Павел Николаевич Сочнев
Армия
Топор с первого удара застрял в промороженном чурбаке. Мы его загнали колуном глубже, потом раскололи. Ну, не чурбак, а топор. А топор так и остался в чурбаке. Перекурили и продолжили «переносить тяжести и лишения…». Опытным путём отработали следующую технологию колки – если три раза ударить колуном в одно и то же место чурбака, то на четвёртый раз чурбак развалится на несколько поленьев. Бить можно было и обухом, и лезвием, с четвёртого раза чурбак, от безысходности, всё равно развалится. В общем, с заданием справились.
По утверждению сержанта, мы были самым шамшистым выпуском. Быстро научились и хорошо сдали выпускной экзамен. После экзамена, когда принимающие офицеры решили, что мы уже готовы встать на защиту дальневосточных рубежей, сержант предложил им показать, как быстро мы можем принимать морзянку.
Как быстро – это сколько знаков в минуту. Не помню, на какой скорости мы стали делать непозволительное количество ошибок, но офицеры ушли восхищёнными. А через несколько дней наш учебный взвод прекратил существование по причине перевода нас на боевое дежурство. Как итог, привезли меня в армию в начале ноября, а уже в мае мы стали радистами и оказались на дежурстве, а сержант вновь погрузился в нирвану, ожидая своей демобилизации. Он подготовил нас и параллельно подготовил себе замену.
Часть ребят отправили на точки, другую часть (и меня) оставили в полку. Тех, кого оставили в полку, разделили по двум сменам и раздали наставникам. Я попал к Кедру. Я помню фамилии и имена, но для того, чтобы случайно не нарушить закон о конфиденциальной информации, а именно – не предать гласности сведения о событиях, фактах и обстоятельствах частной жизни, не буду их (имена и фамилии) упоминать.
Кедр слушал самую дальнюю точку. На второй день и я её слушал, а ещё через несколько дней он только расписывался в журнале за то, что принял смену и за то, что её сдал. А однажды на КП зашли дембеля. «Служите, как мы служили». Спасибо, однополчане, за доброе напутствие. Если доживу, то и я так когда ни будь скажу. Если доживу/дослужу.
А на душе тоскливо – служить ещё почти полтора года. На планшете планшетисты рисуют дембельский самолёт цветными стеклографами. Взлетел, пролетел, ушёл с зоны видимости полка. Но у нас есть планшет Дальней Воздушной Обстановки. А на нём самолёт долетел до Хабаровска. Из Хабаровск несколько раз в сутки летает самолёт до Южно- Сахалинска. А с Южного до дома – всего несколько часов. А я в Охотске ещё полтора года…
В головных телефонах: «Пилик – пилик». Повернув голову к передающему радисту: «Ответь – пять». Ну, т.е. слышу я свою точку. Хорошо слышу.
Дневальный
Кто такой дневальный? «Дневальный по роте назначается из числа рядового состава. Разрешается назначать дневального по роте из числа сержантов и старшин, проходящих военную службу на воинских должностях солдат. Он отвечает за чистоту и порядок в помещении, сохранность находящегося под его охраной оружия, шкафов с пистолетами, ящиков с боеприпасами, имущества роты и личных вещей солдат и сержантов. Дневальный по роте подчиняется дежурному по роте. Очередной дневальный по роте несёт службу внутри казарменного помещения, у входной двери, вблизи комнаты для хранения оружия.»
Это то как описывает Устав. Ну, в принципе всё правильно всё понятно. Далее по уставу описывалось за что он отвечает и за чем следит. А вот как он должен охранять, то, за чем следит и что делать в случае если ситуация вдруг выйдет из рамок, предписанных уставом – этого в уставе нет.
Из оружия у дневального – только штык нож. Что с ним делать и как им отбиваться, в случае внезапного нападения «вероятного противника», нам не объяснили. Наиболее «вероятным противником» числились Соединённые Штаты Америки. Менее вероятным – Япония. Совсем невероятным – Китай. Во время моей службы, Советский Союз с Китаем не обнимался, но и каких либо, острых конфликтов тоже не было. Ну, вот и всё.
А если, к примеру, забегает вдруг неожиданно диверсант, а дневальный орёт: «Дежурный по роте, на выход!». Или начинает препятствовать. Или сразу орёт и начинает препятствовать. Ндааа, вооружённому и подготовленному к убийствам противнику. Бросается, размахивая штык ножом. Какая-то нерадостная картинка получается с вероятно героическим и однозначно летальным для дневального исходом.
Получалось, что дневальные подобны викингам, которые были всегда готовы погибнуть, лишь бы при оружии. Оружие – только штык нож, погибать они не собирались, но и давать отпор были готовы только теоретически. Отвлечённо от реальной жизни. Вся готовность в этой фразе и заключалась – «дать отпор». Если бы спросили: «Как?», то ни один, даже самый изощрённый фашист или опытный (от слова пытать) работник особого отдела, не смог бы выпытать даже капельки правды, про это «как». Информация была настолько секретной, что даже те, кто должен был дать отпор, не знали, как это делать. Оно и понятно, полк то особый.
Террористы и диверсанты, за всё время службы, полк не посещали ни разу. А вот заходящие в казарму офицеры, были головной болью. Особенно в карантине и учебном взводе. С просветами и звёздочками, вроде бы, начали разбираться. А кто есть кто, в полковой (местной) иерархии, ещё не знали. Залетает, например, генерал (Откуда он у нас в полку?!) – Золотые погоны без просветов с тремя звёздочками. Точно генерал. Шинель светло-серая туго облегает приземистую массивную фигуру. Хромовые сапоги блестят, шапка каракулевая, морда… Извините, лицо красное, холёное. Взгляд суровый. Однозначно – генерал. Кажется, генерал полковник. «Где командир?!». «Товарищ сержант, на выход!»
Оказывается – прапорщик. С какого-то важного склада. Настолько важного, что важнее его (прапорщика) только командир части, но не всегда. Просто прапорщик в парадной форме. А вид такой генеральский у него был всегда. Даже когда не в парадке. Потому что положение обязывает. Но не в парадке он бывал редко.
Или заходит офицер в чёрной форме. Чёрная форма – это моряк. Значит – звания морские. А они не морские, они – сухопутные. Потому что офицер даже не береговой, а абсолютно сухопутный. Просто в Магадане было особым шиком носить морскую форму. Особенно у военных прокуроров. Приходилось вглядываться в петлички. Если якорь, то морской, если что-то другое – то сухопутный. А если плохое зрение? Вот тогда и начинаешь перечислять, пытаясь добраться до правды. Но это случалось не часто.
А он такой (офицер) влетает и с ходу в глубь казармы. А дневальный на тумбочке. Уже вызвал дежурного. А офицер продолжает свой, никем не прерванный, полёт мимо дневального, навстречу дежурному. Ну и что с таким делать? Подставить подножку? С ходу зарядить в сурово довольную морду лица? Или просто подставить руку, чтобы сам собой напоролся на штык нож? Ох уж эта советско-российская ответственность и обязанности без полномочий.
С порядком понятней. За ним не следить было нужно, а поддерживать. В учебном взводе пятиминутный перерыв, раз в два часа, добавлял забот в нелёгкую жизнь дневального. Представляете, что будет с до блеска натёртым коричневым линолеумом, когда по нему пробежит стадо курсантов? Не представляете? И не надо, но я расскажу – он перестанет быть зеркальным. А последним выходит сержант: «Дневальный! Почему полы не натёрты?». Один продолжает стоять на тумбочке, второй дневальный, вместе с дежурным прыгают на полотёры и начинают натирать «до блеска». Полотёр – это квадратный кусок шинельного сукна или войлока. Встаёшь на них сапогами и пошёл, влево/вправо и всегда немного вперёд. Но линолеум сам собой не заблестит. Полотёры смазываются специальной мастикой. И так вперёд/назад, до зеркального блеска.
Как только пол заблестел, с улицы вваливается толпа. С топотом проносится по коридору и забегает в учебный класс. А следом из своей каморки сержант: «Дневальный! Почему полы не натёрты?» И снова на полотёры и до зеркального блеска. А позже с полотеров даже не сходили. По пути следования сослуживцев на перекур, просто слегка проходились и, усердно изображая усердие, с лёгким намёком на тупость, натирали противоположную сторону коридора. А вот после возвращения толпы, уже натирали до блеска весь коридор. Но поняв, что служба короче не будет, как-то само собой скатились с «быстро и до блеска», на просто «до блеска», потом просто натирали.
В казарме роты управления, хоть и площадь пола была больше, но зеркальный блеск уже не требовался и опыта было побольше. А ещё казарма не должна быть чистой, она должна быть не грязной. Это очень не одно и тоже.
Не знаю, как в других частях, а в нашем полку одеяла были тёмно синими с тремя чёрными полосами. В обязанности дневальных входило выравнивать эти полосы по верёвке. Это когда все полосы на всех одеялах, которыми заправлены кровати, идут точно друг за другом. А матрасы отбивались специальными досками до состояния параллелепипедов. Подушки – тоже. И тоже ровно в ряд, одна за другой.
А после отбоя нужно было выровнять сапоги, пряжки, головные уборы в линеечку… Да, у солдата не должно быть много свободного времени, дабы не было ни малейшей возможности придумывать и размышлять гнусные мысли. При идеальном распорядке – совсем не должно быть ни времени, ни мыслей. У дневальных – ещё меньше. Настолько меньше, что даже почти в минус.
Первый год я ходил дневальным. Потом, всё чаще дежурным до состояния «только дежурным». По роте, по столовой, на КПП, несколько раз даже помощником дежурного по полку. А звание «рядовой» я бережно пронёс через все два года службы. Не считая одного казуса, когда чуть было не стал ефрейтором. Но про это – в другом рассказе.
В обязанности дневальных входило накрывать в столовой на роту. Для дневальных роты управления – два раза, каждый приём пищи. Т.е. шесть раз в день. Сначала для тех, кто не на смене, потом, для тех, кто вернулся со смены. И всё бегом. Потом уже не бегом, а сначала летали как ракеты. А в «свободное» от основных, срочных и приоритетных дел – натирать пол до блеска.
Поначалу, когда стоишь на тумбочке ночью, очень хочется спать. Не так как «на гражданке», а до выключения сознания. Оно могло выключиться внезапно. Очень помогают бороться со сном физические упражнения. Например, приседания. Вот так вот приседая, ночью в учебном взводе, моё сознание выключилось, когда я приседал, а включилось, когда вставал из приседания. В те доли секунды, когда мой мозг решил хоть немного уснуть, он также выключил гироскоп. Тело наклонилось вслед за вытянутыми вперёд руками, ноги энергично распрямились… Я полетел по баллистической траектории в сторону входной двери.
Баллистическая траектория – это траектория, по которой движется тело, обладающее некоторой начальной скоростью, под действием силы тяготения и силы аэродинамического сопротивления воздуха. Тело было моим, точнее, это я был телом. Я обладал начальной скоростью, переданной мне нижними, распрямляющимися конечностями. Взлетел вверх и вперёд, насколько хватило энергии и продолжил полёт вниз, но всё равно – вперёд. Хорошо, что проснулся. Офигел, но успел осознано приземлиться. Плашмя, громко, без травм. Перед дверью.
Офигел и проснулся не только я. Сержант, дежурный по взводу, второй дневальный. Часть курсантов проснулись из «мещанского любопытства», но не соскочили, потому что сержант уже зверствовал в коридоре. Без рукоприкладства. Просто пытался в изощрённой форме нанести мне морально психологические увечья. А мой организм, выходя из послеполётного шока, одновременно погружался в полусонное состояние. Звуки становились всё более неразборчивыми и тихими. Блин! Чуть не уснул во время разноса. Но как же он пофигу, этот разнос, сержант, наряд… «Никак нет! Не сплю!»
Меня сменил второй дневальный. Можно поспать, но куда же он делся, этот сон? От него остались только воспоминания, про то, как очень хотелось. А сейчас очень помнится, но не спится, хотя нет, вот оно. Ан нет, опять не он. И так почти час. И из двух часов, час ворочался, час спал.
Специально выделенных для наряда служащих не было. Предполагалось, что в наряд ходят по очереди. Ну, может быть, она была не абсолютно идеальной, но за время службы каждый побывал в наряде. Очередь часто сдвигалась, за счёт тех, кто получал «Наряд вне очереди» или за счёт тех, кто был отстранён от боевого дежурства. У меня не получалось ходить в наряд меньше других, но и сильно чаще тоже не было. Я в это искренне верю, хотя отдежурить несколько нарядов подряд – было для меня событием не исключительным.
Одно из развлечений, уже почти в конце службы, было пострелять из ДШК (12,7 мм крупнокалиберный пулемёт Дегтярёва – Шпагина образца 1938 года). Когда сдают или принимают дежурство, то обязательно пересчитывают оружие, которое находится в оружейной комнате. Одной из единиц был пулемёт ДШК, кажется, 1943 года выпуска. Серьёзная такая единица. А пострелять можно было карандашом. Если взвести затвор, потом через ствол опустить карандаш, то после спуска, карандаш вылетал из ствола. Такое вот развлечение.
Вроде бы серьёзным делом должны заниматься, Родину охранять, а нам всё бы шуточки шутить. Оно и понятно, большинству нет и двадцати. В общем, хоть и в форме, и, иногда, с оружием, а пацаны пацанами. Однажды карандаш раскололся. Так его в стволе и оставили. А несерьёзное поведение никак не отражалось на серьёзности наших намерений обеспечивать безопасность дальневосточных рубежей.
Тяжело ходить в наряды. Особенно первые полгода. Потом привыкаешь, потом пофигу, а потом организм сам переключается на такой график, когда ночью, хоть и с трудом, но можешь не спать. Или спать, но не всю ночь. Или не с начала, или не до конца. Например, я до сих пор иногда просыпаюсь часа в два или три часа ночи. Сначала не понимал зачем. Потом понял – это же время пересменки. Но про боевое дежурство будет дальше.
Смена
«Ротаподъёммммм!» Этот вопль дневального, в два часа ночи, означал, что время сна уже вышло и вот-вот должно наступить время боевого дежурства. И, если ты на смене, то уважительной причиной для неявки может быть «только смерть». Умирать не хотелось. Очень не хотелось просыпаться, но меньше, чем умирать. Поэтому на крик дневального, из-под тёмно-синих с тремя чёрными полосками одеял, высыпаются тела бойцов. Копошась, и не переругиваясь, но вспоминая не злым, но недобрым словом всё, они облачаются в обмундирование, ныряют в сапоги, быстро застилают, ещё теплые и такие манящие кровати, и, построившись, удаляются во мрак ночи. Долго сказка сказывается, да быстро дело делается – на всё это уходит не более полутора минут.
Ночь, она и есть ночь. Ночью холоднее, чем днём и, конечно, холоднее, чем под одеялом, но стремление к конечной точке – командному пункту (там тепло и сухо) и нежелание делать лишние движения, всегда выгоняли смену в минимуме верхней одежды. При любой погоде и в любое время года. Минимумом был головной убор – зимой шапка, летом пилотка, гимнастёрка и штаны. Шинели, даже в тридцатиградусный мороз оставались на вешалках.
Если погода и температура воздуха позволяли не бежать, мы пели строевую песню про доблестную связь. Особенно громко, совсем не музыкально, но очень бодряще получались слова припева: «Доблестная связь не подведёт!!!». Пусть все услышат! А если кто -то и проснётся, и потом не уснёт – пускай, так ему и надо, мы то не спим. Получалось, что мы пели, пытаясь отомстить, не важно кому, за свои бессонные ночи. И пусть он не виноват, или не проснётся, или вообще не услышит. Мы всё равно громко пели, почти орали. Дружно, громко, на весь посёлок.
Вот и КП. Мы, ещё не проснувшиеся, меняем уже засыпающую смену. Глядя на них, завидуешь – они сейчас быстро лягут спать, и будут спать до утра, ну и что, что я только что встал, а они не спали, всё равно завидуешь.
Всё, начинается боевое дежурство. Лавка, ещё не остывшая от сменщика, раскрытый аппаратный журнал, головные телефоны. Приёмник стоит на полке над столом, а под полкой – лампочка, она освещает журнал и греет. Как она замечательно греет. Так уютно. И я сам очень похож на ящерицу, которой надо согреться, чтобы проснуться. Вот сейчас ещё чуть-чуть согреюсь и проснусь, А в телефонах что-то попискивает, шумит. Так хорошо и спокойно. Сижу спиной к проходу и очень похоже, что внимательно и бдительно охраняю дальневосточные … рубе…жи… нашей… Роо…
«Не спать, боец!» «Нет! Никак нет! Не сплю! Слушаю «точку»». Глаза – сонные, лицо с одной стороны гладко – сонное, с другой – чёткий отпечаток всего, что лежало на столе – журнал, шнур от телефона и карандаш, нет, карандаш, в конец оборзев, прилип к щеке и встал вместе со мной. Какой нафиг не сплю? «Да, чуть-чуть уснул, но спал бдительно, и если бы что, то бы сразу, в тот же миг. Потому как бдю. Почему не бдительно? Всё слышал, всё записывал. Почему с «точки» звонят в полк по телефону? Наверное, слышимости нет. Там часто бывает северное сияние, оно напрочь глушит точку. Ну и что, что лето. Точка находится севернее, оно у них бывает и летом. Вот для примера можно запросить слышимость. Узнаем, как они нас слышат и сами их постараемся услышать. Вот уже запросил. Как вы там нас слышите?» А из головных телефонов четко, звонко, без помех – «Петя петушок!». Значит пятёрка, значит – слышат нас отлично. И мы их слышим. Только какое-то время не слушали.
«Ну ладно, полы так полы. А кто же точку будет слушать? А, в телефонах. Хорошо, в телефонах так в телефонах. А они у меня короткие, только до половины приёмного хватит. Ладно, половину так половину, только зачем два раза? Понял – для наказания. Шёл в армию – попал в дурдом. Нет, что вы! Никак нет! Не про армию! Как можно! Нет, в дисбат не хочу. А что мне на «губе» делать? Я лучше пол натру, два раза. Так точно – идиот! Есть, зайти после смены!»
Стоя спать ещё можно, а вот когда полы натираешь – затруднительно. А так хочется к приёмнику. И чуть-чуть, бдительно кимарнуть.
Ну, вот и всё! Натер. Полы блестят. Сейчас сяду и чуть-чуть, глаза в пол, очень чутко… Ой! Что это! Какой самолёт? Ну идиоты, и не спится же им! Сами не спят и другим не дают. Ну вот, «кукурузник» какой то, сейчас будет целый час пилить. Это если по прямой, а если что-то ищет, то на остаток смены хватит. Да, конечно, на смене спать нельзя – граница должна быть на замке! Но как очень хочется спать, когда изображаешь замок.
Пилик, пилик. Записал. Поднял трубку. «Эй «тараканы»! Воздух рисуй». Планшетистов мы называли «тараканами», они – сами себя «художниками». Но больше они были похожи на тараканов, мечущихся во мраке запланшетного пространства, иногда забираясь под самый трёхметровый потолок. Если «воздуха» не было, они сидели в том же мраке, на низеньких скамеечках и бессовестно спали. Радист всё равно разбудит, если что ни будь полетит, а вот радиста если и разбудят, то для того, чтобы вздрючить.
Вот в таком напряжении, бдении и горестных раздумьях проходила большая часть времени, подавляющего большинства смен. А ближе к окончанию смены, не важно, ночной или дневной, радостное ожидание пересменки. Хотя спать вволю не дадут, но не будет уже привычной, но всё же ответственности, не будет убаюкивающей «морзянки», теплых головных телефонов, манящей и согревающей лампочки…
Вот чёрт! Опять уснул! «Точка», «точка», что ни будь было? Не было? Хорошо! А куда «кукурузник» делся? Пропал? Залетел за сопку и всё? Ну ладно, пусть там и сидит до утра. Почему не спится? Бессонница и вообще, я никогда не сплю. Даже в роте. Не гоню. Сам такой. Ладно, что там у тебя будет? Только в восемь? Тогда я тебя до восьми не беспокою. Надеюсь на взаимность. Пока.
И опять бдительно, глядя в приёмник и чуть-чуть в журнал, карандаш в руке, головные телефоны привязаны к ручке приёмника, лишь бы из них не выпасть. На страже рубежей! Нафиг мы кому нужны, со своими приёмниками и противогазами.
На рубежах снятся очень хорошие сны – яркие, быстрые, глубокие. Они приходят сразу же, как только наступает состояние покоя. Они не тратят время на процедуру засыпания – только закрыл глаза и всё, уже спишь и видишь. И настолько этот сон крепкий, что если во время положенного отдыха будят, то, вскочив с кровати и открыв глаза, «лепишь отмазки»: «Да не спал я! У меня «воздух» идёт!». И уже реально просыпаясь, понимаешь, что ржут над тобой. В трусах у кровати, стоит защитничек.
В роте сны о КП, на КП сны о гражданке. Что же там долбится такое? «Морзянка»! «Точка» пытается разбудить. «Всё, уже не сплю! Сигнал принял! Про то, что встали? Хорошо, скажу кодировщику». Опять за трубку: ««Колдун»! Подъём! Уже не спишь? «Точка» проснулась, всё окей. Цифры читать? Уже доложил? Себе засунь! Сам такой! От такого слышу! Заткнись, убогость! Нет, товарищ майор, не ругаемся, обогащаем словарный запас! Мы же вместе, плечом к плечу, как можно».
Ушёл. Ему то, что не спится? А, пошёл восьмичасовую сирену включать. В восемь утра и в восемь вечера, на КП врубают ревун, ненадолго, секунд на десять. Всем подъём, и гражданским тоже, проверяйте свои часы.
Ну, вот и доброе утро, где же смена? Аккуратная запись в аппаратном журнале уже готова, и я готов снова мечтать о сне, не спать, куда-то шагать, что-то драить, петь, гладить и опять зорко и бдительно охранять.
А дембель станет на сто восемьдесят миллилитров кофе ближе. За два года, с такой диетой, я должен выпить почти двести литров жидкости в столовой, по неполной кружке, три раза в день. А селёдки, которую дают раз в день, по пять сантиметров – съесть тридцать шесть с половиной метров! Уже много выпил, много метров съел, но остаётся ещё внушительно. Если бы служба была только в этом – есть и пить! Сразу бы съел, выпил и – домой.
А пока – «Смена – строиться!». И вперёд, в столовую! «Где наша линия пройдёт, там, каждый знает наперёд, ЭХХ– доблестная связь – не подведёт!»
