никуда, то прямо к нам и прилетят. И истошный крик: «Товарищ подполковник, на нас идут!». А что в таком случае должен делать солдат РТВ ПВО? А ничего не должен делать. Я не к тому что ничего не делать, сидеть и ждать. А к тому, что не должен. Всё что он должен, также, как и весь наш полк – успеть сообщить. Так же как и дневальный – успеть крикнуть и дальше что хочешь, то и делаешь. Или быстро убегаешь, или также быстро и героически пытаешься погибнуть.
Тогда мы ещё не выполнили своей миссии. Мы не сообщили, а убежать уже хотелось. Куда ни будь в лес. Подальше от КП, которое однозначно разнесут. Так как оно было закопано и из чего построено, то могло защитить только от стрелковых видов оружия. А всё, у чего калибр больше чем 7,62, если и не пробьёт, то, по любому, обрушит.
Из оружия у большинства только противогазы. У меня с Мишкой не было и противогазов. Но мы честно заняли свои места согласно расчёту. Мишка сел за датчик, я – за свою роту. А на офицерской галерке нарастал накал страстей. Со скоростью автоматных очередей по «городам и весям» разлетались сигналы. Полк требовал от точек включить всё, что можно было включить.
Вдоль всего побережья крутились радары. Большие и маленькие, исправные и неработающие. Неработающие – это те, которые крутиться могут, а посылать сигналы и принимать – нет. Но они крутились. Всё, что могло крутиться и качаться, крутилось и качалось. Но точки ничего не видели. А вражеские самолёты и ракеты уже вошли в зону действия. Нам их передали, а мы их не видим. А с дивизии летят требования отчётов. А нам нечем отчитываться. И уже к чёрту отчёты, мы все погибнем, а «мёртвые сраму не имут». И пора бы исповедоваться… А тут из дивизии сигнал: «Тревога учебная». И сразу тишина. Пропали самолёты с планшетов. Ну, не пропали, просто дальше лететь не стали. И ракеты замерли, и вообще всё замерло. И стало спокойно, но как-то не хорошо. Как будто бы обманули. Мы поверили и, может быть, были уже готовы. Кто быстро бежать, кто героически остаться. А тут на тебе. Ничего себе шуточки. Так бывает и не только в армии.
А на дембель я ушёл раньше Нового года, даже раньше, чем самые заслуженные, которые должны были уйти раньше всех. Иду такой покурить, а тут кто-то из телефонистов: «Давай по комсомольской путёвке дембельнёмся». Почти сразу же объяснили – соглашаешься ехать по комсомольской путёвке, тебя демобилизуют и под присмотром офицера увозят. Ну, куда ни будь. А там, обычно, ты нафиг не нужен. И организация так и пишет про тебя, что приехал, молодец, но в данный момент, предприятие в услугах добровольца не нуждается. Считают, сколько стоит билет до дома, дают деньги и всё – ты совсем свободен.
Прикольный вариант. «А когда?», «Через неделю.» Через неделю, это хорошо, потому что первая партия, которую называли нулевой (Ноль – это тоже цифра) должна была улететь только через месяц. Согласился.
И так это случилось быстро и неожиданно, что даже дембельский альбом не сделал. Дембель должен (как часто я должен, но не делаю) подготовить (ушить, обшить) себе форму, сделать дембельский альбом. Не купить, а именно сделать. А дембельский марш выдавать в эфир не должен. И более того, его выдавать было нельзя под страхом… Не помню, чем стращали, но это разгильдяйство пресекалось и, в конце концов, было прекращено.
Дембельский марш радистов, это набор букв, который звучит как музыка. Многое из того, что мы считаем ритмом или музыкой, может быть переведено на язык азбуки Морзе. Например, то, что хлопают болельщики, может быть передано как МУХА. Непонятно? Тогда напевами: «Маа-маа, у-не-слоо, химичите, ай-даа». Так понятней?
А дембельский марш это вот так:
Номер номер есть филимончик
Есть филимончик синее номер
Синее синее синее номер
Синее есть филимончик номер…
Такой был у нас в части. У меня где-то в блокноте записан. Морзянка – это музыка для тех, кто её не знает. Также, как и иностранные песни. Всё в ней музыка – и музыка, и слова. Но как только начинаешь понимать иностранный язык – всё. Теряешь что то, после чего мир уже никогда не станет прежним. А хорошая (пока не понимал) песня становится какой-либо глупостью или пошлостью. Или оставаясь хорошей, заставляет думать. Она становится другой. И гармонии, когда и слова, и музыка были музыкой, уже не будет.
Исключением могут быть некоторые отечественные песни, когда и слова, и музыка музыкой не являются и не несут никакого смысла. Вы можете возразить, что все слова несут смысловую нагрузку. Соглашусь, но растянуть смысл одной бессмысленной фразы на 5-10 минут песни, радостно её повторяя и лишь иногда разбавляя, реально бессмысленными куплетами – это искусство. А может быть я просто постарел? И это обычный конфликт отцов и детей?
Но продолжу про дембель. Ушивать, обшивать форму и готовить альбом было можно, а выдавать в эфир дембельский марш – нельзя. Нельзя было даже просто звуком его пропищать, без выхода в эфир. Что же меня тогда понесло на КП. Кстати и на КП мне появляться не рекомендовали. Пришёл, не ради того, чтобы в очередной раз испытать судьбу и не ради того, чтобы нарушить правила. Пришёл, чтобы выдать марш в эфир. Иногда наши безобидные желание пытаются ограничивать запрещениями. Нельзя только из-за того что просто нельзя. Вот такие «нельзя» для меня непонятны и я их как нельзя не воспринимаю.
Сел за датчик, представился: «Я 86-ой». Чтобы знать с кем общаешься, мы сами себе придумывали номера. Потом это разносилось по полку и точкам, и радисты знали кто и с кем общается. Номер радиста в эфире- это не есть открытый текст. Офицеры на это «Смотрели сквозь пальцы». Спросил у точек – доложат ли о марше. Вы знаете, как приятно, когда все точки пропищали, что не доложат. Все. Сразу. И в эфире наступила тишина.
Дембельский марш – это недолго. Вероятно, меньше минуты. А потом – благодарности и добрые пожелания. Всё зашифрованными кодами и сочетаниями, непонятными не только американцам, но и нашим офицерам. А им и не надо. Американцам, потому что нефиг нас прослушивать, а офицерам – «зачем вам это знать».
И ведь не доложили же. Спасибо вам однополчание. А через тридцать лет, Сашка нашёл меня в «Одноклассниках» и знаете, что написал? «Здравствуй, товарищ 86й». Надо же, запомнил! Мало, а как приятно. Нет, это не мало – это много!
А я довольный и окрылённый – обратно в роту. С Мишкой ещё давно мечтали: «Идёт снег. Его немного. Ещё нет сугробов, но земля уже белая. А мы такие, в дембельских ботиночках – хрум, хрум по снегу. А из динамиков – «Прощание славянки». А мы такие – хрум, хрум».
А вечером обычный развод и мы все, которые завтра на самолёт (два рядовых и три сержанта) – в наряды. В строю смех: «Товарищ старший лентенант, они же завтра улетают», «А если самолёта не будет?» А на следующий день самолёт был. Но за полчаса до нашего выхода объявили учебную тревогу и все, с кем мы хотели попрощаться (привыкли всё-таки) убежали на КП.
Я подозреваю, что тревогу тоже объявили в честь нашего отъезда. Мне вообще приятно внимание, а вот такое, так вообще. Даже не знаю, чем оно вызвано было и за что нам такая честь.
И мы по пустой, вымершей части – хрум, хрум дембельскими ботиночками. Падает редкий снег, небольшими хлопьями, а мы – хрум, хрум. А Сергей, который заведовал клубом (наш одногодка и радист, попал после учебного взвода в клуб, там и остался. Он на гражданке художником был) пустил по громкой «Прощание славянки». Ему не разрешали, а он включил. Спасибо. И с КП Барыга прибежал. Он на полгода младше. Прибежал попрощаться. Дезертировал на время. И вот мы такие идём, «Прощание славянки» звучит, снег падает, а мы хрум, хрум.
А самолёт был, но была ещё и трёхдневная очередь, потому что самолёты три дня не летали. Откуда у меня взялось ораторское мастерство? Очень не хотелось возвращаться в часть, не из-за нарядов, а чтобы не доставлять удовольствия взводному. Воззвал к согражданам, которых мы в течение двух лет, не зная сна и покоя, охраняли и в конце концов охранили. Попросил их снизойти к нам и не допустить поругания над нашим светлым желанием свободы. Не помню, что говорил дальше, но толпа снизошла. И всё. И «Прощай Охотский край, прощай туманы, море, сопки. Мы будем вспоминать тебя, Охотский край порою…»
Охотск, я знаю, что ты меня не помнишь. Не за что меня помнить, у тебя много таких было, а я тебя помню. Ты у меня был один. Мне есть за что помнить – за армию, за «подлипку», за однополчан. Они могли бы быть где угодно. Но так сложилось что всё это со мной случилось в Охотске – 2. В Советской Армии, в в/ч – 03218 А.
Обложка подготовлена автором.
Фото шеврона РТВ ПВО СА, взято из открытых источников
