Павел Моисеевич Явербаум
Девяносто…
Лаборатория Иркутской областной больницы – люди и истории
Лаборатория в больнице, где я стал заведовать, была в очень плохом состоянии. Зав. лабораторией тяжело болела, у неё был рак с метастазами, её нерадикально прооперировали в Томске, после операции она ещё не вышла на работу, потом проработала пару недель и уволилась. Я, по существу, только и успел с ней познакомиться. Врача-лаборанта по биохимии не было, не было даже медсестры, которая хоть что-нибудь знала о биохимических исследованиях. И вдруг, совершенно неожиданно, ко мне обратилась женщина, её звали Надеждой Ивановной, она закончила фармфак. Жизнь у Надюши была не сладкой – она вышла замуж за эвенка (есть такая национальность на севере Иркутской области) и с мужем жила в административном центре национального округа – посёлке Ербогачон. Это самая северная точка Иркутской области. Климат в Ербогачоне резко континентальный – летом вроде бы нормально, а зимой ужасные морозы -40, -50. Обычаи там очень своеобразные, почти средневековые. Да и характер у мужа был, вероятно, не мягкий. Надежда Ивановна нам рассказывала, что когда к ним в юрту приходили гости, то муж выгонял её, т. к. женщине не полагалось быть за одним столом с мужчинами. Вроде бы он еще и поколачивал её. Она родила двух сыновей. Один – он приехал в Иркутск и поступил в милицию, один раз я его видел. Надежда Ивановна не то просто бросила мужа, не то с ним развелась и приехала в Иркутск. Устроилась санитаркой (препаратором) на кафедру химии, где стала работать и спать на лабораторном столе.
Главный врач областной клинической больницы, заслуженный врач РСФСР Парасковья Гавриловна Рудина была удивительной женщиной, её хорошо знал отец, т. к. Парасковья Гавриловна одно время работала заведующей облздравотделом. В годы войны она была директором научно-исследовательского института вакцин и сывороток, состояла в ВКП(б) с 20-х годов. У Рудиной с отцом были очень хорошие отношения, и она очень его уважала, часть уважения досталась и мне. Некоторые врачи недолюбливали Рудину за её прямой открытый характер. А она взяла меня под крылышко. Она увидела, что я хочу резко улучшить работу лаборатории и в течение всей моей работы в должности заведующего она меня явно и тайно поддерживала. Надежде Ивановне дали какую-то комнатёнку в одном деревянном домике на территории областной больницы.
Надежда Ивановна как-то сразу вошла в коллектив. Работала она без устали, до поздней ночи в лаборатории горел свет – Надежда Ивановна готовила реактивы на завтра, выписывала результаты анализов для врачей отделений. Видимо, она хорошо училась, т. к. быстро освоила многие клинические биохимические методики и всё, что она делала, – у неё получалось. Количество анализов увеличивалось с каждым месяцем. Я работал на 0,5 ставки врачом-биохимиком (на ставку – зав. лабораторией), пришлось подключить к биохимическим методикам ещё одну лаборантку – молодую женщину, Ирину Фёдоровну Однолько. Она брала кровь из пальца у больных, фамилии которых палатные медсестры записывали в наш журнал. Для этого ей приходилось быть на работе с 7 часов, чтобы взять у всех кровь до того, как больные позавтракают. Когда у Иры заболевал ребенок, мне приходилось за неё брать кровь в отделениях – надо, так надо. Если Надежда Ивановна была мягкой, исполнительной женщиной, то Ира могла постоять за себя и грубо ответить сотруднику лаборатории. Мне приходилось порой успокаивать и примирять конфликтующих. Жила Ирина Фёдоровна где-то в Маратовском предместье. Мне кажется, что её отца репрессировали в 1937 году. Мать работала в милиции. Муж был шофером автомашины вытрезвителя (помнит ли кто-нибудь такое учреждение в нашей стране?).
Гордостью лаборатории была Елена Николаевна Пилиховская. Для меня огромной неожиданностью было то, что она жила, оказывается, в том же доме, что и я, только в соседнем подъезде. Мы ни разу с ней не сталкивались во дворе, вероятно, не совпадали по времени. Жила она с матерью – худощавой брюнеткой. Познакомился я с Еленой Николаевной только тогда, когда почти одновременно стали работать в лаборатории. Специалистом она была классным, отлично знала картину крови при различных лейкозах и заключение по картине мазка крови было достоверно на 100 процентов. Биохимию она знала хуже. Приехала она в Иркутск из Белоруссии, с ней было 2 сына. Один учился в мединституте – его хорошо знал мой старший сын Александр. Елена Николаевна работала добросовестно. Характер у неё ровный, но иногда, когда в деловом споре она была права и доказывала это, тогда она была твёрдой и немного агрессивной. После моего ухода из лаборатории – 1965 год – она вскоре уволилась и уехала работать на Сахалин, но потом вернулась в Иркутск, и стала работать заместителем главного врача по лечебной части областной больницы.
Я продолжал выполнять научную работу, изучая влияние свинца на метаболизм у лиц, контактирующих в процессе работы с этим металлом. Собирал литературу, обобщал её, много работал с реферативным журналом по биохимии, выписывал отдельные рефераты в тетрадь (в последующем это пригодилось мне для написания монографии). В этой работе мне помогала Ирина Фёдоровна Однолько – мой лаборант. Дело шло неплохо. Врач лаборатории Нина Васильевна Герман немного занималась иглотерапией, я делал этим больным анализы крови до и после лечения, а вот почему у различных больных, лечившихся иглоукалыванием, повышалось в крови содержание остаточного азота, объяснить было трудно. Одна из причин – этот вид лечения способствует распаду белка, и концентрация аминокислот в крови увеличивается. Но мог быть и другой механизм – повышается вообще азотистый обмен. Это надо было изучать литературу по этой тематике, а её было много и мне не хотелось раздваиваться. Так эти исследования остались без объяснения.
Наша лаборатория стала методическим центром для лабораторий больничной сети области. Мне приходилось проверять работу лабораторий больниц. Я ездил в г. Тайшет (почти на границе с Красноярским краем), в город Братск, в Бодайбо – центр золотодобывающей промышленности в Иркутской области и в другие города и посёлки.
Например, в Тайшет я ездил вместе с приехавшим из Москвы работником госпартконтроля (в стране одно время существовала такая структура), мне надо было оценить жилищно-бытовые условия медработников. Это было зимой, как раз Хрущёв стал генсеком – наступило время оттепели. В Тайшетском районе, на юг от железной дороги, есть село Соляная. В этом селе врачом работал мой друг Юра Колчин, с ним была жена Лариса и маленькая дочь. О моем желании поехать в Соляную я сказал заведующему райздравотделом. Он дал мне полноприводный «газик», и через тайгу, снежные сугробы я поехал в эту деревню. Юра встретил меня как брата. Мы просидели с ним всю ночь, пили водку (или разбавленный спирт?), вспоминали как мы учились, без конца перебивали друг друга, рассказывали о своей работе и жизни. Утром я уехал в Тайшет, сделал все запланированные дела, и отбыл домой, в Иркутск.
В Братск командировка была весьма интересная. Зима, мороз под 40. Накануне на строительстве Братской ГЭС был какой-то праздник и, естественно, банкет. Два человека после обильного возлияния и отличного обеда заболели – заместитель главного инженера строительства Алексеев и директор строящейся ГЭС – Князев – он был на эту должность уже назначен правительством. У обеих были симптомы острого панкреатита. К этим больным обком партии рекомендовал отправить хирурга из Иркутска для подтверждения диагноза и назначения лечения. Таким хирургом оказалась моя мама, она имела несколько печатных работ по оперативному лечению панкреатита.
Характерным симптомом при этом заболевании являлось повышение в крови и моче активности фермента, расщепляющего крахмал-амилазы. Мама попросила послать с ней врача-биохимика, и с ней полетел я. Активность амилазы у этих больных была повышена, и они были самолётом отправлены в Иркутск в областную больницу. Алексеев поправился без оперативного лечения, а Князеву мама сделала операцию и примерно через месяц он выписался и вернулся в Братск.
Первый автомобиль «Москвич-407», 1959
Теперь несколько слов об автомобиле. Еще в школе я загорелся мыслью о собственном автомобиле. Учился я хорошо, но вдруг стал хуже видеть – постепенно мое зрение всё ухудшалось. Это заметили учителя, пересадили меня на первую парту. Заметила и мама. Я стал приносить дневник с не очень удачными оценками. После многих консультаций глазные врачи вынесли вердикт – несоответствие роста головы в переднезаднем направлении и роста глаза, т. е. изменилось фокусное расстояние. Мне выписали очки, но близорукость постоянно продолжала увеличиваться. Окулист сказал, что миопия (близорукость) будет продолжаться, пока не завершится рост организма. Поэтому 1 раз в году мне приходилось увеличивать силу очков и в итоге очки стали -10. Такая близорукость, естественно, была более, чем достаточна, чтобы я стал не пригоден к военной службе и мне выдали «белый билет». Но вот иметь удостоверение на право вождения автотранспорта в очках любой степени «-» или «+» при полной коррекции зрения очками не запрещалось. Это дало мне возможность впоследствии поступить на обучение вождению автомобиля и получить удостоверение, в котором сказано, что вождение автомобиля должно осуществляться в очках. Это меня более, чем устраивало.
Первыми из моих знакомых, кто приобрели собственные автомобили, были доктор Шварцберг и врач судебной медицины Александр Якобсон. Иосиф Лазаревич «Москвич-402», а Якобсон – «Москвич-401». Это были первые советские машины, поступившие в продажу где-то в 50 году, может быть, чуть раньше. Потом появилась «Победа» – она была прекрасна, стояла в помещении автомагазина на улице Фурье. Этот автомобиль долго стоял в магазине, но потом его всё-таки купили. Профессора мединститута, уже довольно пожилые люди, купили кто что – профессор Алексей Иванович Никитин и профессор Ефрем Израилевич Беляев купили «Победу», профессора К.П. Сапожков и М.С. Каплун купили «Москвича», профессор Круковер сумел приобрести «Эмку» (ГАЗ-1). Смогли купить автомашины и некоторые доценты (например, доцент фармфака Бабич). Некоторые из этих владельцев наняли профессиональных шоферов и платили им зарплату, некоторые владельцы сами получали права, в том числе кое-кто из жен профессоров (например, жена профессора Константина Петровича Сапожкова). Мои родители тоже могли купить «Москвича», это было бы им по карману, но отец побоялся, что я буду плохо водить – ведь у меня была высокая близорукость. Я с завистью смотрел на своих знакомых, наших профессоров, их сыновей, которые «разруливали» по городу и по чудесным сибирским просторам.
Я потихоньку копил деньги («Москвич» стоил дорого – сколько – я не помню, но накопить на «Москвича» было возможно). Я записался на очередь в автомагазине, каждый месяц приходил на перекличку и ждал, когда моя очередь подойдёт. Даже работая в Усолье, я каждый раз в определённый день ездил в Иркутск, чтобы отметиться. Но вот очередь подошла. Папа противился, боялся, ведь у меня была большая близорукость, но как меня удержать? Моё желание купить автомобиль – и отец это видел и понимал – очень (даже очень-очень) сильно, и он «подключил» против покупки Нэлю. У Нэли в Красноярске была двоюродная сестра, тоже Нэля. Она заболела туберкулёзом, ей нужны были деньги на лекарства, и папа подговорил мою жену помочь её сестре материально – переслать приличную (по тем временам) сумму в Красноярск на лечение. Это было еще в 1953 году, когда мы учились на третьем курсе. Я, не задумываясь, но разгадав хитрость папы и жены, снял с книжки какую-то сумму, уже не помню, и отдал своей жене, чтобы она переслала деньги в Красноярск. А сам я вышел из очереди и встал в её конец снова, надеясь всё-таки скопить деньги. В эту – вторую – очередь я ездил из Усолья раз в месяц на перекличку. Когда после нашей размолвки мы снова с Нелей сошлись и стали работать в Иркутске, я начал копить деньги, но это уже было значительно сложнее – рос Саша, мама заканчивала оформлять докторскую – на это требовались расходы. Вдруг, в конце 1958-го, перед очередным съездом партии3, Московский завод выпустил дополнительно сверхплановое количество автомобилей «Москвич-407» улучшенной комфортности с более мощным двигателем 45 л.с. И в Иркутск поступило в продажу большое количество автомобилей. Все, стоявшие на тот момент в очереди, более 700 человек, купить не смогли, не ожидали такое быстрое наличие автомашин. Кстати сказать, в продажу чуть позже поступили и «Волги». И мой папа сменил гнев на милость, мы с ним пошли покупать «Москвича».
Радость меня переполняла, но я старался это не показывать, старался быть сдержанным. Папа взял баул – был такой прямоугольный сундучок – чемоданчик, положил в него кучу денег, и мы вдвоем с ним зашагали в автомагазин. Все машины были салатного цвета, с боковой белой накладной линией, бескамерные (к машине прилагался набор для ремонта шин), с рычагом переключения скоростей на рулевой колонке. Но «моя» машина не хотела заводиться. На улице было холодно, по-видимому, в бензопровод попала вода и замерзла. На буксире мы отогнали машину в гараж – во дворе облвендиспансера, которым руководил мой папа, был гараж с обогревом и даже со сторожем. В гараже находилась грузовая машина, принадлежащая диспансеру – только примерно через год все автомобили, оказавшиеся в лечебных, организация, собрали в одно автохозяйство облздравотдела, где были отличные для того времени автомеханики и вообще всё, что нужно для поддержания автомобиля в рабочем состоянии. Грузовик забрали в автохозяйство, и наша машина долго-долго находилась в «грустном» одиночестве на территории диспансера.
Утром следующего дня я пришел в гараж, машина отогрелась и вмиг завелась. Я поехал на заправку – бензина в баке было всего около литра. Автозаправок в городе было очень мало, ближайшая была на колхозном рынке. Выглядела она примерно так. В маленькой будочке сидел заправщик, метрах в 10 от него стояла колонка, перед ней были поставлены 2 прозрачных цилиндра ёмкостью примерно по 20 литров. Один цилиндр находился выше другого. В него ручным насосом заправщик качал бензин из подземного бака, и когда первый (верхний) цилиндр заполнялся бензином, то через кран заправщик переливал в нижний баллон нужное количество топлива (на нижнем цилиндре были мерные деления). От этого цилиндра через шланг бензин заливался в бак автомобиля – в бак машины попадало столько бензина, сколько было залито в нижний стеклянный цилиндр (скажу сразу – это было так давно, что я может быть и что-то перепутал – но в принципе это было так – заправщик вручную закачивал бензин – это точно). Бензин был двух сортов – красного и белого цвета. Красный А-66-этилированный (с добавкой тетраэтилсвинца для улучшения качества горючего) и А-72-бесцветный (белый) более высокой степени очистки и без тетраэтилсвинца. Заливали в бак тот, какой был на заправке в наличии. Были и перебои с бензином, тогда выдавали на одну заправку 10 или 20 литров, а иногда бензина вообще не было. Приходилось не ездить, ждать, когда привезут бензин. Позже, лет через 20–25 один раз мне удалось заправиться авиационным бензином, в аэропорту, тоже что-то случилось с поставками авто топлива.
Бензин давали по талонам, которые продавались в разных торговых точках. Для личного транспорта был один вид талонов, для государства – другой. Если заправщик был знакомый, а такие заправщики были у каждого водителя машины, то можно было заправиться и на «государственные» талоны. Правда, за этим следила милиция и иногда эти талончики «пропадали» – работники милиции просто забирали их себе, а на автолюбителя, который предъявлял такие талоны, составляли протокол, как на скупщика краденого; меня, слава Богу, такая ситуация миновала – как-то проскакивал. Потом в начале рыночной экономики, талоны вообще отменили – все заправлялись за деньги. Бензин, в общем, был по карману, наверно, каждому владельцу автомашины.
В первый же день моего управления машиной, со мной произошел забавный случай. Когда я ехал (номеров на автомобиле еще не было – не успел получить) из гаража домой и на заправку – первый мой выезд – на полпути к дому меня остановил какой-то мужчина (где-то я его видел, но не мог вспомнить), заглянул в кабину, увидел радиоприемник и спросил меня, зарегистрировал ли я его. Я сказал, что машину я купил вчера и никакого разговора о регистрации радиоприёмника не было. Этот парень достал какую-то красную книжку и заявил, что я должен ему заплатить штраф (он назвал какую-то сумму) за то, что радиоприёмник не зарегистрирован, что есть постановление правительства о регистрации всякой радиоаппаратуры. Я, конечно, растерялся, я знал, что во время войны радиоприёмники надо было регистрировать, но ведь уже прошло 14 лет после Победы и не знал, отменён этот закон или нет. Я заплатил ему требуемую сумму и уехал. Когда я об этом случае рассказал папе, он ухмыльнулся и покачал головой, ничего не сказав. Деньги, правда, были совсем маленькие.
«Дружинник» – была такая миссия
Думаю, что тут следует рассказать о моем участие в общественной дружине городской автомобильной инспекции. Было такое время, когда создавались коллективы в помощь государственным правозащитным организациям по поддержании общественного порядка. По стране создавались милицейские дружины, в том числе и в системе ГАИ. Небольшой группы людей в вечернее время патрулировали на выделенных им участках улицы и задерживали водителей, нарушивших правила дорожного движения. С такой группой, примерно из 5–6 человек иногда дежурил и штатный автоинспектор. В мою группу входили интересные люди. Например, Виктор Васильевич Морецкий – крупный, сильный мужчина, прошедший войну. Работал он часовым мастером. Он ездил на мотороллере, и было как-то непривычно видеть такого громадного человека, сидящего на «Вятке», в нашей группе был Виктор Горелик – ему не удалось получить высшее образование, но он очень любил автомобили, часто их менял. Работал он на телевидении в должности заместителя начальника телецентра. С ним однажды случилась беда, как-то ехал он на автомашине телецентра по городу, шофер зачем-то остановился, и оба вышли из автомобиля. Виктор перешел на левую сторону машины поправить наружное зеркало заднего вида. В это время встречный автомобиль влетел прямо в это злополучное зеркало и этом зеркалом выбило глаз у Виктора. Но этим дело не кончилось. Горелик упал и по его ногам проехали передние колеса того же автомобиля …Горелика увезли в институт травматологии, где ему кое-как собрали ноги. Слава богу, хоть жив остался.
Третий участник нашей группы – Миша Глаголев. Он был самый молодой в нашей группе, я знал его семью, особенно дедушку, который в музыкальной школе и в музыкальном училище занимался с нами теорией музыки и хоровым пением. Миша был весьма одарён музыкальным слухом, отлично подбирал самые разные мотивы на пианино, имел мотоцикл и хорошо на нем ездил. После окончания госуниверситета он работал преподавателем на кафедре математики. Помню я еще одного нашего дружинника – артиста театра юного зрителя (ТЮЗа) Эхтера, но он был в годах, и ходил на дежурства редко.
В середине марта 1953-го я сдал экзамены, получил любительское удостоверение на право управления легковым автомобилем. В это время после смерти Сталина власть в стране пытался захватить Берия. Вот как было напечатано на второй странице корочки, вручённого мне ЛЮБИТЕЛЬКОГО документа, т. е. перечень организаций, выдавших эти «корочки» (перечень был напечатан столбиком): КГБ СССР, Министерство внутренних дел СССР, Государственная автомобильная инспекция СССР, Иркутская областная автомобильная инспекция. Вот так-то…Этот раритет мне при обмене прав не удалось сохранить. Но в памяти – осталось.
Помню, к правам прилагалась еще одна бумажка-вкладыш. Она называлась «талон предупреждений». На этом талоне автоинспектор делал прокол – были у гаишников такие дыроколы типа компостеров. Никаких штрафных акций после прокола талона предупреждений не было. Но когда в этом талоне появлялось 10–15 проколов (предельное количество я не помню), инспектор забирал права, а талон оставался у водителя, и злостный нарушитель правил дорожного движения вызывался в отдел ГАИ. Там, наверное, ему уж и доставалось…
Один раз в моем талоне появился прокол-единственный за весь мой 60-летний (да, я водил машину до июня 2013-го, когда мне исполнился 81) водительский стаж. А дело было во время нашего путешествия по западной части СССР, где-то что-то я нарушил, уже не вспомню.
Как из-под земли появился сотрудник ГАИ. Вежливо попросил предъявить документы. Что-то мне объяснил и сказал, что должен сделать предупреждение – прокол в талоне. Я не стал с ним пререкаться, но предъявил удостоверение члена народной дружины ГАИ. Посмотрев документ, инспектор сказал, что он может не делать прокола в моем талоне, но тогда моё удостоверение на право управления автомобилем вместе с объяснительной запиской он отправит в Иркутское управление ГАИ, где соответствующие сотрудники и будут принимать решение. Я отказался от этого варианта: вернусь домой я не скоро, а мое удостоверение за такой срок может на любом этапе пересылки затеряться. Я, немного подумав, отказался от этого варианта, инспектор продырявил мой талон. По приезду в Иркутск я зашел в ГАИ, там оказался автоинспектор, который несколько раз с нашей группой выезжал на дежурства. Он на талоне написал «прокол не действителен», расписался и поставил печать.
И несколько слов о начальнике нашей дружины Александре Ивановиче Заинчковском. Он был полковником в отставке. До отставки работал на военной кафедре Горного института. Сейчас этот институт называется по-другому, но когда я учился, тогда он был именно Горным. Это был сухощавый мужчина, очень требовательный и строгий. Я до поступления в дружину ГАИ Заинчковского не знал, но совершенно случайно в разговоре с одной хорошо знакомой нашей семьи назвал фамилию Заинчковский. И вот что она мне рассказала. Звали ее Эльза Исаевна Шварцберг (по мужу насколько я помню, Шкуратовская). У неё была дочь Ирина, она страдала какой-то тяжелой болезнью. И вот в 1937 году мужа Эльзы Исаевны арестовали как врага народа, а саму Эльзу уволили с работы. Мать и больная дочь остались совсем без денег. Кто-то посоветовал Эльзе Исаевне обратиться к Заинчковскому – где в то время и на какой должности он трудился-я не знаю. Когда он узнал, что Эльза жена врага народа, он сказал (со слов Эльзы Исаевны) «вот именно поэтому я Вас и возьму на работу». Вот так вдруг открываются глаза на очень строгого и хмурого человека. А все нарушители правил дорожного движения как огня боялись наказания, вынесенного на заседании штаба народной автодружины, и уверяли, что проще и гораздо легче получить прокол талона предупреждений или заплатить штраф после разговора со штатным инспектором.