Ольга Трифоновна Полтаранина
Случайности не случайны
В деревне
Виктор никогда не жил в деревне и слабо представлял сельский быт. Удивляло всё: манера общения, уклад, обычаи. Он оказался в самом сердце кержацкой общины, во многом сохранившей патриархальные традиции допетровской Руси. Гость, переступив порог горницы, читал молитву, крестился в пояс перед образами, здоровался и, после приглашения, проходил внутрь.
Прием пищи у кержаков – в строго в определенные часы. Перекусы на ходу не приняты. С едой не бегали даже малыши.
Никто не слонялся без дела. Все работали: пожилые в доме, подростки – в огороде, взрослые – в колхозе.
Агафья Емельяновна хлопотала, накрывала на стол, а бабушка Пистимея вела беседу с Виктором.
Первая реакция на него у жителей Связи была настороженная, не доверчивая. Витя, как мог, старался выказать доброжелательность. Женщины это оценили. Начали улыбаться. Пистимея Васильевна расспросила про родителей, про бабушек, дедушек. Перешла к теме учёбы.
Диалог получился обстоятельный, серьёзный.
***
Ночевать гостя отправили на сеновал, позади двора. На крыше сарая была сооружена поветь8 из горбыля9, для сена. В летнюю пору здесь спал Саша, пятнадцатилетний брат Таси.
За прошедший день Саша с Витей успели только поздороваться и перекинуться несколькими словами. Сейчас оба молчали. Ни тот ни другой не знали, с чего начать разговор.
– Витька, а у тебя «это», ну с девками, было? – спросил Сашка.
– Да, – прозвучал ответ.
– С Таськой?! – охнул перепуганный брат.
– Нет, на море, – без энтузиазма сообщил Виктор.
– Имей в виду, ЖЕНИХ. У нас с «ЭТИМ» строго. До свадьбы ни-ни. А то кости переломают, а девку – проклянут, – выпалил Сашка и угрожающе вытаращил глазищи.
– В курсе я! Уже предупредили, – отозвался жених.
***
Виктор лежал на спине, любовался на звёзды, сияющие сквозь щели в неровных досках. В голове проносились события дня. Знакомство с родственниками Таси, о которых много слышал, заочно знал каждого, но увидел впервые. Ожидание любимой у стен фельдшерского пункта. Погружение в деревенские проблемы.
Он один, из всех собравшихся не сомневался, что Тася справится. Виктор знал, как умеет работать его Ласточка и что на неё можно смело положиться. Когда пожилая акушерка, сообщила, что роды прошли благополучно и народ облегчённо выдохнул, он ни капли не удивился – иного и быть не могло!
Засыпая, он представлял любимое лицо, синие глаза, уставший взгляд, радость, когда она увидела его и …этот вздох, как волна: «Витя!»
***
Виктор проснулся от щебетания птиц, сенного аромата душицы, ромашки, зверобоя… Сквозь щели решетчатой крыши пробивались первые лучи солнца. Сашки уже не было. На часах пять утра, но, по всему видно, дом давно проснулся.
Виктор спустился с сеновала, на земляной пол сарая, по гладкому, до блеска надраенному бревну. Вышел во двор, где во всю кипела работа.
Сашка мыл мочалкой из рогожи корову Малюту. Вторая буренка – Ночка, после душа, встала на дойку. Агафья Емельяновна быстро и ловко вытягивала у неё из вымени две струи молока. Под напором, они со звоном летели и ударялись в дно оцинкованного ведра. Прямо на глазах, молока становилось всё больше и больше, звуки постепенно смягчались и сошли на нет. Ведро наполнилось.
Сашка ухватил его и отнёс на веранду, где вовсю орудовала Таська. Процеживала и пропускала молоко через сепаратор. Заливала сливки в самодельную маслобойку и крутила ручку, чтобы добыть масло.
Сдобренный комбикормом обрат,10 вынесла телятам– Майка и бычок Первак уплетали это лакомство, только шум стоял.
Агафья Емельяновна встала, потирая поясницу, подхватила стул, на котором сидела во время дойки, и пошла к следующей корове, которая терпеливо дожидалась своей очереди.
Бабушка Пистимея, опираясь на костыль, под навесом готовила еду для поросят. Виктор подошёл к ней. Спросил, чем может помочь. Она указала на ведро, с остывшим кормом. Виктор взял его и понёс в сарай. Старушка поплелась следом, рассказывая помощнику про «скороспелую» супоросную свинью, которая рано «зачала» – четырёх месяцев от роду.
Под руководством Пистимеи, Виктор накормил скот, вышел во двор, где его поджидал Сашка.
– Хочешь? – спросил он и протянул Виктору кружку парного молока, – Пойдешь со мной, провожать коров в стадо?
***
Мероприятие приемки-передачи скотины из хозяйских рук на попечение пастуху, оказалось своеобразным сельским клубом, под открытым небом. Сельчане встречались друг с другом и, пользуясь моментом, определяли или корректировали планы на день.
Самой актуальной из новостей, в то утро, было прибытие в деревню его персоны. Легкий утренний ветер донёс до Виктора: «Таськин жаних! Ажно с Москвы приехал!»
Люди старались в открытую не сверлить его взглядами, но он чувствовал, что все внимательно за ним наблюдают.
– Саша, что за кличка такая чудная у быка – Первак? – спросил Виктор, когда они возвращались домой, – Ночка, Малюта, Майка – это, более-менее ясно, но назвать быка самогонкой – это оригинально!
– Ничего оригинального здесь нет – всё просто, – ответил Сашка, – во время родов, из чрева коровы, плод шёл задом наперед. Ему помогали – тянули за ноги, потом их растирали самогонкой – у ветеринара спирта не оказалось. Отсюда кличка – Первак.
– Витька, пойдем купаться!
– Догоняй, Сашок!
Они, наперегонки, бросились по тропинке, меж огородных грядок, зацветающей картошке, по крутому берегу, прямо к речке! Деревянный мосток, нырок – оба в воде!
Истопник
После завтрака Витя с Тасей пошли в больницу: надо было сменить Наташу, которая осталась на дежурство, чтобы дать возможность сестре побыть с женихом.
На больничном дворе разгружалась машина с лесом, на дрова. Вокруг неё, на костылях, торопливо ковылял одноногий старик и суетливо командовал: «Иван, ты сюды, сюды складай, да забор мне, чудак смотри, не повали!»
– Тасенька, ты ступай, делай свои дела, а я людям помогу, – сказал Виктор, показывая кивком на деда с костылём и Ивана, в одиночку разгружающего машину с прицепом.
***
К обеду чурки разгрузили и сложили к стене. Старик, Петр Лукич, бывший фронтовик, ныне работающий истопником и сторожем в больнице, похлопал Виктора по плечу, поблагодарил и, протянув пачку папирос, предложил: «Закуривай!»
Виктор не курил, но испытал неловкость, что отказался от папиросы. Сел на лесину, рядом с фронтовиком.
– Жаних Таисии Ивановны, фельдшерицы нашей, будешь? Надолго ли сюды? – начал дед привычную для Виктора беседу, за последние сутки.
– До осени. Пока каникулы в институте не кончатся… Пётр Лукич, вы что же, один здесь будете с чурками воевать? – поинтересовался Виктор.
– Кто ж мне поможет? Сенокос! Самая страда. У меня правая рука плохо шавелится, из-за ранения. Косить не выходит, а вот с лесом управляться я и левой приноровился, – добродушно поделился старик.
– Научите меня дрова колоть? – весело подмигнул Виктор деду.
***
Недели через полторы, во дворе больничного дома высилась поленница.
Следом привезли уголь. Виктор перетаскал его в углярку.
За это время они подружились с Пётром Лукичом. Старик, видя бескорыстную помощь юноши, рассказал ему многое об истории села, об александровском обществе, и о страшной судьбе Пистимеи Васильевны.
Совсем молоденькой ее выдали замуж за сына дьякона. Дьякона расстреляли в революцию. Семью, с малолетними детьми безбожные власти изгнали из собственного дома. Новые хозяева, из сострадания, позволили им какое-то время пожить в подвале. Муж Пистимеи вскоре умер и оставил её с четырьмя детьми.
В начале 30-х годов, в награду за ударный труд в колхозе, Пистимея получила крохотный деревянный дом с холодными сенями и комнатой с печью. Двое старших детей в войну погибли. Осиротевшие внучки – Наташа и Рая остались у неё на руках.
Меньшая дочь – Ганя, после гибели мужа, стала жить с ней, вместе со своими детьми-полусиротами: Тасей и Сашей.
Сенокос
Лето катилось по Рудному Алтаю. Согревало, задабривало зелёными сводами черёмухи, калины, рябины. Заколосились пшеница, зажелтел подсолнух, заневестилась гречиха.
В полях колхозники сгребали подсохшее сено. На скошенных полянах бугрилась копны, как клепки на одежде: ровными рядами, на одинаковом расстоянии друг от друга. Вся деревня вышла на укладку сена.
Копны к скирде подтаскивались лошадьми, к сёдлам которых были привязаны длинные толстые веревки – волокуши. Наездник управлял лошадью так, чтобы волокуша обвила копну. Второй конец верёвки вставляли в петлю на седле и лошадь тащила поклажу.
Наверху скирды работали крепкие и умелые мужики. Они принимали и укладывали сено в плотную двухскатную крону, чтобы скирда не обрушилась, не была разметена ветром, и с неё бы стекала вода.
Тася сходила к роднику, принесла ведро ключевой воды, поставила его в холодок, накрыла полотенцем и принялась подгребать оброненное сено граблями с деревянными зубьями.
Витя, сам того не замечая, всё время держал Тасю в зоне внимания. Когда она была рядом, он чувствовал в душе гармонию и спокойствие.
– Таська! – прошептал Виктор, обнимая её, – ты, оказывается, рыжая и с веснушками! Мне очень нравится! Рыжая-рыжая, сладкая моя девочка!
– Ты тоже рыжий! Посмотри-ка, у тебя волосы совсем выгорели: из темного-каштановых превратились в рыжие! – отвечала Таська, – Рыжий-рыжий и такой любимый!
Продукт ректификации
К августу Уба обмелела. В некоторых местах её можно было перейти вброд. Витя с Тася наловили рыбы и разбили бивак. В котелке поспевала уха. Стрекотали кузнечики.
Со стороны реки доносился всплеск воды. Около валунов уже больше часа барахтался колхозный зоотехник – Будько Юрий Николаевич. Выбрался на сушу и подошёл к Вите с Тасей. В руке у него блестел кукан с тремя большущими желто-зелёными рыбинами.
– Налим! – представил улов Юрий Николаевич.
– Вы что же, руками их вытащили? – удивился Виктор.
– Конечно! Летом налим спит в придонных ямках, – рассказал зоотехник.
– А к зиме? – продолжил диалог Виктор.
– Идёт на нерест. Активизируется в холодной воде, – подробно пояснил рыбак и продолжил диалог, – смотрю, вы уху варите из одной мелочёвки! Думаю, угощу-ка я вас настоящей рыбой! А то ведь, Виктор Батькович, уедешь в свою Москву и будешь считать, что в Убе водятся одни только чебаки, да пескари. А вот и нет! Здесь красавца-налима можно поймать, а при особом везении, и тайменя подсечь!
– Спасибо, Юрий Николаевич! Присаживайтесь! Разделите с нами трапезу, – пригласила Тася, – налима я сейчас разделаю и будем есть «тройную» уху.
***
– Какая вкуснотища! – воскликнул Виктор, – Я в жизни не ел ничего подобного! Моя мама прекрасно готовит, но этот рыбный суп – лучший из всех, что я ел.
– Это водка чудеса творит, – с улыбкой пояснила Тася.
– Водка? – не понял Виктор.
– Именно. Продукт ректификации… Смесь спирта высокой степени очистки и воды, в соотношении 40 к 60, – квалифицированно пояснила Тася, улыбнулась и продолжила, – стопка дистиллята на котелок ухи!
Все рассмеялись и принялись за еду.
Пока обедали, словоохотливый Юрий Николаевич поведал про особенности ловли налимов.
– Говор у вас не местный, Юрий Николаевич, как судьба привела Вас в эти края? – спросил Витя.
– Я родом из Запорожья. После армии окончил сельскохозяйственный институт. Сюда по распределению попал. Встретил свою будущую жену –Людмилу Андреевну, женился и остался в Александровке. Сердцем прикипел здесь ко всему. В прошлом году поехал в отпуск на родину. Так мне убинские налимы каждую ночь снились! Сидят в ямках, под корягами, да под каменьями! Усами шевелят, к себе манят, – отвечал Юрий Николаевич.
– Здешний стал я совсем – продолжал он, – хотя, Виктор, ты знаешь, я ведь православный, а Люда моя – кержачка – старообрядка, поморского толку.
– В чём проблема, не пойму? – не понял Виктор.
– Её сородичи, после смерти, меня с ней рядом не похоронят… Считают, что я не того роду племени! На своё кладбище кержаки чужаков не пускают! У них с этим делом строго! Так ведь, Таисия Ивановна? – Юрий Николаевич подмигнул глазом Тасе.
– Вы в нашу, старую веру перекреститесь, тогда пустят! – посоветовала ему Тася.
Проводы
Календарь беспощадно стряхивал лист за листом. Вместе с ними истекало время каникул. Виктору нужно было уезжать.
Природа разворачивалась к осени. На Яблочный Спас напекли пирогов. Тася, разговляясь сочным спелым яблоком, угощала им Витю и приговаривала: «Что загадано – то надумано! Что надумано – то сбудется! Что сбудется – не минуется!»
Провожали закат. Уходящее солнце высветило на самой вершине сопки две фигуры: мужскую и женскую. В розовом отблеске вечерней зари, они стояли, обнявшись. Молчали. Молили бога, чтобы поскорее их соединил.
Огненный купол солнца уходил за горизонт и безвозвратно уносил их последний день. Впереди – разлука. Письма и надежда на новую встречу. Ещё один долгий и томительный год ожидания.
В густых зарослях кукушка напевала своё нехитрое: «Ку-ку».
***
…Стучали колеса. Мчался поезд. Мелькали города, сёла, вокзалы, станции. С каждой минутой увеличивалось расстояние между Витей и Тасей. Он смотрел в окно и с грустью вспоминал уходящее лето, напоенное нежностью и трепетом двух любящих сердец.
Время, проведённое в деревне, многому научило его и подарило встречи с простыми, но, по-житейски, мудрыми людьми. Он познакомился с кержаками, о которых слышал раньше, от городских жителей: «У-у-у, кержак упрямый!»
Грозными и недоверчивыми они были только на первый взгляд. Напускная суровость проходила и уступала место дружелюбию, когда люди видели искренность, чистоту помыслов, уважение их традиций и обычаев.
Теперь он знал наверняка, откуда в Тасе такая крепкая закалка, трудолюбие, порядочность, мощный задел энергии. Она черпала силы у родной земли: душистого сена, спелой земляники, парного молока, синей сини леса, прозрачной глубины рек – всего, что называется Родиной.
Глава 3. Фельдшер-акушер
События
Минуло пять лет. Пришла весна 1959 года.
Таисия Ивановна, по-прежнему, работала фельдшером- акушером в селе Александровка и заочно училась в пединституте, по специальности «преподаватель английского языка».
За эти годы в Александровке построили клуб, баню, котельную и новую двухэтажную больницу. Жили и работали в селе только местные – выучились в городе и вернулись обратно. «Чужаки» не задерживались в здешних краях– не вписывались в местный колорит.
Разбросанные на большом расстоянии мелкие колхозы и хутора, объединили в одно хозяйство – совхоз11 Ждановский. Но до дорог «руки не доходили». В отдалённые населённые пункты, кроме как на лошади, добраться было не на чем. Тася ездила к пациентам на гнедом жеребце, приписанном к сельской больнице. За пять лет работы она привыкла к коню.
Частенько ей приходилось выезжать в хутора и принимать роды. Селяне не очень-то следовали доводам врачей. Никто заблаговременно в больницу не приезжал. В последний момент, на бричке или санях мчался перепуганный мужик с воплями: «Рожает!» и увозил фельдшера в пургу, в осеннюю непогоду, летнюю жару, средь бела дня или ночи. Труд акушера в деревне был сродни пожарному – в любой момент могли поднять.
Люди в сибирской глубинке лечились травами. Детей рожали дома, с бабками-повитухами, прибегали к заговорам. Однажды женщина несколько часов мучилась, не могла родить. Приехала Тася. Свекровь не хотела допускать её к роженице, как не замужнюю, с заплетенными косами. «Перекрутит она все ходы, перекрутит» – причитала она. Пришлось строго поговорить с мужем, чтобы тот обеспечил возможность оказания жене медицинской помощи.
Ездить приходилось по полю, лесу, где водились дикие звери: волки, медведи. Конь не раз спасал жизнь. Животное загодя чувствует опасность: начинает фыркать, упираться. Тася держала на изготовке ружье. Выстрелы пугают хищников. Они уходят прочь. Отстают и отказываются от преследования.
***
Зима 1959 года долго не сдавала позиции. В марте снегом перемело все дороги: ни пройти, ни проехать. Тася возвращалась домой из отдалённого хутора после трудных родов. Всё закончилось лишь под утро. Она устала – не спала вторую ночь. Серко тихо брёл по глубокому снегу, проваливался в сугробы по самое брюхо.
Монотонная езда, плавные покачивания в седле усыпили измученную девушку. Пока лошадь выбиралась из очередного снежного капкана, Тася мягко соскользнула со спины животного и, оказавшись в плену снежной перины, продолжала смотреть сны про лето и любимого Витю.
Серко, лишившись седока, прибежал к больнице.
Блинов увидел, что оседланный конь не привязан. Вышел устранить безобразие и сделать внушение Таисии, но на дверях фельдшерского пункта висел замок. Истопник сказал, что с утра не видел её. Прибежала перепуганная Наташа и сказала, что сестра с вечера уехала в Шигин хутор и до сих пор не вернулась.
Поехали на розыски.
Тася лежала за селом в сугробе. Лицо, закутанное в шаль, уже припорошил снег…
Успели. Разбудили. Напоили спиртом, из её же сумки. Всё обошлось. После этого случая, установили в больнице жёсткий график дежурства по ночам. Предоставили фельдшеру обязательные выходные дни.
