Павел Николаевич Сочнев
Армия
Рыбалка
В конце последнего моего армейского лета, меня отправили на рыбалку. Меня и Никиту от роты управления. От роты обслуживания дали одного бойца, Володю, ловить рыбу и водителя Сергея с машиной, эту рыбу возить. Возглавлял нас прапорщик. Тоже от роты обслуживания. Рыбак, охотник, свой среди рыбнадзоров и местных рыбозаготовителей. Полк каждое лето заготавливал себе красную рыбу. В тот раз эта честь выпала, в том числе и мне. Мне кажется, что так командир роты пытался обезопасить себя от моего присутствия в полку. Типа чем дальше я от роты и КП, тем ему спокойней. Уехал на рыбалку я один, а отдохнули оба.
Нас вывезли на Охоту – это река такая, выгрузили на каменистом берегу среди леса, и машина с прапорщиком уехала. До вечера нужно было разбить лагерь, поставить восьмиместную армейскую палатку, установить печь, развести костёр, разложить провиант. И всё.
Плёвое дело. Всё ясно, всё понятно. Только вот палатку мы никогда не ставили. Маленькие туристические, которые ставили в школе, во время походов – не в счёт. Они были легче, меньше и сразу комплектовались палками и колышками. У нашей палатки этого не было. Только палатка и всё. Из шанцевого инструмента – топорик, ножовка, охотничий нож и армейский половник. И время уже после обеда.
Сначала мы втроём, развернув тяжеленую палатку, пытались методом «научного тыка» разобраться, где у неё верх, где низ. Не определив доподлинно, решили голосовать. В результате открытого голосования, абсолютным большинством назначили верх и при повторном голосовании назначили наружную часть. Уже легче.
Подпорку подбирали методом укорачивания. Спилили в лесу дерево, затащили под распластанную палатку и попытались поставить дерево вертикально. Нам удалось поставить подпорку с палаткой не с первого раза, но удалось. Если бы мы всё так и оставили, то палатка получилась бы типа индейского вигвама – высокий, узкий конус.
Укоротили почти наполовину – стало очень похоже на палатку. Оставив Володю внутри, держать подпорку, я с Никитой выбрался наружу и принялись растягивать палатку. Один с одной стороны, другой – с другой. И оба по диагонали друг от друга. Наделали колышков, натянули верёвки. И тут выяснилось, что заколачивать может только один. Топорик то один на всех. Он лёгкий и колышек в глиняно-каменистый грунт входит неохотно. Совсем неохотно. А так как топорик маленький и лёгкий, то он больше мочалит и разбивает верхнюю часть колышка, чем забивает её.
Попробовали воспользоваться черпаком. Литой, тяжёлый, широкий. Дело пошло быстрее. Часа через два наших совместных мучений, на берегу реки была установлена палатка. Правильно, но наизнанку. Это мы по окошкам, застёжкам и швам определили. Винить никого не стали, потому что назначали наружную часть сообща. Ошиблись, с кем не бывает. И опыт, сын ошибок трудных… Через полчаса палатка была снова установлена, в этот раз правильно и почти идеально. Вход/выход в сторону реки. Через малюсенькое окошко просматривался подъезд. Печка, типа «буржуйка» стояла чуть сбоку от центральной стойки и ближе к выходу. А ещё, прапорщик оставил нам лайку. Почти годовалый кобель. Шустрый, любопытный, самодостаточный, весёлый и не шкодливый.
Как-то незаметно подкралась ночь. Ночь на свободе. Нет дневального, нет дежурного, нет офицеров и нет подъёмов/отбоев. Смен и нарядов тоже нет. Только костёр, журчание реки и какой-то хруст в лесу. Не постоянный типа хрум-хрум, а иногда как будто ветка хрустнет и опять тишина. И тишина, и хруст были откуда-то сзади, из темноты.
Прапорщик нам оставил двустволку и патронташ патронов. Что-то говорил про картечь, дробь и четыре жакана. Проинструктировал, что медведю нужно стрелять в грудь, а ни в коем случае не в голову, а если не убьёшь, то, когда он встанет на задние лапы, нужно бросаться ему под ноги и вспарывать живот. И всё. И уехал. А мы сидим у костра и сзади в лесу кто-то чем-то хрустит. А мы друг другу рассказываем, что подранок страшнее целого медведя. А если пестун, это годовалый медвежонок, большой как взрослый, но ещё глупый, может и к костру подойти. А вдруг его не научили на задние лапы вставать? А если медведь всё таки подойдёт, то кто стрелять будет, а кто с ножом на него, точнее под него, бросаться?
Вконец измученные страхами ушли и заперлись в палатке. Смешно, правда? Заперлись в коконе из тонкого брезента. Заперлись на деревянные палочки, которые продели в брезентовые петельки. Это такие в армии пуговицы были, на палатках и плащ палатках. Сплошное эко. Когда палатку ставишь, то брезент тяжёлый и толстый. А когда в ней спишь, а снаружи медведь бродит, то он тонкий до полупрозрачности.
Володя лёг в самый дальний угол, у самой стенки, подальше от входа в обнимку с ружьём. Он почему-то свято верил в то, что медведь, если зайдёт в палатку, то обязательно через вход. И жрать нас будет начиная с того, кто ближе к входу. Ближе к входу лежал я. И уже почти заснул, как в палатку влетел щенок. Прапорщик говорил, что он никогда не заходит в помещение, потому что охотничий. И он не заходил, сколько мы не звали, а тут сам влетел. Вероятно, медведь всё же был где-то рядом.
В эту ночь никого медведи не съели, ничего у нас в лагере не порушили, кроме сознания у Володи. Мысль о том, что его съедят не днём, так ночью, а если не этой, то обязательно следующей не давала покоя ему постоянно. А он не давал покоя нам. Всё хорошо, всё замечательно, свежо, свободно, сытно, весело, но вот гадство – рядом лес, а в нём медведи. А из ружья можно промахнуться. Вот если бы был автомат…
В конце концов, через пару дней, прапорщик сжалился над ним, но вместо того, чтобы привезти автомат, увёз Володю поближе к автоматам, подальше от леса. И пёсика забрал. И остались мы с Никитой вдвоём. Медведи, может быть, и бродили. Мы на это внимания не обращали совсем. Настолько не обращали, что однажды даже потеряли ружьё. Потом нашли. В палатке вещами завалили.
Наша ежевечерняя программа выглядела следующим образом. Сидим у костра. Общаемся, едим, курим, пьём чай. В 00.00 запускаем ракету. Ракет у нас было как «у дураков махорки». Прапорщик побеспокоился. Вместо того, чтобы отстреливаться ими от медведей, мы запускали одну. Каждую полночь одну ракету. Ракеты были СХТ (сигнал химической тревоги). Это такая ракета, которая взмывает высоко ввысь обыкновенной белой, а достигнув пика, падает вниз четырьмя белыми и сбоку одна красная. И свистит. Кто из них свистел, белые, красные или какая-то отдельная свистулька, я не знаю. Но свист был непрерывный и пронзительный. В общем, мы решили, что это отпугивает медведей. Стрельнули, свистнули и спать. И пофигу медведи.
На второй день рыбалки, случилась сама рыбалка. То, для чего нас на рыбалку и привезли. Две лодки- «Казанка» и «Прогресс», невод длинной сто метров и высотой четыре метра, прапорщик, который заводил невод на лодке и три военнослужащих срочной службы впервые увидевшие как это делается. Нет, не правильно. Мы не только смотрели, мы делали. Никаких учебных забросов. Все сразу по-настоящему и в полную силу. То ли дело это было нехитрым, то ли мы были просто гениальными, но получилось уже с первого раза и очень быстро стало привычным. Настолько привычным, что прапорщик даже несколько раз привозил офицеров, показать, как это делают профессионалы. Профессионалы – это мы.
А в первый день, мы уложили невод на щит. Это такая деревянная площадка на носу лодки. Уложили аккуратно. Получилось две кучки. Одна кучка – верх, вторая – низ невода. На верхней части – поплавки, на нижней- грузила. Переплыли на остров, напротив нашего лагеря. Прапорщик выгрузил нас, привязал начало невода к длинной и толстой верёвке. Даже не верёвке, а почти канату. А с другой стороны каната был привязан плуг. Не тот, которым пашут, а похожий на якорную лапу. А сверху – ручки, как у плуга. Быстрая, короткая инструкция: «Держи» и, оттолкнув лодку, прапорщик на ней выплыл на середину протоки.
Течение несло лодку вдоль берега, невод быстро падал со щита в воду, канат натягивался, плуг зарывался глубже. Он не только зарывался, его ещё и тянуло вперёд. Тянуло сильно. А нужно было держать. Канат натянулся так туго, что из него выжалась вся вода, которая в нём была. А он всё натягивался и натягивался. Я навалился всем телом. Плуг зарылся в глиняный и каменный берег почти по ручки. Но какая же силища у воды! Простая сетка, которая почти и не препятствует течению, а вода её тащит. Тащит так сильно, что в конце концов, плуг, всё-таки выпрыгнул, взметнув вокруг себя камни и глину и оставив небольшую воронку. Выпрыгнул метра на два вверх и, ручками вперёд, улетел в реку. Неглубоко, но далеко.
Бегом за ним, схватил, оттащил как можно дальше от реки, воткнул, налёг, он снова закопался. А лодка уже в ста метрах ниже у берега и Никита и Володя вытягивают невод. Сначала нужно подбирать низ невода. Подсекать его, чтобы рыба оказалась в мешке и не ушла через низ. Канат ослаб. Всё, можно плуг и не держать. Сейчас нужно вытянуть невод.
Подтянули к берегу, а в неводе кишмя кишит рыба. Кета и кижуч. Прапорщик подогнал лодку и теперь нужно было из невода перекидать рыбу в лодку. Потом из лодки – в машину. Хватаешь рыбу за хвост, зажимая его между указательным и средним пальцем и кидаешь в лодку. У кеты хвосты жёсткие, а у кижуча складываются, поэтому хватать кижуча нужно сильнее. А в неводе всё сверкает от рыбы. А я туда руку и хвать за хвост и в лодку. А каждая рыбина килограмм по три, четыре. Бывают, конечно и больше, но нам монстры не попадались. И так вот дынь дынь, дынь дынь.
Наполнили лодку, переплыли, перекидали в машину. Итого – около тысячи хвостов. Всё на сегодня рыбалка закончена. Лодки на берегу, невод тоже. Машина ушла, мы все в чешуе. Помылись, чего-то перекусили. Хотел поспать и тут навязчивый кошмар – закрываю глаза, а перед глазами рыба, рыба, рыба. Не страшно, но чуть не до головокружения и тошноты. И ничего другого, только рыба. Много рыбы, кипящим потоком. Через пару дней это прошло.
Уезжая, прапорщик оставил несколько хвостов. Рыбу считают хвостами. «Приготовите себе что ни будь». Кто приготовит? Что приготовит? Володя сказал, что готовить не умеет, Никита вполне обходился тушёнкой. Я тоже вполне мог и сейчас могу прожить на Дошираках, тушёнке, магазинских пельменях и бутербродах. Тогда я ещё не знал, что я умею и люблю готовить.
Кажется, я её пожарил. Не в ладошках, конечно, а на сковородке. Но для того, чтобы пристроить сковородку пришлось использовать смекалку, потому что просто на костре это сделать сложно, а мангалы тогда не были так распространены. Соорудил недалеко от костра подобие печурки, раскочегарил до того, что огонь ревел как в сопле ракеты.
Блюдо оказалось настолько съедобным и вкусным, что мне досталось только пару кусков с последней сковородки. Всё остальное однополчане смолотили. И так хорошо нам стало, что заварили мы (я) в зелёном, эмалированном, двенадцатилитровом ведре себе чаю. И сидя у костра, зараз всё и выпили. Природа, река, никаких командиров, предельная сытость. Хорошо то как. А заваривал я не только чай. Добавил туда каких-то ягод, листиков, веточек и цветочков, которые насобирал в лесу. Пока вода закипала, сходил, нащипал и заварил вместе с чаем.
Что щипал/собирал, в каких пропорциях – не помню. У меня до сих пор рецептов нет и даже то, что я готовил неоднократно, каждый раз получается по-новому. Но каждый раз съедобно и вкусно. Вот и тогда, на заре моей поварской деятельности всё было съедобно и вкусно.
А ещё мы с Никитой, когда Володю уже увезли подальше от медведей, иногда навещали соседние картофельные поля. Брали не часто и понемногу. А какая уха, например, без картошки? Понемногу брали, потому что тащить обратно нужно было около километра. А нечасто, потому что, опять же, километр туда, километр обратно. Поэтому картошка в нашем нескудном меню числилась деликатесом, в отличии от красной рыбы и красной икры.
Готовить «пятиминутку» меня тоже научил прапорщик. Спасибо ему. До сих пор пользуюсь этим. Что есть «пятиминутка»? Это свежая икра, которую подержали в насыщенном растворе соли (тузлук) пятнадцать минут. Насыщенный раствор – это когда в воде соли столько, что она больше не растворяется.
Сначала икру пропускают через грохотку. Грохотка – деревянная рамка с натянутой на неё мелкой сеткой. Ячейки сетки, чуть больше икринки. Берётся ястык (мешочек, в котором находится икра) и протирается о грохотку. Икра падает в ёмкость, плёнка остаётся сверху. И вот так раз за разом, пока не наберётся желаемое количество. Я только однажды приготовил десять литров. А обычно литра три или пять. На день покушать.
Далее про приготовление. Разводится тузлук и в него высыпается икра. Ждём пока пройдёт пятнадцать минут. Можно помешивать икру, чтобы просто так без дела не сидеть. Плюс помешивание придаёт окружающим ощущение обязательности постоянного участия в процессе. Когда за моим «колдовством» наблюдали офицеры, то можно было рассказать о важности плавности движений, направлении и правильной циркуляции икры в рассоле, как обязательном условии получения фантастически вкусной икры. И если что-то не так сделать, то, конечно получится, и можно будет есть, но, чтобы вот так вкусно, то если только… А про пятнадцать минут я не рассказывал, тыкал в икру и спрашивал: «Видите, как заиграла? Вот! Всё! Готова!»
Прапорщик этому не препятствовал, я изощрённо издевался, зрители благоговейно впитывали. Был бы бубен, то я бы, вероятно, ещё бы и камлал, но это было бы перебором. Поэтому обходился бормотанием, перемешиванием, любованием и изображением того, как я ловлю момент готовности. Прокатывало, конечно, не со всеми. Многие знали и умели готовить сами. Пусть не так вкусно, но умели. Ещё часть любила есть. Просто есть и за процессом приготовления наблюдали со стороны, особо не вдаваясь в подробности.
Когда проходит пятнадцать минут, берётся марля, зажимается с двух концов так, чтобы посередине получилось подобие гамака и туда вываливается/выливается икра. Потом икру нужно промыть проточной водой, чтобы смыть лишнюю соль, и поднимая то один край, то другой, покатать её в этом гамаке.
Остатки ястыка, давленые икринки и прочий мусор, прилипают к марле, а чистая икра собирается в большой шар. Вот этот шар и вываливается в предварительно назначенную для икры ёмкость. Если марлю промыть и ещё раз прокатать икру и так раза три, то такой икры вы не увидите нигде. Только на Дальнем Востоке. Если весь процесс будет у Вас на глазах начиная от ловли рыбы. Всё остальное – тщетные попытки. То, что мы едим сейчас – это очень вкусно, но не настолько как там, вот так и тогда.
Однажды перед приездом очередной группы офицеров, я приготовил котлеты. Из красной рыбы можно сделать фарш без мясорубки. Просто раздавив филе руками. А из магазинской, несколько раз перемороженной рыбы, вообще давить ничего не надо. Она сама по себе в фарш превращается. И, к слову о магазинской рыбе, вы знаете, что свежая рыба, рыбой не пахнет? Т.е. она конечно пахнет рыбой, но не так, как к этому вы привыкли. Это совсем другой запах. Свежая мойва (уёк – по-корейски) пахнет малосольными огурцами. Вяленую корюшку мои друзья, те, которые про Дальний Восток только слышали, называют рыбкой-вонючкой. А рыбой, наверное, пахнет только селёдка. Но не так, как пахнет «рыба» здесь, на материке. И я так и не научился до сих пор есть материковскую речную рыбу. На Дальнем Востоке – рыба, а та которая в материковских реках – тоже рыба.
Надавил фарша, нашинковал лука, пожарил на своей ракетоподобной печке. Получилась настолько большая гора котлет, что даже Никита наелся, а горы как будто не убавилось. Заварил чай, больше похожий на шаманский напиток. Побродил, посидел, заскучал, сварил бульон для ухи.
Тройная уха – это когда в одном бульоне три раза варят разную рыбу. У меня уха была бессчётная и только из красной рыбы. Сначала отварил то, что осталось от фарша – шкуры, хвосты, плавники, головы. Когда разварились, достал и выкинул в костёр. Мы весь мусор и отходы в костре сжигали. Потому как медведь все же где-то рядом бродил. Зачем его запахом приваживать? Бульон получился наваристым. Сходили с Никитой за картошкой. Почистил, приготовил.
Прапорщик привёз полштаба, плюс каких-то важных заезжих. Первая часть представления – ловля рыбы неводом и двумя солдатами полудохликами. Форма у нас потеряла свой форменный вид давно. Выцвела на солнце почти до белого цвета и была немного заляпана рыбьей кровью. Что такое ремни и где они мы подзабыли. Считали, что последний раз снимали их в палатке. Не искали, чтобы не расстроится, если их там не найдём. Придёт время, не найдём, тогда и расстроимся. Пилотки носили как удобно, с опущенными ушами. Кирзовые сапоги тоже были где-то в палатке. Мы обходились болотными сапогами, когда рыбачили, и тапочками.
В общем, почти что «без слёз не взглянешь», но лица, больше похожи на довольные слегка побритые рожи. И оба в очках. Такие дедовские очки в роговых толстых оправах с немного побитыми стёклами. Сейчас описал и понял, мы могли гордится Советской Армией, а у неё поводов гордится нами не было. Жалеть и сочувствовать да, а гордится нечем. Ну может мы были не прекрасны снаружи, а внутри каждого (меня и Никиты) был прекрасный мир, часть которого и отображалась на не героических, но довольных рожах.
Прапорщик перевёз на остров офицеров, вернулся за нами и неводом. Уложили, переплыли, заняли места согласно плану. Я – на плуг, Никита – на конец невода. Всё прошло как по нотам. Я боролся с плугом, аки Геракл со львом. Дождавшись, когда канат достаточно натянется, приотпустил плуг так, чтобы он покрасивее вылетел. Вылетел красиво, разбрасывая камни и глину. Догнал плуг, почти лег, упираясь ногами и таща эту сволочь (плуг) обратно, снова заглубил, пытаясь картинно напрячь те части рук, где у качков бывают бицепсы. Дождался, когда Никита потянет другую часть невода, бросил плуг и начал помогать вытягивать.
Спектакль мы отыграли очень хорошо. По прозвучавшим оценкам офицеров, мы выглядели как скрытые Гераклы. «И откуда у них столько силы!?» А мы, упираясь каблуками болотников, почти лёжа, изображали страдание и старания, раз за разом хватая невод и откидываясь назад, его вытягивая.
Интересными показались комментарии одного из приезжих майоров, который ни разу не видел, как ловят красную рыбу и все рассказы считал байками. К нам он напросился, чтобы раз и навсегда развеять миф. А ещё он с собою взял свою собачку. Мелкую, вероятно породистую, но настолько беспомощную, что укуси её охотский комар, то всю кровь и выпил бы, а два комара влегкую смогли бы её утащить в лес и там освежевать. Комары в Охотске и Хабаровске крупные, почти как «двухмоторные». Майор, пока мы вытаскивали невод общался с собачкой. «Смотри, Тобик, ни одной рыбки». Мы продолжали подтягивать невод к берегу. «Ой одна! Нет, две!» Чем ближе мы подтягивали невод к берегу, тем больше рыбы начинала биться. И вот невод почти у берега «Ой много!!»
Такого количества рыбы сразу, майор не видел даже во сне. Восторг ребёнка, которому рассказывали сказки так часто и так подробно, что он в конце концов перестал в них верить и вдруг в этой сказке оказался. Без сокращений и условностей. Всё как рассказывали. Майор в восторге, Тобик – в шоке. Пока майор восторгался, Тобик подбежал к неводу и ради любопытства попытался понюхать, что там. Получил по морде хвостом. Хвост был шире его морды, поэтому получил не только по ней. Отлетел, упал и с визгом, бросился к хозяину, и всё остальное время то выпученными глазами смотрел на рыбу, то прятался под мышкой. С рук его больше не отпустили.
Когда загрузили рыбу в лодку, а потом в машину, майор, как бы невзначай обронил: «А вот мне рассказывали, что красную икру можно прямо на рыбалке сделать…» Сказали, значит можно. Прапорщик был прекрасным человеком, по крайней мере у нас с ним сложились добрые, далёкие от уставных отношения и нас всех это устраивало. А если у нас были гости, то мы превращались в рядовых, а прапорщик в товарища прапорщика. Всё как в армии, только без строевого шага и формы. Ну не всей формы, какая-то часть её на нас была. Например, всегда штаны и иногда пилотки. Поэтому он приказал приготовить, я спросил: «Сколько?», «Ну ведёрочко сделай».
«Ещё ушицы свари и что ещё есть, пока уха и икра готовится?» «Котлеты и компот – на столе» И всё. Они там пируют, восхищаются. Я с Никитой готовлю. Точнее я готовлю, а Никита старается под руку не попасться. Но всё время рядом. Потому что в этом случае, чем ближе ко мне, тем дальше от офицеров.
Пока потрошили рыбу, насрезал жировых плавников. Это такой маленький плавничок рядом с хвостом, мягкий и без костей. Бросил в бульон. Пусть проварятся. Икру прогрохотали, залили тузлуком. Сижу, мешаю икру, приглядываю за ухой. Зрелище, наверное, мистическое. Уже смеркалось, и я с Никитой в отблесках костра. Что-то мешаем, что то пробуем, что -то вылавливаем, добавляем, снова размешиваем.
Икру приготовили, промыли, прокатали, вывалили в тазик, поставили на стол. И тут опять майор любопытный до прапорщика докапывается: «Какие вкусные котлеты! А у них (это про меня с Никитой) мясорубка есть?» А прапорщик: «Нет, мясорубки нету». А за столом уже лёгкое веселье. Вдали от жён, на природе. Хоть и с погонами, но границы званий и должностей слегка уже размыты. Так бывает при общем возлиянии разноуровневых сотрудников. Сначала границы размываются до непозволительной прозрачности, потом, те, кто считает себя главнее, начинают их восстанавливать. А спьяну, ровную границу не проведёшь. Вот и случаются наезды. А те что снизу, возмущаются внезапно выросшей стеной. Поэтому тамаде следить нужно ещё и за этим. Лучше не допускать таких совместных распитий.
В роли тамады был наш прапорщик. И за накалом страстей успевал следить, и нами рулить, и в общей беседе участвовать. «А как он (это про меня) фарш сделал?» «А сидит, жуёт в кастрюлю выплёвывает. Сам видел». Майор завис. Только что ему показали то, во что он не верил. Это как ловят рыбу и как готовят икру. А с котлетами? Вдруг правда? Он был недостаточно трезв, чтобы понять, что это шутка, и недостаточно пьян чтобы принять за правду, но не обратить на это внимания, даже если это правда.
А уха вот-вот должна была приготовится. Выловил плавники. закинул картошку и куски рыбы. Прапорщик для ухи дал две банки маринованной картошки. Вы про такую слышали? А я видел. Это у нас в офицерский паёк входило. Солдатам – сушёная, а офицерам – маринованная, в трёхлитровых железных банка.
Ни разу до этого не пробовал, поэтому на уху ушла колхозная, а эту на потом оставили. На попробовать. Конечно, никакая картошка – ни маринованная, ни сушёная не сравнятся со свежевыкопанной, молодой картошкой, но нужно попробовать. В последствии так и оказалось – маринованная лучше сушёной, но хуже свежей. Где-то посередине. Офигенный плюс – её (маринованную) чистить не надо, она уже чищенная в банках.
Уха почти готова. И тут прапорщик с четвертинкой бутылки водки. «Перед тем как снять с огня, вылей в уху. Вкус ярче будет и микробы подохнут». Ага, сейчас всё брошу и водку в уху лить буду. И какие там нафиг микробы в кипящей ухе? Но приказ есть приказ. Немного заслонили своими телами бутылку, большая часть напитка перекочевала в солдатскую кружку, а малая часть демонстративно была вылита в ведро с ухой. Больше чем несколько капель или всего несколько. В общем, сколько-то водки в уху попало. Кто хотел, мог видеть, что бутылку я вылил всю. Перевернул аж вниз горлышком. А кружка ушла под дрова. На потом, когда разъедутся.
Хотя разъедутся – это неправильно. Их всех привезли на одной машине (Зил 131, тентованый) и увезти должны были так же. Т.е., просто уедут. А уха получилась наваристой и вкусной. Прапорщик своим секретом поделился со всеми: «Нужно немного водки плеснуть, тогда и наваристей и вкус ярче». Наваристой она была настолько, что, ещё будучи тёплой, превратилась в желе. Я подозреваю, что водка здесь ни при чём.
Не в наших интересах было заявлять право на причину наваристости, тем более на отсутствие повода приписывать вкус и наваристость наличию в ухе водки. И я, и Никита скромно не стали влезать в разговор. Я и сейчас почти никогда не заявляю своих прав на авторство идеи или на ключевое участие (героизм). Если что-то нужно сделать, и я считаю, что это действительно нужно, то принимаю посильно оптимальное участие. Всё. Сделали – радостно разошлись. А бегать и орать «Я это сделал!», не делал и, наверное, уже не буду. Разное отношение к делу может быть описано разностью подходов – один делает, чтобы отличиться и на это (на отличиться) уходит часть энергии, другой делает, чтобы сделать. Тогда вся энергия уходит на сделать. И если у первого не получается отличиться, или его не отличили – всё, вселенская обида. И уже не интересно, и забыл, и никогда не вспомнит, про то, что делал. А если вспомнит, то вспомнит не то как и что было сделано, а как незаслуженно не заметили. Второй от этого застрахован. Он сделал, и он гордится. И может даже похвастаться: «Видишь? Моя работа!» А посмертная надпись на изделии, здании, месте свершения – к чему она?
Пройдёт очень немного лет и останется только набор букв (ФИО) и цифр (годы жизни, дата события) и всё. А что это был за человек, чем жил, о чём мечтал, о чём переживал и чему радовался никто не узнает. Про это то и при жизни знают немногие. Поэтому я предпочитаю делать. Стараюсь делать хорошо и не устраиваю баталий за авторство. А вот если случается накосячить при моём участии или под моим руководством, то это моё. Своё авторское право на косяки и ошибки я отстаиваю. Но это так, отступление от темы.
На рыбалке, если командир считает, что уха наваристая из-за того, что в неё влили водку, значит так и есть. Да и не только на рыбалке, про то, что командир всегда прав, нас научили в начале нашей службы. В течение службы я понял, что даже если он не прав, то лучше считать, что он прав. Лучше для себя. Несколько раз посчитал неправильно. Потом, почти сразу раскаялся. Не горько, но достаточно, чтобы аккуратней принимать решения. Совсем хамить не перестал, но стал делать это обдуманей, только по заслуживающим моего внимания поводам или если очень плохое настроение.
А офицерские посиделки на природе закончились ближе к полуночи. Всё выпили, почти всё съели, загрузились в машину с рыбой, многие самостоятельно, и уехали. В Охотске прапорщик развёз всех по домам, вручая жёнам тела мужей и по нескольку хвостов рабы. Классика – если муж уехал на рыбалку, то вернётся, однозначно, пьяный и возможно, с рыбой. А нам он оставил ещё немного водки, взяв, почему-то с меня, обещание, что завтра вечером мы будем живы, в лагере и сделаем, хотя бы один, замёт
А я с Никитой, прибрали со стола недоедки в костер, наложили рыбного холодца (это тот, который вначале был ухой), я достал из нычки котлеты, икру, хлеб, масло, водку. И так хорошо посидели. Солдату много не надо, чтобы стало хорошо. Водки нам хватило на пару раз по чуть-чуть каждому. Один из первых случаев, когда водку я пил как виски, не залпом, а по чуть-чуть. Про виски я тогда слышал редко, ни разу не пробовал и даже не видел. Да, вот такая у нас была страна.
Рыбалка продолжалась, я с Никитой иногда неопасно чудили. Например, пару раз собирали из плавника (деревья, выброшенные на берег) плоты и спускались вниз по течению. Оба плота затянуло под завал, который был километра полтора или два от лагеря. Оба раза мы благополучно успели выпрыгнуть с плота. На второй раз задумались о неоправданном риске и высокой вероятности летального исхода и больше на плотах не сплавлялись.
Когда второй раз шли по прибрежному бурелому к лагерю, по реке поднималась моторка. Нас заметили, но не взяли. Когда мы дошли до лагеря, то у нас уже были гости. Рыбнадзоры, которых мы видели. Они извинились, сказали, что приняли нас за беглых дезертиров. Как уже писал выше, наше одеяние лишь отдалённо намекало на нашу принадлежность к армии.
При приготовлении икры оставалась потрошёная рыба. Я хотел её засолить, потому что съесть у нас не получалось, а выкидывать не позволяла… не знаю, что не позволяло, не позволяло и всё. Складывал её в трёхсотлитровую бочку, которую замаскировал в кустах, недалеко от палатки. Солится рыба очень просто – распотрошил, обязательно нужно убрать жабры, помыл, положил и обильно посыпал серой солью. Йодировнная не идёт. Дня через три рыба будет малосольной, а если продержится дольше, то просто солёной.
Больше чем нужно, рыба соли не возьмёт. Также, как и сало. Главное, чтобы в рыбу не попала вода. Бочка была накрыта полиэтиленом, за рыбу я не беспокоился, а зря. Пару раз мы попробовали малосольной рыбы. Однажды угостил гостей. Нормальная такая рыба. Вполне съедобная. В меру солёная.
После одного из ливней, я пошёл за рыбой и обнаружил, что полиэтилена на бочке нет, а в бочке вода. Немного, но для того, чтобы всё испортить, много воды и не нужно. Освоившись в лагере, мы совсем забыли про вероятное наличие медведя. А он был и полюбопытствовал. Не жалко того, что он стырил, жалко остальной рыбы.
Попробовал её подвялить. Одна успела подвялится, а две других не успели. Ушли тянуть невод, а когда с этим управились, обе рыбины буквально кишели опарышами. В фильме «В диких условиях», который я посмотрел уже в очень взрослом возрасте, один из сюжетов про то, как главный герой не смог навялить мяса. Оно, буквально на глазах, было населено личинками. Личинки росли «не по дням, не по часам, а по минутам». Это не ускоренные кадры, это так и есть на самом деле.
Было бы солнце, которое подсушило бы рыбу. Если на рыбе образуется корочка, то мухи уже не страшны. Или ветер, который бы разогнал мух. Если ветер, то погода для мух считается нелётной. Их нет. Но в тот день, солнце было нежарким, а ветер от слабого, до его отсутствия. А на следующий день рыба в бочке уже была с душком. Архангелогородцы любят именно такую рыбу и специально её доводят до этого состояния. Даже утверждают, что рыба «без душка» совсем не рыба. Но я то не из Архангельска. Никита тоже. Поэтому перевернул бочку для медведя. Ему же так удобней. Через пару дней рыбы не стало. Вот так мы мирно с ним и жили.
С утра, один из нас должен был встать и растопить буржуйку, потому что в палатке по утрам было очень зябко. Осень, да ещё и Охотск. В Охотске, также, как и на Сахалине летняя одежда отличается от демисезонной тем, что она расстёгнута иногда. Весной и осенью в застёгнутой телогрейке, а летом её можно расстегнуть. Иногда случаются дни, что даже полностью. Поэтому по очереди один из нас утром вылезал из-под тёплых одеял и чертыхаясь пытался разжечь буржуйку. Второй ждал, когда по палатке станет распространятся тепло. Даже когда ты проснулся, вылезать в холод не хочется. Буржуйка отчаянно сопротивлялась – дымила и не разгоралась. Когда я растапливал это чудо сооружение, то к тому времени, как она начинала разогреваться, я уже был вполне проснувшимся и даже разогревшимся. Костёр разжечь было бы проще.
